Рассказы с верхней полки. Несерьёзные заметки

О.Покровский, 2019

Довольно часто приходится ездить по стране. Большая часть поездок – до Москвы и обратно, поэтому и рассказать хочется о сёлах, местечках, реках… Обо всём, что из окна вагона летящего поезда кажется красивым, интересным и притягательным. А иногда и не замеченным ранее.

1.

Так вышло, что большая часть передвижений моих, железной дорогой осуществляемых, случается до столицы Родины нашей, города-Героя и просто одного из любимых с детства городов — Москвы. И точно так же порой тянет побродить знакомыми, полузнакомыми ли улицами, либо просто наугад, куда глаза поглядят, да ноги понесут. Скажу, что город всегда отыщет, чем наивного провинциала удивить, да он — провинциал, и сам того не против.

Более того, иной раз норовит по мере косноязычия своего, да эмоциональности рассказать друзьям о том, что и в третьем тысячелетии реально пробежаться быстренько — часиков за пять — по «своей» Москве, той, что зацепила тебя в 70х и до сих пор заставляет мечтать о встрече.

Но, видит бог, не каждый приезд заканчивается свиданием с бульварами, переулками и зданиями. Дела частенько выматывают, да и финансы не всегда способствуют тому, чтоб задержаться на «лишние» сутки. А вот от созерцания России, той, что раскинулась между мной и первопрестольной и, вопреки логике, не разъединяет нас, а напротив — соединяет, никакая усталость и чрезмерные траты денег не в силах отвлечь.

Лежишь себе, полёживаешь на верхней полке раскачивающегося вагона и представляешь, как бы приехал ты в недоступно сейчас красивые места на автомобиле и побродил по окрестностям, но… Возможно тем они и прекрасны, что видятся тебе мельком, на ходу и только лицевой своей стороной. И в душу западает только то лучшее, что захотел твой разум тебе оставить в папке «впечатления»…

Дай, — думаю: — Именно про это и расскажу. Про то, что за окном вагона, пообочь железной дороги… Про мою, про нашу Русь.

Как мы ездим.

Кто как, а я предпочитаю ездить в плацкартных вагонах. Сел себе и едешь потихоньку. Попутчики справа, слева, сверху и снизу, впереди, сзади…

У всех свои разговоры, проблемы и радости, в пути образуются новые компании, некоторых вспоминаешь потом десятилетиями…

И не беда, что постоянно ходят по вагону люди, беспрестанно кто-то из пассажиров стелет и поправляет постели, перекусывает, чем бог послал (вот уж у кого должна быть мощная служба доставки еды), ходят умываться или раздобыть кипяточку, засыпают и просыпаются. Всё равно в вагоне хорошо и спокойно!

Даже развлечения случаются в виде тех же торговцев всем, что ни попадя. Мне, например, в последнюю мою поездку посчастливилось увидеть прямо — таки Образцовское шоу"Необыкновенный концерт". Несколько подсевших на маленькой станции женщин подоставали из сумок жутковатого вида кукол и фигурок, смахивающих на первые работы начинающих таксидермистов и пустили их топать по полу. Так те и выли, и напевали и просили купить их поскорей часа полтора. Упрётся подобный шедевр китайской нанотехнологии в переборку, бьётся в нее грудью, будто зомби, и бормочет, бормочет… А уж если упадёт на пол, то хочется ему скорую вызвать, так натурально конвульсии выходят…

Когда-то курили в тамбурах поездов безбожно, даже постели пассажиров прованивали дымищем, теперь смолят меньше. Сидишь ты, такой уже подкрепившийся настолько, что запах яств соседей не вызывает голодного спазма, а наоборот, и тут вползает сквозь неплотно закрытую дверь робкая, тоненькая струйка дымка и так спасительно действует, забивая амбре рыбы, яиц и курочек, что уже и сам не прочь стать нарушителем правил, забыв о том, что в принципе некурящий.

А потом спать. И необязательно должна наступить ночь, вообще в вагоне не мы от утр — вечеров, а времена суток должны бы зависеть от едущих… Дело в том, что ни одно время ни одних самых, даже, разволшебных этих суток не может разделиться для нас на 54 пассажиро — плацкартных временных пояса. Так вот, ложишься и слушаешь стоны, храп и шёпот отовсюду. Невольно придёт в голову мысль, что храп, это спорт и храпуны дома тренируются, копят мощь и в полную силу не храпят, приберегая силу, талант и вдохновение для поездки.

Под обшивкой вагона тоже начинается иногда своя жизнь. То некто будто там чешется, то переворачивается с боку на бок с таким скрипом, что и взаправду решишь, что какой-то"вагонный", непоседливый родич домового, устроился в нише, скрытый от наших глаз. Иной раз ритмичные скрипы их за обшивки и вовсе наводят на неприличные мысли… А тут ещё соседский бокал, мирно до этого стоявший на столике начинает ни с того, ни с сего пыхтеть, выпуская из — под днища пузыри, а ложки в стаканах рядом позванивать, словно над ним посмеиваясь…

И всё то ты ночью слышишь, что в вагоне делается, только поутру глянь, а соседи уже другие."Может мне просто все снилось?" — спросишь сам у себя.

Промолчишь, проигнорируешь собственный к себе же вопрос и отправишься умываться. Начинается новый день. Для тебя, а кто-то и залёг-то на боковую пару часов назад и ночь его на отдельно взятой полке будет баюкать, качать и развлекать путаными, рваными сюжетами до момента, когда решит перейти к следующему вытянувшемуся на постели… Или — следующим.

И почему я так люблю ездить в плацкартных вагонах? А как ездите Вы?

Патрикеево…

И начал я с интересом смотреть в окно. Поезд шёл ровно и скоро, но не настолько, чтобы всё расплывалось, да терялось. Деревья стайками бежали назад, в сторону Сызрани, затем, очевидно, чтобы, когда пришла пора мне возвращаться, также бегом вернуться на место.

Охряно-зелёные сосны смотрелись, будто нетерпеливый ребенок, имея только два цвета быстренько выискал похожие очертания и раскрасил, оставив остальное в буровато-жёлто-табачном цвете.

Берёзки…берёзки, похоже, более опытный художник рисовал так — окунал кисть в белила и резким росчерком поднимался вверх, пока кисточка не переставала белить.

Остальные деревья, очевидно, насмотрелись картин художника Ю. Ракши и им просто до чёртиков захотелось так выглядеть по Ракшински….

И пока я размышлял над обликом несущихся галопом деревьев, солнце все клонилось и скатывалось. Небо стало сверху серо-голубоватым, ниже — бледно серым, а совсем близко к солнышку и горизонту — слабо розовым.

Вообще все очень походило на печальный лирический фон, написанный старинным художником на тончайшем холсте, подсвеченном с изнаночной стороны фонариком. Такой же закулисный фонарик с ярко-красным фильтром изображал солнце, резво передвигавшееся совсем низко над бутафорским дальним леском и не отстававшее от поезда…

А после поезд повернул. Небо побледнело красками, солнце, не рассчитав, проскочило вперёд, обогнало нас и скатилось по инерции куда-то за очередной лесок…

Русские сумерки превратились из официально"упоительных вечеров"в провинциально-кондовые… У нас во всём так — вот объявляют власти, что то-это то, а так — это — вот эдак и баста. А как только отвернутся они — всемерно о нас заботящиеся, или сморгнут, а не то какое другое важное дело почнут, мы мигом р-раз и уже провалились, аки в седую быль, в свою, неофициальную и вполне неформально-аполитичную действительность, неблагодарные… И хорошо-то нам в ней, куда лепше, чем в указом объявленной да разрешённой…

И только мне начало спокойно и хорошо становиться от такой картины — цистерны, платформы и полувагоны… Гремя, лязгая и поскрипывая возникли посередь тысячелетнего русского спокойного благолепия и промчались, стадом одержимых дьяволом железных коней…

Так и жизнь наша, только налаживается и мы мыслить начинаем спокойно, как нас по ушам и мозгам — хрясь-незалежной, бабах — Сирией, трах — Трампом, сговором, да санкциями…

А на небе уж луна вовсю, небо само поблёскивает… Базарная… Едем дальше, Русь!

Базарная

В Базарную втянулись потемну. Близкую остановку вагонов обозначала лишь одинокая старая водонапорная башня. Отшагнув от путей закуталась она зябко с головой в деревянный воротник, да так и задремала.

Поезда поездами, а за более, чем вековую свою службу навидалась она и притерпелась ко всяким, хошь бы и к московским составам. Эка, себе, невидаль — погудит постучит, да и убудет согласно расписанию.

Вслед за башней и здание воксала проплыло за окошками вагона. Тяжёлое, длинное, выкрашенное в бежевый с белым цвета, света внутри оно тоже не зажигало.

Пусто и перед ним, ни пассажиров садящихся, ни сошедших с поезда, ни станционных служащих. Только ночь, тишина, красотища…

Вот строили же когда-то…Что ни сооружение — с характером, своим видом и назначением. Не то, что наша мода на сэндвич — панели и синий профнастил…

Метрах в положенных пятидесяти от воксала — удобства. Тоже крашеное ухоженное строеньице с тёмными полуокошками вверху и буквами"эм"и"жо"…

Локомотив просипел простуженно, и мы тихо тронулись. Просто мне нравится такой оборот. Показывает он всю неоднозначность жизни, и посему понять, кто, как, когда и зачем тронулся часто невозможно, но слово это читателю намекает на некую ненормальность в нашем общем мире…

А дальше поехала назад вся Базарная за нашими окнами. Домишки, светящиеся чаще двумя-тремя окошками; сооружение с парой дли-инных труб, одна из коих шибко дымила белейшим, хотя в ночи всякий дым, думаю, покажется белым; переезд с будочкой, опущенным шлагбаумом и рабочим в жилетке и с корытом на верёвочке, заблокированным между его полосатой"рукой"и путями….

Отдельно упомяну подвешенные под фонарями световые желтоватые конусы, в коих, подобно стеклянным шарикам, которые потрясёшь — и белые хлопья кружась опускаются на крохотный пейзажик, или снеговика, вьются и падают вполне настоящие снежинки…

Тут лесопосадка сперва несмело, а вскоре окончательно закрыла жильё, никакой Базарной будто и не бывало.

