Грехи Марии

О. Дорош, 2022

Я долгое время блуждала в страхе, прячась от себя, от своих желаний и возможностей. Он посадил меня в клетку, он резал меня, бил, унижал – мой отчим, человек, который должен был заменить мне отца стал моим мучителем. Я превратилась в его служанку, его девочку для битья. Можно ли пройти через ад, выжить там, где властвует только смерть. Можно ли снова научиться доверять? Моя морская история о любви и предательстве самых близких, покрытая завесой мистики. Вторая книга серии “Полночь”.

Часть 1.

Пролог. Март, 2008 год

Бум.. бум… бум… Громко играет музыка. Разноцветный диско шар крутится, как заведенный. То и дело пьяные фигуры мелькают вокруг в сумасшедшем ритме.

Я вспотела. Одежда прилипла к моему разгоряченному телу, волосы спутались, огромные кроссовки на ногах то и дело цепляются за гладкий пол клуба. Блестящее платье облегает меня, как вторая кожа, его пайетки отражают неоновые огни клуба. Я похожа на новогоднюю елку, но другого у меня нет. Черные волосы спутались в приступе неконтролируемого выброса энергии. Я будто оторвана от остального мира. Есть только мое горячее тело и музыка — мы одно целое.

“Ещё минутку и я уйду… ещё минутку. Может ещё один танец и все, мне будет достаточно”, — говорила я себе.

Мое сознание затуманилось, тело двигалось все быстрей. Обнаженные руки то и дело взмывали вверх в бешенном ритме. Мне было мало минуты, мало часа и всей ночи, тоже, было мало.

Играет энергичная музыка. Я начинаю двигаться быстрее. Окружающие меня фигуры вторят моему ритму. Как будто мы в жерле вулкана: стучат басы или это барабаны, выбивающие из моего сердца первобытный ритм, горят огни неоновых красных ламп, в лицо мне ударяет разгоряченный воздух. Я полностью отдаюсь ритму.

Справа от меня появляется высокая фигура. Парень невероятно привлекательный. На первый взгляд намного старше меня, но мне все равно. Не вижу его глаз из-за длинной челки, но меня устраивает остальное: черная куртка с шипами, узкие джинсы и проколотая губа. Его руки скользят по моему телу, прохладное дыхание обжигает кожу на моей шее. Я поворачиваюсь к нему спиной и трусь о его тело, покачивая бедрами. Наш танец стар, как сам мир. Его танцевали древние женщины вокруг костра для привлечения мужчин. Его танцевали дебютантки на балах, заманивая в сети мужей. Сегодня я танцую этот танец.

Мужчина напряжен. Я вижу, как вены проходят по его сильным рукам, чувствую его возбуждение. Мое дыхание сбивается, зрачки расширены.

Парень разворачивает меня к себе лицом. Он кладет руку мне на голову, запускает пальцы в мои волосы и притягивает к себе. Я ожидаю страстного животного поцелуя, но он улыбается и проводит пальцем по моей губе. Затем на секунду отстраняется. Спустя мгновение, я вижу в его руке белую таблетку. Он берет ее в свои зубы, и она исчезает у него во рту. Парень снова притягивает меня к себе. Я ощущаю его горячий поцелуй. Вот оно, то, что нужно мне сейчас. У меня во рту появляется его таблетка, его язык проталкивает ее глубже, и я глотаю. Парень довольно улыбается и снова меня целует.

Мы продолжаем танцевать, но музыка неожиданно меняется. Она больше не кажется мне ритмичной. Сейчас ноты тянутся, как застоялая река. Я двигаюсь все медленнее и медленнее. Мои руки превращаются в пластичных змей. Тело повторяет движение, и вот я, как огромный кусок пластилина, раскачиваюсь в странном необычном каскаде. Постепенно огни клуба начинают вращаться вместе со мной. Пол площадки уходит у меня из-под ног, стены начинают кружиться. Яркие ленты рисунков на стене складываются в калейдоскоп. С каждым моим шагом, с каждым вздохом он начинает вращаться все быстрее и быстрее.

Мне становится не по себе. Пытаюсь сказать, что происходит что-то странное, но мысли путаются, язык перестает слушаться. Из моего рта выходят только невнятные стоны. Парень громко смеется, берет меня за руку, и мы идем прочь в тьму коридора. Я больше не различаю лица, не вижу фигур людей — только разноцветные ленты плывут перед глазами.

Вот, еще чуть-чуть, и мы будем на улице. Мне станет лучше, обязательно станет лучше! Но я не чувствую свежего воздуха, мы не на улице. Его рука сжимает мою слишком сильно, отчего я не могу вырваться. Незнакомец заводит меня в темное пустое помещение. Я напрягаю глаза чтобы сосредоточиться, но стены вращаются, мне тяжело стоять и даже смотреть. Музыка осталась где-то позади, а разноцветные шары танцпола больше не слепят мне глаза.

Резко загорается яркий свет. Я вскрикиваю, закрываю лицо руками, стараясь удержаться на ногах. Мой затуманенный разум пытается найти выход, осознать, что же мне делать дальше, но все происходит слишком быстро.

Я делаю несколько шагов вперед, когда пол начинает медленно приближаться. Уже чувствую его шершавую холодную поверхность и мое сознание уносит прочь остатки мыслей.

Последнее, что успевает промелькнуть перед моим взором: из яркого белого луча света ко мне приближается фигура мужчины, он становится все ближе и ближе. Я уже почти могу различить цвет его волос, но тут он поднимает руку и небрежно проводит ей по волосам, закрывая лицо от моего взора.

Глаза закрываются, голова тяжелеет. Я погружаюсь в темноту.

Глава 1.

На пол падает спортивная сумка. Мама кидает в нее вещи, не обращая на меня внимание. Она зло ругается, стоит мне задать хоть один вопрос — поэтому я молчу. В комнату сквозь открытое окно льется свет, он заставляет меня щуриться. Мама не обращает на меня внимание, и я тихо сажусь на кровать, смотрю на ее сумку. Я должна остановить ее, но боюсь вымолвить хоть слово. Мысли путаются, я спешу не успеть. У меня накопилось так много новостей: мы с Илоной завтра выступаем в местном клубе с концертом, а через месяц олимпиада по географии, которую выбила для нас профессор истории. Но я продолжаю молчать. Все это сейчас не имеет никакого значения, равно как и не имело значение до этого дня. Все мои переживания и невзгоды всегда были безразличны для мамы, когда на горизонте маячила новая рабочая командировка.

Мама быстро целует меня в лоб. Ее губы мокрые от слез, но она не смотрит мне в глаза. Сейчас она возьмет сумку и улетит на Камчатку. Я снова не увижу ее много месяцев. Никто не придет на мой концерт и не проводит меня на олимпиаду, но не это меня беспокоит. Она снова летит с ним, с моим ненавистным отчимом. Я должна ее остановить, но язык не поворачивается произнести те слова, которые ее остановят. И так сказано слишком много или же наоборот, я не сказала ей главного, но сейчас, стоит мне открыть рот, слова застревают где-то в глубине горла. Я давлюсь ими, стараясь выплюнуть хоть слово, и у меня получается пролепетать только “Я должна кое что тебе рассказать”… когда комната начинает крениться, кровать шатает из одной стороны в другую. Я хватаюсь руками за подушку, но это не спасает ситуацию. Деревянная массивная спинка кровати опасно наклоняется влево, и я падаю, больно ударяясь о прикроватную тумбу.

Поднявшись на ноги, я замираю, глядя как мама растворяется в белом плотном тумане. Этого не может быть! Комнаты не крутятся сами по себе, а кровати не болтаются по комнате. Что-то не так, происходит нечто необъяснимое, нечто нереальное. В какое-то мгновение, я понимаю, что это сон: слишком ярко светит солнце, невозможно разобрать буквы на учебнике географии, да и я уже намного старше. Это сон, и я должна проснуться! Я закрываю глаза и напрягаюсь, стараясь развеять его. Но ничего не выходит. Тогда я снова зажмуриваюсь и начинаю считать от десяти до нуля, но на счете “три” чувствую, как туман обволакивает меня, заставляя поежиться от холода. Потом делаю это снова и снова. Очнись, Мария, очнись!…

— Очнись! Очнись, — мягкая рука теребит меня по плечу. — Давай, черт возьми, очнись же!

Стараюсь понять, где я нахожусь. Голова ужасно раскалывается. В ушах гудят высоковольтные провода, как будто я превратилась в подстанцию, одну из тех, которые маляры разукрашивают в яркий бело-красный полосатый конус. Во рту еще хуже — сорок кошек писали всю ночь, а потом отдали богу душу, никак иначе. Я попыталась поднять руку и убрать волосы с лица, но ничего не выходит, кажется, что моя конечность превратилась в подобие ватной палки — я совершенно ее не чувствовала. Хорошо, поступим по-другому: осторожно приоткрываю глаза чтобы осмотреться. Возможно, Илона меня нашла и притащила в коммуналку, а рука просто затекла. Если все так, то я вчера явно перестаралась с алкоголем. Не следовало посещать столь злачное заведение, да еще и в одиночку. Мысленно обещаю себе больше так не делать и с усилием облизываю пересохшие губы. Мне приходится повторить это действие несколько раз прежде, чем потрескавшаяся кожа приобретает былую эластичность.

Пора переходить к следующей части тела. Подгибаю под себя ноги и аккуратно сажусь. Правой рукой убираю волосы — хоть эта рука все еще рабочая, и приоткрываю глаза. В лицо ударяет яркий слепящий свет я и я снова щурюсь.

Вот черт, видимо, я спала весь день. Значит мы с Илоной пропустили курсы по парикмахерскому делу. Она меня убьет. Мы так долго к ним готовились! Да еще и тащились так далеко на автобусе в этот город, терпели целую неделю мою глупую тетку и все для чего? — чтобы опоздать на самые важные занятия! Определенно нужно завязывать с ночными приключениями, иначе меня отчислят еще до того, как вообще возьмут в этот колледж.

Но сейчас мне нужно собраться, привести себя в порядок и составить план объяснения с подругой. Хватит сидеть и жалеть себя — пора наконец двигаться дальше. Но тут я опускаю руку и понимаю, что я не на кровати. Это пол. Но он холодный, бетонный и совсем не похож на мягкий тетин палас или кровать. Нет, тут явно что-то не так. Я не пью так много чтобы просыпаться на полу, да еще и в незнакомом месте.

Прикрываю глаза рукой, стараясь привыкнуть к яркому свету. Передо мной фигура, но из-за того, что ее очертания размыты, мне тяжело определить кто это. Фигура определенно женская, причем девушка молодая и хрупкая, судя по ее позе. Яркий свет направлен не от солнца или окна, он идет откуда-то снизу, или скорее сборку, от предмета, расположенного у стены. Но это странно и совсем нелогично. В моей комнате нет столь необычного осветительного прибора, и у моих знакомых — тоже. Может быть я все еще сплю, а это продолжение предыдущего не менее странного сна? Тогда это бы все объяснило, но боль в затекшей спине говорит об обратном. Определенно я не во сне, все более чем реально.

Снова провожу рукой по бетонному полу — твердый, шершавый. Он — настоящий, и тепло исходящее от осветительного прибора тоже настоящее. Внутри меня растет напряжение. Что-то страшное и отвратительное поднимается из глубины сознания, но я заталкиваю это назад. Всему есть логичное объяснение, и я его найду! Пока еще рано паниковать.

Мысли в моей голове начинают проясняться. Вспоминаю ночь: мы с моей лучшей подругой Илоной поссорились и расстались тем вечером. Ссора была некрасивой, но нам не впервой ссориться, а затем сразу же мириться. Но в этот раз мы были не вдвоем — нас было трое. И эта ссора стала иной, не такой однозначной как многие до нее. Я напрягаю память, чтобы вспомнить последние мгновения: обидевшись на подругу, я отправляюсь в клуб. Там танцую…танцую… и…

Боль в голове разлилась по вискам, заставляя на секунду отвлечься от серфинга по памяти. Я аккуратно поднесла руку и потерла глаза, мысленно напрягаясь чтобы вернуть нить утраченного воспоминания. Это сделать было не так просто, но мне все же это удается. “.. Я танцую с каким-то парнем, потом он мне дает таблетку..” — все, дальше только тьма. Ничего нет. Словно кто-то выключил свет.

Инстинктивно поднимаю руки чтобы убрать волосы в хвост, поджимаю под себя ноги, но тут раздается громкий звон цепи. Моя левая нога невероятно тяжелая. Опускаю на нее взгляд — огромная черная цепь привязана к моей ноге.

Паника внутри меня набирает обороты, я больше не могу сдерживать ее и резко дергаюсь в сторону, как дикое животное, больно ударяясь о холодную стену. Я стараюсь отцепить цепь от моей ноги дергая ее в разные стороны, крутя по ноге вверх и вниз, отчего мои уши закладывает от невыносимо громкого лязганья, но все тщетно. Цепь прочно сидит, будто создана именно для этого, создана для меня.

Мне вдруг невероятно сильно хочется просто встать и уйти. Хоть куда — неважно! Я чувствую себя загнанной в угол. В груди начинает давить, в легких заканчивается воздух. Из моего рта вырывается дикий крик. Я кричу на пределе возможностей своего горла, отчего мое лицо краснеет, а из глаз начинают течь слезы. Одновременно с этим стараюсь оторвать цепь, дергаю ее во все стороны, из-за чего на коже остаются розовые линии. Она соединена с моей ногой ободком со звеньями, который от каждого моего резкого движения становится все уже и уже или же это мне просто кажется — но это все уже неважно. Паника плескается внутри меня, сжимая ледяными объятиями, проникая в мой мозг, отравляя его. Воздух вокруг словно становится живым — я вижу его, чувствую каждую клетку, молекулу. На моих глазах он превращается в пыльное облако непроницаемого обжигающего света. Я мечусь словно раненый зверь — поймана, но пока несломленная.

— Эй, прекрати! — ощущаю на своем лице чьи-то маленькие руки, они обхватывают меня, согревают, не дают мне дернуться в очередном приступе нескончаемого безумия. — Слышишь меня? Прекрати! Они услышат, и придут. И тогда, нам обеим не поздоровится!

Голос встревожен, но мне все равно. Я пока еще не готова осознавать анализировать происходящее вокруг. Но голос не сдается. Девушка то и дело нашептывает слова утешения, не отпуская теплыми ладонями мое лицо. Ее прикосновения легки, но несмотря на это я ощущаю как горячие мягкие ладони обжигают мою кожу. Мое дыхание сбито, в ушах все еще стучит грохот сердца, по щекам текут слезы, но я повинуюсь. Удар за ударом мое сердце замедляется до привычного ритма. Напряжение в теле медленно сходит на нет. Я расслабляюсь и цепь падает на пол с глухим шумом.

— Молодец, — ободряет голос и не дожидаясь моего ответа продолжает тараторить. — А сейчас посмотри на меня! Как тебя зовут? Мое имя — Арина. Я тут уже примерно пару дней. Точнее сказать не могу, так как тут нет солнечного света. Есть только прожектор в углу комнаты.

Она смотрит на меня наклонив голову. Я поднимаю взгляд, чтобы осмотреть внимательнее человека, державшего меня за щеки больше минуты. Девушка довольно миловидна. У нее длинные белые локоны, на лице нет макияжа, но и без него она выглядит хорошо. Джинсовый сарафан и белые кеды делают ее похожей на маленькую девочку, но ее взгляд — вот что завораживает. Арина смотрела на меня огромными карими глазами, без стыда и притворства, не отводя взгляд. Смотря в ее глаза, понимаешь, что это самое прекрасное и чистое что ты видел когда-нибудь.

— Где мы? — тихо прохрипела я и ужаснулась — мой голос был иным: более хриплым, неестественным. Словно я не пользовалась им долгое время. — Ты знаешь, где мы находимся?

Девушка отошла от меня на пару шагов, а потом села, подвернув одну ногу так, чтобы закрыть собой яркий свет прожектора. Я оглядела комнату. Серые стены, точнее четыре серых стены и одна темная дверь недалеко от прожектора. Ничего примечательного, не за что ухватиться взглядом — ничего лишнего и ничего такого, что дало бы хоть какую-то подсказку о том, где мы находимся. Нет мусора, нет кроватей, нет полок, нет окна — ничего нет кроме яркого прожектора.

— Я не могу сказать точно, но мы определенно куда-то плывем. Судя по тому, как раскачивается пол под нами — мы на небольшом судне. Я однажды выходила в море с отцом на брагоццо. Возможно, это двухмачтовое рыболовное судно. Друг моего отца занимался рыбным промыслом. Так вот, мы выходили на брагоццо и шатало там почти так же.

Я нахмурилась. Объяснение девушки мне показалось выдумкой, далекой от реальности. Как это может быть судно?! Я всю жизнь прожила в глубине континента. Вокруг моего дома на сотни километров не было ни единой лодки. Максимум что можно было найти это надувную шлюпку, да и то для маленького озерца, не более. Поэтому то, что я находилась на судне было маловероятным. Точнее невероятно несбыточным. Как и все в моей жизни. Но девушка продолжала на меня смотреть серьезным взглядом, отчего я сделала вывод что она не шутит.

