Не потерять себя. Повесть

Ольга Трушкова

Живёт на свете старик Силантий. Открытый, простой, бесхитростный. И кто бы ни попадал в его орбиту: бывший ли уголовник Колян или Никита, человек со сложной судьбой, каждый находит в этом старике понимание и искреннее сочувствие, что так важно в наше сумасшедшее время. И трижды прав его внук Сергей, произнёсший эту фразу: «Живи, дед, как можно дольше, иначе без таких, как ты, мы совсем зачерствеем в этой… жизни».

© Ольга Трушкова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Если я потеряю совесть, я потеряю себя».

Уильям Шекспир

Глава 1

— Дед, ну, поедем к нам! Я тебя со своей девушкой познакомлю. С Алёнкой. Она хорошая. Если понравится тебе у нас, так у нас и останешься. А что? Вода прямо в доме. И горячая, и холодная. Туалет опять же не на морозе. Не хочешь с нами — у родителей живи. Там тоже все благие устройства в наличии имеются.

— А чым я там займаться буду у тым городе? — дед был обрусевшим белорусом, но родную мову почитал и не желал избавляться от акцента, даже если разговор вёл по-русски.

— У нас останешься — будешь с Алёнкой в «Салон красоты» захаживать, на красавиц любоваться. Вы же с дедом Николаем это дело любите.

Вот зараза, всё намекает на ту старую историю с интернетом, когда они с кумом на поганый порносайт случайно зашли, а Марья их застукала. Силантий, опасаясь острого языка своего внука, решил, на всякий случай, проигнорировать намёк на невольное его прегрешение.

Внук отхлебнул ароматного чая, настоянного на мяте с кипреем, и продолжил агитацию:

— В сауну с тобой по выходным ездить станем, пиво пить. Массажи разные делать.

— Фи, — презрительно фыркнул дед. — У меня баня есть. И ехать никуды не надо. А массаж мы с кумом берёзовым веником таки робим, яки вам и у сне не приснится! Пиво? Так опосля бани ничего нет лучше соку берёзового или морсу брусничного.

Старик пододвинул к Сергею банку с мёдом.

— Ешь. Гречишный. Очень пользительный.

Пожевал губами и попытался пойти в контратаку:

— Ну, с проживанием у тебя мне усё ясно. А у батьки твоего я что буду робить?

— Будешь рецензии на их статьи писать. Молодых студенточек консультировать.

— Консульт… что? Кого? — дед чуть не поперхнулся чаем.

— Ну, ладно. Не хочешь скучной наукой заниматься, придумаем что-нибудь интереснее. Соглашайся! Слышь, дед?

Внук налил ему вторую чашку чай, придвинул поближе тарелку с привезёнными из города пирожными и опять пошёл в наступление:

— Ты ешь, ешь. Это Алёнка сама пекла, специально для тебя старалась.

— Для приманки, что ль? — усмехнулся дед.

— Ну, и для неё тоже, — не стал лукавить внук, — может, хоть этим тебя в город выманим.

— А хату я на кого кину? Огород? — упрямился старик.

Сергей оставил шутливый тон и перешёл на серьёзный разговор:

— Дед, у нас дача есть. Захочешь в земле покопаться — Бога ради! Ну, сам посуди, как ты теперь один-то будешь жить, без бабули? А если и тебя так же внезапно прихватит, как её, кто тут хватится-то сразу? Хорошо, коль через неделю заметят, что, вроде, давно дед Силантий за ворота не выходил.

— Рано меня списывать узялися, — сурово нахмурил седые брови Силантий, — я ещё поскриплю.

— А кто ж против твоего скрипу? Только пусть это будет на пятом этаже и в трёхкомнатной квартире. Там по соседству с предками бабка Анна живёт, вот вместе скрипеть и будете, — внук озорно подмигнул деду и весело расхохотался — не давался ему этот серьёзный тон.

Улыбнулся и Силантий. Ну, не мог он быть строгим, тем более, суровым со своим любимцем, единственным внуком.