А вот снег за окнами был… И, как говорится"мело во все пределы". Встречь движению нашему весело летели, степенно опускались, игриво кружились друг возле друга десятки, сотни тысяч, снежинок, а иные шалуны и вовсе забыв стыд и приличия прилеплялись одна к другой и отдавшись ветру неслись им, куда попало…

А я вдруг вспомнил окошко в бараке возле путей, где невзирая на начало только декабря электрогирляндами подмигивала тёмной ночи маленькая ёлочка. И пускай ветер, ночь и метель за стеной, а кому-то тепло, уютно и радостно… И той маленькой радости достало и нам, тем некоторым пассажирам, кому посчастливилось заметить это доброе чудо.

Пусть жизнь у этого маленького — почему-то подумалось про ребёнка — волшебника сложится хорошо и счастливо! Я вздохнул, задумался не пойми, о чём и перестал вглядываться в темень, слегка разбавляемую неверным светом из вагонных окон. А вскоре уже и думать забыл обо всём этом. Что это мы там, бишь, проезжали только что? Эй, попутчики…

Налейка

Налейка. Налей-ка хочется сказать. Тем более, что за ней вскоре деревья отступают, подпуская прямо к насыпи воду… Сначала нечто похожее не озеро, подумывающее о том, чтобы затрясинеться и уже бородавящееся местами кочками и утыканное, словно вампирячья грудь осиновыми колами серенькими пересушенными стволами-костями, в которых путается, застревает и завывает в страхе неосмотрительно залетевший ветерок… А подальше — вполне половозрело-настоящее болото, в котором, будь я водяным, болотным… на худой конец — лягушкой, счёл бы за счастье поселиться… А что? Зато уж однозначно никакой быдловатый, наглый олигарх в соседи не подселится. Разве что ночью кого конкуренты из авто в трясину выпихнут… Ну да и это ненадолго — болото же, сколько оно таких спрятало…

Проскочило торопящееся назад к Сызрани Поливаново, впереди выполз и облапил трассу Барыш. — Пиписьки-пиписьки, пиписьки-пиписьки, — выстукивают на стыках со стальной циничностью вагонные колеса и невиданный ещё пару лет назад в наших краях двухэтажный монстр, сбавив скорость попадает в Барышные объятия.

Кузоватово-Барыш…

Кузоватово… Запущенная стройбаза, за которой пара новеньких трех, вроде бы, этажек. Одна под коричневой крышей с коричневыми же балконами, вторая — под и с синими. Только это и отметило странно-избирательное зрение. И выехали…

Поезд идёт резво. По сторонам, как и а прошлый раз, мчатся в попутном, обратном направлении и вкруговую деревья, кустарники цепляются за их подолы и путаются под ногами.,

Сосны сегодня щедрей подсвечены и выглядят не по-местному… Один в один обитательницы Средиземноморья, или Прибалтийских дюн. Нижний этаж подлеска представляет невысокий кустарник с белыми цветами… где на ходу и разобраться что это такое…Чуть выше него акация желтеется. И строй их напоминает древнее, или средневековое построение, где один ряд, встав на колено, щетинится копьями, а второй прикрывает стоя щитами и их, и себя.

То берёзка, то рябина, куст ракиты… Именно наш сегодняшний случай. Кленки, дубы, осинки… Молодые берёзки тянутся вверх недокормленными юными балеринками, да и то, попробуй-ка вырасти, когда от солнца, как от славы, тебя норовят закрыть более рослые и заметные соседки…

Вообще по сравнению с апрельской моей поездкой все они-обитатели леса — вскучерявились, облиственели вихрасто и сменили цвет. Стали основательней, солидней и серьёзней. Только лишь молоденькие сосёнки тянутся на цыпочках и каждой сущей веточкой кажут тебе — именно тебе, слышишь — факовый палец…Тонкий, длинный, чуть более светлого цвета… А нет-нет, да и почти взрослая сосна впадает в детство и тоже таращит средний палец проходящему составу…

Ах, вы так? На шестом десятке я тоже не могу похвастать вундеркиндски — ранним взрослением и в ответ тоже прижимаю к вагонному стеклу до судорог напряжённые пальца обоих рук. И начинается… Уже все сосны невзирая на возраст неистовствуют в мой адрес…. Довольный лезу на свою полку… Не лежится, снова минут пять-семь спустя начинаю пялиться в окно.

Там как раз новый цвет — рабочая дорога под насыпью засветлела едва не белым мелким песком… Спустилась в низинку, где после дождей стекает, очевидно неслабый поток, её и размыло… Проехать по такой точно не выйдет…

Иногда лес отступает подальше от путей и становится чем-то вроде удачно подобранного фона, декорации…Что ж, я не против, тем более склон, яркий, зелёный и мягкий, так похож сам на плюш либо бархат театральной обивки… так и тянет поваляться…

Интересно живёт лесная зелень. То колония густой ровненькой крапивы, где ни единой другой травки, то вдруг полянки папоротника до самого земполотна… Неопределимые при движении фиолетово-сиреневые цветы…

Совсем изредка виднеется степь. Тогда понимаешь вдруг, как стара наша планета, небрито щетинящаяся седым ковылём. Так и своя морда — пока, стоит её на пару дней запустить, она непонятно какого цвета — возраст тоже непонятный, а как попрёт щетина седая — атас, пишись, брат, в старики.

А за стволами то открывается, то снова прячется дорога. Асфальтированная, хоть и узенькая. Змеится сбоку, прижимается и отбегает…

Обесхлебело

Обесхлебело на днях дома и собрался в ближайший магазин. Мелкую с собой позвал на детских площадках поскакать и отправился.

После магаза и первой площадки на вторую пошли, третью проверили… Она лазит, катается, висит, да с мелкотой трещит, я вокруг смотрю.

Сумерки вовсю уже, чать оно — август на дворе. В кватерах (ну — квартирах, если хочется) этажей светы горят. Все разные. И так что-то замечтался, аж мерещиться начало, и не удивительно, лампочка-то Ильича досе в употреблении, будто одна из квартир — наша, мне лет 10-12 и вот-вот мать начнет звать домой. А в окнах неподалёку сейчас появятся пацаны, которых уже загнали, и они завидуют нам, которые по темноте продолжают нарезать круги, трепаться, сидя на лесенках и играть в ножички на скамейках.

Вспомнилось, как заходил домой, недовольный недогулом, но смочив водой харю и ополоснув руки обнаруживал начатую книгу и нырял в неё с головой едва не до полуночи…

Но в окнах никого не появлялось, матери давно уже не раскрывают окон, зазывая отпрысков с гуляния, да и матери не наши… Книги сменились планшетами, к тому же я сам уже много лет сирота… Пожилой и седо-плешивый. И возможно к Альцгеймеру более близкий, чем к недооценённым некогда школьным беззаботным годам.

Та еще картина — небритый чувак на скамейке у детской площадки бессмысленно лыбится на освещённые окна многоэтажек, а в уголках глаз влажно набухает и искрится светом нескольких десятилетий невыплаканная когда-то слеза. А чуть поодаль младшенькая лазит, скачет и съезжает, хватает за рукав одних и обижается на невнимание других… И изредка поворачиваясь, ждёт, что вот-вот я стану звать её домой…

И таки, что в мире изменилось? Только действующие лица и исполнители…

Москва и… немосквичи.

Вывалился в заплаканную столицу. Слякотно под ногами, аж шагать не хочется, хоть и вполне себе до Сокольников недалече. Иду на остановку трамвая и минут десять стою на ветру. Раз… Два…Три…Моя-четвертая. Выхожу и, заскочив на минуточку в продуктовый, чапаю к парку.

Сокольники встречают дождем. В смысле — не тем, что с неба, а иллюминацией с таким названием. После «дождя» посреди аллеи огромный червяк с гребешком по всей спине и несуразной головой. Это дракон. И вправду говорят — что нерусскому хорошо — россиянину — сме…смех.

За драконовым хвостом стоят ажурные коньки величиной поболе небольшого автомобильчика каждый. Это, думаю, пара, что не поместилась в павильончик проката. Или, мало ли., великан покатался, снял и бросил на дорожке, не удосужившись сдать.

Еще дальше — ремонт чего-то кем-то, видно по всему. Аркада… Каток, который, хошь — не хошь, а обходи, мил человек, по лужам. А вдалеке уж и почти родной по тому еще году павильон номер три. И туда-то нас и всосало до вечера.

В это «тамошнее» время вошло и взвешивание — завтраканье, и переодевания-разминки, и выступления — ожидания — просмотры, да и отдыхания-награждения-расслабления тоже. А уж общения сколько и со сколькими же людьми, просто семинар какой-то…

А путь на вокзал ввечеру, по темноте, вернее — разгулу огоньков, гирлянд и реклам, это уже нечто более интересное, хотя почему-то обидно короткое событие, даже когда идешь не по прямой, а заворачиваешь во все интересные закоулки и пробираешься по самым манящим и перекрытым тропинкам.

И — а как иначе — ты же в самой Москве — пробки перед тобой возникают даже не на самых главных и ходовых улицах. Но, пока пешком и в столице — только проносится мысль, что жить здесь тебе бы не хотелось.

А спустя минут двадцать находился я уже далеко и думал о том, что бы такое съесть. И надумал — что, и съел, и покинул сие место, ставшее для меня давно постоянным пунктом кормежки.

И опять трамвайная остановка. Десять…пятнадцать минут… Трамвая не видать. Перехожу через улицу и почти несусь в сторону вокзала. Час до отправления поезда. На втором светофоре — таки горящем красно сто с лишним секунд, трамвай настигает меня, и мы вместе трогаемся, причем, в буквальном смысле — только он, лишь загорается зеленый. Вагон ускоряется, уезжает, но метров через сто встает на очередной остановке. Двигаю к нему. Двери закрываются. Но ему еще запрещающий. Ну и ладно, осталось-то…Одна остановка. И опять пешком.