— Прости, я не могу понять… ты думаешь, мы сейчас находимся на судне? — я попыталась задать вопрос вежливо, но прозвучало как-то издевательски небрежно, словно я сомневалась в ее адекватности и способности к размышлениям. Но незнакомка не обиделась. Она небрежно пожала плечами и уставилась на что-то мимо меня, словно я перестала для нее существовать.

— Нет!.. Этого не может быть! Мы не можем оказаться на судне — это просто невозможно. Я живу в сердце континента — тут нет воды, нет морей, нет океанов! Твоя теория невозможна! Скорее всего, мы находимся в самолёте или ещё в каком-то подобном транспорте. Да я скорее поверю в то, что нас похитили инопланетяне. Это будет реальнее!

Мой голос сорвался на визг. Мне не хотелось снова устраивать истерику, но от мысли что некто меня похитил, посадил в грязную серую коробку и везет через большую воду у меня переворачивалось все внутри.

В памяти всплыл момент, когда огромные черные полозья рассекали белый хрустящий снег — мы с папой и еще парочкой совершенно незнакомых мне людей ехали на теплом сене. Большая, нет, огромная черная лошадь тащила наши груженые сани по извилистым снежным буграм. Ее жаркое тело занимало все вокруг, я не могла наблюдать за проплывающими домами, нет. Я видела только горячую потную лошадиную спину и длинный жесткий хвост, которым она то и дело размахивала во все стороны. Лошадь тащила сани, упираясь в рыхлый февральский снег, оставляя после себя узкие параллельные полоски с вытоптанными посреди них ямками из-под копыт. Мужчины вместе с папой кричали, улюлюкали, погоняя бедное вспененное животное. Мое тело дергалось в санях, ощущая невероятную силу толчков такого небольшого создания. Каждый взмах кнута, каждый рывок вперед отдавался в моем теле словно я была сращена с санями в одно целое. И хоть тянуть сани по утоптанному снегу было не так сложно, но наша кобылка явно не справлялась. Мне было невероятно жаль бедное животное, но в тот момент я ничего не могла поделать. Отец не слышал меня или же не хотел слушать, да и такой способ передвижения был далеко не редкостью, особенно в снежным зимы. Сейчас я ощущала себя как раз-таки той кобылкой, у которой нет прав, нет выбора, нет будущего. Я так же прикована цепью, также лишена права голоса.

Арина молчала, все также смотря в одну точку. По её лицу я поняла, что ей не нравится моя паника — она уже смирилась с положением дел. Ее плечи были опущены, а в глазах читалась безысходность. Я же не хотела сдаваться так легко. Подойдя к двери, я дернула ручку — закрыто. Попыталась снова — неудача. Ударила кулаком по двери, отчего руку пронзила резкая боль, а большой палец предательски покраснел, напоминая мне о том, что я не супермен. Сделав еще пару выпадов, я по той же траектории вернулась на прежнее место, чтобы не задеть цепью Арину.

— Ты видела их, — спросила я, чуть успокоившись. — Скажи, они заходили, они кормили тебя, они вообще люди?

Арина вздохнула и посмотрела куда-то вверх. Я проследила за ее взглядом, но ничего необычного не заметила. Обычная серая стена, переходящая в мрачный черный полок. И все же мне показалось что соседка высматривала там нечто определенное. Хотя, возможно, виной всему была моя паранойя.

— Когда приходит время, открывается дверь и огромная волосатая рука просовывает еду. Это или каша или яблоко. В одно и тоже время. Всегда одна и та же еда. Два раза в день, если судить по моим подсчетам.

— Уже хорошо, — прошептала я. — Значит, мы нужны им живыми. Есть какие-то планы на нас. И если учесть, что у руки есть продолжение, то, по-видимому, тут нас держит как минимум один мужчина. Не инопланетяне и то хорошо.

Я нервно хихикнула своей шутке, но улыбка покинула мое лицо, когда пол под ногами мерно пошатнулся в правую сторону. Внутренний компас, о существовании которого я и не подозревала до этого момента, последовал по направлению комнаты, заставляя дыхание сбиться. Мне пришлось взять назад свои слова. Арина была права — мы находились на корабле. И если мы плыли столь продолжительное время — значит мы находились где-то на большом водоеме. Мои познания в географии были не столько обширны, но я знала, что в радиусе двух-трех дней находится не так уж и много морей и океанов. Значит, я была без сознания более одного дня, раз мое тело успели транспортировать на судно в уже подготовленную для этого комнату. Хотя, не уверена в том, что можно так долго быть в бессознательном состоянии. Пошарив в глубине памяти я не смогла припомнить моменты пробуждения или хоть какие-то фрагменты мозаики, возможно затертые за ненадобностью, обрывки сна или мгновения озарения. Но ничего не было, только черная зияющая дыра на месте моей памяти.

Видимо, тот парень в клубе, с которым я так страстно целовалась, дал мне очень сильный наркотик. Но это было бессмысленно — кому я была нужна? У меня не было влияния, не было денег, не было связей. У меня была только я. Это означало только одно: либо я им нужна, как работник для определенно незаконных целей, либо им нужно моё тело. Меня сложно было назвать красавицей: средней длинные темные волосы, округлое лицо и светло-серые глаза. Обычная девушка из обычной семьи — ничего примечательного. И хоть я не знала какие именно девушки были нужны моим похитителям, подозревала что моя кандидатура определенно не попадаю в эту категорию. Значит, остается первое предположение — я им нужна в качестве рабочей силы. Опустив взгляд на тонкие ниточки ног, усомнилась и отмела эту идею. В любом случае, мне не хотелось оставаться в данной комнате по какой бы причине я тут не оказалась. Нужно было отсюда выбираться.

— Арина, скажи, ты не заметила что-нибудь необычное за эти два дня? Какие-то подвижки, слабости? Нам нужно отсюда выбираться…

— Нет! — резко выкрикнула девушка. — Мы не будем отсюда выбираться! Однажды я попыталась отковырять прут от прожектора, в этот момент меня ударило током!

Девушка приподняла край сарафана, и я увидела на её ноге маленький чёрный гладкий ошейник. Такие ошейники носят маленькие собачки, а ещё похожий ошейник я видела по телевизору, на ноге у заключенного. Но такие ошейники не делали в России. И ее сопротивление… было в этом что-то неправильное, неверное. Я не могла объяснить, но что-то в этой девушке меня настораживало. Как будто ей нравилось тут находиться. Это было нелогично, неправильно.

В голове все еще жужжал рой пчел, заставляя меня морщиться каждый раз при слишком резком движении. Но я все равно резко вскочила на ноги. Опираясь одной рукой на стену, провела другой рукой вниз по ноге. Рука нащупала такой же ошейник и цепь, идущую от него к стене. Это тоже показалось мне нелогичным — если ошейник под током, то зачем цепь? И передает ли эта цепь электричество? Ведь металлические объекты — это хорошие проводники. Видимо, эту загадку мне предстоит решать самостоятельно. Но ничего, скоро я все выясню!

— Да, — сказала Арина. — У тебя он тоже есть, если ты попытаешься что-то предпринять — они ударят тебя током. Это очень больно, поверь мне! Лучше давай оставим всё как есть! На самом деле сейчас всё даже неплохо, раз они нас кормят, как ты сказала раньше, мы нужны им живыми. Возможно, они потребуют выкуп, а потом отпустят нас. Возможно, мой отец будет меня искать и тогда у нас спасёт и всё будет хорошо! Вот увидишь!

— Слишком много этих «возможно! — буркнула я, но тут же прикусила язык.

В глазах девушки сверкнул огонек надежды. Мне не стоило её переубеждать. Возможно, ей нужно было во что-то верить. Есть люди, которым нужно верить: будь то Господь-Бог или Макаронный Монстр — им это нужно. Тогда они сделают всё, что потребуется: свернут горы, создадут ядерную бомбу или спасут человечество от вымирания. Главное для них — вера. Арина верила, что придут люди и спасут её. Я же доверяла только себе. Мне не на кого было рассчитывать.

— Расскажешь мне, — обратилась я к девушке. — Как ты оказалась на этом судне? Ты помнишь, как именно это произошло?

Но она молчала. Я уже было решила, что девушка мне ничего не ответит, но она встала, обхватила себя руками, как будто старалась защититься, и смерила меня долгим взглядом.

— Ты будешь меня осуждать, я знаю. Я — ошиблась. Я сама виновата в этой ситуации — в том, что нахожусь на корабле.

Я чуть не рассмеялась, но сдержала себя. Неужели в данной ситуации ее волновало мое мнение? Разве мы не должны объединиться для того, чтобы покинуть мрачное место нашего заключения.

— Я не буду тебя осуждать, поверь я не из таких людей. В моей жизни было наломано немало дров — произнесла я, и чуть помолчав добавила. — Уверена, что твоя история не настолько страшна, как тебе кажется. Я вот, целовалась в клубе с незнакомым парнем и брала из его губ наркотики.

Арина невесело улыбнулась.

— Ты права, я не пробовала наркотики, не пила алкоголь и не встречалась с парнями. Самая настоящая зануда. В тот вечер я возвращалась домой из приюта. Я помогаю в местном приюте для собак, работаю у них фотографом.

Арина помолчала. Я не нарушала тишину, давая девушке время собираться.

— Мои грехи хуже твоих. Тем вечером я вышла из приюта совсем расстроенной — мой любимый пёс Рафии умер после долгой болезни. Так вот, я шла домой, когда ко мне подошла старушка с обычной просьбой — помочь донести ее сумку с продуктами до квартиры. Она очень жалобно меня умоляла помочь ей, говорила о больной ноге и тяжёлой старости… — Арина тяжело вздохнула. — Знаешь, я повелась как дурочка. Откуда мне было знать, что в ее квартире меня ждёт несколько человек. Да, я донесла ее сумки, подняла их на пятый этаж и все. Дальше ничего не помню… только то, что дверь открыл высокий мужчина. За его спиной стояло ещё несколько человек…

— А потом? — не выдержала я. — Они напали на тебя?

— Нет, а может быть да, — прошептала Арина так тихо, что мне пришлось подвинуться к ней почти вплотную. — Я помню, как открыла дверь квартиры и все. Дальше ничего не было. Хотя, наверное, было, но я ничего не помню и предпочитаю думать, что ничего не было. В ином случае в моей голове проносятся слишком ужасные картины для того, чтобы смириться с ними.

— Они трогали тебя? — так же тихо прошептала я. — Они делали с тобой… это?

Девушка молчала. Она опустила очень низко голову, ее волосы скрывали большую часть лица, и я не видела ее реакцию. Но, судя по сгорбленным плечам, ей было тяжело говорить.

— Как тебя зовут? — спросила Арина, сменив тему. — Ты мне так и не ответила. Вдруг, ты одна из них. Почему ты мне задаешь так много вопросов? Это странно!

Девушка неуклюже вскочила на ноги и отошла от меня к противоположной стене. Я почти не видела ее за прожектором. Яркий свет бил в глаза, я не могла разглядеть ее фигуру. Поэтому не было смысла смотреть на нее. Я отвернулась, села спиной к прожектору и заговорила. Сначала тихо, но потом мой голос набрал силу.

— Меня зовут Мария, — представилась я ей. — Я родилась в глубинке, совсем далеко от Маджуроса. Про такие деревни, районы и поселения говорят, что это Богом забытые места. Возможно, люди правы — нас забыл Бог. Если вспомнить в какой ситуации мы сейчас находимся.

Около недели назад, мы с моей лучшей подругой Илоной, приехали на обучающие курсы в ближайший к нам город миллионник. Нам тогда казалось, что весь мир у наших ног. Особенно была счастлива я. Понимаешь, я из тех девушек, которые не упустят возможность применить свои таланты, — я невесело улыбнулась. Арина молчала. Мне подумалось, что это знак, и я продолжила. — Жизнь всегда мне казалась скучной, той ночью я решила развеяться, найти приключений. Мне хотелось вернуться домой полной незабываемых эмоций от поездки. Чтобы потом вспоминать долгими холодными ночами как было здорово веселиться там, где есть не только елки и кладбища.

В нашей клетке стояла тишина. Только монотонный гул вентилятора напоминал мне, где мы находимся. Арина ничего не говорила, а я пока не решалась повернуться к ней. Я боялась сновать напугать девушку своим напором. Глядя на стену, я видела силуэт ее фигуры за ярким светом прожектора. Пока мне этого было достаточно.

— Его выключат, когда наступит ночь. Выключали прошлой ночью. Благодаря этому ты не поджаришься тут, как кура на гриле.

Послышался ее сдавленный голос, и я удивилась, что наши мысли так похожи. От того что девушка снова начала со мной говорить я почувствовала некоторое облегчение. Выдохнув, уже чуть решительнее продолжила рассказ:

— Как видишь приключения я нашла. Все бы сейчас отдала за то, чтобы это оказалась чья-то злая шутка или неудачный квест.

— Это не квест. — возразила Арина усмехнувшись. Я почти не слышала ее голоса из-за гула, а может быть мне вообще показалось, но я все равно кивнула в знак согласия.

— Но это не квест. Я не вижу заданий, не вижу дальнейшего пути. Парень в клубе, с которым я танцевала, был мне абсолютно незнаком. Я почти не видела его лица, оно было скрыто волосами, и куртка у него была вполне себе обычная. Не вижу тут зацепок, не вижу ничего что могло бы нам помочь.

Комната погрузилась в тишину. Все что нужно, я рассказала. Подача была на ее стороне.

— Те люди, которые встретили меня в комнате бабули, — продолжила Арина, — были совершенно обычными. Я тоже не помню ничего особенного. Обычная хрущевка с обычными стенами и совершенно обычными злоумышленниками.

Мне не понравилась ее ирония, но я промолчала. Не хотелось раздувать ссору из-за пары нелепых слов. Тем более сейчас, когда девушка начала говорить.

— В каком городе это было?

Арина нахмурила брови.

— В Нов… — но она не закончила. Снова уже привычно прищурившись, девушка спросила. — А почему ты интересуешься?

— Может быть мы с одного города и у нас есть знакомые? Может найдется ниточка, что поможет узнать почему, мы сидим тут, на цепи как собаки. Возможно, мы насолили нашему общему обидчику или забыли перевести через дорогу одну и туже бабулю.

— Не думаю, что у нас с тобой есть что-то общее.

— Хах, я не была бы так уверена. — Иногда я не могла сдержаться, шла напролом как танк. Вот и сейчас меня снова несло вперед. — Я уверена, что уже есть кое-что общее.

— И что же это? — девушка отошла в сторону и сложив руки на груди смерила меня вызывающим взглядом. Сейчас она не была похожа на ту девчонку, которую я увидела, впервые открыв глаза. Сейчас на ее лице застыло высокомерное выражение, даже брезгливое. Как будто боялась запачкать об меня свой чистый сарафанчик.

— Во-первых, — я загнула первый палец, — мы с тобой одного возраста, во-вторых, у нас более-менее одинаковое телосложение и мы с тобой заперты в одной и той же клетке, если ты забыла.

Арина рассмеялась, со злостью, неискренне, словно я рассказала плохую несмешную шутку.

— Не смеши меня! Мы с тобой совершенно разные! Нет у нас общих знакомых, интересов или мест нахождения, как ты выразилась! У нас совершенно разная внешность, мы с тобой как инь и янь, мы как черное и белое, как кока-кола и пепси, как блондинки и брюнетки.

Арина вскинула вверх копну светлых волос и отвернулась. Я же закатила глаза. Она понимала меня слишком буквально. Я уже было открыла рот чтобы сообщить ей об этом, но вдруг неожиданно свет в комнате стал тускнеть. Яркий белый прожектор превратился в небольшое желтое солнышко. Сейчас его свет озарял комнату, но не слепил глаза. В этот момент девушка, не обращая на меня внимание подошла к темной металлической двери. Я решила что она как и я начнет хаотично стучать в дверь, но девушка только прислонила ладонь к темной металлической поверхности.

Она простояла так достаточно долго для того, чтобы я начала волноваться, но недостаточно для того, чтобы я вмешалась. Неожиданно среди монотонного жужжания я различила несколько глухих ударов с разными паузами между ними. Но ничего не произошло.

Мне был непонятен смысл данного действия, и я решила подождать. Арина же стояла, не шелохнувшись и смотрела на дверь не моргая. Прошла минута, за ней еще одна и еще, но девушка продолжала пристально следить за дверью.

— Давай же, открывай! — крикнула она, но ничего не произошло.

— Что ты делаешь? — прошептала я, удивленная ее странным поведением, но девушка проигнорировала мое обращение.

— Открывай, я не могу больше находиться рядом с этой убогой! Хватит с меня! Я сделала все что нужно.

Я ждала затаив дыхание, неприятное, гадкое чувство разочарования ползло внутри меня. Словно осознание, яркий просвет среди пустоты. Неужели она заодно с ними, с похитителями? Или же она решила просто позлить меня таким образом — пока дверь оставалась закрытой все было непонятно.

Арина тоже ждала, и я подозревала что для нее время тянулось куда медленнее чем для меня. Спустя пару минут, а может и пару часов, раздался гулкий металлический лязг, сотрясший комнату.

