Альма

Ольга Соломатина

Раннее утро 1 января. Заснеженная ледяная Москва, я еду домой в машине с детьми, играет финальная ария оперы Carmina Burana. На перекрестке все машины останавливаются, включился красный. И только одинокий серый «Фольксваген» медленно по льду плывет дальше. И так же медленно ему в бок въезжает зеленый «Форд».Неловкое неосторожное движение иногда может изменить планы на день и даже целую судьбу.Через семь лет мимолетное впечатление превратится в эту книгу.

Глава 4

Элеонор остановила водителя катафалка около салона красоты. В этот раз обошлось без церемоний. На кремацию, кроме нее, никто не пришел, и вдова решила сэкономить на лимузине, села рядом с водителем. А что тут такого? Пора учиться считать деньги.

Она уверенно поднялась по трем ступенькам, вошла в знакомый зал с уже открытой бутылкой шампанского. По ходу сбросила шубу в услужливые руки хозяйки салона.

— Роза, выпей со мной за Гаральда! Он только что стал пылью.

Роза хихикнула и пошла за бокалами. За четверть века знакомства она привыкла к чудачествам бывшей оперной певицы и даже считала ее визиты рекламой своему заведению. «А еще у нас бывает Элеонор Айзен, помните ее в арии Тоски?» Посетительницы обычно не помнили, и в этом месте Роза многозначительно подмигивала или закатывала глаза (в зависимости от возраста клиентки) и шла ставить единственный диск, где, среди прочих, молодая Элеонор пела Vissi d’arte. «По мне, так Элеонор поет Тоску эмоциональней, чем Мария Каллас», — всегда добавляла Роза.

— Скучно ехать в церковь каждый раз после похорон. А я сломала ноготь, — уже жаловалась Элеонор маникюрше и по-детски морщила носик. — Давайте выпьем шампанское, поплачем и сделаем меня снова красавицей.

В понедельник клиентов всегда немного, и сегодня, кроме Элеонор, в кресле сидели лишь двое — девушка пришла покрасить отросшие корни и соседка Розы забежала в обеденный перерыв выщипать брови. Аудитория более чем камерная, но Элеонор сейчас нужна публика, и она начала выступление без прелюдий.

Не стесняясь сняла чулки, жестом показала Розе поставить шампанское на столике рядом и садиться слушать. Взгромоздилась в кресло для педикюра («Давай уж заодно и на ногах ногти перекрасим?») и отдала свои руки и ноги двум мастерицам.

«Интересно, ее волосы натуральные или окрашенные?» — подумала девушка, которая сидела в кресле у парикмахерши и теперь старалась найти в каталоге образцов с красками такой же пепельно-белый оттенок, как у старухи. Но даже мысленно называть Элеонор старухой не хотелось. Она сохранила изящество, ее не портили ни полные плечи, ни круглый живот под черным шелковым платьем. Да, артрит искривил когда-то тонкие пальцы, но разве мы выбираем болезни сами? Может быть, причина ее привлекательности крылась в тонких щиколотках и запястьях, безупречном овале лица? Или в холодном блеске серых глаз? Она смотрела внимательно и равнодушно, как птица.

«Интересно, можно сохранить такое лицо без операций?» — соседка Розы смотрела искоса в зеркало, как Элеонор быстрыми точными движениями снимает кольца с большими камнями, и решила, что в этот раз она точно попробует новую диету, Дюкана, например. Ну есть же женщины, которые и в старости хороши, явно без диет не обошлось, однако спросить напрямую она смущалась.

