В горах Армении. Поэмы и стихотворения. Мемориальное издание

Ордуни

Уже двадцать три года как нет в живых моего деда, Степана Сааковича Саркисяна, а его прах покоится за сотни километров на старом Петропавловском кладбище в городе Тбилиси. Много воды утекло с тех пор, но по сей день мне не дает покоя один его наказ. Дед то ли в шутку, то ли всерьез велел превратить жизнь в сказку, а сказку – в жизнь… И пускай моя жизнь далека от сказки, вторую часть дедовского наказа я всё же выполнил… Пускай мои поэмы станут деду нерукотворным памятником и посмертным подарком…

© Ордуни, 2017

ISBN 978-5-4483-6833-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

То, что умерло как реальность,

часто живо как назидание.

Виктор Гюго

Для каждого из нас прошлое имеет огромное значение. Оно, словно русло реки, властно определяет течение всей нашей жизни, и чем старше мы становимся, тем глубже и шире это русло. А в какой-то момент оно вмещает в себя уже всю жизнь, и тогда это русло и есть жизнь… Настоящее, как на фундаменте, зиждется на прошлом, и что бы мы ни говорили, как бы ни пытались убедить себя в могуществе настоящего, нам никогда не удастся избавиться от бремени прошедших лет. Порой эта ноша слишком тяжела… Увы, от прошлого убежать нельзя, как нельзя убежать от собственной тени. Тем не менее, мы часто гоним его от себя. Странно, не правда ли? Как можно гнать от себя то, чего, как утверждают многие, попросту нет! Но прошлое есть, оно реально, и живет оно в нас, в наших воспоминаниях, которые порой не только реальнее всего живого вместе взятого, но и настоящая угроза настоящему… Прошлое не терпит к себе неуважительного отношения, и повседневная жизнь убеждает нас в этом с завидным постоянством. Так вот, отдавая дань прошлому, свое повествование я начинаю с воспоминаний.

Уже двадцать три года как нет в живых моего деда, а его прах покоится за сотни километров, на старом Петропавловском кладбище в городе Тбилиси. Много воды утекло с тех пор, но по сей день мне не дает покоя один его наказ. Дед то ли в шутку, то ли всерьез велел превратить свою жизнь в сказку, а сказку — в жизнь… Да, да, ни больше ни меньше! Случилось это в мой восьмой день рождения. Тогда в подарок от деда я получил свою первую книгу, — Сказки братьев Гримм, — новое подарочное издание в тканевом переплете с золотым тиснением. И на форзаце изящным дедовским почерком было написано: «Сумей превратить жизнь в сказку, а сказку в жизнь!» Тогда, будучи ребенком, я не придал этому особого значения, полюбовался безупречно уложенными на бумаге буквами да замысловатой дедовской подписью и приступил к чтению собственно книги. Со временем ее содержание, как и позолота, стерлось из памяти, но дедовский наказ-напутствие, будто дамоклов меч, тяготеет надо мной поныне. К сожалению, его первую часть я так и не выполнил, и навряд ли сумею, а вот вторую… Впрочем, не буду забегать вперед и сперва познакомлю вас со своим дедом.

При рождении меня назвали в честь отцова отца, Степана Сааковича Саркисяна. Для меня он был непререкаемым авторитетом, и его образ на всю жизнь запал в мою память. Высокий лоб, прямой, несколько удлиненный нос, выразительные глаза и невероятно популярные в сороковых годах прошлого века усы а-ля Гейбл. Дед был чрезвычайно аккуратным и утонченным человеком, манеры его поведения, тон разговора, правильные черты лица, словом, всё в нем говорило о родовитости и уме. Светская учтивость, галантность и голливудское обаяние были у него в крови, а безупречный строгий костюм-тройка и каждый сезон новая шляпа — его джентльменским набором.

Помимо яркой внешности дед имел довольно крутой нрав, и все наши родственники и знакомые были вынуждены считаться с его непреклонным характером. Но я не помню, чтобы он когда-нибудь повышал голос! Собственно говоря, при респектабельности кремлевского чиновника и решительности наркома внутренних дел в этом просто не было необходимости. Не говоря уже о том, что его проницательные глаза могли «говорить» весьма доходчиво… Именно они предательски выдавали в нем давно затихшие струны родовой воинственности, видимо, передавшейся ему через многие поколения. И ни изысканные манеры, ни тонкий вкус не могли заглушить зова предков… Моя бабушка говорила: «Мне доводилось видеть мужа не только в хорошем расположении духа… в такие моменты Стёпу ничем не остановить, а его глаза становятся похожими на фары приближающегося поезда!» Со мной же дед, напротив, преображался и из мистера Безупречность превращался в любящего дедушку и неутомимого сказителя чудесных историй! Помню, как в далеком детстве, когда мы проводили дни напролет вместе, дед по памяти читал мне Ованеса Туманяна и Григора Мурацана, учил меня, каким должен быть настоящий человек, знакомил с культурой армянского народа и подвигами его героев. Он любил рассказывать о легендарном Ара Прекрасном и выдающемся царе царей Тигране Великом, победоносном Ашоте Железном и праздном Хосрове Коротком, мифических Санасаре и Багдасаре и их внуке Давиде Сасунском, и многом, многом другом. Особенно же часто дед говорил о происхождении своей фамилии и рода, причем делал это с таким интересом и увлечением, часто в иносказательной форме, что время для меня останавливалось и даже текло вспять… И тогда я мысленно переносился туда, где в вечных ледниках берут свое начало Евфрат и Тигр, туда, где в облаках теряется библейский Арарат, туда, где колыбель цивилизации — в Армянское Нагорье…¹ Тысяча и одна ночь Шахерезады вместе с легендами о короле Артуре и близко не стояли! Воистину дедовы фамильные саги стали моими первыми сказками!