Мое сердце забилось в бешенном темпе. Я вскочила на ноги, сжав кулаки и собираясь напасть любого, кто войдет в эту дверь. Но тут Арина просто вздохнула, открыла двери и вышла из комнаты. Как будто делала это постоянно. Каждый день. Это случилось так быстро и так неожиданно что я так и осталась стоять посреди комнаты в боевой стойке. Однако дверь не закрылась полностью — мешала цепь. Яркий луч света, исходящий из зияющей расщелины, слепил мне глаза. Поставив ладонь руки словно козырек кепки, я подползла ближе, силясь разглядеть в ярком свете что же находится там, за пределом черной коробки. Глаза слезились, мешая моему обзору и я смахнула непрошенную влагу резким взмахом. Постукивая стальными звеньями, серая цепь, только что привязанная к ноге Арины, натужно брякнув вытянулась как струна в одну линию. Я испуганно отпрянула в сторону и как раз вовремя так как спустя мгновение с оглушительным скрипом цепь вырвала самое мощное звено, притянутое к стене и разметая куски штукатурки умчалась прочь в яркую белую полоску света. С оглушительным ударом дверь закрылась. Я осталась одна.

Тихое жужжание прожектора вторглось в мои мысли заставляя меня обратиться к пространству комнаты. Казалось, с уходом Арины все изменилось — стало больше места, звенья моей цепи одиноко позвякивали при редком движении, но в тоже время я осознавала, что все осталось прежним, а может быть даже стало чуть хуже. Серые ободранные стены сдвигались все уже и уже. Они давили на меня. Они насмехались надо мной. Как глупо было довериться этой наглой девчонке.

Мой мозг начал лихорадочно прокручивать то, что я успела рассказать ей. “Не так уж и много” — успокоила себя я. А ведь если бы она не была такой нервной, то могла бы выведать все что угодно. Противный голосок внутри меня пропищал: “Возможно она уже выведала все что было нужно”. Но я отмахнулась от него. Ведь, если Арина получила нужную информацию, то скорее всего мой похититель убьет меня, ведь я более не нужна.

Мне стало нечем дышать. К горлу подкатил тошнотворный, металлический вкус крови от прокушенной губы, но боли не почувствовала. Голова закружилась, и я медленно, перебирая руками грязные серые стены, осела на пол. Она была одной из них. Она была заодно с моими похитителями, а я как дурочка, выложила ей все о себе.

Горький привкус желчи раздражал мне горло. Резко вдохнув, я постаралась отвлечься, но это было сложно сделать. В столь маленькой комнатке я была безоружна от надвигающихся мыслей. В моей жизни так мало было мгновений, когда я оставалась наедине со своими переживаниями, поэтому прикрыв глаза я позволила надвигающейся волне переживаний захлестнуть меня с головой. Обычно рядом была Илона, ее неувядающий оптимизм предавал моей жизни определенный шарм. Она заряжала меня, поддерживала, в отличие от мамы, которая большую часть времени была занята своей жизнью. Илона была моим солнышком — ее присутствие в моей жизни было безоговорочным, естественным. А сейчас, когда она была мне так нужна, когда боль и безнадежность переполняли меня изнутри, вырываясь наружу в виде двух светлых полосок слез, ее не было рядом. И в этом тоже была виновата я.

Обхватив руками горло, интуитивно пыталась сделать хоть один вздох, но у меня не получилось. Внутри застрял огромный комок, мешающий мне дышать, думать, существовать. Паника сдавливала грудь, заставляя сердце стучать быстрее. Я стучала руками по полу, выгибалась струной — но ничего не происходило. Открыв рот, пыталась захватить больше воздуха, но его почти не осталось. Я издала судорожный хрип и закрыла глаза, снова погружаясь в вязкий темный омут.

Глава 2.

Открыв глаза, я не сразу поняла, где нахожусь. Потом осознание всех моих бед навалилось на меня тяжелым грузом. Аккуратно сев на пол, прижалась спиной к холодной стене. Дыхание восстановилось, и хоть воздух обжигал легкие, я продолжала дышать. Жива — это уже неплохо. Мое тело тоже было в порядке, хоть и покрыто ледяными мурашками (парадоксально!), а на лбу проступил пот. Напротив меня все так же ярко полыхал прожектор. В свете его лампы были отчетливо видны сгустки пыли, перемещающиеся по клетке словно светящиеся мухи. Казалось, воздух вокруг стал чуть холоднее, чем был ранее. Отсюда я сделала вывод о том, что прожектор все-таки был выключен. Длинная шершавая цепь покоилась на моей ноге, обвивая ее словно удав. Наверное, обмоталась, пока я была без сознания.

“Или же это был обычный сон?” — тихо прошептала я, но мне никто не ответил. Сейчас, придя полностью в сознание мне тяжело было осознать, что же конкретно произошло. Стало ли мне плохо от приступа паники, и я потеряла создание или это был какой-то специальный невидимый газ, заставивший меня отключиться. От этой мысли стало еще паршивее, хотя и так было хуже некуда.

Я закрыла глаза и попробовала вдохнуть полной грудью, как нас учили в школе, но это простое упражнение было довольно сложно сейчас повторить. Мои легкие словно сжимал невидимый кулак. Я приоткрыла рот в отчаянной попытке вдохнуть хоть грамм кислорода, но ничего не получалось. Обхватив руками горло, я запрокинула голову и снова попыталась сделать вдох. Спазм, пронзивший мое тело, начал отпускать и я почувствовала, как каждая клеточка насыщается кислородом.

Кажется, я превращаюсь в параноика. Хотя, разве это удивительно, в текущих обстоятельствах? — снова подумала я, прикрыв глаза. Хотелось вычеркнуть из памяти грязные серые стены и пыльный горячий прожектор, но даже с закрытыми глазами это было довольно сложно сделать. Монотонный гул и легкий ветерок не давали полностью забыться в омуте памяти то и дело отвлекая. Мое сознание, словно оторванное от тела, кружило, уплывая в тягучую дрему, обволакивающую кутающую в теплый саван небытия.

Казалось, время застыло. Абсолютно без движения. Ничего не менялось: все так же светил прожектор, слегка обдуваемый своим же пропеллером, прикрепленным к нему, все так же возвышались унылые однообразные стены комнаты, все так же на ледяном полу лежала моя бледная фигурка.

Пока мы переговаривались с предательницей, мне казалось, что время течет быстро, но сейчас я уже не была так уверена. Мне не хватало звуков, пения птиц, шелеста травы, криков детей. Я бы сейчас все отдала за большой стакан колы, приправленный мятным листочком. Мне почудилось, что я слышу ее шипение, ощущаю на губах сладкие вызывающиеся пузырьки, чувствую на языке сладкую воду, медленно скользящую мне в горло. От этой фантазии рот наполнился слюной, а желудок издал протяжный вой.

Я плотнее обхватила себя руками, хотя в комнате было и так жарко. В какой-то момент я поняла, что тут сойду с ума. Сразу же пришли на ум множество фильмов, где маньяк-садист похищает девушку, а затем пытает ее ужасными невообразимыми пытками. Все фильмы подобного жанра заканчивались убийством маньяка и освобождение жертвы, однако ей приходилось что-либо себе отрезать или лишиться самого дорогого что было у бедняжки. Нет, мне это определенно не подходит. Ничего от себя отрезать я просто не смогу, да и для драки я слишком неподготовлена.

Я оглядела свой наряд. Яркое короткое платье с пайетками в этот момент показалось мне крайне неподходящим, неудобным для предстоящей борьбы. Но кто ж мог знать, что обычный вечер в клубе может закончиться подобным образом. О таком не пишут в вечерних новостях и не издают газеты. Хотя мне сейчас бы помогла статья, в духе: “Что делать, если ты встретил маньяка” или “Меня похитили: выбираем одежду для предстоящего уикенда в клетке похитителя”. Это было бы забавно, и я бы посмеялась над этой мыслью, но сейчас было не до смеха. Поцарапанные руки и грязные пыльные ноги вызывали только желание отмыть их, содрать вместе с кожей налипший ужас, безнадежность, поселившуюся на моем теле. Да еще и цепь на левой ноге, которая как бы говорила всем своим видом о том, что я тут надолго.

Я попыталась разорвать цепь руками. Ее концы так плотно прилегали друг к другу, что, казалось, были сплавлены на моей ноге. Несколько раз прокрутив звенья, я не нашла стыковочного кольца и со злостью бросила цепь назад. Обхватив руками ногу, снова попыталась стянуть цепь, не расцепляя ее. Конечно же ничего не получилось. Попыталась еще раз и еще, до тех пор, пока кожа на ноге не покраснела. В этот момент меня осенила догадка — я, как бывалый ковбой, шумно вобрала в себя воздух, накапливая слюну, затем смачно выплюнула ее в ладонь. Слюны оказалось не так много, как мне показалось вначале. Но я все равно гордилась собой за сообразительность. Осторожно, стараясь не потерять ни капли, я обмазала слюной ногу в том месте, где она соприкасалась с цепью. Снова попробовала стянуть. На этот раз цепь прошла чуть дальше. Я так обрадовалась, что потянула цепь еще сильнее, зацепив при этом часть кожи. Вскрикнув от боли, я одернула руки. Цепь вернулась на своем место. Все было напрасно.

Мне стало так обидно, что я отбросила от себя цепь, слово она была виновата в моей неудаче, и начала бегать по комнате крича, и стуча кулаками по стенам. Я даже со злостью пнула прожектор и тот жалобно хрюкнув поморгал, но продолжил светить дальше. Моя дерзкая выходка не осталась без внимания. В тот момент, когда моя истерика достигла пика, я получила удар тока. Ошейник странно зажужжал, завибрировал и на какое-то мгновение меня пронзил резкий удар тока. Он был совсем маленький, но я все равно остановилась и замерла. Пыл угас, а сердце перестало стучаться в бешенном ритме. Я так и осталась стоять в самом центре комнаты с размазанными от истерики глазами и растрепанными волосами, словно пес, не понимающий за что его наказали.

Справа внизу раздался какой-то скрежет. Я сделала пару шагов назад и еще пару, пока не оказалась в противоположном углу комнаты. Я боялась, что дверь откроется, в комнату войдет мужчина в кровавой маске с мачете в руках и убьет меня самым кровожадным образом.

Но дверь не открылась. Зато внизу приоткрылась горизонтальная задвижка, впуская яркий белый свет. В проеме показался поднос с двумя чашками, затем задвижка снова закрылась, оставляя нас с ним один на один. Я смотрела на поднос, а он безмолвно взирал на меня глазами-чашками. Я молчала, не зная, что же предпринять. Есть их еду мне совсем не хотелось. Она могла быть отравлена или же в ней могли быть иголки или еще какая-то гадость. Опять же, если я начну есть еду это будет еще и поражением. Как будто я смирилась с ситуацией и приняла ее, подчинилась. Словно я проиграла. Но это было не так. Кто бы сейчас не вошел в комнату, я готова была выцарапать ему глаза. С особой радостью я вцепилась бы в волосы Арине.

— Маленькая лгунья, — прошипела я. — Сами ешьте свою еду! Мне ничего от вас не нужно!

Одернув подол платья пониже, стараясь прикрыть тело, я села в угол комнаты и вытянула ноги. Откинув голову назад закрыла глаза, стараясь не смотреть на поднос. Тот, как на зло, был оранжевого цвета. Он насмехался надо мной, заставляя думать только о нем. Контраст яркого подноса и серых, тусклых стен было сложно игнорировать даже закрытыми глазами. Еда на подносе выглядела странно, однако ее запах не давал мне думать ни о чем другом, заставляя то и дело, открывать глаза и смотреть на злосчастный поднос. Устав мучаться в немой борьбе, я отвернулась к стене и положила голову на согнутые колени.

Комната окончательно наполнилась запахом каши. По крайней мере, лежа спиной к тарелкам и ощущая только распространившийся запах еды, мне на ум приходила только каша. Да и внешность, насколько я успела заметить была кашная. Казалось, не осталось ни одного атома воздуха, не наполненного едой. Я ощущала ее сквозь сложенные руки, она проходила через меня, заставляя все мысли двигаться в одном направлении — еда, еда, еда. Ничего более не имело смысла. Но я держалась. Даже в знаменитой “Ешь, молись, люби” — еда была в начале предложения, на первом месте. Еда и только еда. Голодному человеку не нужна любовь, голодный человек не пойдет выбирать пиджак или делать прическу. Даже голосовать не пойдет.

Не знаю, сколько прошло времени, но когда я отделилась от рук, прилипших к моему лбу, подноса в комнате не оказалось. Я подумала, что прошла испытание и с гордостью встала на ноги сложив руки за спиной. Это придало мне уверенности, и хоть живот начал болеть из-за полного опустошения, я все равно чувствовала себя победителем.

Моя ночь наступила так же странно, как и все остальное в этом месте. В один момент выключился прожектор. Просто погас, оставив меня в кромешной темноте. И тишине. Это очень сильно испугало меня. Глаза широко открылись, зрачки расширились как у ночного хищника, но я все равно ничего не видела. В какой-то момент не смогла понять — открыты мои глаза, или же они закрыты. Моргаю ли я, а может я не моргаю и мои глаза сейчас высохнут из-за отсутствия влаги? Мысли были странными, путанными, заставляющими меня размышлять о том, что до этого момента мне казалось совершенно естественным.

А еще меня пугало отсутствие звуков. Я старалась передвигаться по комнате шаркая ногами или изредка звенеть цепью. В такие моменты я осознавала что жива, что отсутствие звуков — это временное явление. Но все равно было странно и неестественно находится в тишине. Только гул громко бьющегося испуганного сердечка, возвращая меня в свое тело, намекал, что еще не все потеряно и мы еще поборемся.

Я пыталась поспать. С включенным прожектором оказалось это сделать было проще. В тьме сон и явь смешались воедино. До того, как прожектор погас, я ждала наступление темноты как возможность. У меня был план: что-то открутить от светила, снова обшарить стены и дверь, прощупать каждый уголок открывающегося проема, ну и хорошо поспать чтобы скопить силы на борьбу с похитителями.

Но сейчас, оказавшись во тьме, без звуков и тепла, на грани сна и реальности, я не могла собрать себя в кучу. То и дело пыталась заснуть. Мне снились сны о том, что я в клетке. Просыпаясь в кромешной темноте, снова не могла понять сон это или реальность. И так несколько раз за ночь. Если, конечно, это вообще было ночью. Возможно, они просто выключили свет. Навсегда. Тогда я просто сойду тут с ума, не зная ни даты, ни времени. Без возможности отмерять секунды, часы и минуты.

Обессиленная, сумасшедшая, с вырванными волосами и разодранными в кровь пальцами — такой я казалась себе сейчас. Мои глаза распахнуты, зрачки расширены в попытках разглядеть хоть что-то. Возможно, в этот момент невидимая мной рука в кромешной темноте пытается дотронуться, дотянуться длинными тонкими пальцами до моего худого плеча. Проникая все глубже в дверную прорезь. Всем своим телом я ощущала тяжесть спертого воздуха, его тонкие колебания, словно нечто неизвестное стремилось к моему беззащитному телу, заставляя метаться в осознании собственной безоружности. Сантиметр за сантиметром все глубже проникая в тьму клетки, окружая меня со всех сторон, овладевая пространством. Застыв на бетонном полу в позе эмбриона, я почти чувствовала тяжесть руки, чье-то зловонное дыхание совсем рядом. Вот-вот оно коснется меня… оно уже тут, близко!

Я перестала дышать. Шли секунды, но ничего так и не произошло…

Наверное, я все же задремала, потому что, очнувшись в следующий раз обнаружила прожектор включенным, а на полу одинокую чашку с кашей. Она была немного заветренной, и я поняла, что это скорее всего моя вчерашняя еда. Точнее, ее часть.

Я усмехнулась. вспомнив слова Арины про кашу, возможно, это станет и моим способом определения время — каша? Можно ли понять по густой эссенции, насколько стар тот или иной продукт? И если я подожду достаточно долго, то можно ли будет моей кашей разбивать камни и гнуть железо? Эта мысль показалась мне забавной, и я рассмеялась вслух, не сдерживаясь. Сумасбродный смех эхом пронесся по комнате, утонув под створами потолка. Я замерла, прислушиваясь к его звучанию, затем крикнула “аааа” и тут же получила удар током.

Это снова было так неожиданно, что я подпрыгнула на месте. Осторожно встав, я повернулась в сторону двери.

— За что? — спросила я вслух. — Мне нельзя разговаривать?

Но ответом мне была тишина.

— Эй! — снова крикнула я. — Должны же быть правила? Что вы от меня хотите?

Снова тишина. Ошейник на шее тоже “молчал”. В воздухе витала пыль от моей одежды и легкий запах каши.

— Я бы не отказалась от похода в уборную! — крикнула я и свела ноги демонстративным крестиком для большей убедительности.

Снова никакого эффекта.

— Надеюсь вы там сдохли! — Пробурчала я и села в угол комнаты.

Если учесть тот факт, что с другой стороны сидит Арина и тот, кто открыл ей дверь — ее сообщник, то я вполне определенно могла обращаться на “вы” к моим похитителям.

