Лишние люди

Ольга Шипилова

Сборник рассказов «Лишние люди» включил в себя такие произведения как: «Второе пришествие», «Поющая собака», «Реск», «Его глаза», «Девочка со сливами», «Лишние люди», «Легкое счастье». Созданные в духе критического реализма, они изображают правду, повседневность, будничность жизни в условиях современности. Однако герои рассказов, скованные обстоятельствами рутины, неприкрашенной обыденности, мечтают о счастье и лучшей жизни, стремятся к идеалам и чему-то прекрасному, верят в чудо.

Поющая собака

На широкой набережной курортного города шумела толпа. Нарядные люди в дорогих одеждах ахали, восхищенно поднимали к небу руки и плотным живым кольцом обступали источник музыки. Саксофон заглушал шум вечернего прибоя, надрывался в попытках перехрипеть толпу. Веселые фонари выхватывали из сгущающихся сумерек восторженные смуглые лица. Зрелище стоило того, чтобы задержаться на набережной, преградив путь другим отдыхающим, и преумножить ряды ликующих зевак. Играл мужчина, в черных лакированных туфлях, брюках со стрелкой и белоснежной рубашке. Он был хорош собой. И музыка, чудесным образом извлекаемая из безупречного инструмента, также была безупречно хороша. Но не это остановило людей и заставило затаить дыхание от удушливого восторга. У самых ног музыканта, словно в гипнотическом сне, сидел пес. Вдохновленный музыкой, он щурил глаза и сквозь пелену набежавших слез в узкие щелочки следил за движениями умных рук мужчины. Сверкающий саксофон завораживал пса, и он на высоких нотах, полностью отдавшись власти искусства, забрасывал к темному небу свою большую голову и пел. Пение выходило настолько тоскливо-трогательным, что пес плакал от нахлынувшей грусти и счастливой возможности быть причастным к музыке. Музыкант, радуясь внезапной многочисленной публике, вставал перед странной собакой на одно колено, проделывая неописуемые маневры с инструментом. Пес, ослепленный золотом саксофона и добротой человека, пел еще громче.

— Смотрите, — кричали люди, — собака поет! Поющая собака!

И отыскивали в сумках, рюкзаках, карманах мобильные телефоны, фотоаппараты, камеры, чтобы оставить себе на память удивительное мгновение, чудо, происходящее на вечерней набережной курортного города. Опускались шелестящие бумажки и звонкие монеты в черный футляр музыканта. Ликовала толпа, потрясенная увиденным. Ликовал музыкант, подсчитывая деньги. А пес просто пел.

Вторые сутки его терзал голод. Он мог бы, конечно, подобрать черствую булку, которой еще утром сердитая старая женщина кормила голубей. Но птиц было слишком много, а старуха бросила в него камень, поэтому он устало отошел в сторону и, молча, наблюдал, как тощие голуби жадно расправляются с черствым куском. Он пах корицей, и пес даже отвернулся, чтобы желудок перестали сводить судороги. Несколько раз он подходил к гастроному в центре набережной, где большие башенные часы отмеряли человеческое время. Прозрачные витрины манили его изобилием еды, тяжелые двери, открываясь и закрываясь, всякий раз извергали головокружительные запахи и будоражили воображение пса. Он прильнул к теплому, согретому за день солнцем, стеклу и представлял, как восхитительные человеческие изыски наполняют его высохший желудок. Но оттуда его тоже прогнали, чтобы он своим жалким видом не наводил тоску на посетителей самого дорогого гастронома в городе.

К вечеру, одурев от усталости и голода, он пришел к морю в надежде отыскать хоть что-нибудь. Среди камней пес учуял сладкий креветочный запах. Порывшись в гладких булыжниках лапой, он обнаружил несколько несъеденных розовых рачков. Пес слизал их языком, но ничего не почувствовал. Они моментально пролетели по горлу и исчезли в желудке, лишь усилив голод и судороги. Красное солнце медленно пряталось за горными хребтами, напоминая сначала румяный пухлый лаваш, который пес рассмотрел в витрине магазина на блестящем подносе, а потом изгиб жареного пирожка с мясом из все того же гастронома с большими башенными часами. Он сидел и смотрел на солнце до тех пор, пока горные хребты не насытились светом и теплом полностью, оставив взамен надвигающуюся южную ночь. Чуть выше набережной, едва сгустилась темнота, развели веселые песни цикады, своей трескотней они пытались заглушить шум прибоя, и пес, чтобы не слышать их, подошел ближе к морю. Он опустился в воду и трижды отхлебнул из набежавшей пены.

А потом раздалась музыка. Она встревожила его, заставила позабыть о голоде и горьковато-соленом вкусе моря на чувствительном языке. Он растворялся в ней, словно стал бестелесным. Пес брел на звуки музыки, как если бы это было его избавлением. И вот теперь он пел. Забывшись, не ощущая ничего кроме блаженства. Тем временем людям наскучила поющая собака. Не бесконечно же восхищаться чудом! Рано или поздно все становится обыденным, сколь сильно оно ни тревожило бы и ни удивляло бы при первом взгляде. Да и не было нужды продолжать восхищаться живой собакой, когда она навсегда осталась запечатленной на цифровом носителе, и по первому требованию удивит и исполнит понравившуюся мелодию. Людей манили новые зрелища.

