Объятые иллюзиями

Ольга Сергеевна Распутняя, 2021

Летиция Дэвис поступает в колледж в город свободы Нью Йорк, окрыленная мечтами о карьере актрисы и верой в свой успех. Романтичная и амбициозная девушка уверена – перед ней целый мир бесконечных возможностей. Успехи в учебе, внимание парней и популярность – казалось, с первых дней удача сопровождает каждый ее шаг. Почему же несколько лет спустя Летиция буквально сбежала из Нью Йорка безо всяких объяснений и заперлась в старом доме на окраине маленького городка? Что произошло между ней и загадочным фотографом по имени Брайан? И удалось ли осуществиться ее мечтам о славе и знаменитости? Это история о поиске своего места в жизни, о больших надеждах и мечтах, с которыми мы вступаем в большой мир, и, конечно же, о роковой истории любви. Возможно, кто-то из молодых читательниц узнает в главной героине себя…

Пролог

Предрассветная дымка окутала городок, бледными щупальцами тумана лениво огибая высокие фонарные столбы и кирпичные стены аккуратных, выстроенных рядком домов. Создавалось впечатление, что усадьбы не стоят на земле, а словно плывут в потоке призрачной реки. В сизоватые, неприветливые небеса замешались золотистые полосы рассвета, превратившие их в голубовато-сиреневую массу, тягучим потоком струящуюся над черепичными крышами и придававшую всему окружающему ощущение зыбкости и таинственности. В звонкой, свежей утренней тишине начал раздаваться сначала разрозненный и одинокий, а позже все более дружный и уверенный птичий щебет, знаменуя собой начало нового дня. Блеклые лучи тусклого, словно припорошенного пылью осеннего солнца с трудом пробивались сквозь тяжело нависшие свинцовые тучи, стремясь скорее дотянуться до земли. Медленно, словно нехотя, снопы серебристого света развеивали туман, заставляя его отступать и растворяться вместе с уходившей ночью, оставив напоследок мириады разбросанных по жухлой траве сверкающих кристаллов холодной росы. Мир неуверенно стряхивал с себя остатки дымчатых клочьев, готовясь к тому, чтоб предстать перед лицом распускавшегося дня.

Октябрь подходил к концу, неумолимо унося с собой ту очаровательно-поэтичную, золотую пору, которую так любят возносить в стихах. Деревья грустно покачивали поредевшими ветвями, и лишь вечнозеленые ели горделиво и высокомерно взирали на менее удачливых собратьев, уверенные в своей неприкосновенности. Жухлую, утратившую последнюю живительную сочность траву все еще украшали ярко-алые, апельсиново-оранжевые, бледно-лимонные, медные и кирпично-коричневые листья, но они уже безнадежно теряли краски, высыхая и скручиваясь, словно стесняясь своего увядшего вида. Они легко подхватывались и уносились неприветливым осенним ветром, в мечтах когда-то вновь обрести утраченную красоту. Их скорбный тихий шелест ознаменовал собой незаметный переход к угрюмой и мрачной поре, когда, зараженные всеобщей меланхоличностью жители городка поскорее спешат по домам, поплотнее укутавшись в длинные пальто и мягкие шарфы. Там они заваривают себе имбирный чай и карамельный латте и, обжигая руки о горячие чашки, проводят часы за чтением мрачноватых книг о замках с привидениями и просмотром леденящих душу фильмов.

Отвоевавший свои права день осветил тихие загородные дома, незримо просачиваясь сквозь тяжелые шторы и плотные занавески, ласково и шаловливо пробегая по лицам жителей, заставляя их нехотя просыпаться и, отчаянно зевая, выбираться из теплых постелей. Утренний холод просачивался даже сквозь толстые стены, так что люди зябко ёжились и укутывались в махровые халаты.