В этот момент наше судно сделало весьма ощутимый крен и чашка с кашей покатилась в левую сторону от двери. Она с грохотом врезалась в прожектор и перевернулась. Из нее вывалился подсушенный кусок каши и размазанный чашкой потек в правую сторону, куда во второй раз покосился корабль.

Обескуражено, не отрываясь смотрела как моя единственная еда превращается в бесформенное пятно на полу, и пыталась собраться с мыслями.

Я не была умной, доброй или веселой. Меня нельзя было назвать самой гениальной, или девушкой с характером, как например, мою подругу Илону, но и тряпкой я не была. Не привыкла сдаваться. Глядя на смазанный кусок каши, напоминающий кричащее человеческое лицо, я вспомнила одного человека. Человека, перевернувшего всю мою жизнь.

Глава 3.

В этот день ярко светило солнце. Небольшой южный ветерок трепал зеленые кроны деревьев. Стояла середина июня две тысячи третьего года и на деревьях уже начали набухать первые соцветия. Я любила это время года. Вокруг дома бабушки серые голые кусты сирени, казавшиеся мертвыми и жухлыми с приходом тепла, превращались в зеленые облака, а трава устилала двор ровным мягким ковром. Я любила наши белые березки, склонившие тяжелые массивные ветви на крышу сарая и красные потертые кирпичики, которыми были вымощены дорожки во дворе.

С июнем месяцем наш район расцветал. По улице то и дело бегала детвора, а на скамейке в парках и скверах сидели довольные мамы с маленькими толстыми карапузами. Я любила июнь за длинные летние каникулы, за возможность просыпаться попозже и не быть наказанной. Можно было следить за пчелами, пасти бабушкиных гусят и путаться в зарослях малины, ища среди цветочков первые зеленые ягодки. Конечно, после них болел живот, но какая разница — это ведь все равно классно!

А еще я любила первый летний месяц за то, что мы снова начинали часами проводить время вместе с Илоной. Совсем скоро наши с ней летние каникулы перерастут в настоящую маленькую жизнь, о который мы будем с упоением вспоминать в школьные месяцы. Мы проведем еще одно незабываемое лето вместе, без взрослых, без школы и указаний! Только мы с Илоной! Будем вместе пасти гусей, пропалывать морковь и собирать на картошке колорадских жуков. А потом, после тяжелого, но весьма веселого трудового дня, пойдем в местный магазин и купим пакетик сока yupi и сделаем из него не одну, а целых три бутылки лимонада.

Это лето должно было стать одним из таких лет, но все пошло наперекосяк.

В один из весьма обыкновенных, ничем не отличающихся ярких летних июньских дней бабушка навязала мне голубые бантики на косички. Она часто плела мне банты, причитая о том, что мои длинные черные волосы совсем отбились от рук и если я не буду плести косы, то буду ходить как лохудра.

Тем утром, с затянутой косами головой, в белоснежном сарафане и черных сандалиях, я стояла посреди двора, вместе с бабушкой и братом, выстроившись в шеренгу. Первой возвышалась бабушка. На ней был ее любимый длинный халат с большими подсолнухами. Она часто говорила, что он делает ее настроение лучше, чем она могла бы мечтать. За ней стоял Давид, мой старший брат. Этим летом он переходил в десятый класс чем очень гордился. Первый летний месяц только начался, но Давид уже вытянулся на десять сантиметров, не меньше, и сейчас вся одежда была ему мала, даже та, которую бабушка купила ему на вырост. Последней стояла я. Моя голова беспокойно крутилась, я то и дело приподнималась на цыпочки, заглядывая за брата, что же происходит там, за оградой.

А дело было в том, что сегодня возвращалась мама. Ее последняя экспедиция продолжалась целых шесть месяцев, и мы ужасно по ней соскучились. Пару недель назад она прислала бабушке письмо, что едет домой. Мама всегда так делала — писала письмо и садилась на поезд.

Поездка занимала много времени. Мама собирала вещи на метеорологической станции, писала письмо и отправляла его с доставкой грузов, затем добиралась до пересадочного пункта, а уже оттуда до ближайшей деревни. После, выезжала из деревни до крупного города автобусом или с местными жителями и потом уже поездом до ближайшего к нам города. Дело в том, что мы тоже жили в небольшом районном центре, куда не ходили поезда и не заглядывало такси. Поэтому мамина дорога занимала продолжительное время. Зато ее приезды домой были долгими. Обычно она оставалась на два или три месяца.

Вот и сейчас, бабушка получила письмо о мамином прибытии. Но кое-что изменилось. Я это чувствовала и даже спросила об этом бабушку, но она отмахнулась, ничего не объясняя. Дело в том, что мы никогда так не наряжались для встречи с мамой. Да, мы готовили вкусный торт, убирали двор и красили забор, но никогда не устраивали торжественные парады.

Почти повиснув на плече Давида, я задрала голову чтобы разглядеть то, что происходит за оградой. В этот момент блеснуло солнце и возле дома остановилась белоснежная машина. В нашем районном центре было мало автомобилей, поэтому я уставилась на нее как на диковинку, не отрывая глаз. В ярком июньском солнце она выглядела как карета золушки. И я уже вообразила, что из нее появится мама, откроется дверца и она, придерживая длинные волшебные переливающиеся в свете солнца юбки, подобно золушке выйдет на мягкую траву и будет всех нас обнимать. И возможно даже попросит кучера прокатить нас на красивой белоснежной машине.

Но когда открылась дверь, из автомобиля вышел высокий темноволосый мужчина. Он был худой и высокий, и немного ссутулился под тяжестью наплечной сумки. Затем показалась мама. Мое сердце радостно забилось, не обращая внимания на небольшую заминку. Мужчина что-то сказал маме и она, откинув рукой золотистые волосы, звонко рассмеялась. Я тоже улыбнулась и посмотрела на брата в немом одобрении, но увидев, как Давид хмурится, перестала улыбаться.

После того как все вещи из машины были извлечены, она блеснула белым боком и тихо шурша шинами покатилась вперед, оставляя маму и мужчину с нами наедине. Тихо пробурчав «Божечки!», бабушка, которая до этого тоже впала в ступор, заспешила к маме, подняв руки и слишком громко и радостно приветствуя гостей. Мама позвала к себе Давида и слегка потрепав его по голове, перевесила на него две сумки. Она даже протянула одну из сумок бабушке, но та сделала вид что ничего не видит. В итоге и эту сумку взял Давид. Мужчина, стоявший позади мамы, протянул ей последнюю сумку, и она взяла ее без раздумий. Он оставил себе небольшой пакет и корзину с яблоками. Они двинулись медленной процессией в сторону дома, где на красной кирпичной дорожке так и стояла я. Давид что-то уронил, и мама с бабушкой задержались чтобы ему помочь. Я же сделала шаг вперед, но остановилась в нерешительности. Мужчина, который шел позади мамы, сейчас вышел вперед и остановился, не доходя до меня буквально пару шагов. Он стоял, возвышаясь надо мной, заслоняя солнечный свет. Его черные глаза изучали меня, я буквально чувствовала, как он разглядывает мои бантики, сарафан и даже сандалики не остались без внимания. Заметив мой взгляд, он ухмыльнулся и протянув руку потрепал меня по голове, отчего я хмуро шагнула назад.

— Как зовут столь прелестное создание? — его голос был низким, грубым. Мне он сразу же показался неприятным, как будто принадлежал злодею из мультфильма.

— Я не создие! — тихо промямлила я.

— Что?

— Я не создие! — снова повторила я чуть громче. Мне не был понятен смысл этого слова, но оно мне не нравилось. Он мне не нравился.

— Создие? Вы слышали? — рассмеялся мужчина, обращаясь к маме и бабушке, но те были заняты сумками, — что такое, ты не знаешь слово “создание”? Это такой милейший организм, маленький по размерам, но очень великий по важности. Так стало понятнее, моя маленькая принцесса?

Но я промолчала в ответ и не переставая хмуриться отвернулась от незваного гостя.

Ну так что же, маленькая принцесса, скажешь мне свое имя?

Нет, — мой тихий, но твердый ответ снова рассмешил мужчину, и он поднял руку чтобы опять прикоснуться ко мне, но я одним ловким ударом отбила ее в сторону.

Мы так часто делали с Давидом, когда дурачились. На самом деле я не хотела обижать незнакомца, но он уже второй раз вторгался в мое личное пространство. Бабушка всегда учила держаться подальше от людей, которые мне не нравятся, а этот человек определенно был мне неприятен.

Однако, мужчина явно не понял намека и снова протянув руку начал мять голубой бант на моей голове. От такой наглости я сначала опешила, а потом собрав в кулак всю свою храбрость, я чуть подалась вперед и со всей силы вцепилась ногтями в руку незнакомца, отчего тот громко закричал. Мама с бабушкой бросив сумки начали размахивать руками и что-то кричать, но мне уже было все равно. Давид же наоборот, закатывался от смеха.

Резко дернув руку, незнакомец вырвал ее из моих цепких лап и резко толкнул меня в сторону. Удар был несильным, но очень обидным. Отлетев чуть в сторону, я уперлась спиной в белую березу, растущую недалеко от дорожки. На мгновение весь воздух из легких покинул меня, и я открыла рот как рыба выброшенная на берег.

— Ирина, она у тебя отсталая? — этот вопрос прозвучал оглушающе громко. Он был адресован моей маме, но даже велосипедисты за оградой, проезжающие в этот момент мимо, остановились и захихикали. — Что за глупый ребенок! Посмотри, у меня вся рука расцарапана! Дикарка!

Мама сразу же бросила сумки и подошла ближе.

— Мария, детка, что случилась? За шесть месяцев ты так одичала в этой глуши, что разучилась говорить? Посмотри, что ты наделала! Разве так нужно встречать гостей?! Я не воспитывала так тебя!

Мамин гнев мне был непонятен. Она так редко появлялась дома что о каком-то воспитании вообще не было и речи. Меня воспитывала бабушка, неужели мама забыла об этом?

Но я решила снова промолчать и отрицательно покачала головой. Мама же начала причитать, через минуту к ней подключилась бабушка и этот незнакомец. Они стояли на моей любимой дорожке и ругали меня на чем свет стоит. Только Давид вообще не смотрел на меня. Я повернулась к нему и попыталась поймать взгляд, но он пинал ботинком камешек, не встревая в диалог.

“Вот предатель” — решила я, — “ устрою ему потом!”, но, к сожалению, этому “потом” не суждено было исполнится.

Время шло, но крики не прекращались. Бабушка нашла подорожник и уже пыталась обмотать им руку незнакомца, когда я не выдержала. В жизни не слышала столько гнева и ярости, столько злых слов.

— Я умею говорить! — вскрикнула я, складывая руки на груди, я готова была сказать хоть что лишь бы они уже перестали. — Просто я говорю лишь с теми, кто мой друг! Вы — не мой друг! И никогда им не станете! Вы — дьявол!

На этих словах все перестали суетится, а мужчина, прищурив глаза, смотрел в мою сторону. Его взгляд изменился, он стал будто бы жестче или даже опаснее. Позже, я пойму, что он означал, но пока мне не до человеческих игр. Я слишком мала чтобы понять, что именно случилось в тот момент.

— Меня зовут Мария. Мария Викторовна Лаврентьева. «Так понятно?», — громко спросила я, задрав подбородок.

— Так понятно, — тихо ответил мужчина. — Понятно, что ты маленькая и невоспитанная девчонка и я обязательно займусь твоим воспитанием! Знаешь литы кто я? Я — священник! И я верну Бога в твою душу!

— Вот еще!

— Мари! — Прошипела мама. Ее голос был угрожающе недовольным, и я вопросительно подняла брови. Мне казалось, что она должна быть на моей стороне, но видимо, в этой новой войне я буду одна.

— Вы мне не указ! Вы не мой родственник! — выкрикнула я, притопнув ногой. Так делал Робин, мой любимый герой из мультфильма.

— Мария, хватит! — Выкрикнула мама, но я не обратила на нее внимание. — Детка, мы поговорим об этом позже! Иди в дом!

— Нет, Ир, таких избалованных детей я не встречал давно! Маленький дьяволенок! — голос мужчины звенел от недовольства, его ноздри расширились, а глаза покраснели. Сейчас он как никогда напоминал мне злодея из мульти вселенной. — Я буду воспитывать тебя как твой отец. А ты будешь моей дочерью. Это понятно?

— Вы — не мой отец! Мой отец… он… он скоро придет! Да! И тебе придется уйти!

— Твой папаша бросил тебя, обрюхатил твою мать и бросил тебя! Ты не нужна ему! Теперь я — твой отец!

Он кричал мне в лицо, наклонившись ближе настолько, что до меня долетали его слюни. Мама и бабушка стояли рядом и ничего не делали, даже Давид казалось, опешил от такой ситуации.

— Я — твой отчим. Добро пожаловать в семью, Мария, Принцесса-Невоспитанная! Заходи в дом, буду делать из тебя человека, пока ты еще не перешла на сторону дьявола!

Он выплюнул эти слова и повернувшись прошел мимо меня. От его ответа мне стало больно и обидно. Я чувствовала, что по щекам текут слезы, но не хотела, чтобы этот ужасный человек увидел их. Поэтому я развернулась и побежала в конец нашего огромного участка. Там, за высокой травой, был заброшенный старый вагончик, где мы с Илоной любили проводить время. Взрослые не знали о его существовании, а может просто забыли о нем, поэтому он служил отличным вариантом для убежища.

Вот и сейчас я бежала туда со всех ног. Мое белое новое платье испачкалось о высокую траву, сандалии покрылись пыльцой, а голубые ленты выпали из растрепавшейся прически.

Я пробралась сквозь вытоптанный лаз, пролегающий сквозь покосившееся окно вагончика. Внутри было тихо, издалека слышался стрекот кузнечиков и ржание лошадей. Я прошла вглубь и поджав ноги уселась на деревянный настил, который мы соорудили еще в прошлом году. В этом году у нас так и не нашлось времени, чтобы навести порядок в убежище. За время зимы многие предметы повалило ветром, а тонкие занавески на окнах, которые мы так долго крепили, валялись смятые и забрызганные грязью.

Но сейчас мне было не до того. Я не понимала отчего этот мужчина был так жесток со мной. Меня грызло чувство несправедливости. Он говорил ужасные вещи про моего настоящего отца. Мы с мамой и Давидом никогда его не обсуждали. У нас с братом были разные отчества, и я понимала, что наших пап звали по-разному.

Мама однажды обмолвилась, что мой отец был красивым, но ненадежным человеком. Из ее слов я поняла, что она все еще любила его. Поэму тот факт, что этот мужчина стал моим новым папой, я принимать не хотела. Разве он не должен был прийти в наш дом гостем, подружиться с нами, как это делали взрослые в фильмах? Почему он был со мной так груб? У меня не было ответов на эти вопросы.

Я просидела в вагончике до самой темноты. А в наших краях темнело совсем поздно. Мне было страшно идти домой, но и другого выхода у меня не было. Когда солнце закатилось за горизонт, а меня начали беспощадно кусать комары, я осторожно выползла из своего убежища. Подставив лицо огромному красному солнцу, закатывающемся за горизонт, я ожидала увидеть маму или бабушку, которые будут звать меня, искать, но никого не было. Двор был пуст. Исчезли мамины сумки, куры были загнаны в ночной спальник, а в окнах домов уже зажегся свет.

Я прошла через участок и осторожно приблизилась к дому. Недовольно заурчал живот и я вспомнила что не кушала с самого утра. От исходящего от дома запаха во рту скопилась слюна. Наверное, снова бабушка кашеварит на кухне, чуть приоткрыв стекла.

Подойдя ближе и встав на носочки, нетерпеливо заглянула в окно. В самой большой комнате дома разложили большой стол для гостей. Бабушка застелила кремовую скатерть с красными розами, которую доставала только по великим праздникам или в Пост. На столе возвышались несколько блюд, и ряд ровных новых белых чашечек. Из было ровно пять. Как и нас. Этот факт меня порадовал. Мне было немного обидно, что никто не пошел меня искать, но количество чашек говорило о том, что меня все же ждут к ужину.

Я оглядела помятое и грязное платье. Сейчас бабушка будет ругать меня, а завтра нальет тазик с водой и заставит тереть платье о волнистую доску. Но это не страшно, это — справедливо, ведь я сама запачкала платье. Открыв тяжелую входную дверь, я просочилась в сени. Стянув новые сандалии, я поставила их на нижнюю полку обувницы. Обувь остальных моих домочадцев была разбросана. Я составила ее, в надежде что мама и бабушка заметят мои старания и не станут меня сильно ругать за произошедший инцидент.

Осторожно приоткрыв дверь, я прошмыгнула в коридор прихожей. Наш дом был достаточно большим для того, чтобы у бабушки, брата и меня были раздельные комнаты. Заходя в коридор, гости попадали в большую четырехугольную прихожую, из нее шли три комнаты: кухня, такая же квадратная как и прихожая, затем две спальни и гостиная. Из гостиной шла дверь в третью спальню. Ее занимала бабушка.

Я попыталась беззвучно попасть в свою спальню, но путь мне преградил мамин друг. Я почти забыла о нем, хоть это было и сложно. На какой-то момент мне показалось, что если я сейчас забуду о его существовании и закрою глаза, то он исчезнет как ночной кошмар. Но ничего не произошло. Он все также возвышался надо мной как статуя, упершись руками в бок.