Он махнул рукой и положил конец этому не раз уже возобновлявшемуся разговору:

— Выкопаю бульбу, а там побачым. Можа, мать твоя не захочет меня принять. Или девчине твоёй я не сподобаюся. Ещё надо с кумом переговорить. Как он скажа, так и зробим.

Силантий ополоснул под рукомойником чашку из-под чая и вышел из хаты.

Ну, что ты будешь делать с этим дедом!

Раздосадованный Сергей достал планшет и попытался успокоить себя работой, но никак не получалось сосредоточиться. Мысли, как стриптизёрша вокруг шеста, всё время крутились вокруг Силантия. Старый ведь. Восемьдесят два года. Хоть и хорохорится, а здоровья-то нет. Вот уедет завтра Сергей в город, и опять будут они все: мама, отец и он сам — как на иголках. Как там дед? Как узнать? Уже и мобильник ему простенький мама купила. Единственная в нём крутизна — фотокамера. Прежним, Сергеем подаренным, дед пользоваться не хотел, говорил, что сложно. В этом плане он, конечно, прав: не для его артритных пальцев сенсорный дисплей. Это только бабуле под силу было. С телефоном тем навороченным внук явно промашку дал. Так дед и с простой трубы звонить не хочет! Денег ему внуковых, видите ли, жалко.

А до него самого дозвониться, вообще, — глухой номер: отключает аппарат, чтоб батарейка зря не работала. Вот и звонят они: то отец с матерью, то Сергей — деду Николаю, человека от дел отрывают.

Нет, всё равно должен он уговорить деда на переезд.

Силантий, вроде, и согласен был, да чуток побаивался. А ну, как не заладится там чего? А ну, как не ко двору придётся он в том городе?

И не то, чтобы Лилия их со старухой не жаловала, но Марья так и померла, не примирившись с сыновней избранницей. Хотя самому себе Силантий не мог не признаться в том, что неприязнь-то шла только от свекрухи. С невестки-то чего взять? Девка городская: ни грядки тебе посадить-прополоть, ни корову обладить. Всё с книгами да бумажками, которые сын какой-то диссертацией называл.

Силантий был твёрдо убеждён, что в мире каждому своё предназначение Богом дано: одному — землю обихаживать да скотинку доглядать, другому — наукой заниматься да книги умные писать с разными там диссертациями. Невестку не осуждал, относился к ней с приязнью и даже любил по-своему. Он был очень близок к истине, полагая, что Лилия, возможно, и не подозревает о не совсем нормальном отношении к ней матери мужа, потому как сама-то невестка к ним всегда с уважением, всё по имени да по отчеству. Вот это Марье больше всего не нравилось, хотела она, чтобы та её матерью называла.

Старики-то надеялись, что на агронома аль на зоотехника выучится сын. Супротив ветеринара тоже ничего не имели. Чаяли, что и молодицу себе возьмёт из своего села. Доярку аль фельдшерицу. Можно, и настауницу, учительницу, то есть. А вышло по-иному, потому что Федьку Григорий Павлович, учитель истории, ещё сызмальства сбил с панталыку. К чтению приучил… И живёт теперь Федька, как и его Лилия, в книгу уткнувшись.

Так-то он, учитель, человек был хороший, уважительный, но малость с придурью. Зачем-то курган за Зиновьихиным покосом с ребятнёй раскапывать взялся — клад искал, наверное. Это ещё при социализме было.

Только вместо богатств несметных отрыли они два каких-то рога, три кости да кувшин глиняный. Вот, наверное, тогда он умом-то и тронулся. Шутка сказать: не золото найти, а непотребность какую-то несусветную! Легко ли такую беду пережить?

Его тогда не только местные жители жалели, но и большие люди в областном центре. Прислали в утешение грамоту из музея в обмен на кости найденные и даже пообещали откомандировать цельную бригаду, чтобы дальше курган раскапывать.