Начиналась обычная утренняя рутина: с бодрым свистом закипала вода, ложечки звенели о дно керамических чашек, насыпая кофе и сахар в скрупулезно выверенных пропорциях, гремели сковородки, бились яйца, выпекались вафли, раздавались щелчки бойко выпрыгивающих из тостерниц поджаренных кусочков хлеба, шелестели тонкие страницы газет, а члены семьи привычно переругивались, выясняя, кто первым займет ванную. Вскоре дома заполнялись соблазнительными запахами поджаренного омлета с беконом, свежесваренного кофе с карамельным или кокосовым сиропом, горячих бутербродов и добавляемой в овсянку корицы. Наиболее энергичные уже успевали пробежаться до ближайшей пекарни и вернуться домой, с видом победителей раскладывая на столе сырные багеты, политые глазурью булочки, маффины с ореховой начинкой и аппетитно хрустевшие круассаны. Завтрак проходил, как обычно: отламывались небольшие кусочки от багетов, намазывались маслом мягкие булочки, джем щедро лился на румяные тосты, золотистые вафли украшались ягодами и фруктами, в круассаны вкладывалась ветчина, мягкий сыр и листья салата, а из омлета выковыривались наиболее аппетитные кусочки бекона. Некоторые деловитые и вечно спешащие горожане ограничивались лишь маленькой чашкой кофе и суетливым пролистыванием утренних новостей. Пятнадцать минут спустя они судорожно застегивали пуговицы на плащах, натягивали на головы береты, проверяли содержимое кожаных сумок и портфелей, быстро расцеловывали детей и выбегали на улицы, поплотнее запахивая шарфы и поеживаясь от пробирающей до костей сырости. Вскоре они уже вливались в привычную будничную колею.

Маленький загородный сектор не отличался ничем примечательным. Те же ровные ряды одинаково ухоженных двух — и трехэтажных домиков, похожих на тысячу других. Стены заботливо и тщательно окрашены в бежевый, песочный, ненавязчиво-желтоватый и стерильно-белый цвета. Неяркие утренние лучи золотили черепичные крыши. Машины в небольших гаражах терпеливо ждали спешащих по делам хозяев. Вокруг каждого дома был разбит аккуратный сад, расчерченный прямыми брусчатыми дорожками. На ровно остриженных газонах кое-где яркими вкраплениями виднелись опавшие с деревьев листья и румяные бока позабытых яблок. Усадьбы были окружены, в зависимости от предпочтений хозяев, толстыми бетонными оградами, хрупкими деревянными конструкциями или изящными металлически решетками с художественно изогнутыми краями. Узкие улочки часто петляли и пересекались друг с другом, грозя совершенно сбить с толку новоприбывших, но таких здесь было немного. На каждой улице стояло несколько фонарей, зажигающихся поздно вечером и освещавших дороги неприятным желтым светом. Дома перемежались небольшими магазинчиками с цветами, продуктами, свежей выпечкой и необходимыми товарами для быта. Почта, маленький театр да несколько кафе с неброскими витринами и вынесенными на улицу захудалыми столиками являли собой единственные достопримечательности отдаленного от шумного мира и живущего своей обособленной жизнью пригорода.

Городок ожил и наполнился перекрикиванием торговцев, которые были на ногах с самого рассвета, грохотом открывающихся дверей и поднимающихся жалюзи, скрипами тележек и мерным гулом разогревающихся моторов машин. Пекари засовывали сформованное тесто в громадные печи, чтоб успеть выставить свежую выпечку для ранних посетителей. Продавцы приносили мешки, коробки и корзинки с последними собранными в огородах и садах овощами, фруктами и орехами. Ровными рядками на всеобщее обозрение были гордо выставлены громадные тыквы, аккуратные кочанчики капусты, морковь, свекла и яблоки с подбитыми боками. Работники небольших магазинчиков протирали витрины с трудом найденными губками, возвращали по местам в спешке брошенные накануне вещи и раскладывали товары, одновременно натягивая на лица фирменные улыбки к часу открытия. Покупатели и продавцы торговались, монеты пересыпались из рук в руки, привычным движением выхватывались утренние газеты, из маленьких окошек протягивались исходящие ароматным паром на морозном воздухе стаканчики с кофе и забирались деньги. Жизнь, ничем не нарушаемая и привычная до мелочей, шла своим обычным чередом.

Как и во всех небольших местах, все местное население знало друг друга в лицо и поименно, так что на улицах и в небольших очередях за кофе или булочкой то и дело раздавались приветственные возгласы, пожимались руки и дружелюбно похлопывались плечи. Люди останавливались на улицах и собирались в группки в магазинах, чтоб переброситься ничего не значащими фразами, обменяться новостями, закончить начатые накануне разговоры и пожелать друг другу хорошего дня.