Старания деда не прошли даром, попав на благодатную почву, поведанные им сказания и предания выкристаллизовались в поэмах «В горах Армении» и «Мятежный князь». Главным героем данных поэм стал последний князь Великой Армении из рода Ордуни́. Среди множества героев армянского эпоса, о которых мне рассказывал дед, был и князь-богатырь. Спустя много лет после смерти деда от своего отца я узнал, что богатырь Ордуни́ не только не сказочный персонаж, но и родовое имя его предков!² Меня заинтересовал этот любопытный факт, и я заглянул в историю средних веков. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что князь Ордуни́ действительно там упоминается, правда, не овеянный ореолом героической романтики. Ну нет, так нет, подумал я, — бог с ним! Только вот зачем было летописцам с мировым именем упоминать ничем не примечательного человека? Нет, думаю, чтобы о тебе узнали спустя почти 2000 лет, для этого надо изрядно постараться! Эта неувязка положила начало небольшому «расследованию», провести которое я посчитал своим долгом. Тем более, что при поверхностном знакомстве с новым «делом» у меня возникли подозрения, что оно «сшито белыми нитками». Только нет ничего тайного, что не стало бы явным, и в результате кропотливых изысканий и души прекрасных порывов родились поэмы «В горах Армении» и «Мятежный князь».

Почему мятежный? Такую уж славу он снискал себе на страницах Истории, так запечатлели его средневековые анналы, хотя роль и место княжеского рода Ордуни́ на исторической арене Великой Армении вызывает больше вопросов, нежели ответов. Беглое упоминание о нем относится к началу IV века нашей эры, и может быть найдено в летописях армянских историков. Например, из трудов «отца армянской историографии» Моисея Хоренского можно узнать, что все представители рода Ордуни́ погибли во взаимных распрях и междоусобных войнах с другими княжескими родами. Из хроники же Фавстоса Бузанда, не менее известного средневекового армянского летописца, следует, что он был уничтожен царем Великой Армении Хосровом III за покушение на царскую власть. В главе IV книги третьей его Повестей, среди прочего, читаем: «…Они пренебрегли пославшими и даже захватили и разрушили царский дом». Однако, раз заикнувшись о посягательстве на корону и не развивая этой архиважной с точки зрения историка темы, Бузанд тоже переходит к не стоящим внимания междоусобицам между князьями: «…А сами они, остервенев, сейчас же стали воевать еще ожесточеннее друг с другом».

Такое поведение при дворцовых переворотах совсем нетипично… Если допустить, что вражда с соседними княжествами была самоцелью (как вариант, кровная месть), то зачем тогда захватывать царские палаты? А если всё-таки имела место неудачная попытка узурпации власти, то зачем было воевать с соседями? Тем более, после разрушения царского дома!.. И это в те жуткие времена, когда неуважительный жест и даже случайно оброненное слово в адрес царской семьи карались лютой смертью! Куда логичней после такой неслыханной дерзости было крепко помолиться…