Музыкант выгребал деньги из черного футляра, заботливо протирал тряпичным лоскутком свой инструмент. Пес сидел рядом. Едва музыка стихла, он снова ощутил голод и где-то в глубине своей собачей души возымел надежду на то, что человек, который был совсем недавно так добр к нему, пожертвует всего одной монетой, чтобы купить для него румяный лаваш, или жареный пирожок с мясом, или хотя бы четвертинку хлеба в гастрономе с башенными часами. Музыкант бережно спрятал саксофон в футляр, стряхнул с рук усталость и довольный собой гордо зашагал по набережной. Пес осторожно поплелся следом. Он шел настолько тихо, насколько позволяла ему собачья сноровка, лишь бы присутствием своим не спугнуть добрые намеренья человека накормить его. Музыкант двигался вперед, не оглядываясь, уверенно продирался сквозь человеческие тела, совершающие вечернюю прогулку. Пес лавировал между ухоженных ног людей, старясь не испортить их обувь своей неосторожностью и не упустить из вида лакированные туфли музыканта. В один момент псу даже показалось, что человек позабыл о нем, но только всего на одну минуту. Потом пес вспомнил, как человек перед ним вставал на колено, не жалея собственных брюк, как жалобно вздыхал саксофон, и тревога покинула его. Еще несколько ловких бесшумных движений вслед за музыкантом… И о боги! Души людей шире, чем море! Человек направился к гастроному с башенными часами в самом сердце набережной! Еще чуть-чуть, всего немного, и румяный пирожок, или круглый лаваш, или четвертинка черного хлеба будут предложены ему как награда за пение. Только бы другие псы не стали свидетелями этой сцены, а еще хуже — голуби! Пес взглянул на спину человека в белой рубашке, когда тот скрывался за тяжелыми дверями гастронома, и остался ждать снаружи, привычно устроившись возле витрины, которая успела потерять свое тепло. Сердце пса наполнилось любовью, он готов был вылизать лакированные туфли музыканта, избавить пересохшим языком его одежду от пыли и кристалликов соли, только бы суметь отблагодарить, только бы проявить свое признание. Когда музыкант вышел из гастронома с полным бумажным пакетом, пес закрыл глаза. Сейчас, именно сейчас, его ждет долгожданное угощение! Как только сдержаться и не наброситься на еду, как это делают птицы или дворовые псы, только бы не потерять своей собачей гордости! И пока пес раздумывал, как лучше принять пирожок, или лаваш, или четвертинку хлеба, музыкант прошел мимо него и скрылся за ровными рядами стройных пальм. Пес тряхнул головой… Не может быть! Человек забыл о нем? Он хотел броситься следом, но проходившая рядом пара туфель больно ткнула его в ребра. Конечно, не специально — души людей шире, чем море! Пес взвыл от боли, но тут же успокоился, вспомнив, что его могут прогнать от гастронома снова. Он прижался острым позвоночником к витрине и остался сидеть. Один. Голодный и несчастный среди проходящих мимо сытых и счастливых людей.

По другую сторону витрины стоял седой старик. Он был беден, а его кошелек пуст. Старик редко заходил в гастроном с башенными часами, и если подобные визиты случались, то только для того, чтобы посмотреть на дорогие продукты. Весь вечер он слонялся по набережной, не зная, зачем спустился со своих гор в его-то годы. Сначала он задержался возле мимов, затем скоротал несколько часов, рассматривая картины талантливых художников, и еще некоторое время он потратил, любуясь чудом — собакой. Она пела под саксофон, на котором играл, должно быть, настоящий счастливчик — ее хозяин. Старик смотрел и не мог поверить, что собака поет. А потом старик почувствовал голод. Он зашел в гастроном и пересчитал монеты. Хватало только на хлеб, и старик показал высохшим пальцем на большой лаваш. Собираясь покинуть гастроном и сетуя на цены, старик вдруг увидел острый позвоночник, прижавшийся к витрине с другой стороны. Серая шерсть расползлась по толстому стеклу. Оголившаяся кожа выглядела такой жалкой, что старик подошел и погладил витрину. Шерсть дышала. Старик оставил свою руку на стекле, и что-то удушливое сдавило горло. Витрина оживала, наполнялась теплом. Теплом старой сморщенной руки и теплом острого позвоночника с расползшейся серой шерстью. И вдруг позвоночник обернулся. Старик вскрикнул:

— Люди, смотрите, да это же поющая собака!

Людей в гастрономе собака не интересовала, их интересовали продукты, поэтому старик, так и не получив отклика на свой призыв, выбежал на улицу. Он боялся, что поющая собака растворится в темноте ночи, если долго ковылять по торговому залу, демонстрируя свою старость. Но собака не растворилась, она продолжила сидеть на прежнем месте. Старик погладил собаку по голове. Собака прищурилась. Тогда он погладил шерсть и позвоночник, потом посмотрел на свой лаваш.

— Голодный? Хочешь есть? Хозяина, значит, нет у тебя, ты так, забавы ради, под инструмент исполнял? Пойдем, милый, пойдем, поедим!

Он говорил это так, словно не верил, что недосягаемое чудо, поющее на набережной, просто сидит перед ним, совсем никому ненужное. Брошенное всеми, оставленное чудо! И когда собака шагнула к нему навстречу, старик расплакался, оттого что в его жизнь, такую одинокую и незаметную, тоже может придти чудо.

У моря сидели двое. Красное солнце медленно выплывало из-за горных хребтов, напоминая изгиб румяного пирожка с мясом. Пес щурился от удовольствия. Старик гладил его большую голову, как никто никогда прежде не гладил ее. И когда голова прижималась к худой груди старика, пес слышал музыку. Это была музыка живого человеческого сердца, музыка любви, музыка жизни. И он снова пел. Пел для единственного сердца, пел с единственным сердцем. И был вкусен пухлый лаваш, разделенный пополам, и была надежда на лучшее, умноженная надвое, и был новый день, зажмурившийся от красного солнца. В его лучах сидели человек и собака. Они обретали друг друга. Они учились не потеряться больше никогда среди беспокойных птиц, шумных цикад и любопытных людей, ждущих новых зрелищ и чуда.

Ялта, август 2017