На постепенно оживающей улице, ни с кем ни здороваясь и ни на кого не глядя, появилась одинокая женская фигура. Она быстрым шагом шла по неровной дороге, не присоединяясь ни к кому из ведущих разговор прохожих, глядя прямо перед собой задумчивым и ничего не выражающим взглядом. На девушке было кашемировое пальто графитного цвета, а шея плотно запахнута тонким клетчатым шарфом, под которым от осеннего холода были спрятаны прямые светлые волосы. Ни ее одежда, ни тоненький силуэт, ни черты лица не имели никаких кричащих деталей и ничем не притягивали взгляда. Но ее намеренная обособленность от остальных выглядела здесь настолько неестественно и так бросалась в глаза, что это выделяло ее более, чем самое вызывающее поведение. В этом кроется иногда парадокс жизни — чем больше хотим мы остаться в тени, тем больше вызываем желания узнать, что за этой тенью спрятано. Может быть, поэтому так много таинственных историй, которые так любят пересказывать в тесном кругу по вечерам, происходят именно по ночам, — ведь тайна всегда скрыта покровом неизвестности. Вот почему все меньше людей привлекает солнце, — оно у всех на виду, ярким сиянием освещая все вокруг, а, следовательно, не оставляя ни интриги, ни загадки, ни места для домыслов.

Как бы там ни было, девушка подошла к небольшой булочной и скрылась внутри. Перед прилавком стоял молодой улыбчивый парень, в этот момент принимающий из рук полноватой раскрасневшейся торговки хрустящую булочку с карамельным соусом и тут же с наслаждением откусывающий от нее кусок. Рядом с ним хмурый пожилой мужчина сквозь толстые стекла очков придирчиво оглядывал товар. Парень бегло и заинтересованно взглянул на девушку, прежде чем выйти из магазинчика, но быстро переключил свое внимание на ароматную булочку. Подозрительный мужчина все еще продолжал разглядывать румяные круассаны и багеты, источавшие потрясающий запах горячего сыра и поджаренного лука, поэтому продавец нетерпеливо перевела взгляд на девушку.

— Один круассан, будьте добры, — торопливо сказала она.

Женщина одетой в перчатку рукой достала крупный хрустящий круассан и вопросительно взглянула на девушку, мол, подходит или нет. Но девушка смотрела перед собой остановившимся взглядом, явно свидетельствовавшем о том, что мысли ее были далеко отсюда. Продавец лишь пожала плечами и назвала цену. Вздрогнув, девушка быстро расплатилась, осторожно взяла завернутую в немного замасленную бумагу горячую выпечку и торопливо покинула магазин вместе с соблазнительными запахами ванили, корицы и шоколада.

— А это еще кто такая, Кларисса? — недоуменно поинтересовался хмурый джентльмен. — Приезжая, что ли?

— Да она уже несколько месяцев здесь живет, — ответила торговка. — Только она редко на улицах появляется, выходит разве что за продуктами, поэтому ты ее и не видел. Она живет в доме на углу улицы, который слева от Мориссов.

— А с кем она живет? — поинтересовался мужчина. — Странно это все-таки. Не так уж много нас здесь, чтоб приезд новых соседей остался незамеченным.

— Ничего странного в этом, собственно, и нет, — ответила Кларисса. — Если принять во внимание то, что она живет там совершенно одна. Мой племянник разносит почту, и, по его словам, в доме находятся только она и ее собака, очень симпатичный пятнистый бигль. Сколько раз он ни приходил туда, никого, кроме девушки, там не было.

— И кому охота перебираться в нашу глушь, да еще и такой юной девушке, — недоуменно хмыкнул джентльмен. — К нам если кто и переезжает, так это любящие тишину женатые пары с детьми и старики вроде меня, нуждающиеся в покое и меланхоличных раздумьях о своей жизни. Заверни мне, будь добра, багет с чесночным соусом.

— Так, может, и она сюда переехала в поисках покоя и меланхоличных раздумий о своей жизни, откуда же нам знать, — беззаботно засмеялась продавщица и протянула багет. — Один доллар пятьдесят центов.

Мужчина забрал свой заказ и вышел из пекарни, неловко развернувшись в дверях с заходившим покупателем. Кларисса уже переключила внимание на очередного клиента. Любопытство, вызванное загадочным приездом и одиноким проживанием нелюдимой, совсем юной особы на окраине города в пустом доме, быстро угасло, вытесненное более насущными вопросами. День только начинался, а дел еще предстояло невпроворот.