Представляется, что, скорее всего, акцент на междоусобицы был сделан преднамеренно, чтобы завуалировать негодование и мятежи среди высших эшелонов знати, и облечь царскую карательную политику, направленную на возможных конкурентов по трону, в неполитические одежды³. А конкуренты были… Видимо, не случайно Фавстос Бузанд величает опальных вассалов «великими князьями, бывшими владетелями гаваров и стран», а Валерий Брюсов⁴ в своей «Летописи исторических судеб армянского народа»⁵ и вовсе называет вещи своими именами: «Той же политики держались преемники Тиридата. Его сын Хосров Карлик одолел других претендентов на престол, поддерживаемых персами»⁶. Ну как тут не вспомнить «Гамлета» Высоцкого: «…Я, Гамлет, я насилье презирал, я наплевал на Датскую корону. Но в их глазах — за трон я глотку рвал и убивал соперника по трону!» Престольная гипотеза исчезновения княжеского дома Ордуни́ представляется более правдоподобной еще и потому, что трон Великой Армении в те времена то и дело переходил из рук в руки⁷, так как за гегемонию в Месопотамии, где Великая Армения играла важную стратегическую роль, столетиями вели нещадную борьбу могущественнейшие державы тех лет — Персидская и Римская Империи! И каждая из них стремилась сделать царем своего выдвиженца, что не составляло большого труда при феодальной раздробленности Великой Армении тех лет. А если учесть, что царь Хосров III был ставленником Рима, в то время как родовладычество Ордуни́ — двумя веками ранее учреждено царем Вагаршаком I, ярым противником Рима и борцом за независимость Армении, то многое становится ясным⁸. К сожалению, при известной скудности имеющихся исторических источников и их чрезвычайной тенденциозности, а также временной удаленности описываемых событий историческая правда могла претерпеть существенные искажения и о многом остается лишь догадываться…

Тем не менее, чтобы не сойти с «мощенной дороги Истории» и не впасть в голословное сочинительство, при написании поэм я опирался на фавстосовскую версию описываемых событий и, отдавая дань армянской летописной традиции, не шел путями странствующих бардов и ашугов⁹, воспевавших и часто приукрашивавших деяния и подвиги своих героев. В поэмах я попытался воссоздать лишь, относительно, бесспорные исторические события, а именно, ликвидацию княжеского рода Ордуни́ царем Великой Армении Хосровом III, чье правление прошло под эгидой всесильных римских легионов. Всё остальное было делом техники, здравого смысла и, конечно же, творческого вдохновения.

Подводя итоги, хотелось бы подчеркнуть, что ни использованные источники, ни тем более их поэтическое освещение не могут претендовать на звание исторической истины. Не случайно академик Абегян¹⁰ в свое время предостерегал от безоговорочного пользования вышеуказанными трудами как достоверными историческими источниками. Творческий момент в них, по мнению ученого, занимает значительное место, а сама история носит скорее эпический, нежели строго исторический характер. Ни для кого не секрет, что в средние века летописи обычно составляли люди (как правило, священнослужители), приближенные ко двору, со всеми вытекающими последствиями: не всегда о белом писалось в светлых тонах, как и о черном — в темных…¹¹

В этом отношении показательно и крайне любопытно признание Цицерона¹²: «Позвольте мне здесь, квириты, по примеру поэтов, излагающих историю Рима¹³, умолчать о нашем поражении, которое было столь тяжелым, что императору принес эту весть не гонец с поля битвы, а молва¹⁴…» О тенденциозности источников говорил, как известно, еще в первом веке нашей эры и еврейский историк Иосиф Флавий. К примеру, в своей книге «О войне иудейской» он сообщает, что даже у писателей-очевидцев сильно искажены подлинные исторические факты и даны, в угоду римлянам, или хвалебные тенденциозные описания, или же клеветнические измышления об их врагах¹⁵… И вообще, История изобилует примерами того, как легко было по политическим причинам попасть в опалу и пасть жертвой режима даже после выдающихся заслуг перед Отечеством¹⁶, и за прошедшие тысячелетия мало что изменилось…

Как бы оно там ни было, поэмы «В горах Армении» и «Мятежный князь» являются воплощением того бесценного духовного наследия, которое оставил мне мой дед и которое я в свою очередь хотел бы оставить будущим поколениям своих родственников, в назидание и на добрую память. Ведь прототипом полулегендарного князя стал никто иной как Степан Саакович Саркисян, ревностный хранитель родовых традиций и преданий. Именно дед со своим генотипом, лежавшим в основе его внушающей невольное уважение личности, подвиг меня на создание эпических поэм, и именно с него, выражаясь языком живописцев, я писал образ мятежного князя. Но почему всё-таки мятежного? Возможно, потому, что «он счастия не ищет и не от счастия бежит… а он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!» Мудрые люди говорили, что хорошо и почтенно идти по стопам предков, если, конечно, они шли прямым путем¹⁷. Только кто возьмется ответить, какой путь является прямым! Разве что тот, который ведет прямо в могилу… И я глубоко убежден, что окажись мой дед в такой же непростой ситуации, как и его персонаж, он наверняка принял бы единственно верное решение, даже если это путь в один конец…

10 февраля 2017 года деду исполнилось бы 90 лет, и в этот памятный для меня день я снова открываю уже старую и потрепанную книгу, на форзаце которой изящным почерком написано: «Сумей превратить жизнь в сказку, а сказку в жизнь!» И пускай моя жизнь далека от сказки, вторую часть дедовского наказа я всё же выполнил, и своими поэмами воплотил сказку в жизнь! Осталось лишь отдать дань его памяти. Так пусть эта книга и станет деду посмертным подарком и нерукотворным памятником…