Вокзал был уже без сутолоки. Закончившие работу уже разъехались, субботне-воскресных туристов нет, дачникам и вовсе не сезон. Вполне позволительно бросить сумку в центре зала под информационным табло и зевать по сторонам. Сумка все же тяжеловата для дряхлеющих моих плеч, тем более, что хоть кое-что на закуску, да полторашку воды прикупить успел. А еще сумел забрать брошенные в апреле диплом и медаль за свои тогдашние 155 кг, до которых в этот раз не добрался.

А поезд у меня нынче…Челябинский… вот и пообщаюсь с суровыми тамошними металлургами, их подругами да родственниками-друзьями. Благо вагон демократично плацкартный, как я и люблю… Ну что ж. Столица, прости прощай и счастливого мне пути. Главное не проникнуться и самому не укатить в Челябу…

Галопом по столице

Вот и нашлось, вернее — выкроил, время для"порта пяти морей", Города-Героя и так далее…Для"моей"Москвы. Честно отсидев с моим же народом на Казанском с почти 2 до 5.30 утра, встал, встряхнулся по-собачьи и затрусил легонько (с неподъемной сумкой через плечо) в камеру хранения…

Которая по случаю рани несусветной и еще ряду причин еще закрыта. Это мне полиция сказала, гасящаяся, очевидно, там от службы…Честной и беспорочной. Само собой — решил-Верить им нельзя… (себя вспомнил) и начал барабанить в запертую створку, наивно поведшись на вывеску, что, мол, круглосуточное окно…

И Сим-сим, слава святым кокошкам, матюкаясь, отворился! Сотворив крестное…движение растопыренными пальцами, протянул недовольному работнику молча сумку, которую он, конечно, уронил, неосторожно сдернув за ручки со стола. А и поделом, это его боженька таким весом багажа наказал, за не пренебрежение круглосуточными обязанностями хранителя граа…багажа. Пущай теперь поспит, мученик! Полицейский майор пристально вылупился было в мою сторону, но…

Я вышел из помещения, свернул в переход и привычно залавировал, пока не вылавировал к ступенькам, ведущим к выходу на привокзальную площадь…

"Запело утро. Сверкнули грезы…"Я вдохнул и того, и другого, послушал и посмотрел…и направился в сторону Курского…

Воскресенье. Ещё нет и шести утра, а москвичи, которых квартирный вопрос, как говорят, испортил, уже на ногах. А некоторые и на колёсах, кто четырёх, а иные — двух. Один пожилой дядька — думаю, лет на пять, даже, меня постарше — и, таки, бросьте мне сказать, на минуточку, за то, шо столько не живут, так — вообще мчался, стоя на одном колесе и трудности, доложу вам, возникали у него только когда после остановки он пытался, стоя на одной ноге, быстро поставить вторую…

А я шёл и мне, не поверите, было хорошо и все нравилось. Это была моя Москва и моё время окутало всё вокруг, и не было в этой энергии, а я уверен, что оно и есть — энергия — и слушать не захочу поцев, нудящих, что это не так — ничего, что мне было бы противно… Всё подобное осталось за границами эдакого мыльного пузыря, наполненного утром, ностальгией и Москвой, какой я хотел ее увидеть…

Минут через пять был на Садовой-Черногрязской, миновав закрытую ещё станцию"Красные Ворота". Вскоре вышел на Земляной Вал и направился к"Шоколаднице". Пускай говорят, что она дороговата. Может даже и соглашусь. Пусть упрекают, что не нашел что-то поинтересней… Но я шёл сюда. Не именно"Шоколадница"была целью, хоть она и круглосуточная — уж не совсем ещё и умираю с голода, а целью было — посидеть попить… в данном случае — кофейку чёрт знает с чем и поглазеть на Земляной Вал. Не могу сказать чем — это необъяснимо, но, например, сидеть напротив Казанского, недалеко от Ярославского и Ленинградского — уже не то…

Хотя, может на Покровке еще есть одна Ш. весьма мне нравящаяся… Кстати, туда, пожалуй, и направляю шаги…

Вернулся на Покровку, прошёл до Покровского бульвара, бульваром, слушая свист и щёлканье пернатых невидимок, иду, куда глаза глядят… Пока глядят, ибо передвижение моё по Москве именно выглядит, вроде, странно на первое погляденье — куда мне нужно — я знаю, а вот как дойду до места — уму, по крайней мере-моему — непостижимо. Могу, повернуть на приглянувшуюся вдруг улицу, пошагать не туда, чтобы в итоге обойти квартал с трех сторон, вместо одной…

Так-с, лирическое отступле… то бишь — объяснение закончено, впереди, по правую руку, амфитеатром углубление, яма, раскоп… Короче — террасы со скамейками, а в самом низу элемент фундамента чего — то грандиозного. Метра три шириной и с пятнадцать — на память — длиной. Не знаю уж, новодел ли, раскопано ли, да это и неважно — задумка в любом случае классная. Вокруг — сплошь, не вот, прямо трезвые вьюноши. Вскрикивают, матерятся, ссу… мочатся в подворотнях…

Справа открывается вид на…, мне кажется, Токио или Нью-Йорк какой высотный, но спустя десяток шагов панорама закрывается стенами домов от моего ошалелого взгляда. Шествую, себе важно, в спокойствии, значит, чинном (Остапа понесло — не путать с"пронесло") дальше…

Ах, да, на этом тенистом бульваре живет Гамзатов. И опять не говорите мне, что его уже нет на свете… Он рассеянно посмотрел на меня, и я спел ему куплет"Журавлей". Глаза его потеплели, но стали еще задумчивей…

Яузский бульвар… Дико захотелось свернуть в Петропавловский переулок и неволить себя я не стал. Уговаривать, там, тыкать шпорами в бока и прочее…

Сначала хотел в Певческий переулок, но ноги понесли в Подколоколенный. Подчинился — им видней, им шагать…

А что, крути себе башкой по сторонам, а они тебя несут помимо твоей воли и сознания… Постоял молча у памятника детям Беслана и дальше…

Солянка… Солянский проезд и Китай… Стена, обернутая, хочется надеяться, временно, в тряпку с кирпичиками… Одинаковые мужчины в строгих костюмах на Варварке… Совершенно пустой Варварке… Полицейские наряды на каждом шагу, даже грузовички с товарами разгружаются под их зорким пристрастным взглядом. Иду, свистю, а по левую руку неподалеку — Зарядье. Огромные валуны и камни поменьше создали впечатление Валаама, либо Скандинавии какой, но не старой Москвы…

А перед Красной-то перед площадью — опаньки вам — киношники, полиция, чиновники, шатры и киоски с символикой Сбербанка… У них, видишь ли, марафон сегодня проводится. Так вот оно что, вот почему всё зачищено пусто и охраняемо. Огромная сцена с аппаратурой, на которой маленький полноватый человечек с микрофоном кажется еще крошечней…

Но уже не гляжу — повернул, обхожу Собор Василия Блаженного и любуюсь на занавешенные башни Кремля. Кстати, Минин с Пожарским тоже того… Скрыты. Наверно участвуют в проплаченном банком марафоне… Иначе — отчего не на своем месте и не спасают столицу? От кого? Да какая разница… Всегда можно найти, от кого ее лучше спасти, чем допустить их до неё…

Проход перегорожен временными ограждениями, но пройти разрешают. Вроде бы. По крайней мере — не остановили и вдогонку не кинулись. А и с чего бы не пустить — сама Красная тоже вся загорожена и для некоего торжественного действа собираются подмостки, сцены и туева хуча разных непонятных сооружений… Как часто в таких случаях, ловлю полицейского и пытаю на предмет"к сегодня ли собирают". Тот слыша нагло и жёстко поставленный вопрос отвечает, секунду помявшись, что нет…

ГУМ стоглазо и молча наблюдает за множеством копошащихся сборщиков конструкций и недоумевает, опять-таки безгласно — отчего на некоторых, несмотря на то, что они на земле, а вовсе не на высоте, страховочные пояса и каски… Гум много повидал, он неэмоционален, задумчив, хладнокровен, но, по-моему, ни х.ра не понимает. Я тоже…

Шёл, в общем, Иван-дурак куда глаза глядят… Ой, не читайте… Это не я… Не про меня… И чего только пальцы не наберут сами, когда полжизни в татами головой втыкаешься…

Ну, не знаю, куда тот дурак шёл, а этот… тьфу, опять, что ли?..

А я свернул, опять для себя неожиданно, куда глаза поглядели… На Никольскую… И пошёл неторопливо, читая таблички на строениях, отвлекаясь на всякие там Ветошные — Богоявленские-Черкасские переулки, проходы к метро и прочие просветы в непрерывном ряде… ряду фасадов… И где учился Михайла Ломоносов, и где Фёдоров первую русскую печатную книгу — предка глянцево-гламурного современного чтива, напечатал, и старинная аптека, и монастырь… Сверху, подобно любопытному и живому древнему мху, свисают светодиодные сопли…

А кругом, как и везде — подростки всех возрастов, полов, социальных групп и половых ориентаций… Пьяные, потрезвей и почти тверезые… Копошатся, догоняются, орут, поют и спорят, кого только что отбуцкали трое, а кого надо было, да руки не дошли… Романтика, мать её… Такая вот вечная молодость…

В ожидании (и некоторой надежде) наезда дошел до конца… здесь читай — улицы, помахал ручкой Лубянке и назад. Так же неспешно, прогулочным шагом, вполне себе в кайф…

Вот она справа и гостиница Москва… Прямо по ходу — Исторический музей, где не был с прошлой жизни… С жизни в другой стране. Направо и топаю через Охотный к Манежной площади. Часы отсчёта времени до ЧМ 2018, нелеповатые символы городов — организаторов Мундиаля — и чья недоразвитая душонка предложила такое название для России… Несколько созвучно со словом, иногда обозначающим все, что у любого нормального мужика пониже пупка… Извиняюсь, конечно, перед горячими шотландскими парнями, у которых там килт…

Чувствую скользнувший по мне взгляд и озираюсь. А-а-а, это Михайло Ломоносов во дворе Университета сидит и задумчивыми глазами смотрит на эту лепоту. Наверно гадает, как бы это всё он устроил, будь ему в своё время дадена такая возможность. А и мне стало интересно, позволила бы ему Царица-то-Матушка (душой, думаю, вполне себе русская) в Российской столице иноземными письменами писать?