Ох, и счастливый же, помнится, ходил по селу об ту пору Григорий Павлович, ну чисто дитё малое! Сказки какие-то всё рассказывал о древних людях, откапывать которых ту бригаду должны были подрядить. Силантий внимательно слушал его, поддакивал, а сам думал: «Вот зачем такого блаженного, такого светлого человека власти дурят? Грех это. Ведь никто ничего копать здесь не станет. Истлевшие кости — это не нефть, не золото, прибыли никакой».

По Силантьевому-то и вышло. Началась перестройка, не до кладов стало. Все бросились делить богатства, уже откопанные.

Бабы наши деревенские заботились об учителе. Кабы не они, он за книгами своими и поесть бы забывал. А так, глядишь, то Мишка Ульянин с чашкой творожников да банкой молока к учителю бежит, то Петька Кузьмы-тракториста пакет со снедью тащит. И с постирушкой ладно было. Замок-то на двери его квартиры просто так висел, можно сказать, без ключа. Григорий Павлович ключ рядом на гвоздь вешал, чтоб не потерять. Зайдут соседки, соберут грязное, а потом всё, только уже чистое, подлатанное да с пришитыми пуговицами, вернут тем же путём.

Шибко жалели учителя наши бабы и гневались на жену его непутёвую, которая бросила Григория Павловича и сбежала в город с клубным работником.

Ребятишки гуртом за ним ходили.

Да и то сказать, много чего знал Григорий Павлович и умел рассказывать так, что даже Силантий иной раз рот закрывать забывал заслушавшись. А когда учитель поведал нашим бабам про казнь Марии Стюарт, так те даже панихиду захотели по ней заказать у местного батюшки, но Григорий Павлович объяснил, что вера у той шотландской Марии была католическая и отпевать её по православному не положено. Грех.

Правда, люди не поверили, что Мария была не русской национальности. Имя-то наше. Однако Григорий Павлович и тут нашел, что сказать: мол, имя Мария корнем своим идёт из иврита, ежели по Библии брать. Да и Иван тоже. Покачали бабы головами и разошлись. А учителя с тех пор ещё больше жалеть стали. Болезный потому что. Ишь, чего удумал-то? Иван да Марья — евреи! Тьфу! Да отродясь они ими не были!

В начале 90-х стал сдавать Григорий Павлович. А уж после того, как два приехавшие из города мордоворота, представившиеся профессорами каких-то древних наук, его крепко побили и забрали коллекцию старых монет вместе с иконой Казанской Богоматери, которую написали ещё в среднем веке, учитель совсем занемог. Он призвал к себе Федьку, сына Силантия, и передал ему два ящика из-под сгущенки с бумагами и газетными вырезками. Федька тогда уже историческим доцентом в университете работал и при помощи этих бумаг мог возвыситься по службе. Конечно, Силантий не очень в это верил, но в это верил учитель.

Только Федька не стал на чужих ящиках возвышаться, а всё пропечатал под именем, как он говорил, настоящего автора трудов. Учителю какое-то звание должны были присудить, но не успели. Помёр учитель.

Родных у Григория Павловича не было, хоронили всем селом. Хорошо похоронили. Не будет обижаться. Микола, кум Силантия, тоже белорус, доски сосновые сухие на гроб дал, себе их берег. Кум — мужик крепкий, ещё успеет сосны насушить. Он уже, кажись, в третий раз со своего гроба материал-то отдаёт. В селе, как кто преставится, так родственники упокоенного и говорят:

— Надо до Николая идти, у него добрый товар.

Теперь кум начал сушить доски уже на несколько гробов сразу. Мало ли чего. Отдашь со своего, а сам потом в сырой ляжешь.

Силантий тоже на чердак шесть тесин забросил. К себе примерил — должно хватить. Не забыть бы, внуку сказать про заготовку-то.

Стол поминальный бабы наши тоже по-людски организовали. Кума Одарка, жёнка Миколы, блины целый день пекла, чтоб всем хватило. Соседка Силантия кисель в двухведёрной кастрюле варила. Силантий помогал ей эту кастрюлю с печки снимать. Его Марья булочки стряпала.