— Посмотрите-ка кто решил почтить нас своим присутствием, — нараспев сказал он, надвигаясь на меня. Его права рука до локтя была перевязана, отчего мне сделалось стыдно. — Маленькая принцесса, не как иначе.

— Игорь, отстань от ребенка, — пробормотала мама, которая как раз в этот момент проходила мимо меня с большим подносом, на котором покоился ароматный жареный гусь. — Пусть моет руки и за стол.

— Ирина, неси своего гуся и не мешай! — громко произнес свежеиспеченный отчим, отчего мама подпрыгнула на месте, а бабушка, заохав скрылась в дальней комнате, перекрестившись по дороге. — Я сам буду следить за ее воспитанием! Ты вот уже навоспитывала! Посмотри, какая оборванка!

Он схватил меня за руку и потянул за собой на улицу. Его рука была костлявой и холодной. Отчим крепко держал меня выше локтя, слегка выгибая руку в сторону, отчего я не доставала одной ногой до пола и постоянно спотыкалась, не успевая за его шагом. Мужчина выволок меня на улицу, сбив по дороге обувницу, отчего из той посыпалась обувь, и остановился, толкнув меня на красные кирпичики дорожки. Я неуклюже упала на землю. Колени сразу же покрылись ссадинами, а свежий приобретенный порез на локте стал кровоточить от неудачного приземления.

— Какая же ты неуклюжая, совсем как твоя мамка! — Грубо выплюнул он и запустив руку за маленький белый заборчик достал оттуда шланг для полива. — Вставай, пора принимать душ! Сейчас я избавлю тебя от грехов!

— Нет! — мне не хотелось купаться в ледяной воде, да и я опасалась за белоснежное платье. Оно хоть и было грязным, но все же не заслуживало такого обращения. — Так же нельзя! Я не цветок и вода холодная. Вы, наверное, не знаете, что это шланг для…

Но договорить я не успела. Меня сбило с ног напором воды. Она была настолько холодной, что я обхватила себя руками в надежде хоть немного прикрыть лицо и часть тела. Но вода была беспощаднее, она забивалась сквозь щели в рот, глаза, уши, проникала под одежду, обжигая тело ледяными прикосновениями. Я заплакала. Сейчас мне уже было не важно, что он увидит мои слезы. Я заплакала от такой несправедливости. Почему он меня не слышит? Что я ему сделала?

К тому времени как на крыльце показалась мама, мужчина уже выключил воду и бросил шланг обратно в кусты.

— Я хотел помыть ноги Мари, но она поскользнулась, вся испачкалась в грязи и вымокла.

Я встала на ноги и оттянула от ноги мокрое платье. Зубы стучали от холода, а вода все еще лилась по тонким ногам. Я знала, что мама ему не поверит. Она сейчас отругает его и обнимет меня, но и этого не произошло.

— Мари, какая же ты неуклюжая.. — услышала ее возмущенный голос. — Иди переодевайся и за стол. Но только снимай мокрую одежду здесь, не мочи полы дома. Игорь, идем за стол.

Он улыбнулся мне странной улыбкой и прошел в дом. Я осталась стоять босиком в мокром холодном платье совсем одна, на красных кирпичах. Где-то за спиной стрекотали кузнечики, делая тушину в которой я оказалась совершенно оглушительной.

— С этого дня я перестану вас любить, — тихо прошептала им в спину.

Осторожно, чтобы не порвать, стянула платье и положила его в таз в сенях. Туда же кинула мокрые ленты, носочки и майку. Оставшись в одних трусиках, я медленно проскользнула в сени, снова собрав по дороге обувь в обувницу. Не потому, что мне этого хотелось, а назло этому невыносимому человеку.

Замерев у косяка, я поняла, что все собрались за праздничным столом и мне придется пройти мимо них чтобы попасть в свою комнату. Раньше это не вызвало бы каких-то проблем и не заставило бы меня так переживать, но сейчас что-то изменилось. Я не могла ответить, что именно, но мне вдруг стало страшно. Я не хотела, чтобы все видели меня раздетой, особенно этот ужасный человек. Но другого варианта не было — нужно было это сделать.

Задержав воздух в легких, словно собираясь погружаться в воду, я, обхватив себя руками, быстро пробежала через коридор на одних цыпочках стараясь быть менее заметной. И все равно пробегая мимо кухни, заметила несколько пар глаз, устремленных на меня, но в моей памяти останется только одна пара — черные как уголь глаза, с диким неподвластным законам людей огнем, направленные в мою сторону. Он смотрел на меня, пожирал каждый миллиметр моего тела обжигающим взглядом, а на его губах блуждала довольная улыбка.

В тот момент я еще не знала как сильно этот день и в особенности этот вечер изменит мою жизнь.

Глава 4.

Короб — вот что именно мне напоминала моя клетка. Огромный пустой короб. Кто-то взял и своими грязными жирными пальцами засунул меня в короб для спичек, как жука. Осталось только придавить булавкой и можно сушить для гербария. Экземпляр готов.

По моим ощущениям, шел второй день пребывания в клетке. Помимо того, что страшно хотелось есть, у меня появилась ещё одна проблема — тело отчаянно требовало облегчения. Не знаю сколько времени прошло с момента, когда меня похитили из клуба, но я уверена, что как минимум два или три дня я не справляла нужду. Организм требовал опорожнения. Но я понимала, что если мои похитители так хорошо слышали меня, что реагировали на каждое неверное слово ударом тока, то и видели меня тоже хорошо.

Когда в очередной раз выключили прожектор, а качка уменьшилась практически до нуля, я подползла к ещё теплой лампе и начала ощупывать ее кончиками пальцев. Признаться честно, я не знала, что именно искала. Возможно, надеялась найти заколку, оттопыренный кусочек железа или прут. Но чем больше я его осматривала, тем меньше шансов найти полезную деталь оставалось. В итоге, разочаровавшись, я отползла на место.

Еду мне больше не приносили. Видимо ждали пока я съем кашу. Это тоже подтверждало мою догадку о скрытой камере. Но сколько бы я не вглядывалась в стены, дверь или под потолок — никаких следов огонька или линзы.

Лёжа в кромешной темноте, на холодном бетонном полу я размышляла о том, сколько я ещё смогу продержаться без еды и походов в туалет. Если с едой пока ещё могла потянуть время, то со второй проблемой все было сложнее. В итоге, я начала раскачиваться и сжимать потуже ноги в надежде удержаться какое-то время без унизительного акта. Я очень сильно сомневалась, что меня кто-то поведет персонально в туалет.

Но все же встав на ноги и расправив платье, я подняла вверх голову и прошептала о том, что сейчас схожу в туалет прямо в угол комнаты, если никто не решит отвести меня туда. Но в ответ ничего не произошло. Я подождала ещё какое-то время убеждая себя, что уязвленная гордость — не самое страшное, намного страшнее лопнувший мочевой пузырь. С этой мыслью я сделала дело в самый дальний от двери угол. Сковано, прячась как злоумышленник в момент побега.

Однако, когда через какое-то время включили прожектор я заметила, что постоянная качка судна растащила мои отходы по большей части клетки, отчего мне пришлось ютиться на квадрате менее двух метров. Как ни странно, каша не была запачкана. В глубине души я понимала, что однажды мне придется съесть ее. А есть кашу с собственной мочой совсем не хотелось.

Человек готов пойти на многое если того требуют обстоятельства. Вот и я, как могла, приспосабливалась к сложившейся ситуации. Находится в клетке одной было сложно. Меня, то и дело, захлестывали волны мыслей. Я всегда любила быть в центре внимания, но в тоже время, могла часы напролет проводить в одиночестве. Вот и сейчас, лежала, подогнув ноги в коленях так, чтобы они не затекали от долгого нахождения в одной позе, и размышляла обо всем, кроме размазанной по полу каши. Но мои мысли то и дело возвращались к грязному липкому пятну.

Сделав несколько проходов от стены до стены, я осторожно, словно боясь, что мне помешают, присела на корточки и обмакнула дрожащий палец в кашу. Вязкая слегка подсушенная жижа была холодной и скользкой. Стараясь не думать о том, что я делаю, положила палец в рот. Мне казалось, что мое тело отторгнет отвратительную смесь, но неожиданно на вкус каша оказалась невероятно вкусной. Она была немного сладкой, с едва различимым привкусом соленых зернистых волокон. Рот наполнился слюной. Я быстро проглотила комок.

Неожиданно, отверстие в двери открылось. Из его ударил яркий луч света. На мгновение он мне показался ярче прожектора. Но свет погас также быстро, как и появился. На том месте, где раньше была только лужа каши, сейчас возвышался стакан с ярко-красной жидкостью. Сам стакан был белым. Его ровные грани и белоснежная текстура казались нереальными в этой серой затемненной комнате. Стакан стоял под таким углом, что луч прожектора давал длинную узкую тень, на которой он превращался в серую худую фигуру человека, заходившую даже за линию соединения потолка и стены.

Оттолкнувшись от стены, я подошла к стакану ближе, наклонилась, не сгибая ног и взяла его самыми кончиками пальцев. Я ожидала почувствовать холод толстого белого стекла, но стакан был отвратительно теплым. Словно простоял у открытого солнечного окна долгое время.

Судно неторопливо накренилось, и я выгнулась вместе с ним, балансируя таким образом, чтобы стакан в моей руке оставался в безопасности. Красная жидкость была достаточно подвижной для того, чтобы выказать предположение о том, что это лишь ягодный сок. Ну или на крайний случай компот. Но пить я не решалась. Еще пара таких покачиваний судна и я могла лишиться большей части напитка, но я не переживала на этот счет. Я была голодна, но не настолько чтобы действовать бездумно. Очевидно, этот стакан был поощрением, неким подарком за то, что я отведала каши. Но в этот раз мой похититель ошибся — я не была подавлена. Я еще не сломалась.

Поэтому приподняв стакан, понюхала его содержимое и резким движением выплеснула жидкость на железную дверь. Красная, почти бордовая, жижа растеклась по металлу. Как я и ожидала, незамедлительно последовал удар током. В этот раз он был сильнее предыдущего. Мое тело надломилось, а колени больно приложились о бетон пола. Шею неприятно защипало. С трудом поборола порыв почесать ее под ошейником. Я не собиралась сдаваться так быстро и просто, ему или им, придется изрядно помучиться. Хотя бы это я пока еще могу контролировать.

Вся эта ситуация с куском каши, стаканом и ударами тока наталкивала меня на мысль, что я нахожусь в сюрреалистической телевизионной передачи. К этой мысли я возвращалась каждый раз, стоило чему-либо произойти. Возможно, это была проверка. Мне не впервой было участвовать в состязании, только в этот раз я не видела лицо моего врага. Только его отвратительные намерения.

Снова вернулась на свое место, в угол комнаты, и поджав под себя ноги по-турецки, присела на холодный пол. Не отрывая пристальный взгляд от железной двери, начала напевать мелодию.

— Если бы я моооог, сказаать тебе что Бооооог…

Завывала, словно раненый медведь. Мой концерт был для них, моих похитителей, для тех, кто смотрит на меня если это шоу и для моего успокоения.

Я где-то читала, что длительный отказ от свободы перемещения и социальных контактов серьезно отражается на здоровье человека. Последствия изоляции — не только ослабленный иммунитет, но и немотивированная агрессия, всплески насилия и апатия. Перекладывая этот весьма печальный факт на мою ситуацию — выходило то, что я еще не плохо справлялась. Если за прошедшие два, три или четыре дня я еще не сошла с ума, то у меня определенно был шанс выбраться из этой передряги. Хотя теорию про три-четыре дня я изобрела сугубо по своим ощущениям, так как в реальном мире возможно прошло совсем другое количество времени. Но какое именно — мне было весьма трудно определить.

Мои мысли неслись прочь, размышляя над пространственно—временной теорией моего пребывания в этой дыре, когда я почувствовала ветерок. Слабый тихий, он почти не ощущался, но все равно чувствовала его каждой своей клеточкой. Прохладный ветерок, исходящий не от прожектора и не от двери. Он скользил по моему уху, забирался под волосы и заставлял мою кожу покрываться мурашками. Я медленно повернула голову в том направлении откуда, как мне показалось ранее, шел воздух. Ничего. Все такая же серая однотонная стена, которую я наблюдаю предположительно четвертые сутки.

Снова откинула голову и запела. На “моооооог” почувствовала знакомый ветерок, скользнувший по моей щеке. Но в этот раз в углу что-то происходило. Какая-то тень или быстрое движение мелькнула с другой стороны клетки. Я резко дернулась в противоположную сторону, усевшись прямо в размазанную по полу лужу мочи. Но это меня сейчас не беспокоило. Мое сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. В противоположном от меня углу двигалась черная дымчатая масса. Она то отрывалась от пола, то растекалась по нему в совершенно беззвучном действии.

Я отчаянно хотела закричать, но мой язык словно прилип к нёбу, а из головы исчезли последние крупицы разума. Я пыталась снова, но не знала, что именно я должна крикнуть: “эй, ты! пошел от сюда” или может обычного “аааааааа” будет достаточно. А вдруг странное, непонятное облако взбудоражится от моего агрессивного настроя.

Застыв словно инок, я приготовилась ждать. Если оно явилось само по себе, то и исчезнет оно тоже само. Опять же, существовала вероятность, что у меня начались галлюцинации. Облако появилось как раз в тот момент, когда я размышляла над своей адекватностью. Это определенно не может быть совпадением.

Между тем неопределенный черный предмет продолжал жить своей жизнь. Он то перемещался на стену, то снова возвращался на пол. Иногда, я ловила себя на мысли, что с его появлением в камере стало определенно веселее, но менее понятнее.

— Эй, ты, — прошептала я. — ты мне привиделся или это все реально?

Существо продолжало перемещение. К своему неудовольствию я отметила, что оно точно выросло в размерах. Я так пристально следила за его передвижениями, что у меня начали слезиться глаза, но даже сейчас было очевидно, что существо увеличивается.

— Что ты такое? Ты моя тень? — спросила я чуть громче. Не хотела кричать, но на последнем слове мой голос сорвался на писк.

Существо остановилось. Почти не двигаясь, оно начало пульсировать. Бум… бум… бум… — словно удары барабанными палочками по твердой плотной материи. Мне стало страшно. Я подогнула под себя ноги и цепь на ноге натянулась, словно струна.

Существо пульсировало своим определенным, темным, пугающим образом, набирая в размерах при каждом особенно большом ударе. Еще немного и оно станет размером с небольшую собаку.

Я не могла поверить, что все происходит наяву, что это не галлюцинации моего воспаленного мозга.

— Это не правда… этого не может быть, — снова прошептала я, придвинувшись вплотную к стене, но все равно оно было слишком близко.

Его туман, его темные пульсирующие щупальца разрастались, еще немного, совсем чуть-чуть и оно соприкоснётся со мной. И тогда…что случится тогда? Оно заметит меня? Съест?

— Помогите! — закричала я, резко метнувшись к другой части стены, — помогите мне! Я не хочу умирать! Уберите его! Уходи! Уходи!

От моего крика черное облако запульсировало еще сильнее. Огромный черный динамик на высокой громкости.

Я завизжала, когда его бездонные ледяные щупальца потянулись ко мне. Они извивались, вырастая из его тела, словно оно было совершенно безразмерным. Сантиметр за сантиметром, с шипящим гортанным воем они тянулись ко мне. И казалось, что комната плывет между нами, образуя правильный шарообразный купол. А потом произошло то, что заставило мое сердце пропустить несколько ударов — прожектор погас. А дальше лишь тьма.

Глава 5.

Я забыла многое. Невозможно точно сказать как именно много я забыла, ведь я об этом забыла, но этот день я запомнила так хорошо, словно он был прорисован под коркой моего мозга.

Шла вторая неделя нахождения Игоря Николаевича в доме. Наш прежний уклад быта изменился до неузнаваемости. Если раньше, с пробуждением, я открыв глаза, неслась на кухню за бабушкиными булочками, то теперь, сдирая свое маленькое худое тельце с огромной кровати, тащилась на задний двор, управлять животных. Или как говорил мой новый отчим управлять скотину.

Хоть мы и жили в районном центре, но бабушке все же приходилось держать двор. У нас были куры, утки и немного гусей. А еще, в грубой деревянной пристройке, сплошь усеянной зелеными огромными комарами из-за тенистой стены, обитал жирный грязный хряк. Я ужасно боялась появляться даже на пороге этого строения. Мне казалось, что тонкие доски загона могут не выдержать напора упитанного животного и он просто меня затопчет или сожрет.

С птицами проблем не возникало. Единственный раз, когда мне пришлось обороняться, случился как раз на этой недели. Рябая молодая курочка, впервые села на выводок яиц. Однако, я этого не заметила.

Мое наглое вторжение в курятник было эпичным. Я как раз вломилась внутрь, размахивая еще пустым майонезным ведерком, когда курица решила, что я слишком нагло и дерзко себя веду. Стоило мне только приблизиться к длинной темной полке с гнездами, усеянной ветками сухого сена, как она приняла боевую стойку и издав шипящий, но в тоже время звонкий звук и распушив перья, со всей силой ринулась в атаку.