Впереди вход в переход. Спущусь-ка и перейду Моховую. Дальнейший мой ориентир, коли опять свернуть невесть куда не надумаю — Библиотека им. Ленина — именно так она обзывается на картах Москвы….

По Воздвиженке шкандыбал уже кое-как. Это других учить — я умный — не надевайте, мол, новой обуви, когда предстоит много ходить… А сам обул и поехал — нате вам с кисточкой… Хотя, если идти, косолапя, на наружной части стопы — оно, вроде и ничего. Только выглядишь при этом, наверно, как педик-кавалерист, только что свалившийся с полудохлой тощей клячи…

Дома Проспекта Калинина… Упс — то бишь — Нового Арбата уже не за горами… На умственных способностях потёртости ног уже, видимо, отразились, правы утверждающие, что все органы человека соответствуют точкам на ступнях… (За горами…ага…в Москве-то…) Лайкаю, выстрадал это право…

Симеон Столпник на Поварской… Церквушка, одна из моих любимейших, где в советское время нередко устраивали всяческие выставки. Вокруг ни души, только пакет, грязный и синий, чёртом на пружинах несётся и кувыркается по тротуару. Несколько прыжков уже на всей подошве и чёрт уже трепыхается и жалобно шелестит под пятой победителя. И в урну его, нех.ра по чистому газону носиться….

Как там у… хотел сказать «у классика»?"Я вижу цель, я знаю ориентир", или типа того? Так и я уже свою скоро увижу, и, нырнув в переход, через пару минут оказываюсь в Арбатском переулке…

Можно Арбат в нонешнем его виде или любить, или нет, но к тому Арбату, который воспевал Булат Шалвович, относиться равнодушно нельзя. Сейчас утро, улица пуста, но атмосфера, даже, скажем — Аура чего-то, происходившего здесь полумистического дремлет на фасадах домов, греется на крышах, подставив себя солнцу, выглядывает из полумрака закрытых ещё пока магазинчиков через стёкла, вечно покрытые пылью времён…

Честно признаюсь, в 80-90 мне тут было уютней. Но и сейчас он"течёт, как река…"и от"любови его вовсе не излечишься" — наплевав на боль, прихрамывая слегка, иду вперёд…В"его Отечество"…

И, как знал, — он меня ждёт на том же месте, где проводил лет десять назад. Рядом — у"Му-му"та же корова, правда, сейчас ставшая еще страшней и больше похожая на корову из"страны невыученных уроков", ту самую, которая хотела сожрать и кота, и мальчишку… Нарисованные глаза у неё стали большими, выпученными и злобными, но я положил ей на спину ладонь и сказал"не-е, ты это — растительноядная… трАвоядная"… И она вздохнула, успокоилась и перестала меня пугать…

Окуджава мне не удивился. Дёрнул плечом, кивнул и снова чуть склонил лобастую голову. Посидев пару минут на брусчатке, я встал, тоже кивнул и зашагал назад…. Больше мне никуда не надо было спешить. И я не хромал больше….

"Да вынь стельки." — тихо прозвучало в голове, когда я только что присел… Я послушался, вынул, и жить стало легче…

К метро Арбатская Площадь шлось удивительно легко. Навстречу летел тополиный пух, казавшийся, когда смотришь в сторону солнца, удивительно крупным и белым. И вся столица казалась после нескольких часов странствия по ней особенно свежей, чистой и праздничной… К тому же — была, как сказали позже — Троица…

Комсомольская — Сокольники — Стромынка и я, утомленной барышней плачущий о жаре…

Мой двухэтажный пришел как всегда вовремя, и я Кортесом Писарровичем Конкистадоровым ступил на столичный перрон… Первым…

В этот приезд, впрочем, это было неважно. Мероприятие проводилось километрах от Казанского в четырех, а времени до начала взвешивания оставалось больше двух часов. Ещё дома решил идти пешком. Маршрут частично знакомый — Краснопрудная, Русаковская, Стромынка.

Русаковская порадовала запахом жасмина и «ушастым» «Запорожцем» в подворотне. У метро Сокольники поротозейничал на пожарную каланчу, заодно разгрузив плечо, скинув сумку на землю. И дальше по разогревающейся уже первопрестольной.

Устать, конечно, не успел, но…но…но…когда дошел и нашел, захотелось присесть. Тем более один ранний ожидающий уже сидел… Еще и поболтать не успели, как набралось больше десятка человек, а к открытию, так и вовсе под тридцать-сорок…

Во вторую комнату взвешивания зашел первым. 74,150… Весы не врут. Теперь пожрать…На волю, на столичные просторы и кафешки… Рейд… Спускаюсь по ступеням…

Гулять по Москве не хотелось… Совсем… Пекло, шумело, потило…

От желания пройтись по Мясницкой не осталось ни самой даже крошечной мыслишки. В черепушке поплавилось буквально всё… Даже то, чего было совсем малость, или не было вовсе — мозги.

Нет, сперва я, конечно пытался выйти пробежаться, пройтись, побродить по столице, но…

На той же Стромынке понял — не сдюжить. То есть — «Напрасно ждал Наполеон Москвы…», а уж мне-то, значит, и вовсе того…этого… И перейдя по мосту Яузу, протащившись далее до первого светофора, решительно… отступил.

Кстати, в Яузе есть жизнь. Особей пять-шесть, величиной сантиметров по сорок колготились в мутной быстрой воде, гоняясь друг за другом. Наблюдал минут пять. Закралась мысль о брачном ритуале…

Спасся, миновав мост в обратном направлении в «Перекрёстке». Пустой, прохладный, аж не хочется выныривать на свет божий. Вот в такое пекло и зародилось, думаю, это понятие — Свет божий…Только вот какой-то он, не по-божески жаркий. Будто бог только указал его создать, а уж услужливый дьявол тут как здесь — Сим-селявим, хугрики-за ваши тугрики, шаранды-баранды… Наслаждайтесь, потенциальные грешники… Проверил основательный Создатель его работу, да и погнал его божественными матюками в тартарары… А свет остался таким же.

Да не сидеть же весь длинный летний московский день в супермаркете, пора и честь знать, снова окунаюсь в душную реальность. И как-то иду какое-то время куда-то.

А минут десять спустя меня загнало щедрое московское солнцище опять в спорткомплекс МТУ, Стромынка 20-1. И увидел я, что это хорошо, и познал некоторое счастье… И маленькое счастье подросло, когда охранник дозволил поставить нелегкую сумку в пустующий летом гардероб, рядом со шлемом высоченного кожаного байкера. Налегке выскочил на просторы первопрестольной… и аж присел…

Жара была, жара плыла…Поплыл и я, поплыл в сторону трамвая.

Комсомольская — Сокольники — Стромынка и я, утомленной барышней плачущий о жаре — 2

От метро отказался и вскочил в трамвай. Сразу почувствовал себя человеком. Ну-у, почти… Смущало отсутствие карты на проезд. Вытащил банковскую и по очереди приложил к считывателю…, к нему же с другой стороны…, к стеклу водительской кабины… Эффекта ноль, хоть к головушке пустой своей прикладывай…

Только после обнаружения некоей купюры и мелочи без сдачи оказался окарточенным и вообще — НАСТОЯЩИМ московским пассажиром. После обретения пятидесятипятирублевой уверенности в своей состоятельности, солидности и безопасности счёл возможным даже обращаться к собратьям-пассажирам.

У деда с внуком и проявляющей некоторый интерес к моим билетным потугам рядом стоящей девушки спросил, сколько, по их мнению, может длиться переход по Мясницкой до Лубянской Площади… И они, и ближайшая к нам часть вагона… не знала… Я по-деревенски теранул нос рукавом, выкатил слезину на дрожащее веко и заныл что-то типа «Сами-то мы не местные будем, а вот ВЫ — МОСКВИЧИ…»

Дед с внуком нажали кулачком внука на блямбу на двери и выскочили на улицу. Девушка немного смутилась и ответила, что не москвичка… Ближайшая к нам часть вагона сделала вид, что что-то нужно кому в сумке, кому в телефоне, а иному — в чуть ли не из шляпы волшебника Сулеймана, у которого, единственно, без обмана, возникшей крохотной бумажонке.

— А так вы и есть — которые…

— ПОНАЕХАЛИ — хором выпалили мы уже вместе с девушкой и неловкости и натянутости как не бывало…

Леснорядная. Тут настала моя очередь тыкать в блямбу потной ладошкой — Сезам, ты того…этого…открывай давай… И шагнул с низкой платформы на горячий асфальт.

«Под солнцем жгучим, как под грудью у мадам, немного жарко…» Охренительно просто жарко, и до одури… неприятно… И вообще, у нас подобная жара переносится легче.

Прохожу уже Ставропигиальный — всегда меня неприлично волнует это слово и всегда забываю, возвернувшись из первопрестольной выяснить его значение — монастырь, возле коего отмечаю те же…типажи, что и в прошлые мои появления в окрестностях…

Вхожу, значит, под тёмные своды, крутящаяся стеклянная дверь на долю секунды клинится, снова начинает двигаться и впускает нас в торговый комплекс. Никакого смысла, желания и долга описывать дурацкий поход по душному огромному людскому муравейнику. Пропускаю до «Перекрёстка у Красносельской… Впрочем — и его, пожалуй, пропущу…

Потом был снова спасительный трамвай, безжалостно-солнечная остановка, переход мимо разопревших от жары и молодости студентов МТУ и накативший безнадёгой духоты и жары дворец спорта… А ведь когда уходил-то, прохладно было…

И до момента, когда счёл возможным переодеться и начать разминку сидел, ходил и лежал в холле Дворца…

Мало, кому будет интересно, как почти раздетый вошел в зону разминки, где от пары взмахов руками покрылся испариной и зачесался, словно в парной… Как после того, что всё же размялся захотелось вдохнуть, а в зоне не было чем и почти помчался в на пару градусов менее жаркий холл, где было некое подобие движения воздуха и вдохнуть удалось… Как воды в последней купленной бутылке хватило не на всё выступление, а только на два подхода… Как по причине неучастия того, с кем хотел побороться очно, понял после второго жима, что новый рекорд уже за мной… Как после того, что третью попытку все же «завалил» расслабился и понял, что голова закруживается…

Короче — от греха подальше часов… в полвосьмого, повторно бросив сумку в не работающий по причине лета гардероб и ринулся… на Казанский. В полюбившемся мне отныне московском трамвае. Домчал. Купил билет. Купил карту-Тройка и дово-ольный, ва-ажный такой отправился снова к месту соревнований.