Местный буржуй, который себя предпринимателем кличет, целый ящик водки дал из своего магазина, вина и из закусок там чего-то. Друг его, тоже бурж… то есть, предприниматель, котлет и колбасы привёз. Сам привёз!

А иначе и быть не могло, потому что и они сами, и их детки тоже у Григория Павловича учились. А ещё учитель им какие-то юридические бумаги помог составить, чтобы они своё ЧП организовали и на учёт поставили по всем правилам. Учитель очень грамотный был. По всем вопросам до него шли, и никому он в помощи не отказывал.

Говорят, что предприниматели своих друзей компаньонами называют. О-хо-хо, и тут на иностранный манер. Вот Силантий с Миколой с детства в сябрах, то есть, в друзьях ходят. А теперь они что, компаньонами стали?

Внук как-то пытался объяснить разницу между дружбой Силантия с Николаем и дружбой новых русских, только дед всё равно не понял, почему дружба бывает разной. Выходит, у них с кумом — одна, а у предпринимателей — другая? Неправильно это. Дружба, она дружба и есть. Или нет её.

Внук ещё про конкурентов каких-то говорил. Ими становятся друзья, когда чего-то не поделят. Вроде, как и друзья они, только заклятыми становятся. Иногда даже смертными. В смысле, убить друг друга могут. Это не понятно не только Силантию, но и его сябру куму Миколе. Как, вообще, можно убить человека из-за чего бы то ни было?

Нет, наши новые русские, местные которые, — не такие. Ладно, пусть называют себя компаньонами, только — упаси Господь! — не заклятыми. Не конкурентами.

Выходит, как при жизни своей делал, так и смертью своей учитель всё село собрал воедино: старых русских и новых, сябров и компаньонов.

Правда, глава администрации хотела, чтобы не село, а соцзащита хоронила Григория Павловича, поскольку безродный он. Да куда там! Наши бабы такой гвалт в сельсовете устроили, так поднялись на главу, что она даже свои деньги на похороны в общую кучу вложила. Целую тысячу! Силантий думает, что это она с перепугу, а кумов сосед говорит, что глава потом вместо этой одной тысячи целых три отмоет похоронами и в свой карман упрячет.

На похороны вместе с Федькой приехали солидные люди. Многие из них учились у Григория Павловича и стали теперь большим учёными. Правда, были они почему-то такими же нищим, как его Федька и их учитель.

Могилку огородили штакетником, а памятник из города привезли. Большой. Дорогой. Из гранита. Это уже университет расстарался.

Теперь школа за могилкой ухаживает. Цветы садят, столик и лавочку сделали. На родительский день люди и к нему наведываются, добрым словом, рюмкой да блином с киселём поминают. Бабы, как по родному, слёзы вытирают и самодельные бумажные цветочки возле памятника кладут.

Нет, любили Григория Павловича, любили. Хороший был человек. Светлый. Он всегда говорил о каких-то вечных ценностях, о сопереживаниях, о духовном единстве людей, об их высоком предназначении. Не всё из сказанного учителем понимали односельчане, но одно было ясно, как Божий день: человек должен оставаться человеком. Всегда. При любых обстоятельствах. Главное — не потерять облика своего, не изгадить души.

Что ж, все там будем. Вот и Марья у Силантия померла, одного его оставила. А ведь молодая совсем была, восьмидесяти ещё не исполнилось.

И на здоровье особо не жалобилась, а скрутило вот её в одночасье, и сгорела она, как свечка. Два года уж минуло, а ему всё кажется, что она где-то рядом и живая. Конечно, почти шестьдесят годов бок о бок прожито, разве ж можно теперь представить себя без второй половины? Только теперь-то и понял Силантий, почему жену называют «вторая половина». Не стало Марьи — стал Силантий наполовину (на половину!) пустым.