Скажу сразу: ни до, ни после этого случая я никогда так быстро не бегала из курятника. Майонезное ведерко летело в одну сторону, дверь в другую, а я в третью. Курица же, удовлетворенная быстрой победой, вернулась на прежнее место. Я же, спустя только пару часов решилась подойти к курятнику и закрыть скошенную дверь. Мне понадобилось много храбрости для этого, намного больше чем вошло бы в майонезное ведерко. И это мне еще повезло, если бы рядом был предводитель, Мистер Петух, то пострадала бы не только моя гордость.

В то утро я проснулась рано. Мама и бабушка готовили оладушки, а Давид уехал на новеньком аисте на практику в школу, которая вот уже как пять дней шла без Давида, о чем он постоянно всем напоминал. В итоге, мама с бабушкой не выдержали и ругая его всем, на чем стоит белый свет, отправили в школу, лишь бы не слонялся по двору.

Сегодня мама и отчим должны были уехать на лесопилку для того, чтобы заказать топливо нам с бабушкой на зиму. Дело в том, что наш дом отапливался огромной русской печью, доставшейся нам в наследство от предыдущих владельцев дома. От печи по всем комнатам шло водяное отопление, но это все равно не облегчало бабушке задачу, и каждое зимнее утро ей приходилось тащиться в сарайку за дровами.

Мы с Давидом помогали бабушке как могли: управляли животных, складывали дрова, косили траву и даже иногда помогали готовить соленья на зиму, но все равно этого было мало, и бабушка каждый раз с грустью ждала приближение зимы.

Мама как раз упаковывала большую часть оладьев с собой, когда бабушка сообщила что у тети Люды окотилась кошка и ей нужно пойти помочь с котятами. На какой-то момент мне показалось, что бабушка хочет пойти и принять роды у соседской кошки, но к тому времени как бабушка собралась уходить и потянулась за большим эмалированным ведром, я поняла, что она идет туда далеко не за этим. Мне было невероятно жаль маленьких новорожденных котят, и я устроила некрасивую истерику с просьбами и слезами, я клялась, что буду кормить их, купать и убирать за ними, но бабушка была непреклонной. В итоге, я закрылась в своей комнате и объявила всем что никогда оттуда не выйду, и что я не собираюсь жить с убийцами. Бабушка же тяжело вздохнула и ушла к соседке. Мама с отчимом продолжили собираться в поездку.

Когда все стихло, я просидела еще несколько минут в комнате, чтобы до конца удостовериться в том, что я осталась совершенно одна дома. Бабушка с Давидом часто оставляли меня одну. Мне было не в новинку. Они запирали дверь на засов, и я часами была предоставлена сама себе. Мне в этом году исполнилось полных двенадцать лет, и я была порой рада остаться одна. Вот и в этот раз, разлепив заплаканные глаза, я прошла на кухню чтобы сделать себе бутерброд. Из-за утреннего скандала с котятами я так и не позавтракала и теперь живот отзывался во мне утробными рычаниями.

Намазав толстым слоем варенье на жирненький оладушек, я аккуратно поддела его пальцами, балансируя его на подушечках так, чтобы варенье растекалось ровным слоем по всей выпечке, и приготовилась засунуть кусок в рот, когда нам моих ухом раздался мужской голос:

— Я не помню, чтобы разрешал тебе выходить из комнаты.

От неожиданности я уронила оладушек. Он пролетел со скоростью света и, развернувшись вареньевым слоем вниз, прилип к коврику. Кто бы сомневался.

Повернувшись на звук голоса, я столкнулась нос к носу с отчимом. Он наклонился ко мне, достаточно сильно ссутулив спину так, чтобы находиться на одном уровне со мной. Мужчина стоял так близко, что я видела крапинки в его черных как уголь глазах.

— Что замерла, маленькая принцесса? Или я должен поклониться в ноги его величеству для того, чтобы ты снизошла дать ответ?

— Это мой дом. Я могу выходить и входить в любую комнату. — Я решила, что с такими как отчим поможет только одно — я буду нападать на него. Возможно, если напомнить ему что он в нашем доме не хозяин, то ситуация изменится. Возможно, он просто забыл об этом.

Но моя уловка не сработала. Отчим скрестил руки на груди и посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом. Я же ждала. Не собиралась первая вступать с ним в разговор.

— Я кажется спросил тебя: Что. Ты. Тут. Делаешь? — его ноздри раздувались с каждым словом все сильнее и сильнее, почти как в тот вечер, две недели назад, когда он отчитал меня.

— Я ем, разве не видно? — ответила я чуть спокойнее и опустила глаза на прилипший бутерброд, давая ему понять, что чрезвычайно занята.

На уроке обществознания, перед самыми каникулами, мы проходили тему конфликтного общения. Тогда я была добровольцем, а Юрка с третей парты был моим оппонентом, причем каждый раз, когда учительница говорила слово “оппонент” он густо краснел и говорил, что не нужно на него наговаривать, он совсем не такой. Так вот, на том уроке мы учились гасить конфликты еще на стадии их возникновения. Юрка старался, толкал меня руками и говорил, что я глупая девчонка, а я защищалась цивилизованно, как мне велела учительница. После нашей сорокаминутной баталии в итоге учительница сказала, что у нее болит голова, она устала и мы ее совершенно не слушаем и не понимаем. Ну и конечно то, что мы — самый невоспитанный класс. В тот день придя со школы я открыла новенький библиотечный учебник по конфликтологии и принялась разбирать несколько глав самостоятельно. Мне ужасно хотелось порадовать учительницу, но большую часть текста я тогда так и не поняла.

Сейчас же, стоя напротив отчима, я старалась быть взрослой и умной, применяя в разговоре с ним умные фразы, анализируя в голове главы из учебника.

— Я считаю, что вы не должны впредь так ко мне подкрадываться, — напомнила ему я, и видя по его поднятым бровям, что моя реплика сбила его с мыслей, продолжила. — Во-первых, я была уверена, что вы с мамой отправились на лесопилку, во-вторых, как я уже заметила ранее — это мой дом, а не ваш, и это я могу тут находиться, а вот вы — нет.

Однако отчим не захотел слушать мои весомые аргументы, и приблизив ко мне лицо, прошептал:

— Да, я должен был быть на лесопилке, но одна маленькая принцесса захотела устроить скандал и мне пришлось остаться с этой маленькой невоспитанной девочкой для того, чтобы она не натворила дел. И еще, запомни на будущее: это ты находишься в моем доме, а не наоборот. Ты ешь мою еду, спишь на моих кроватях и ходишь в моей одежде. Это я отправлял деньги твоей бабке для того, чтобы она кормила твой рот. Это понятно?

Я неуверенно потопталась не месте, не в силах опровергнуть его слова. У меня не было информации о том, что он не прав или же наоборот. Я отвела взгляд. Отчим сразу же понял, что победил. На его лице появилась уже знакомая кривая усмешка.

— Принцесса, ты наказана. Сегодня никакой еды, понятно? Ты больше не будешь брать еду без разрешения! Еду нужно вымолить у Господа, а значит и у меня!

— Что?! — я опешила. Разве можно было контролировать кого-то едой. Это нечестно и неправильно. Разве не должны взрослые заботиться о детях, разве это не входит в их обязанности. Как же можно отобрать у человека то, что дает ему силу жизни? Этого просто не может быть!

— А что такое? Я непонятно выражаюсь? — продолжал он не замечая моей растерянности. — Ты ешь мою еду, а значит — я контролирую твое пищевое поведение.

— Я не буду выпрашивать еду! — Невероятно! Этот ужасный человек собирался испортить мою жизнь! — Я расскажу обо всем брату!

— Расскажи, расскажи! Я думаю, ему будет интересно, как именно ты себя ведешь! Я еще никогда не встречал настолько испорченных детей.

Последние две недели я старалась избегать отчима, сама тогда еще не зная почему. Возможно, после нашего знакомства у меня пропало желание налаживать с ним контакты, или же после того, как однажды он при всех высмеял мое розовое платье с ананасами. Это платье купила мне мама на День рождение. Я так была счастлива, что носила его несколько месяцев не снимая, отчего ананасы затерлись, но платье все равно осталось таким же мягким и удобным.

Я как будто ждала этого момента, ждала что он снова провернет какое-то явление, какую-то неприятность. Такие люди как он живут для того, чтобы все портить. И сейчас этот человек пришел в мою жизнь чтобы испортить ее. Но я не могла сдаться без боя. Бабушка часто говорила, что если бы я родилась мальчиком, то она бы отдала меня в Морскую академию, чтобы меня заперли на подводной лодке и возили по Северному морю. Вот тогда бы может я научилась смирению. Но я родилась девчонкой. Девчонкой, а не принцессой.

— Я — хорошая девочка! И я хорошо себя веду! Мы хорошо жили пока вы не появились в нашем доме.

— Что такое, кажется, ты снова хочешь расплакаться, — начал кривляться он, заставляя меня отступать к стене до тех пор, пока я не уперлась в нее спиной. — Посмотрите-ка, маленькая принцесса сейчас снова устроит истерику.

— Я — не принцесса!

— Принцесса!

— Нет!

— Так докажи! — крикнул он. Кровь бурлила в моих жилах, я была на грани того, чтобы расплакаться. Он был прав, но в этот раз я не могла дать ему победить.

— Хорошо! — я сложила руки на груди и сделала шаг вперед, почти упершись носом в его грудь. — Что мне сделать?

Он ухмыльнулся и отступив от меня на несколько шагов кинул меня долгим взглядом.

— Твоя одежда грязная — сними ее. Платье выцвело, носок навыворот — разве так ходят взрослые девочки?

Он сказал это так просто, как будто это было обычным делом, словно он обдумывал эту фразу ранее, сопоставлял, прокручивал в голове. Бабушка часто говорила мне так же, но в этот раз все было по-другому. Не раздумывая, я сбросила платье осталась в одних трусах. Он смотрел на меня, не моргая так долго что его глаза начали слезиться. Как будто он хотел запечатлеть в памяти этот момент. Я нагнулась и стянула носки бросив их в сторону. Потом сделала несколько шагов к нему, и он словно ужаленный отпрыгнул от меня. Я удивилась, но все же подошла еще ближе и не останавливаясь прошла мимо него к выходу из кухни. В комнате я надела белую длинную футболку и короткие шорты и собрав длинные волосы в хвост вернулась назад. Меня трясло мелкой дрожью, но я не выдала себя.

— Я к Илоне. Вернусь через час. — Не дожидаясь его ответа я развернулась и направилась к выходу, однако не удержавшись обернулась.

Он так и стоял в том углу, слегка согнувшись в спине и сложив руки за спиной. Его взгляд был прикован ко мне, однако он молчал.

Не дожидаясь продолжения, я вышла со двора и завернув за заросший сорняками железный забор, бросилась бежать к подруге. В тот момент я не знала — убегаю ли я от него, от себя или от того, что я все-таки это сделала. Но я понимала, что это не последняя его просьба. Все только начиналось.

Глава 6.

Райский сад Эдема явно придумала женщина. Мужчина просто не смог бы продумать каждый листочек, каждый шорох и каждый атом яблочного кислорода, заполнившего мои легкие. Вот уже около часа я лежала на правом боку, неотрывно следя за красным сочным яблоком, заполняющим собой все пространство в комнате. Нет, оно было довольно небольшого размера, но такое совершенное — аккуратное, сочное и круглое.

Луч прожектора, светивший так ярко и так долго в мое лицо, сейчас сменил положение. Он светил прямо на него, на это соблазнительное алое яблоко. Я не знала когда именно изменился угол его наклона, зашел ли кто в комнату для того, чтобы его передвинуть или же сработала автоматика, но сейчас, благодаря этому, я могла находиться в темном углу. Мой кусочек свободы в несвободном месте.

Во многих культурах яблоко выступает символом соблазнения, чем-то недоступным, искушаемым. Для меня плод был соблазном в чистом виде. Никаких прикрас. Наверное, сейчас и голый мужчина, лежащий в ведерке с мороженым, выглядел бы менее соблазнительным, чем алое яблоко на сером бетоне.

Прожектор погас, оповещая меня о смене дня и ночи. Равномерное жужжание лампы стихло, лишь судно изредка покачиваясь на особо крупных волнах. Я снова подползла к лампе, не в силах провести хоть минуту без дела. От долгого накаливания она остывала довольно медленно.

Я потерла руки о платье, создавая статическое электричество, чтобы хоть немного согреть ледяные ладони. Казалось, что если мы с черным темным прожектором будем одинаковой температуры, то у меня будет меньше шансов обжечься.

Едва касаясь поверхности, я несколько раз провела по стеклу. Оно было горячим и гладким. Никаких зацепок. Попытаться разбить? Бессмысленно, только порежу руки. От прожектора к стене шел довольно толстый кабель. Доходя до плинтуса, он шел параллельно полу, заканчиваясь аккурат возле двери.

Я попыталась потянуть за шнур, но он был довольно крепко закреплен скобами к полу. В отчаянии сев на пол, я запустила пальцы в волосы. Со школьных времён я предпочитала оставлять волосы распущенными. Сейчас они лезли в глаза и мешали. Я закинула руку за голову и заплела толстую косу, оставив кончик без заколки. Скорее все он довольно скоро распустится, но хоть какое-то время они не будут меня раздражать. Закончив заниматься прической, я положила руки на скрещенные ноги, и крутя в руках невидимку, которая болталась в моих волосах, я снова погрузилась в думы.

Вдруг меня осенила гениальная мысль — заколка! Как можно было быть такой глупой! У меня в руках невидимка! Вот он, путь к спасению!

Осторожно, стараясь не шуметь, подползла к двери и подобно гангстерам в американских фильмах, начала с упоением шерудить в замочной скважине. Я провозилась не менее получаса, мой лоб покрылся потом, а руки тряслись от долгого напряжения. Но у меня получилось: дверь, словно толстая массивная книга, отворила медленно, поскрипывая и приоткрывая свое заветное полотно.

Но в этот раз из-за нее не ударил луч света. Нет. За дверью я увидела длинный коридор, пронизанный множеством труб. Расправив по сторонам руки, словно пытаясь защититься, я вступила на светло-серую поверхность коридора сначала правой ногой, а затем и левой. Замерев буквально на мгновение, в ожидании разряда тока, я судорожно обернулась. Ничего не произошло. И тут я сорвалась, или, наверное, правильнее будет — вырвалась. Я бежала, не разбирая дороги по извилистым одинаковым коридорам судна. Мне казалось, что если увижу людей, то смогу им все рассказать и меня обязательно спасут.

Судно было намного больше, чем предполагала когда-то Арина. Я раз за разом пробегала длинные коридоры, стучалась со всей силы в запертые двери кают, но никто мне не отвечал. Словно, я попала на корабль-призрак. Металась от одной двери к другой, сбиваясь с ног, но ничего не менялось. Я как будто замерла во времени. Одинаковые длинные светло-желтые коридоры, пронизанные множеством труб, пожарные таблички на стенах и номера кают, на которых было невозможно разобрать цифры. Они были смазаны, словно кто-то специально, написав цифры краской, провел по ним рукой, отчего их четкие очертания вытянулись, образовав длинные тени.

Я бегала кругами. Это стало понятно после того, как я в третий раз пробежала мимо одной и той же красной двери, отличавшейся от других не только цветом, но и формой. К моему неудовольствию и она была закрыта.

Ноги подкосились, и я упала, как пыльный мешок. Воздух с хрипом вырывался из моих легких, по лбу стекали капли пота. Откинув голову назад, я расслабилась, хоть это было сделать довольно сложно. Мой мозг понимал — что-то идет не по плану, что-то было не так. Слишком длинные коридоры — пустые и одинаковые. Они заставляли меня чувствовать себя тревожно, паника проникала в мое тело, мозг, тревожно пульсировала внутри меня, отравляя мое сознание. Коридор становился все длиннее и длиннее, а серый грязный потолок давил на мое сознание, уменьшая мир до состояния спичечного коробка.

Из-под дверей показались тени. Длинные, узкие. Они растекались по полу, словно перевернутая каша в моей клетке. Казалось, что, если ткнуть в них пальцем меня затянет в черную густую массу. Они были такими же как оно. Как облако, навестившее меня внутри клетки. Они тянули ко мне свои тонкие черные ватные щупальца, проникая в мой разум, заставляя кричать от ужаса.