И сидел, смотрел дальше уже не свой поток, потому не волнуясь и не потея нервно, пока не объявили награждение…Тут вспоминаю о времени отправления поезда, подпрыгиваю и мчусь к Юрию Соловьеву. Ору, врываясь в кабинет «Юрий Валерьич, веришь — поезд через 55 минут…?»

Вот за что ценю руководителей федераций, в которых выступаю — всех — они в нас заинтересованы и практически всегда идут навстречу, особенно… Если ты более-менее примелькавшийся заметный чел… Юрий только спросил, правда ли я не останусь сняться на общее фото всех медалистов в жиме лежа с допинг контролем… Ответил, что в следующий раз, если буду готов и достоин… И исчез…

А уже сумерки… Уже всего 29 в столице… И Кусты за оградой универа снова начали пахнуть, оклемавшись немного от дневной жары…

Честно говоря, побаивался, что вечером трамвая ждать придётся дольше. В общем — то и ждал подольше. Один прозвенел мимо в парк… Но все в порядке, мой тоже подошёл. Просторный, полупустой, прохладный — в ём — казало табло, было всего то 23 градуса.

А на Комсомольской, когда чуть не забыл сначала про блямбу, в кою преобязательно для открывания достаточно тукнуть, не произнося даже ни слова заклинания, и вовсе оказалось чудесно… Посреди площади еще и ветерок освежал…

Не торопясь — в переход, вальяжно — на транспортер сумку, гоголем — в вокзал… а поезд уж высвечивается в «подан на…»… куда-то там, короче. А и бечь никуда не пришлось, мой — то вагон оказался последним и самым к нам первым… И напоследок вобрав в себя немного прохладной вечерней Москвы ступаю в душный бескондиционерный Бишкек…

И прекращаю дозволенные московским воздухом речи…

Поневольный маскарад.

Часть первая, прибывательно-соревновательная.

Серый полупустой перрон, одиночки в повязках и марлевых намордниках и темно раскрытый вход в воксал. Это Москва Пандемийная неприветливо встречает нас декабрьской ростепелью.

Если уж в обычное время работает лишь один транспортёр, то сейчас и вовсе глупо ждать обоих… Стоим в медленной очереди из 4-5 человек. Сумки на ленту, все из карманов на стол. И почему только в Самаре туповатые охранники заставляют входящих в воксал ключи и телефоны складывать в лотки, которые до тебя тысячи грязных рук брали, и ставили на ту же ленту транспортёра? Может мэр, или специальные службы всё же обратят на это внимание? Если уж не ковид, то и здоровья это точно не прибавит.

С опаской левой «одетой» рукой открывши тяжелую дверь, выходим на улицу и сворачиваем в метро. Представьте себе, представьте себе, зелё… там тоже народу крайне мало. А ведь будний день. Утро. Маска, политкорректно зацепленная за уши, сразу натирает и душит. Гляжу провинциальным сусликом на москви… окружающих, все подмечаю. Немало, кто едет «голышом». Тётки, чем-то замученные и истощённые настолько, что никто им замечаний не делает; длинные тинейджеры, которые, может, если пообещать в лобешник, и наденут, но совершенно без удовольствия; пара невзрачных, но представляющих себя самодостаточно грозно брутальными особями толстяков лет 35-37 с плешинами в жидковласых макушках… И все сидят через одного на местах, не заклеенных лентой крест-накрест. Тупо усаживаюсь рядом. Мы не местные, моя твоя не понимай, все равно в столицу не один в купе ехал.

А вот на станции пересадки вагон, куда удалось втиснуться, вовсю кричал уже не о социальной и санитарной дистанции, а о потере здравого смысла, ибо дышать через пропитанные своей и чужой заразой повязки, стоя нос к носу и будучи стиснутым со всех сторон, нелегко, вредно и…глупо. Зато наш поезда метро подошел через 40 секунд после того, на который мы, опять же толпой спускаясь, опоздали.

Вот и ВДНХ. Снега нет и покрытые тончайшим слоем льда дорожки усыпаны крупными гранулами. Путь мой, на построенном Гугелом маршруте прямой, вынужден изгибаться в сторону, наиболее выгодную в смысле расстояний из-за обилия построенных и установленных к новогодию катков, прокатов и раздевалок. В нужный павильон вошёл сразу. И было взвешивание, были встречи, походы насчет пожрать-попить с дороги… Ах, забыл, ещё имело место быть просвечивание сумок с проходом через рамки и на выходе из них контрольный выстрел из термометра.

Часть вторая, вечерне отъезжательная.

Мимо горящей, мигающей и играющей красоты, бросая жадный до архитектурных форм взгляд чаще на павильоны, нежели арки, гирлянды и предпраздничные заманухи, неторопливо тянусь за Игорем Игорем к метро. Коварно с целью когда-нить сумничать запоминаю его рассказы и комментарии (надеюсь — не узнает). Под ногами и вовсе лужицы и слякоть.

Прибыв на «Комсомольскую», решаю пойти в магазин за одну станцию метро отсюда, хотя времени до отхода моего фирменного меньше двух часов. Потеплу, оно чего ж не сходить, хоть и с сумкой наперевес. Моей сумкой. Нелёгкой, что ещё мягкое определеньице для неё. И что-то так в кайф дошёл, что аж настроение улучшилось. Это, думаю, оттого, что без тряпочки на морде, которая — не морда — то рвётся, то уши начинает отпиливать, то под ней почесаться тянет. Кроме разной разности в дорогу купил бутылочку сидра, выпить которого мечтал неделю. И, едва вывалившись на тёмную улицу, сковырнул крышечку оперчаточенным пальцем и нарушая закон сделал несколько глотков. Ка-ка-я херня… И бутылка полетела в урну, ибо не там чисто, где убирают, а там, где не сорят. Но в голове что-то весело закрутилось и ноги полегчали, будто меня за макушку приподняли над тротуаром.

На воксал тоже пешком. Пришел минут за 40 до рейса. Не сидеть же в наморднике внутри, решаю сгонять и отксерить диплом. Это для меня почти рядом, немного в сторону «Красных Ворот». Слышали же — Бешеной собаке семь верст — не крюк…

И едва войдя, вернувшись, слышу, что мой поезд подается на посадку. Вот оно — счастье, и не ждал ни минуты. Правда идти в самый конец, вернее — начало, состава, но опять же, про собаку, не вполне нормальную, и небольшой крюк… И вваливаюсь в теплый полуосвещённый вагон. Таки, здрасьсте, граждане-товарищи, а вот и я, подвиньтесь… Снимите маски, господа! Домой еду. Ту-ту-у!

Явка с повинной, или пара дней в Муроме и Арзамасе.

Если бы не задержали меня в Муроме за фотографирование фасада Желдорвокзала, то и отчёта этого не было бы. А уж если и вправду «ФСБ это не нравится», как сказал милейший сержант, то нате получите, ибо не пойму что-то, или этой службе вообще нечем больше заниматься, или одно из трёх… Но раз уж данные мои записали, то чтоб не гнить в лагерях ни за что, каждый шаг свой в Муроме, Арзамасе и на маршруте следования опишу преподробнейше. Хотя у шпионов это не принято, вроде бы, но я ведь еще начинающий. Итак,…

Поездка моя в древний Муром была не туристической, не деловой, не поездкой на отдых. Я тупо ехал на соревнования за свои деньги (следователи, отметьте себе — не оплачивалась никем) и изредка доставал из сумки фотик.

Когда около одиннадцати утра меланхолично-скучный поезд замер у перрона Арзамас-1, несколько пассажиров нашего вагона (отметьте — ни с кем не знаком) спрыгнули на мокрый асфальт. Кто куда, а я направился к кассам брать билет до станции Муром. Может, потому, что забыл спросить, не продаётся ли у них славянский шкаф, продать билет мне отказались и отправили на станцию Арзамас-2, дав координаты остановки общественного транспорта — автобуса № 1.

Автобус подошёл через пару минут, и я за 12 рублей получил билет (отм. — посторонних надписей не было), сел и начал глазеть в окно. На Соборной площади простояли минут семь, за это время были сделаны два снимка монастыря и площади. Народу на улице, несмотря на холод и дождь предостаточно. Взглядом выхватил из толпы нескольких попутчиков по поезду, видимо паломников в Дивеево. (Ни с кем не знаком)

Ещё семь минут спустя выхожу, не пойми где, иду к самому большому здесь зданию и поднимаюсь на второй этаж к кассам пригородного сообщения. И опять безо всякого пароля получаю билет за 149 (может это важно) рублей. Отправление через полчаса, явно нет времени на осмотр зеенсвурдихкайтен — достопримечательностей города. Ну, да и ладно — всего-то Арзамас, вот впереди — МУРОМ! Древний и загадочный. И без страха, упрёка и предубеждений в вагон.

Вот кто был рад от всей небольшой своей душонки моему водружению на старенькую скамейку, так это местные комары (отм. — с ними тоже знаком не был), которые сразу стали делать свое кровавое дело, естественно не со зла, а токмо выживания ради. А я решил противопоставить свои интересы общественным комариным (отмечу — из личной неприязни) и вознамерился уничтожить каждого, хотя бы раз прожужжавшего над ухом, гада. Стоит ли говорить, что руки мои были в крови….

Муром появился из дождя, проступил и встал на берегу Оки. Электропоезд энергично въехал на мост, простучал по стыкам положенное время и прокашлял «Станция Муром», почти уже остановившись. На перрон посыпались тётки с лопатами и рюкзаками, деды с корзинами ландышей на продажу и подростки. А у нас дома ландышам пора прошла, уж 27 мая на дворе.