Громко, хорошо поставленным голосом, Элеонор начала историю, не обращаясь как будто ни к кому в светлой теплой комнате и сразу ко всем. Она смотрела прямо перед собой в огромные окна салона красоты на ветви старых каштанов, на серое равнодушное небо, по которому ветер быстро гнал низкие облака. Она сказала:

— Влюбиться можно в любом возрасте, верно? Чем старше становишься, тем лучше секс (женщины захихикали). Жаль, в юности я этого не знала, — и она обвела царственным взглядом всех по очереди. Выдержала паузу, допила шампанское в бокале. — Но я хочу рассказать вам не про Гаральда. Он был обычной второй скрипкой в оркестре и любил меня, разумеется, но так, как любит свою жену сапожник. А Элеонор не жена сапожника.

Она налила еще, себе и Розе.

— К 35 годам я уже была примой нашей оперы, мужчины прохода не давали, статьи о моих романах были во всех таблоидах великого герцогства. Хорошо, что мы не в Великобритании, иначе репортеры сутками бы дежурили в кустах вокруг моего дома. И я, не скрою, мужчин любила, но так — шутя, не всерьез, я будто кого-то ждала.

Однажды вечером раздался телефонный звонок. Моя любовь — моя блестящая преподавательница, старшая наставница, которая научила меня и дышать, и двигаться, не сбиваясь с голоса на сцене, звонила из Парижа и жаловалась, что ее деточка окончила консерваторию, но в оркестр оперы не взяли, и вот он мается, играет в барах по ночам, позор всей семьи, а главное — решил жениться. Мишель просила разрешение прислать Антуана ко мне на пару недель, хоть концертмейстером, чтобы посмотрел наш театр. «Возможно, он сможет остаться, чтобы остыло желание жениться», — просила подруга. Я вздохнула, но согласилась. На самом деле она столько раз выручала меня советами, что отказать рот не открылся.

— Роза, налей всем выпить и пошли кого-то за новой бутылкой. Вы ведь не против, дамы?

Женщины радостно согласились, закивали. Нечасто на обед им предлагали представление, да еще и с шампанским. Когда педикюрша закончила шуметь с ее пятками, вторую бутылку разлили, Элеонор опустила ноги в горячую воду и продолжила:

— И вот я оформила липовое приглашение на прослушивание в наш оркестр неизвестному мальчику, который грозил испортить мне единственный свободный от гастролей месяц лета. Сезон закончился, и его волнения совершенно меня опустошили. Хотелось тишины, отсутствия новостей, длинных прогулок под руку с мамой, кофе с молоком на балконе по утрам, ужинов на верандах под небом ночью и забыться, выдохнуть, читать и даже репетиции подвинуть. А тут какой-то незнакомый мальчик летит в мой дом. Мысль об этом подпорчивала настроение, но я утешала себя, что недели пролетят быстро.

Роза покачала головой в такт словам, она знала эту историю. Женщины в комнате внимательно слушали.

— И вот я в аэропорте. Но ко мне подходит совсем не мальчик, а рыжеволосый красавец, и я озадаченно смотрю на его веснушки снизу вверх и жалею, что не накрасилась. Резко захотелось стянуть джинсы, носить платья и показать Антуану Люксембург. Но я держала себя в руках, я же была взрослой умной женщиной 35 лет. Между нами 11 лет разницы, но я прекрасно видела интерес в его глазах. «Это сын твоей лучшей подруги, твоего педагога», — напомнила я себе, когда поймала взгляд Анту в зеркале в лифте на парковке.

Клянусь, я старалась даже не улыбаться, чтобы не провоцировать. Я продолжала носить расклешенные джинсы, как все мы носили в 70-е, красила только ресницы и представляла, что приехал племянник. И были дорога вин с кассетой, на которой Джейн Биркин и Серж Генсбур занимались не пением, а сексом с помощью музыки, и катакомбы, и парки на великах, посиделки в кафе, и вечеринки у друзей в галерее, мы даже в замок на экскурсию сходили. Мы так много смеялись! Я почему-то вспоминала свои 20 лет. Какой сложной я тогда была, как спешила жить. Ведь мы познакомились в 70-е, а не сейчас, когда женщины до 40 считаются юными девами.

Конец ознакомительного фрагмента.