Я побежала. Вперед, быстрее, еще быстрее. Уже не заботилась о том, что меня найдет мой мучитель, мне было плевать на людей и каюты. Я хотела убежать от того, что меня преследовало, гналось за мной. Но сколько бы я не бежала, длинные черные тени опережали меня. Я уже чувствовала под ногами возбухающую трясину. Она прилипала к моим подошвам, заставляя и так огромные кроссовки быть еще более неуклюжими. Узкое платье мешало делать мне широкие шаги, сковывало движения. Мне было не убежать. Споткнувшись об угол желтой стены, я упала, больно ударившись о твердую поверхность пола, глубоко разодрав кожу на локте. Тьма приближалась. Я чувствовала ее на своих ногах, лодыжках, бедрах. Она окутывала меня словно саван…

Неестественно дёрнувшись, я открыла глаза. Мое тело, ровно как теперь и разум, находились в комнате. Я огляделась: горел прожектор, видимо прошла какая-то часть времени. Все было, как и прежде, словно ничего не случилось. Словно я так и находилась в этой дурацкой клетке, а не бегала по желтым коридорам как ненормальная. В замешательстве я взглянула на локоть — раны не было. Ногу все еще сковывала металлическая цепь. Все было также, как и минутой ранее — совершенно таким же. Единственное что изменилось — на полу больше не было яблока. Корабль все так же качало, а я все так же ждала что все окажется странным долгим паршивым сном, но ничего не менялось. Менялась только я и далеко не в лучшую сторону.

Стараясь занять свой разум, я привычно закрыла глаза и провалилась в омут памяти, совершенно не замечая, как в комнате под самым потолком клубится черный столб дыма.

Глава 7.

Сентябрь выдался жарким. Наверно, самый жаркий осенний месяц в средней полосе. Этот год не был исключением. Мы изнывали от жары в тесных душных классах, заваленных горами учебников. Пару дней до этого Антон, рыжий и веселый мальчика, друг друга Илоны, притащил в школу лимонад собственного производства. Это был настоящий фурор! Наш, пятый класс, шестой, седьмой и даже четвертый в тот год просто сходили с ума по новому напитку. Мы весь сентябрь таскали в школу полные бутылки воды в полутора литровой таре из-под лимонада, вмешивали туда лимонную кислоту, соду и сахар. Коктейль был настолько освежающим что мы глотали его литрами, обменивались друг с другом, обливались, расхваливали перед другими и даже подстрекали преподавателей.

На математике мы как раз проходили умножение и деление рациональных чисел. Зоя Владимировна, наш классный руководитель, давала примеры решения разных задач, когда мы с Илоной обнаружили, что совершенно не пониманием ничего из заданного. Это нас так рассмешило, что мы проштрафились перед учителем и теперь вынуждены были оставаться месяц после уроков для отработки.

Мама с отчимом должны были улететь на следующей недели. Они и так слишком долго задержались у бабушки. Точнее, мы никогда не жили так долго с мамой с того самого момента, как она устроилась на работу вахтовым методом. Обычно, она оставалась на месяц, но уже через пару недель ей становилось скучно и она начинала собирать вещи. Еще через пару дней она придумывала предлог и понемногу перетаскивала вещи ближе к выходу, чтобы однажды просто исчезнуть раньше срока. Мы все чувствовали, когда наступает этот момент, но ничего не говорили маме.

Но в это лето они жили с нами непозволительно долго — как выразилась на днях бабушка. Она, как и мы с братом, порядком устала от занудства Игоря Николаевича, его постоянный поучений и скрытой агрессии.

Я же старалась его избегать. Мне это легко удавалось так как мама постоянно ходила за ним по пятам. Они вместе пололи картофель, прореживали морковь, собирали смородину и даже загоняли гусей. Мне это казалось странным, но признаться честно — я была благодарна. После того странного случая на кухне, мне не очень хотелось встречаться с отчимом наедине. Да и, судя по его поведению, ему тоже. Он не много поубавил прыть, после того как мама вернулась домой и застала меня плачущей.

Мы с Илоной часто прятались на огромный древний дуб, росший в самом дальнем углу нашего участка. Вот уже много лет часто там проводили время. Даже с самой нижней ветки дуба открывался невообразимо красивый вид на небольшое озеро, расположенное за нашим участком. Но не это я ценила. За озером шла трасса. Она вилась как серая лента от начала горизонта до его конца. Эта был приток федеральной трассы, отчего по дороге, приблизительно раз в пару минут, проезжали фуры. Они были похожи на маленькие разноцветные коробочки. Я обожала следить за ними, мечтая о том, как сама покину эти края, подобно одной из них.

Отработав первый день наказания у Зои Владимировны, я не спеша шла домой. Мой путь пролегал вдоль того самого озера, о котором шла речь выше. Во все еще жарком сентябре озеро выглядело весьма печально. Большая часть воды заросла камышом, а то, что осталось, находилось так глубоко к центру, что почти нельзя было разглядеть чистой воды. На грязном черном то ли песке то ли грязи, вытоптанной стадами гусей, пасущихся неподалеку, покоились тысячи пустых ракушек. Слизни давно покинули свои домики, бросив их в этом мрачном месте. Я осторожно приподнимала ракушки чтобы найти ту, особенную, еще не покинутую жильцом. Особо красивые раковины я складывала в карман, даже не понимая толком зачем они мне нужны. Возможно, я отнесу их в наше с Илоной убежище, а возможно положу на стеклянную полку в сенях.

За этим занятием я потеряла счет времени. Мы часто с Илоной таскались по заброшенным огородам, или ели промерзшие ранетки возле здания местной администрации, отчего часто опаздывали домой. Но бабушка обычно меня не ругала, она просто давала задания в наказание, и я его выполняла. Вот и в этот раз я ждала, что меня пожурят и дадут на выполнение задачку, но все произошло иначе.

Шел седьмой час вечера, когда я тихо отворила деревянную калитку. День уже начинал сдавать свои позиции, окутывая дома и верхушки особо высоких деревьев легкой красноватой дымкой. Я любила это время суток. Когда большая часть дел уже была сделана, но еще не пришло время начинать вечерние процедуры. Время как будто останавливалось в это мгновение, а из окна в дом просачивался лиловый свет заходящего солнца.

Этот вечер не был исключением. Осторожно прикрыв дверь, я прошла в глубь двора любуясь заходящим огнивом. Я уже собиралась бросить тяжелый портфель на скамью напротив входа в дом, но в этот момент заметила, что она уже занята. На длинной деревянной доске не было места из-за больших серых сумок на колесиках. Видимо мама с отчимом уже собрали чемоданы для отбытия.

Я примостила свой рюкзак на самый край, чуть отодвинув одну из сумок так, что ее угол зашел за другую сумку. Тихо насвистывая песенку, которую нам задали учить на английском, я достала тот самый шланг и чуть приоткрыла вентиль для подачи воды так, чтобы она лилась тонкой струйкой. Окунув в воду кончик тряпочки, я начала методично чистить кроссовки. Поставив ногу на невысокий деревянный заборчик, отделяющий палисадник от основной ограды, намывала кроссовок, потом тоже самое проделывала со вторым. Закончив этот нехитрый ритуал, я обернулась и увидела отчима. Он стоял неподалеку, скрестив руки на груди и подогнув одну ногу. Его поза казалась расслабленной, однако я чувствовала опасность, которая от него исходила. Попыталась пройти мимо, забрать рюкзак и уйти в дом, но он преградил мне дорогу.

— Ах, моя маленькая принцесса, ты снова отбилась от рук?

Я молчала. Мне казалось, что если перестать реагировать на его вопросы, то он поймет, что мне неприятно с ним общаться. Развернувшись к нему спиной, потянулась и подцепила рукой лямку рюкзака. Но он был там тяжелым, что мне было сложно удержать его одной рукой и я пошатнулась в сторону, отпуская тяжелую ношу. Сумка с грохотом упала на пол. Из нее высыпались фантики от конфет, ручки, мятые листочки, выкатилось старое яблоко и выпала парочка рабочих тетрадей. А еще из рюкзака показалось горлышко бутылки с разведенным внутри лимонным соком. Этикетка на бутылке была из-под пива, отчего мои щеки вспыхнули, словно меня уличили в чем-то запрещенном.

— Только посмотрите, — ухмыльнулся отчим, присаживаясь на одно колено над кучей моего хлама. — Кажется наша маленькая принцесса повзрослела! А может быть ты давно уже не ребенок? Может просто боишься признаться мамочке, а мне расскажешь. Ты же не боишься признаться мне, Мари что стала взрослой?

— Я ничего не боюсь! — прошипела я, задетая за живое. Ракушки в кармане придавали мне уверенности. Если он снова подойдет ко мне, то я запущу в него этими мелкими, но довольно грязными останками.

— Правда? Очень странно слышать такие возгласы от девушки, которая все еще ходит в сандалиях. Или же ты просто притворяешься?

— Я не понимаю…

— Да брось. Мари, я вижу, как ты на меня смотришь. Вижу, что ты меня избегала все лето, практически жила у своей закадычной подружки. Скоро мы с твоей мамой улетим… Сегодня я хочу научить тебя перестать быть такой свиньей. Думаю, ты стала достаточно взрослой для того, чтобы мы с тобой перешли на новый уровень игр.

Последнее слово слетело с его губ как ругательство. Я почувствовала, что его обучение снова будет стоить мне чего-то дорогого.

— Я не собираюсь тебя слушать. Я должна помочь бабушке, я обещала…

— Ах, моя маленькая свинка, если бы ты снова не опоздала домой, то знала бы, что все уехали в магазин. Мы хотели отправиться все вместе, взять тебя с собой, но тебе кажется нравится все портить.

— Когда они вернутся? — Спросила я так тихо, что сама не поняла задала ли я вопрос вслух, или же просто подумала об этом.

Но тут же последовал ответ:

— Они вернуться в полночь. Дорога не близкая.

— Значит…

— Да, маленькая принцесса, мы совершенно одни.

Он встал на ноги, медленно размял руки, словно собирался заняться спортом или чем-то аналогичным.

— Твоя бабушка попросила наказать тебя за то, что ты снова опоздала домой, проигнорировала ее замечания. Я бы еще бонусом наказал бы беспорядок в твоей сумке…

— Что мне сделать? — грубо перебила я, надеясь быстрее все закончить.

Его глаза блеснули неприятным огоньком, а на лице показался оскал. Ему пришелся по-душе мой вопрос. Я мысленно отругала себя — нужно лучше выбирать выражения. С этим человеком всегда нужно держать себя на готове. Но к чему мне быть готовой — я пока не знала.

— Для начала — молчи. Мать и бабка тебе много позволяют. Да еще и твой братец — постоянно с кем-то шатается. Отвратительное воспитание.

Он сплюнул на пол, словно ему было противно даже говорить об этом.

— Мария, я верю, что еще можно сделать из тебя человека. Сейчас ты так, ничто. Без имени, фамилии, отца.

На этой фразе я поняла, что мне придется нелегко, но выбора не было.

— Идем за мной.

Бросил мне отчим и я, ссутулившись, поплелась за ним следом.

Мы шли через двор, миновали старый, покосившийся забор Киреевых, живущих чуть в отдалении от нас, но являющихся нашими ближайшими соседями. Мне очень нравилась их дочка — Вероника. Она была младше меня всего на пару лет, но уже достаточно умело обращалась с лошадьми. Ах, если бы она сейчас вышла на крыльцо или во двор! То… что? Что бы я сделала? Он — мой отчим.

Мы идем по проезду между домами, ведущему к озеру. Летом он обычно зарастает крапивой, почти полностью скрывая дорогу. Но сегодня, из-за вчерашнего ветра, проломившего кусты, мы спокойно можем пройти до самого озера. Крапива все равно выше моего роста. Она кажется мне лесом, разделяющим меня и весь остальной мир. Мы идем вдоль линии озера, настолько близко, насколько позволяют камыши. Наш район не такой большой и как следствие тут очень редко можно встретить хоть кого-то. Вот и сейчас линия озера совершенно пуста.

Погода портится, начинает дуть ветер, расплетая волосы в моей прическе. Мне становится холодно, и я поплотнее кутаюсь в легкую олимпийку. Мы проходим еще несколько метров, и отчим останавливается.

— Мы пришли. Подойти ближе, хочу тебе кое-что рассказать.

Я остаюсь стоять на месте. Внутренний голос подсказывает мне, что меня не ждет ничего хорошего.

— Я и отсюда все слышу и вижу.

— Не спорь, Мария. Мы тут из-за тебя.

Неуверенно делаю вперед маленький шажок и замираю.

— Еще, Мария, иди ближе. Я тебя не укушу, — усмехается отчим и добавляет. — Не сегодня.

Но я все равно не хочу испытывать судьбу на прочность. Я намного ниже крапивы, если я сейчас побегу вглубь, то ему не удастся меня найти. Моя застегнутая олимпийка, платье и колготы не дадут крапиве сильно обжечь мое тело. Но вот с лицом все иначе. Но рискнуть стоило.

Аккуратно, чтобы не выдать волнение, я слегка пошатываясь и раскачиваясь на месте, сделала несколько шагов. Отчим улыбнулся, предвкушая как совершит надо мной акт наказания. Я не знала, что именно он хочет сделать, но то, как блеснули его глаза, мне совсем не понравилось.

— Я хочу в туалет, — прошептала я и увидела, как он прищурил глаза. — Правда, очень хочу! Я отойду буквально на минутку, вот сюда.

Я указала пальцем на ближайший к нам куст. За ним начинались заросли крапивы.

Отчим неуверенно посмотрел на куст потом на меня. Его глаза горели бешеным, черным огнем. Он пугал меня до ужаса, до онемения.

— Давай быстро. Все у тебя наперекосяк. Отвратительная девчонка.

Он бурчал что-то еще одновременно роясь у себя в кармане, но я уже не разбирала его слова. Я шла как победитель, как человек, которому только что подарили второй шанс на жизнь, второй шанс на мечту. Мои волосы развивались, а школьное черное платье путалось в ногах. Ускорив шаг, я перешла на бег. Ветер свистел у меня в ушах, вокруг шуршали мохнатые лапы камыша, где-то там, в самом темном и загадочном месте озера кричала выпь. Ее плачь летел над водой как крик младенца, как крик моей души. Еще живая, но такая одинокая.

Я почти добежала до зарослей крапивы, как совсем близко послышался голос отчима.

— Стой, маленькая дрянь, стой я сказал!

Но его голос послужил катализатором. Я побежала быстрее, почти всем своим телом ощущая, как меня вот-вот схватит огромная костлявая рука. Рука человека, вознамерившегося уничтожить не только мое лето, но и мою жизнь. В тот момент, когда звук его голоса слышался справа от меня, не сзади, не вдалеке, а справа, я почувствовала на своем лице жгучие ветки крапивы. Я вошла в нее как нож в масло. Влетела в самую гущу как снаряд. Но не остановилась. Я бежала все быстрее и быстрее, отталкивая обжигающие ветви голыми ладонями. Мое тело извивалось словно змея, огибая особо мощные ветвистые корневища. Жгучие волоски крапивы впивались в лицо, опаляли жаром шею. Это была необычная крапива, это — крапива двудомная, как я прочту потом, намного позже, на уроке биологии. Она достигает в высоту более двух метров, при идеальных климатических условиях. А наш климат ей подходил идеально.

Когда затихли звуки, исчезли голоса людей и крики птиц — я остановилась. Крапива росла пучком, толстыми стеблями, выходящими из одного отверстия в земле. Именно туда, меж корней, я и уселась.

Мое тело очень сильно чесалось. Крапива защищалась как могла — своими острыми иголками она смогла проникнуть сквозь одежду и теперь от ее острых шипов щипало все тело. Но руки болели сильнее. Однажды я опрокинула чашку с кипятком на ногу, отчего пару недель мне приходилось носить повязку, которая постоянно прилипала к коже и каждый день мне приходилось сдирать ее со свежим зажившим куском кожи и клеить на место раны новую. Ощущения от крапивы очень сильно походили на те.

В тот момент я решила, что недельные бинты — малая плата за то, что я ослушалась отчима. Мне не хотелось проверять на себе шутил ли он или собирался наказать меня одним ему ведомым способом.

Между тем время шло. Вдалеке загорелись фонари. Я сидела на земле, поджав под себя ноги. Голоса отчима я не слышала, но и выходить боялась. Лучше я просижу тут всю ночь, а домой вернусь, когда они уже уедут. По моим ощущениям сейчас была полночь, а значит скоро вернется домой мама и бабушка. Они-то точно будут меня искать!

Но минуты проносились прочь, а никто не появлялся. У меня не было часов или телефона. Мама привезла Давиду кнопочный nokia и мне ужасно хотелось такой же, но я тогда промолчала. Да и кто бы меня послушал. Все равно у Илонки тоже не было телефона, а она всегда была единственной с кем я хотела общаться. Хотя сейчас телефон бы мне пригодился.

Солнце село, окончательно забрав с собой не только дневной свет, но и оставшееся тепло. В воздухе зажужжали первые голодные комары. Я хлопнула себя по руке, убив особо наглого, когда услышала голос отчима.

— Мари, я знаю, что ты где-то рядом.

Я молчала. Даже дышать перестала для большей скрытности. Подул ветер и высокие заросли крапивы пошли рябью, отчего я не услышала начало следующей фразы, брошенной мне с правой от меня стороны.

–…. будешь жалеть, дрянная девчонка! Ты ничто! Ты просто ничто, глупая принцесса. Не веришь мне? Я могу доказать, что ты такая же ущербная, как и твой тупой папашка. Выходи! Давай начнем все с начала!