По привычке с расспросами прицепляюсь к полицейскому прапору, все замашки у которого такие по родному ментовские (да, где-то в шкафу у меня до сих пор валяется старая форма, ну и что с того?) и он подробно объясняет, куда мне идти. Не подумайте плохого, в смысле на автобус. И вот через час, уже прошедший процедуру регистрации и подачи документов на своё мероприятие, выхожу в город.

Пятиэтажные дома чередуются с девятиэтажками, а от старины и следа нет. Возможно, старый город просто оброс новыми районами, как дерево годичными кольцами. Но осматривать Муром пока некогда, через час взвешивание. Вот после…

В минуте от дворца щёлкаю Петра и Февронию. В Самаре они куда шикарней и живописней.

Улица, на которой стоит ДС «Ока» носит имя…естественно, Ленина. Шагаю по ней пару кварталов, после чего поворачиваю налево.

Льва Толстого. У вас, наверняка, тоже в других городах бывает такое чувство, что вы дома, когда одна знакомая улица сменяет другую, и третья, вы уверены, тоже скоро появится на пути.

А уж сколько каждый может назвать улиц, проспектов, площадей и переулков, что, ну просто обязательно должны быть в любом уважающем себя городе… Московская привела меня к гостинице «Лада». И, хотя наше маленькое мероприятие обслуживают три другие гостиницы, где подобных мне типов ожидают от 30 до 100 мест в каждой, отсюда до «Оки» пешком минут десять, что немаловажно. Мне повезло поселиться в последний свободный номер (ей богу, случайность). Как и хотелось после дороги, он был с душем. Как мало человеку надо…

Налегке выхожу на улицу. Серо. Прохладно. Дождь. Ноги давно сырые, намокший капюшон тяжело свисает до переносицы. На объектив фотоаппарата, стоит недоглядеть, моментально капает. И всё же город нельзя не посмотреть, невзирая на погоду.

Поднимаю голову, чтоб полюбоваться домиком на противоположной стороне улицы и понимаю, что глядеть при ходьбе нужно только под ноги — опять попал в лужу.… Но дом того стоил. Над аккуратненьким каменным первым примостился лёгкий деревянный второй этаж. И всё так естественно, хотя и окрашено в разные цвета.

Снимать тоже приспособился. Оттягиваю капюшон, поднимаю аппарат к глазам, открываю объектив и ищу, откуда бы «прицелиться». А вездесущие капли все равно попадают, куда и не надо бы. Автомобили проносятся мимо и стараются подальше выбрызнуть мутную воду из луж на неровном асфальте. Джинсы мокры, будто псы метили их на ходу.

Иду вниз, там, говорят, Илья Муромец. С куртки стекает вода, но лужи уже можно игнорировать. Просто не имеет смысла выбирать дорогу, когда вода не внутрь обуви набирается, а наоборот, из башмака наружу вытекает.

И вот впереди постамент — вижу из-под капюшона.

— Ну, — думаю: — Муромец. И уже мысленно с ним разговариваю. А сам подхожу ближе и ближе к памятнику. И что-то не то. Богатырь Земли Русской в брюках, пальто, да и борода не как на картинах. И меча в руках нет, кажет пустую ладонь. И, опять-таки, мысленно, ко мне обращается…

— Здгаствуй, товагищ, ну, как тебе у нас в Мугоме? — Останавливаюсь резко.

— И вам здга… здравствовать, Илья… Владимир Ильич. Вот, город решил осмотреть.

— Гогод у нас пгекгасный, пгиятных впечатлений. Гасскажите там у себя, что меня видали. Что меня содегжат в чистоте, не забывают. Только, вот, голуби, пгетставьте… да, голуби.… А к Илье вам дальше, батенька, дальше.

Глаза протёр, как спросонья — дождь под капюшон попал — а Ленин стоит молча и только хитро улыбается. И пошёл я другим путем.

Миновал школьный двор с резво рассекающими лужи на велосипедах школьниками и отметил, что по вечерам жизни здесь поболее, нежели во время занятий. Выбрался на улицу и стал искать место, откуда пощёлкать монастырь. Места такого не нашлось, решил идти дальше и снимать по пути. Все побелено, чисто. Купола сияют, обмытые дождем. Только, пока ходил, потемнело, снимать стало и вовсе непросто. В дождь, со вспышкой, да ещё и из-под капюшона… Возвращаюсь в гостиницу сушиться и мыться.

И только после трёх часов следующего дня вышел вновь в город, освободившись. И опять под дождь. Сил осталось только-только добраться до вокзала.

Билетик за те же 149 рублей в зубы и на посадку. Вот тут-то и снял я этот выдающийся, высокохудожественный, архикрасивейший, но, оказывается, и секретнейший, стратегический фасад ж.д. вокзала, являющийся государственной тайной.

Так вот зачем сотни тысяч граждан азиатских республик тянутся к нам в Россию. Едут они в надежде заснять-таки этот важнейший для нас объект. А может и — мало ли — принять участие в ремонте его!

Правда, увидеть сей шедевр может как любой проезжающий по железной дороге, так и каждый пользователь интернета. Мне всемогущий яндекс-джан выдал по первому же клику несколько тысяч фотографий.

Я сержанту любезно явил единственный снимок, предупредив, что о гениальной его бдительности узнает Родина, или, хотя бы малая её часть уже через неделю — другую, и попросил забрать меня в тюрьму, где я, надеюсь, отдохну и подкреплюсь.

Сержант ответил, что мне, скорее всего, там не понравится, на что услышал возражение, как, мол, знать, и, не отдав чести, отвалил.

За происшествием молча наблюдали несколько контролёров-кондукторов, у которых надеялся я узнать, где будет происходить посадка на электропоезд, следующий до Арзамаса. Оказалось, поезд стоит уже на втором пути, куда путь мне был перекрыт этой дружной толпой, пожелавшей вдруг ещё до посадки проверить билет.

Когда судьбе угодно было привести мое усталое тело в вагон и опустить отощавший за несколько дней зад на жесткую скамейку, в игру снова вступили вагонные комары, толстые, медленные и ненасытные.

А когда над ухом не жужжало, я с наслаждением всматривался в прекрасные виды за окном. «То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой…» — всё увидел на пути из Мурома в Арзамас. И россыпи ландышей, и нелепо-тощие хвощи вдоль канав; и серо-зелёные шапки мхов на взгорках, похожие на шляпки грибов; и пятнами в лесу папоротники — светлые, и молодые кленки — тёмные. А уж деревья — те буйствовали, как могли и хотели. Клёны манерно вытягивали вперед пучки молодых листьев, будто карты веером в руках нетрезвого игрока-гуляки; высоченные ели мрачными зомби стояли вдоль трассы, держа полусогнутые руки пальцами вниз; берёзки будто только что вымыли головы и их тяжелые зелёные волосы мокро спадали вниз. А эти сосны… Порой и ростом — то по пояс взрослым деревьям, а глянь-ка — кажут ярко-зелёными средними пальцами неприличные жесты.

И не больно надо смотреть на вас, буду интересоваться делами рук человеческих. Вон как взялись за трассу: и щебнем дорогу отсыпают вдоль насыпи, и водопропускные сооружения монтируют новые, а кое — где и старые перроны демонтируют. Через годик то ли еще будет!

409 километр. Следующая станция — Арзамас 2. Платформа низкая и приходится прыгать вниз. Три часа минута в минуту от города до города. А не опоздал ли уже на поезд свой? Поторопиться бы!

Автобуса нет и в помине. Людей много и все покорно ждут. Чуть в сторонке тоскуют таксисты. Поинтересовался, сколько стоит на Арзамас-раз, и получил ответ «Сто рублей».

Боже ж ты мой, конечно едем! «Калина» — универсал с шашечками на борту (душа ликовала от гордости за родную область), помигав поворотником, резво вырулила на дорогу. Водитель отчитался по рации о маршруте и тайными таксистскими (не марксистскими) тропами повёз меня в указанное мной место.

Но «поезд на Воркутю с седьмого путю, давно, понимаешь, тю-тю». А поезд раз в сутки. Да, можно чисто теоретически, добраться и до Саранска, и в Рузаевку, где попутных поездов куда больше, но времени к восьми вечера, автобусы на сегодня ушли все, электрички идут до Ужовки максимум, а я не в Болдино же собираюсь…

Надежда на поезд в 0-15. Может на нем до Мордовии, а там будет ещё час на покупку билета до дома. Раньше этого времени в Рузаевке хватало на стояние в очереди и обилечивание с лихвой. А теперь… «Билетов на 0-15 нет» — показывает терминал. «Билетов на 0-15 нет» — говорит кассир. То есть, билеты до Рузаевки есть, но купе, стоимостью в три, почти, раза дороже билета прямо до дома.

И по прибытии поезда не оказалось билетов, кроме, разве, места сорок шесть в одном из вагонов, о котором сказала проводница. Но система места не показала и в зале ожидания вокзала станции Арзамас1 появился новый, четвёртый по счету пережидающий ночь пассажир.

И почему–то коротко стриженый, небритый, с впалыми щеками и кругами под глазами тип не вызвал интереса у чоповцев и приезжавших их проверять полицейских. Зато оживились комары вокзальные, стосковавшиеся без свежей кровушки. Правда вскоре похолодало, пришлось одеться потеплей, и они снова загрустили, зазвенели печально и обиженно.

В пять тридцать утра, ясного и весёлого, накинув ремень сумки на плечо, выхожу на улицу. И вопроса не возникало, куда направиться, конечно на Соборную площадь. Может и вышли уже на маршрут первые автобусы, но иду пешком. Город, да и прекрасное утро, располагают к пешей прогулке.

Солнышко только коснулось несмелыми лучами заборов и профнастил, разного цвета на каждом дворе, запарил. Кроме кошек, по большей части рыжих, на тихих, зелёных улицах никого. Иду и кручу головой по сторонам, любуюсь Арзамасом таким, каким, наверно, видели его много лет назад Горький и Гайдар. И он, представьте, начинает мне нравиться! И стройки–то в нём не как у нас, и частный-то сектор старше и интересней…

А над головой жестяные желоба, капающие хрустальными слезами на середину тротуара.