Днём ещё туда-сюда, где разговором с кем-нибудь себя займёт, где — работой. А вечерами хоть волком вой от тоски и одиночества. Может, и прав внук? Может, и впрямь лучше к ним поехать? Хотя бы на зиму. А что? Не понравится, не приживётся — вернётся в деревню. Кум Микола тоже советует попробовать городских булок. И за хатой пообещал приглядеть.

Ладно. Приберёт Силантий огород, а там видно будет.

Была и ещё одна причина, которая держала Силантия в деревне — преданный и верный друг Полкан…

Полкан подошел к сидящему на крыльце хозяину и улёгся у его ног. В его глазах плескалась тревога. Силантий понимал, ЧТО лишило привычного покоя его друга: умное животное чувствует предстоящую разлуку и боится её. Да и сам старик боялся этого. Но разве мог он навязать сыну и внуку ещё и старого Полкана? Хватит с них и одной немочи — старого Силантия. Однако и бросить верного пса он тоже не мог.

Как-то, ещё при советской власти, попалась Силантию заметка в газете, где писали об одном умирающем иностранце-миллиардере, который всё своё состояние завещал своему догу. Покрутил тогда молодой Силантий головой в недоумении, посмеялся над причудами богача, из ума выжившего, да и забыл. А три года назад жизнь напомнила ему эту историю и заставила посмотреть на того иноземца иными глазами.

Четыре года назад померла их соседка Тамара, а спустя год следом за ней ушёл в мир иной и её муж Аркадий, царствие им небесное. Дети похоронили их, всё честь по чести. Хороших сыновей вырастили соседи, тут нечего Бога неправдой гневить. О родителях всегда заботились, и похороны провели достойно, и поминки — пристойно. Потом дети продали дом, нажитое добро разделили, а кошку бросили на произвол судьбы. Не потому бросили, что безжалостными оказались, а по своему недомыслию.

Бродила бедняжка бездомная, дичать начала. Что бы с ней дальше стало, неведомо, но попалась она Марье на глаза. Забрала её Марья к себе в дом. Кошка славная была, воспитанная, не пакостливая. Да только вот их родная кошка обижать начала приёмную. Тогда Марья позвонила одной из невесток умерших соседей, объяснила ситуацию, так, мол, и так. Приехал старший сын и забрал животное.

Эта история хорошо закончилась, а ведь могло бы быть и по-другому.

Так что не в маразме был тот богач, который своему догу миллиарды завещал, а в здравом уме и трезвой памяти. Состояние-то всё равно детям отошло, поскольку они опекунами были при доге том, зато собаке была гарантирована сытая жизнь в тепле да добре до самой глубокой её собачьей старости.

Вот и Силантий теперь в растрёпанных чувствах. Что с Полканом-то станет, если он в город уедет или помрёт?

Вышедший из хаты Сергей увидел сидящих на крыльце стариков и понял, что не упрямство держит деда в деревне, а вот этот пёс, которого дед никогда не предаст. А разве сам Сергей мог бы предать своего друга?

Видно, и впрямь Бог создал животных, чтобы отогревать наши сердца. Даже холодные. Сердце же Сергея холодным никогда не было.

— Аксакалу — наше почтение, — шутливо поприветствовал он Полкана и протянул ему руку. Тот вложил в неё свою лапу. — О чем философствуете? Обсуждаете предстоящий переезд?

Любовно потрепал собаку по загривку и озабоченно произнёс:

— Надо ошейник новый купить да прогулочную цепь. А будку тебе на даче смастерим. По проекту загородного дома нашего мэра.

Сергей говорил о переезде Полкана, как о деле, давно решённом, хотя само решение было принято им только сейчас.

Силантий тяжело поднялся со ступеньки крыльца, потёр ноющую спину и ответил внуку:

— Погоди трохи, не гони коней-то. Мы с Полканом ещё рэзалюцию на твое предложение не написали. Пошли спать. Табе ж заутра у город ехать спозаранку.