Я закрыла уши руками, но его голос все равно проникал в мою голову, в мой разум. Лился словно вода сквозь пальцы, затягивая меня в такое же черное озеро, какое мне приходилось видеть каждый день. Я не желала понимать его, не хотела думать о том, почему он совершает те или иные вещи. Я хотела домой. Хотела, чтобы мама перестала следовать за ним и превратилась опять в ту женщину, которая проводила со мной все свои отпускные дни. Маму, завязывающую мне голубые банты, маму, помогающую выводить ровную букву “б” в тонкой линейной тетради. Та мама не бросила бы меня наедине с этим монстром, та мама обязательно разбудила бы меня поцелуем и взяла с собой за покупками.

— Твоя мамка мне все рассказала, — словно прочитав мои мысли голос отчима ворвался в мою голову с самыми больными, самыми гадкими фразами. На короткий миг я решила, что этого не может быть. Он не может знать меня настолько хорошо, чтобы обнаружить мое самое больное место, но мужчина беспощадно продолжал. — Твой папашка тот еще остолоп. Слушай, маленькая принцесса, слушай меня внимательно! Идиотка…

Он еще раз ругнулся. И его голос, оттолкнувшись от темной кромки воды разнесся по всему массиву. Каждая ветка травы, каждый куст, каждая ракушка слышали, как моя мать ненавидит меня, как они с отцом планировали сделать аборт, но ничего не вышло. Даже тут, по его мнению, я успела насолить всем. Его голос разрезал мое сердце словно нож, проникал все глубже и глубже, беспощадно откладываясь в памяти навечно.

Я закусила губу. Мне хотелось крикнуть ему в ответ чтобы проваливал, что я не позволю ему глумиться над моим отцом, но так я выдам свое положение. Я не была уверена точно, что он пойдет за мной в траву, но прошло не мало времени, он мог и подготовиться.

Я решила не рисковать.

— Ты знаешь, что твой папашка был алкашом? Не летчиком, не космонавтом, а алкашом? Ему просто было плевать на тебя. Вы с Давидом — мусор. До того момента, когда твоя мамка забеременела тобой, они жили счастливо. Она, твой папашка и Давид, жили себе дружной семьей, но потом… — он затих, словно предвкушая момент, наслаждаясь моей агонией. — Потом родилась ты. И, как всегда, ты все испортила! Ты была ему не нужна! Он променял тебя на пару бутылок водки. Поэтому твоя мамаша постоянно плачет мне в жилетку о том, что из-за тебя ушел ее любимый Виктор!

Я сидела на коленях, зажимая двумя ладошками рот, чтобы не закричать. По моим обожженным щекам текли слезы. Они лились толстыми ручьями не переставая. Сердце так больно стучало в груди о ребра, стараясь накопить достаточное количество крови для того, чтобы излечить раны. Но их было слишком много. Его слова резали меня изнутри, разбивали на мелкие кусочки, разбивали мое сердце. Раны от крапивы перестали казаться важными на фоне того, что творилось сейчас внутри меня.

Мама никогда не говорила о папе. Я знала, что он поступил не очень хорошо, что-то пошло не так — догадывалась об этом. Но я не хотела знать правду, не таким образом. Не была к этому готова.

— Что же ты молчишь, Мария? — продолжал глумиться он. — Где твой острый язычок? Я бы мог найти ему применение. А знаешь, что самое интересное? Думаю, ты помнишь, что у вас с Давидом разные отчества? Так вот…. они жили долго и счастливо…а потом пришел я.

Он громко рассмеялся и что-то упало. Послышался звон стеклянных бутылок и тихие чертыханья.

— Это ты виновата, Мари, ты всем виновата! Это ты так на меня смотришь! Твои огромные голубые глаза зовут меня к тебе, они умоляют меня… Твоя глупая мать забеременела без моего ведома! — вдруг вырвалось из него, словно он не собирался этого говорить, но не мог сдержать слова. — Ты слишком красива для того, чтобы остаться без внимания мужчины, ты такая милая принцесса, упрямая, такая взрослая…

Его голос стих. Мое тело дрожало от приступов истерики, слезы все так и лились. Было даже приятно чувствовать их прохладу на своих обожженных щеках. Все же я сделала правильно, что сбежала от этого монстра. Буду сидеть здесь пока они с мамой не улетят. Хотя, утром скорее всего смогу проникнуть к Илоне.

Это было похоже на план, и я решила придерживаться его.

В тот вечер я более не услышала его голоса. Не увидела его. Я просидела всю ночь в кустах с крапивой не в силах закрыть глаз. Меня более не нервировало черное озеро или орущая выпь. Нет. Я не спала боясь, что он вернется.

Я боялась его слов и того, на что именно они намекали. Мне не совсем был понятен подтекст, но где-то в глубине сознания уже плавала отдаленная догадка. Думать о ней мне не хотелось.

С первыми лучами рассвета я двинулась, не покидая своего укрытия в сторону Илоненого дома. Мне пришлось несколько минут стучать в темное окно ее спальни. Она тихо приоткрыла мне дверь, и мы просочились в ее комнату, где подруга в течении часа мазала различными мазями мои ожоги. Мы не знали какая мазь подойдет мне, и поэтому попробовали почти каждую. Но даже тогда я не плакала. Мои слезы остались там, в высоких кустах крапивы.

Ближе к обеду за мной пришел заспанный Давид и сказал, что мама с отчимом уехали. На мой вопрос, почему они меня не искали, он посмотрел на меня как-то странно и сказал:

— Зачем бы мы тебя искали? Игоряш сказал, что отпустил тебя ночевать к Илоне. Разве это было не так?

Я потупила взор, но возражать не стала. Илона же утвердительно закивала головой. Давид пожал плечами, словно не понимая нас, девчонок и вышел за ограду, дожидаться меня там.

Тем летом я больше не увидела Игоря Николаевича. И следующим тоже. Из-за долгого отсутствия начальство заставило маму работать дольше обычного, чему я была даже рада. Мне не хотелось видеть ее глаза, врущие мне о моем отце. Но больше всего я боялась всего одной фразы: “Игорь — твой отец”.

Глава 8.

Тили—тили—тили—бом!

Был у кошки новый дом.

Ставенки резные,

Окна расписные.

А кругом — широкий двор,

С четырех сторон забор.

Мое белое тело контрастировало с грязным серым полотном пола. Я лежала на спине, согнув руки в локтях, прижимая их к груди. Черные спутанные волосы разметались по глади пола. Пустой взгляд был устремлен вверх, на такой же грязно-серый потолок. Судно качало на волнах. Каждое движение отзывалось волнением у меня внутри. Я представляла как вместе с судном движутся органы внутри моего тела.

— Тили—тили—тили—бом! Был у кошки новый дом…. — Я начала тихо петь.

Судно сделало еще один взмах и его движения выровнялись. По моим ощущениям прошло не менее пяти дней. Куда можно плыть так долго? Что ждет меня впереди? Судя по тому, что я все еще в клетке — ничего хорошего. За это время я передумала все способы выбраться отсюда, ощупала каждый миллиметр этой комнаты, каждый ее дюйм, но все было тщетно. Если мои похитители не захотят вступить в контакт со мной, то мне не выбраться.

Из глаз потекли неконтролируемые слезы. Так было даже легче. Вместе с ними выходила и часть всего отвратительного, болезненного, темного.

Я перестала напевать, задумавшись что же происходит сейчас с Илоной. Мы расстались, поругавшись из-за того, что я решила провести вечер с парнем, а не с ней. Я так жаждала развлечений, что променяла ее на какого-то смазливого парнишку. И где он теперь? Бросил меня. Или может это он меня похитил? Все это было не так важно. Меня не интересовал мотив — я жаждала выбраться отсюда. Еще раз услышать пение птиц, почувствовать на коже дуновение ветра, вдохнуть запах бабушкиных лилий.

Неожиданно по моей шее прошелся легкий ветерок. Я повернула голову в сторону двери и заметила, как закрывается защелка прорези. На полу лежал сложенный листок бумаги. Я повернулась на бок и протянула руку чтобы взять его.

Лист был небольшого размера, скорее, маленькая записка всего с одним напечатанным словом: пой.

Сердце застучало сильнее. Вот он, тот диалог, которого мне не хватало для освобождения. Я сложила записку в несколько раз и бросила ее в сторону. Сев на согнутые ноги, положила руки на бедра и посмотрела на дверь. Что я могла спеть? что-то веселое? Нет, не думаю…. Или может песню о маньяке? Я таких не знала…

Мне расхотелось петь этому чудовищу. Я не могла, поэтому сделала то, что посчитала верным.

Набрав в грудь побольше воздуха, я выпалила как на духу:

— Джорджио Орсолано, появившийся на свет в 1803 году недалеко от Турина, с детства был проблемным. После смерти отца Джорджио, мать сбагрила сына на воспитание его дяде-священнику. Тот, судя по всему, не сумел совладать с беспокойным мальчишкой и вернул его назад, после чего малолетний Орсолано был окончательно предоставлен себе. В юности он промышлял мелкими кражами, но в возрасте двадцати лет, был арестован за попытку изнасилования шестнадцатилетней Терезы Пиньокко. Согласно протоколам суда, Джорджио насильно удерживал жертву в своем доме в течение шести дней. В процессе следствия вспомнились и его старые грешки, включая кражи, и пятнадцатого декабря того же года его приговорили к восьми годам тюрьмы.

Мой голос стих. Я ожидала удар тока за то, что ослушалась и не стала петь песню, но видимо, моя история пришлась ему по вкусу. Помолчав еще около минуты, я продолжила.

— Оттрубив срок от звонка до звонка, Орсолано вышел тринадцатого декабря, имея на руках очень хорошие рекомендации от коменданта тюрьмы. Примерно в это же время он начал встречаться со своей троюродной сестрой Доменикой, владевшей винным магазином. После того, как его бизнес потерпел крах, Орсолано переехал к возлюбленной, и вскоре обустроил в помещениях ее винного магазина ателье и небольшой цех по производству колбас. Двадцать четвертого июня, примерно через полгода после того, как Орсолано вышел из тюрьмы, в городке пропала девятилетняя девочка по имени Катерина. Ее искали, однако так и не нашли. Четырнадцатого февраля этого же года пропала десятилетняя Катерина. И вновь поиски, и вновь — никаких результатов. В конечном итоге горожане решили, что девочек утащили волки, хотя нападения серых хищников на людей в этой местности всегда были очень редки. А что же Орсолано? А он в тот год стал отцом, а в следующем, женился на своей сожительнице.

Я отошла к стене и подняла голову вверх, в надежде найти взглядом камеру, но все было тщетно. Тогда чуть помедлив, я повернулась чтобы продолжить рассказ, но по моему телу прокатился едва заметный удар тока. “Вот оно!” — подумала я, они хотят, чтобы я говорила! И я приняла условия:

— Третьего марта, не помню какого года, в городке, где проживала чета Орсолано, пропала еще одна девочка — четырнадцатилетняя Франческа приехала из соседней деревни, чтобы продавать куриные яйца на рыночной площади. Это был вторник, последний день карнавала, предшествовавшего Великому посту. В городке царил веселый хаос, везде сновали торгаши, гости города и прочая праздная публика, поэтому Франческу хватились нескоро. Когда же родители принялись ее искать, нашлись несколько свидетелей, которые смогли припомнить, что вроде бы видели похожую девочку в компании господина Орсолано. Он якобы купил у нее яйца, однако забыл дома деньги и не смог рассчитаться на месте. Тогда он повел Франческу к себе в магазинчик, чтобы расплатиться с ней там. И больше ее никто не видел. Родители бросились в лавку к Орсолано, однако тот все отрицал и сообщил, что девочка действительно заходила за деньгами, он щедро ей заплатил, и она ушла. Что с ней случилось потом — не его ума дело. Вполне возможно, что на нее напали грабители. Оснований для обыска было недостаточно, однако местная общественность, судя по всему, имела к лавочнику вопросы, и горожане самовольно ворвались в магазин и все там перевернули вверх дном. В результате импровизированного обыска были найдены детские вещи, которые родители пропавшей Франчески сразу опознали. Когда стали разбираться еще тщательнее, обнаружили следы крови в одном из шкафов, а также подозрительный грязный мешок, в котором, вероятно, преступник перевозил тело.

Я прошла в центр комнаты, но не села. Осталась стоять, готовая к любому развитию событий. Цепь криво перекрутилась на моей ноге, содрав часть кожи, но возбужденная хоть какими-то изменениями я не заметила. Кроме гула прожектора в комнате было тихо. Не дожидаясь, я продолжила:

— Ужасающие вести всколыхнули городок, на площади быстро собралась компания инициативных граждан, намеревающихся линчевать Орсолано, и жандармам пришлось буквально прятать его в офисе местной полиции. Там он по-прежнему все отрицал, утверждая, что кровь принадлежит козе, которую он зарезал в тот день. В конце концов, полицейские прибегли к уловке — они предложили Орсолано выпить, чтобы успокоить нервы после всех недавних стрессов, и буквально «накидали» его. А затем жандарм, который вел допрос, предложил ему во всем признаться и заявить о невменяемости — якобы тогда получится смягчить наказание. И пьяный Орсолано повелся. Он в подробностях рассказал, как заманил девочку в магазин, изнасиловал и расчленил ее, после чего вынес из дома в мешке и прикопал на берегу реки. Поисковая группа без труда обнаружила останки. Маньяк признался, что аналогичным образом заманил к себе еще двух девочек, и поступил с ними так же, как с Франческой, а части тел разбросал в лесу, чтобы их растащили звери. Никаких следов этих девочек обнаружить не удалось. Заседание суда состоялось уже десятого марта, Орсолано был приговорен к смертной казни через повешение, и через неделю приговор был приведен в исполнение. Уже после казни преступника по городу, как это нередко бывает, поползли нехорошие слухи. Якобы кто-то слышал еще от кого-то, что на допросе Орсолано сознался в том, что ел мясо своих жертв, а также использовал его для приготовления колбас в своей лавочке. Именно поэтому, согласно молве, их тела и не нашли. Правда это или нет — мы уже вряд ли узнаем, однако среди жителей окрестных деревень за уроженцами города, в котором жил и убивал Джорджио Орсолано, закрепилось прозвище «поедателей христиан».

Я замолкла. Давно не говорила так много. Мой голос охрип, а во рту пересохло. С громко бьющимся сердцем ждала реакции, ждала хоть какое-то движение, пусть это будет еще одна записка или кусок отварной каши. Мне надоела эта неопределенность. Но все было неподвижно. Ничего не происходило. Внутри меня снова начинала подниматься паника. Провести еще один день также, в этом же месте, в этих удушающих грязных стена я не могла. И тогда в моем сознании пронеслась сумасшедшая мысль. Возможно, она там была постоянно, просто я старалась не думать о ней, заталкивала ее подальше, считая нереальной, неосуществимой. Но спустя один выдуманный рассказ и всего несколько дней заточения эта мысль уже не была столь прозрачна.

Прислонив руки к стене и выгнув спину дугой я положив голову, упершись в холодную стену. Я шла ва-банк.

— Ты узнал себя в моем рассказе? Я могу рассказать подробнее про монстра. Ты это хочешь услышать? Этот монстр, о котором мы сейчас поговорим, был страшнее. Хочешь послушать про него? Этот монстр был священником, но это не мешало ему растлевать девочек!

Мой голос сорвался, глаза застлали слезы. Разгадка была близка.

— Разве твои грехи не страшнее моих, Игорь? Может это ты должен мне спеть? Или покаяться в грехах! Давай, мы соорудим келью!

Внутри меня начала подниматься волна злости. Я ощущала ее, она разгоняла жар по моей крови.

— Чертов ублюдок, ты струсил? Эй, жалкий кусок говна! Выходи! Выходи же! — Я начала с силой бить кулаками по стене. Все было бесполезно, но мне было плевать. Я устала ждать. — Давай же, выходи! Тебе нужна я? Так возьми! Разве ты хочешь не этого? Или мне стоит позвать тебя по-другому, папочка!

Я шипела как змея, как чудовище, которым была всегда в его глазах. Если я ошибалась, то получу очередной заряд тока, но если была права… Мне не хотелось думать об этом, но и закрывать глаза более я не могла. В голове смешались воспоминания и реальность, как серая тухлая жижа каши, размазанная по полу, по моим ногам и платью.

— Если это ты, там за линзой камеры, за чертовой железной дверью, то знай — я ненавижу тебя чертов ублюдок! Но если тебя там нет, и ты просто очередной курьер, ворующий и продающий людей, то у меня для тебя плохие новости! Я скорее сдохну тут, в моче, чем ты хоть что-то получишь от меня! Мне нечего терять! У меня ничего нет!

Развернувшись спиной к двери, я завалилась на нее всем телом и начала стучать по ней согнутой ногой. Натянутая цепь резала мою окровавленную ногу, но мне было все равно. Моя решимость возрастала с каждым ударом о дверь. А может это было отчаяние. Если он меня не выпустит, значит я отобью себе ногу, но не успокоюсь.

Я кричала ругательства и с каждым ударом обрушивалась на дверь всё сильнее и сильнее. Мой ошейник не бил меня током. И это означало что либо я все делаю правильно, либо там, за дверью уже никого нет.

И тут случилось нечто неожиданное — когда моя нога онемела, а надежда начала покидать меня — дверь открылась. Резко, беззвучно. Распахнулась как будто ее ничто не сдерживало.

Конец ознакомительного фрагмента.