Справа памятник и синяя деревянная церквушка. Как не свернуть с дороги? Дальше храм из камня, белый, очень схожий с Самарским Вознесенским собором, чуть, правда, поменьше. Щёлкаю и его.

У появившегося из проулка мужичка спрашиваю, можно ли дойти до Соборной здесь, а не по той улице, с которой только что свернул. Он отвечает утвердительно, и назад я уже не возвращаюсь.

Улица Верхне-Набережная радует меня несколькими крайне интересными зданиями, и деревянными, и каменными.

С площадки от одного из них снимаю живописнейшую панораму заречья. Как хочется приходить сюда каждое утро спозаранку…

Поворачиваю налево и поднимаюсь навстречу куполам, маячащим над крышами старинных строений. Вот и она — Соборная. И снимать можно только издалека, чтобы захватить не фрагмент огромного здания, а нечто более цельное и ценное.

Храмы слева, справа, впереди, внизу… и в самой Москве, пожалуй, на такой площади нет столько церквей сразу, разве только в Кремле…

Вниз спускаются улицы, на которых чувствовал бы себя веке в девятнадцатом, кабы рекламщики выдержали свои «шедевры» в духе той эпохи. Здание типичного стиля гостиного двора…, особнячок с воротцами, который впору снимать в фильме о гусарах…, ворота монастыря, распахнутые настежь, а внутри табличка «Комсомольский городок»…

Это Арзамас. И ехидный Вождь в саду, высящийся на фоне куполов спиной к Соборной — тоже тот же самый Арзамас. И рынок, и ул. Карла Маркса с ее старинными и новыми домами, и толпы паломников на остановке, и сумасшедший бородач, призывающий решить проблемы России и остановить мировой кризис простыми российскими методами типа «Бей… Повесить…», это тоже Арзамас.

Одно омрачало моё существование — негде было нормально поесть. На Ленина и пиццерия, и столовая открываются после 10, кроме «пирожков слоёных» на улицах укусить нечего, а за время хождения пешком видел только «Отель — ресторан», еще закрытый, ресторан «Разгуляй», зайти в который, судя по громкому названию можно лишь имея в кармане огромные деньжищи и желание покутить от души, ещё одно заведение, работающее с 16.00, да кафе «Оскар» с огромного размера половиной(верхней) одноимённого приза над входом.

Оно, кстати, несмотря на двенадцатый час дня тоже было закрыто. Пара работников скучала рядом и убеждала меня обождать, ибо уже едут те, кто должен отпереть сие заведение.

Пришлось давиться сервелатом, оченно недурным, на ходу. А сумка становилась все тяжелей да тяжелей и врезалась в плечо глубже и глубже. И пошел я… на вокзал.

Из того многого, важного и интересного, о чём узнал я за эту поездку, поразило больше всего не то, как трудно может быть порой выехать из города, а то, что часть Горьковской области была некогда областью Арзамасской. Во, как бывает! Ещё рассказали мне, насколько проблематичней было приехать в эти края лет…дцать назад, когда и через Татарию, и через Горький ездили, и вообще преодолевали километров каких-то двести-триста несколько дней.

Поведали и о промышленности этих мест во времена развитого..изма, и о…

Как просто в Российской глубинке разузнать нечто такое, о чём и помнить то уж мало кто помнит, а уж наше поколение и вовсе не знает!

Но одно дело разузнать, и совершенно другое — не то, что сведения донести, а и самому из этой самой глубинки выбраться!

Потому спокоен я за державу. И тайны свои, и соглядатаев коварных наши хляби и грязи удержат, транспортники и торговцы уехать трезвыми и в душевном равновесии чуждым элементам не позволят, контролёры, полицейские и жульё придорожное забыть заставят все назубок заученное тренированной памятью.

Поезд гостеприимно распахнул двери, пассажиры лениво втягивались в вагон, рассаживались неторопливо, лишь один ненормальный, едва кинув сумку на полку, вприпрыжку помчался к титану, не в силах дождаться отправления состава. И он пил и пил сладкий горячий чай, трамбуя использованные пакетики в их же каурексовую упаковку, что можно было подумать, что не ел он и не пил несколько дней.

А и всего то, хотелось чаю, без которого в пути так тяжело. Не есть и не пить могу сколько угодно, но какая-то чайная зависимость нападает на фоне дорожного голодания и за стакан кипятка, кажется, даже вражеской разведке продал бы фотку фасада Муромского вокзала, и впридачу снимок щуплой спины наивного сержанта, не подозревавшего, что будь я таким махровым фототеррористом, каким он меня мне же и представил, легко и не задумываясь секунд за двадцать переломал бы весь их патруль из всего-то трёх человек.

За время пути ещё пару раз появляются сотрудники органов. Их внимание привлекают дембеля и граждане азиатских государств, те, что не похожи на намозоливших нам глаз строителей — асов. Проводится почти полный досмотр вещей тут же, в вагоне, а дальше — в зависимости от результата поисков.

Итак, поездка моя окончена. Родная самарская земля встречает сына умеренно тёплой погодой с ветерком. Через полчаса — дома. С собой спортодежда, сувениры и Муромские сушки, по вкусу не похожие на выпекаемые у нас.

Ребёнок удовлетворён выше крыши майкой с дзюдоистами, не первой уже по счёту, но с другим рисунком и не того цвета. Традиционные магнитики найдут своё место на холодильниках родственников, дорожные причиндалы отправятся отдыхать до следующей поездки осенью, если будет здоровье.

Ещё одну точку поставлю на пожилой уже карте СССР, истыканной разноцветными ручками, рядом с точкой на городе Владимире. Как, чёрт возьми, хочется, чтобы такие карты были и у наших детей, и они отмечали бы города, где были на первенствах и турнирах, города, на осмотр которых времени бывает отведено так мало, и этого становится так жалко в возрасте более, чем зрелом.

Как знать, может мои домашние, заинтересовавшись фотографиями посещённых мной городов, сами захотят увидеть не только Муром и Арзамас, но и проехать в Дивеево, Саров, наконец, Нижний или Владимир! Дай то бог. Ведь дорога это самое удивительное и непредсказуемое в жизни. Ведь вся наша жизнь — дорога!

Вот и прочитали Вы отчёт ни о чем, писульку, которой, может, и не было бы, если бы молодой сержант с приветливым славянским лицом не заявил безапелляционно мне в лицо, что я виноват перед ФСБ, а значит, и перед Родиной, видимо, не чист.

Уважаемые, я коренной россиянин, и если бы сказано было где, что нельзя снимать, не снимал бы, уж будьте уверены, по крайней мере при бравых блюстителях законности. Но верю, что не до подобной.ерни уважаемой службе, и просто не подумал страж порядка о смехотворности своего заявления. Чем и вызвал появление данного опуса, о котором прошу строго не судить, и не читать его, коли не хочется. Ибо не обязан быть интересен Вам факт поездки кого бы то ни было куда бы то, опять, таки, ни было.

С уважением: шпион, чей, пока не ясно даже самому, Покровский.

Иногда случается поездка в такую точку страны, до которой и недалеко, вроде, но так неудобно добираться… Что поезд, что самолёт, или автобус следуют и прибывают либо в неудобное время, либо такие крюки дают, что и будь я той бешеной собакой, всё было бы мне жаль времени. И выручал меня… Бла-бла-кар. Да и другие рассказывали, что передвигались по России таким образом.

Бла — бла начало…

Начинаю, таки, не с начала… Выбрался из спортзала, дошел до остановки и бросил сумку… Звонок с незнакомого номера… Первый раз в жизни, чтобы девчата меня куда-то приглашали: — А Вы сегодня поедете со мной в Самару?..

Ну, ясно дело, подбочениваюсь и курлычу что-то о том, что занят был, сам хотел набрать и вообще — дико востребованный чел… И на место предполагаемой встре… посадки… За два часа…

Сколько позора и унижений перенёс за день до этого… Как негодовал на себя за тупость несусветную, из-за коей даже на"Бла бла…"регистрировался половину вечера… А тут…

Шлю такую, как давней хорошей знакомой, СМСку с текстом, что, мол, жду, сидю на газоне босиком с шоколадкой во рту и хочу поскорей… И тут же вскакиваю… Муравьи тоже оценили мое сидение и во множестве сбежались, либо в надежде побегать по моим ногам, проверить сумку, и, как знать, может и сгонять внутри моих кроссовок к родне в Самару… А, что вернее всего, просто на запах шоколада и булочные сладкие крошки…

Так с первым пунктом рисовки было покончено минут за 15. Пункт второй — шоколад… Он тоже весь вышел подозри… боже ж ты мой, и кому я вру, читать-то кроме меня всё одно никто не будет… Шоколад кончился предсказуемо быстро, невзирая на отламывание по долькам и мучительное рассасывание вместо варварского обычного хруста с урчанием…

Сижу, значит, себе, почти на газоне — муравьи сразу попрятались, стоило мне убрать зад с травки на бетон — высматриваю авто с самарскими номерами…

Пару раз был на грани инфаркта от ужаса. В первый раз, когда"Калина"с номерами 163 региона, задевая брюхом асфальт, вкатила на парковку, я застремался, но когда из утробы чуда техники вывалились пятеро смуглых чуваков, обрадовался нетрадиционно… Ещё бы-"моего"водителя зовут Оксаной, а из этих азиатопитеков (да простит меня боженька за невоздержанность в высказываниях) на такое имя не тянет никто…

А во второй раз въехала вдруг блондинка на белом велике с пустой корзиной для продуктов на переднем крыле и я, ещё не в себе от"Калины"вдруг ясно представился себе сидящим задом в подобной корзине спиной (какой невежа) к крутящей педали девушке… Часов на 8-10…

Тут вскоре меня посадили… И мы тронулись…

Таки, чтоб не все вдруг возжелали кататься тудой-сюдой с"моей"Оксаной, пропущу дорожные разговоры, отмечу лишь, что водит спокойно, в рамках правил, насколько, конечно, это позволяет обстановка, и уверенно. Оценка — твёрдая"пятёрка"по школьно-пятибалльной шкале.

К моменту открывания двери и выползания на полусвет — ещё не стемнело окончательно — божий, переговорить и коснуться успели всего… Короче — разговор шел о сексе, наркотиках и рок н ролле в рамках работы РАО в Дубае с контингентом экзорсисто… всегда то я с ними путаю эзотериков, может это не случайно…, которые, к тому же являются приверженцами чайлдфри из-за того, что их бабушки любя угнетают их же дедушек, которых, оказывается,"забронировали"себе для этих целей еще лет 50 назад… Как вы поняли — в авто всю дорогу стоял тот еще стёб, вполне, правда, приличный и без пошлостей…

Так, что я теперь на грани вступления — уже осознанного — в Блабла секту, чему честно сказать, рад…Человек я мирный (не перебивайте — всё что было раньше — не в счёт), слегка, признаюсь, туповатый и косноязычный, поэтому пишу больше, чем говорю… Ездить блаблой собираюсь не по необходимости добраться, а нового общения ради, поэтому, если Вы молчун — отказывайте сразу.

И таки, здравствуйте, Водители, и извиняюсь сразу за компанию…Поедем, что ли?

МЕСЯЦ ЮГ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОВИНЦИАЛА.

— Е… я ваше новое начальство, е… я вашу работу и вообще, все эти стройки, где всё равно не платят! — вот только такие слова и могли заставить меня все бросить и поехать отдыхать. И слова эти, само собой, прозвучали. Произнесла их моя жена.

— Я год горбатилась, как проклятая и теперь мы едем на юг! — заявила она в ответ на мои молчаливые протесты, и на следующий день я уже писал заявление на отпуск. Разумеется, за свой счёт — на наших стройках по-другому теперь практически не бывает.

— Так, мол, и так, уезжаю в Крым, прошу нижайше отпустить. Резолюции Вашей, уважаемый, не жду, потому, что еду в любом случае…

Непосредственный начальник молча принял лист со скачущими в предвкушении моря, пальм и мулаток буквами и, думаю, тотчас пустил на чертежи для нетрезвых сварщиков и восьмидесятилетних перегородчиков.

В пятницу в обед прощаюсь с «братьями по оружию» и отчаливаю. Полдня для шоппинга (чуть не написал через ж) — прикупил ласты и почти белые штаны — Крым для меня, словно Рио для одного известного комического персонажа…

Третья декада июля. Воскресенье. Утро. «Конец Льва Толстого» — наш желдорвокзал. Две больших дорожных сумки и пакет с едой перекочёвывают под нижнюю полку в плацкартном вагоне поезда 67. Вперёд на Москву! Всё как всегда, всё как у людей: чай, бельё, выход на перрон на остановках. Пакет быстро пустеет, не таскаться же, в самом деле, по столице со вчерашней едой. Наконец доходит очередь до сна, безобразно короткого и по-дорожному сумбурного.

Часа за два до Москвы просыпаемся и успеваем без очереди посетить туалет. Минут через двадцать, тридцать тамбур уже запружен нетерпеливой толпой с пакетами и полотенцами.

Некоторые утренние процедуры игнорируют. Это москвичи. Они, в отличие от нас, бриться — мыться будут уже дома. Мимо дачных заборчиков, пригородных платформ и утренне пустых улочек прокатываемся бесшумно и поскрипывая на стрелках, втягиваемся на пути Москвы Казанской. Сумки тяжело отрываются от пола и касаются перронного асфальта вокзала. Ездуны мы не начинающие и из здания вокзала в метро (проездные нам доставили домой дней ещё за 10, очереди в кассу дикие) метнулись едва не бегом.

Мчащимся с такой поклажей меня могли обозвать лишь Задорнов с Петросяном. Как всегда, в первопрестольной что-то где-то закрыто, и к Курскому выходили переходами, долго и трудно. Я шириной метра полтора, естественно пру с сумками, лавирую в толпе с грацией бегемота на корриде. Жаловаться задетые нами — мной и сумками — возможности, да, впрочем, и времени не имели. В первую очередь — из-за совершенно безумной нашей скорости. К камерам хранения от метро успеваем первыми. За двести рэ сдаём обе сумки и отходим, довольные собой премного.

Времени — шесть с копейками. Солнышко вышло, но тучи, видимо, имеют что-то сказать. Идём наугад, почти молча. Температура — градусов десять. Совершенно летняя. Мысли, как выяснится позже, у всех примерно одинаковые: — Куда идём в такую рань? — раз. — Не одеться ли, пока не ушли далеко? — два. — А может часок в транспорте каком поездить? — три. Так, или иначе, но ушли с Курского и минут через 40 были уже…на Курском.

А что в Москве? Многое можно сказать о Москве, москвичах и похождениях приезжих в столице, но сказать достойно можно будучи, например, Гиляровским. Я же порадуюсь лишь, что в камере хранения на Курском за сто рублей нас допустили, таки, повторно до сумок, и мы смогли одеться по погоде. Ещё отмечу, как возвращался из «Арбалетного двора», что у станции метро «Беговая». На этой самой станции добрая женщина — билетёр упорно не желала продавать мне билет. Ну не могла она в два часа дня наскрести сдачи с тысячи рублей за билет всего на пять поездок… Купюр меньшего достоинства у меня не осталось и, пробродив некоторое время среди ларьков и павильонов, пришлось приобрести журнал «Популярная механика», которую потом, уже в Крыму, с удовольствием прочитали мы все.

А в общем-то, речь вовсе не о Москве. До вокзала добрались вовремя. Благополучно забрали вещи из камеры и едва расположились на платформе, как синий состав вполз на рельсы первого пути, блестевшие на солнышке, решившем проводить севастопольский рейс, выйдя на время из-за туч.

Кто-то прочитает и не вдохновится, второй и читать не будет, а третий скажет, что все это скучное повествование, никакой тебе лирики… Так, друзья, перед вами и лежат просто путевые заметки, не более. На правах, так скать, рекламы, разумеется бесплатной. Хоть и сам не знаю, — чего. Именно поэтому считаю себя вправе хвалить понравившееся и не замечать то, мимо чего прошёл, не обратив внимания. В Москве, например, единственное место, куда хотел попасть — Окуджава на Арбате. Ребёнку впервые показал Елисеевский на Тверской. Пацан ходил по магазину, разинув рот, и глазел, не отрываясь на внутреннее убранство. Он, в свою очередь, привёл меня в свою любимую сувенирную лавку в Александровском саду, где каждый свой приезд в столицу отмечает покупкой пары солдатиков. В других магазинах те же оловянные фигурки стоят рублей на 100-150 дороже.

Кстати о солдатиках, детях и о лирических отступлениях: в середине 70-х, когда нам, мне и моим друзьям, было лет по 8-9, были мы не разлей вода, и жили «на Ямах». Поведение наше и интересы принадлежностью к этому району и объяснялись: со старшими ходили задираться на Толевый, до одури обсматривались киношками в любимой «Искре», разумеется, бесплатно, проводили время в играх на «своём» кладбище. Ну не жизнь была у нас в то далекое время, а малина!

И вот, как-то примерно за неделю до дня моего рождения, друзья, не позвав с собой, ушли на электричку, хотя любовью нашей тогда являлся троллейбус № 9, и укатили в город. В школу они следующим утром явились с рожами такими хитрющими, что я понял — расскажут сразу, что, где, когда. Рассказать, правда, не рассказали, но то один, то другой начинали намекать пространно о каких-то доселе нами не виденных солдатиках, и спрашивали: — О таких мечтаешь? — Ну и что, вы думаете, мог я ответить?

Утром в день рождения я получил сладко пахнущий набор из 10 красных пластмассовых кавалеристов и другой — там фигурки были побольше и изображали солдат Великой Отечественной. Пять или шесть штук. Были там знаменосец, автоматчик шагающий в атаку, санитар, ощетинившийся штыком в сторону врага… Много позже, лет в 17 уже, отдал я свои сокровища — коробку разноцветных, разнокалиберных воинов, маленькому братишке, но до сих пор помню запах мягкой пластмассы, из которой они были сделаны.

Жизнь, можно сказать, прожита, получено и подарено уймища подарков, но, кажется, полжизни бы отдал за возможность прийти утром в свою 124 школу, в тогда еще 3 класс и услышать с задней парты голос дважды тёзки и лучшего друга: — О таких мечтаешь?..

Жизнь же, как разогнавшийся наш 9й троллейбус (пл. Революции — ул. Авиационная), как поезд, погромыхивая и переезжая на другие пути, всё быстрее и быстрее мчится вперёд, к конечной станции. У многих одноклассников уже внуки, друг мой погиб трагически, не дожив до двадцати пяти, а мы всё ещё пацаны из 70х. Кто пацан по жизни, кто в душе, а иные только во снах путешествуют по стране детства — особому, совершенно не изученному измерению.

За окнами вагона осталась Тула, труженик — локомотив тащил нас дальше и дальше на юг. Следующая большая станция — Курск. Решил его не дожидаться, тем более, будем ночью. Сколько раз был в Курске, всегда приезжал рано утром, а раз проводник-грузин не разбудил нас заранее и переодеваться пришлось на перроне станции Курск, едва успев за две минуты стоянки проснуться, собраться и выскочить. Тогда этот город мы почитали, как столицу советского дзюдо.

На границе даже не просыпались. На российском посту, по крайней мере. Бдительная супруга отдала пограничникам паспорта и указала пальцем на наши с сыном полки. Те сличили фотографии в документах с нашими обтянутыми простынями задницами, буркнули «ага» в усы, шлёпнули «выбыл» и прошли дальше по вагону.

С украинскими погранцами было примерно то же. С той лишь, разницей, что к украинскому посту я проснулся. Стоило разлепить сонные глаза, хотя бы, чтоб посмотреть на дивчину-прапорщика. Невысокая, ловкая, та быстро, профессионально исполняла служебные обязанности. Единственным, удостоившимся её пристального внимания, стал, к сожалению, не я, самый, скромно думаю, достойный, с какой стороны не копни…

Конец ознакомительного фрагмента.