Две Совы, Река и Лес. Сказочная повесть

Ольга Сеним

Это история поиска дорог и желаний. У каждого есть пара, и однажды ты найдёшь то, о чём так долго пела тебе Душа. Повесть из шести глав, разделённых эпохами, события каждой необыкновенно связаны друг с другом, и я – Сеним, расскажу тебе, добрый читатель, как завязывать время в узелки и обнаруживать себя там, где никак не ожидаешь оказаться. Тебе в помощь Совы, Рыси, Волки, Луна-госпожа и даже Река с Лесом.

Часть вторая. Дом над Рекой

Глава 1

Старая Элга сидела и смотрела.

Парень трепыхался, как мокрый птенец воробья. Почему мокрый, почему воробья — понятно. Дальше-то что? Глядит Элга, размышляет, раскурила маленькую трубочку.

— Т-а-а-к… — и снова тишина, тягучая, как дикий мёд.

Думает ведьма, даже вода приумолкла и шумит глуше.

Были они на каменном карнизе, занавешенные от падающей воды густыми травами, длинными и всегда влажными.

«Эти травы такие же хитрые, как я, — думалось иногда Элге. — Уцепились за голые камни, а нет чтобы расти по лужайкам лесным, зато пьют самую сладкую воду на свете и все на свете новости встречают первыми. Эта вода всё знает, всё помнит. Любые раны исцелить может, даже если и заморозит сначала, и о камни разотрёт. Да, Река мудра, Река добра…».

А ещё Элга жила здесь. Уже много-много лет.

Колдунья сидела на плоском мшистом валуне, покуривала трубочку, поджав под себя ногу, а мальчишка — прямо на мелких острых камнях, обхватив руками колени, мокрый, дрожащий, испуганный.

— Ну-ка… — старая Элга прислушалась: «Глупый Дик», — Зачем так зовёшь себя? Ты что, дурак? — пустила облачко.

Паренёк вздрогнул, насторожился, потом подумал. Усмехнулась: «Ну как же медленно-то!».

— Всегда так звали, сколько живу, — голос слабый, глухой, но изнутри, читаемая легко и ясно, цепкая зверушка-жизнь, что упирается в кости всеми четырьмя лапами. Такая легко не сдастся. Это хорошо.

— Ух-ты, — Элга широко раскрыла глаза, вроде как удивилась искренне, — ну-ну…

И вновь принялась разглядывать своего гостя.

А Воробей-то — нащупала-таки его Имя — уже остывал, и жизнь, тот свет, что ведьма старалась усмотреть в любом встреченном ею, начинала моргать, всё с большей неохотой размыкая свои, сияющие из самой её глубинной важности глаза. Дик слабел и затихал, дрожал всё тише. Бледность расходилась по губам и скулам, дыхание теряло силу.

— Эх, ладно! За дело! — сосредоточилась.

Коснулась паренька своим сердцем, навела Тёплый Огонь и погнала по суставам. По лицу жар горячее, вокруг сердца огонь помягче.

«Живи, живи, человек!».

Толкнула в кровь шумные, цветные огоньки радости.

«Скорее!».

Вдох-выдох трубки — времени на пару щелчков, а работы вершилось, может, и на годы.

Сколько было таких встреч? Не упомнить сейчас. Мимоходом спасённые жизни, добрые пожелания в дорогу. Поведанные истории огромной значимости, которые ей, старой Элге, казались почти всегда малыми и похожими друг на друга. Где они сейчас — все эти люди? Кто знает, кто знает. Но пусть и они однажды вспомнят о ней, в тот самый миг, когда неудержимо захочется поделиться жаром своей души. Когда нужно будет кого-нибудь спасти, они не забудут — ей очень верилось — изыщут в памяти этот её способ.

«Радости и тепла, вот что нужно, чтобы вернуться назад. Да, радости и тепла».

— Ну, как ты, Воробей?

— Ничего, только холодно…

Та потаённая жизнь, что не каждый и углядит, потянулась на добро и свет, вновь засияла тихо и вспомнила, вспомнила о костях и мышцах — о доме, в котором гостила и где вела себя обычно как хозяйка.

«Выживет! Это хорошо».

Глава 2

— Ты зачем Волка дразнил?! — отогрелся, можно спросить и сердито. Дохнула трубкой. — Он тебе какой вред-то нанёс?

Парнишка встрепенулся, почуял силу в себе.

— Он зубы скалил, пугал меня, лапой землю царапал!

Уже и обида вскинулась, оттаял, значит.

— Что ещё делать-то, всё равно не убежать!

И Дика уже колотило: от перенесённого страха и от обиды на волка, на братьев, так зло пошутивших, на себя самого за глупость и доверчивость. Всегда так: Глупый Дик, Дик-дурачок, всё стерпит, всему поверит.

Над ним часто посмеивались, так уж повелось. Дик любил сказки, смотрел на жизнь как на занавеску, за которой обязательно есть что-то ещё, и доверчиво делился с другими такими открытиями.

Кот во дворе, вероломный разоритель гнёзд, как оказалось, очень смущался и робел перед мышиной ратью под полом. Мыши втолковали ему, одиночке и охотнику, про свои семейные ценности и жизнь сообща, и, хотя судьбы их были коротки, сами мыши малы и неразумны, эти их доводы вызывали уважение. И Кот не ловил мышей.

Дик объяснил это своим родным, за что был осмеян и сам, и за компанию с котом.

А ещё Дик-дурачок рассказал им про Дверь-Любознательную-Старуху, разрушенный мостик через ручей — молчаливого Стража-Ближнего-Леса, разговоры хлебных колосьев и колыбельную коровы для своего полугодовалого телёнка.

Да, Дик любил сказки, и они слетались к нему, казалось, со всего света.

Братья как-то сказали ему, притихшие и серьёзные, что верят его историям. Что там, в лесу, повстречали волка, и он говорил с ними человечьим голосом. Они тихо шептали Дику на ухо, что и ему будет интересно послушать, только идти надо далеко, объяснили, где свернуть с тропинки.

Он, конечно, заблудился, ночь провёл в лесу, понял, что обманут. Вообще всё понял. Заплакал.

И тут появился волк, огромный, рыжевато-серый, тихо пахнущий чем-то, встал на большой камень, покрытый лишайником. Красивый такой волк. И страшный очень.

Дик перестал плакать и поднял глаза, а волк пригнул голову, шерсть на его волчьем загривке встала дыбом, он обнажил зубы и ударил когтями по каменному скату. Лишайники ссыпались по траве: тихий-тихий шелест.

И мальчишке вдруг так захотелось жить, пусть даже там, дома. А где же ещё? Жить долго, хорошо, много всего знать. Кота своего вспомнил, окошки в сад, журчание ручья под мостом — всё самое любимое в жизни своей.

«Не отдам!» — подумалось быстро.

Сердце отозвалось тут же:

— Рычи!

И Дик зарычал, зло и неумело. Волк растерянно уставился, сделал шаг вперёд.

А сердце дохнуло:

— Беги!

И Дик побежал. Перемахнул через травы, какие-то яркие цветы, гибкие ветки. Никто и ничто не царапнуло его, не хлестнуло по щекам, рукам и лицу. Оглянувшись, увидел: волк рядом, за спиной, и рванул ещё быстрее.

Вдруг опора под ногами пропала, где-то внизу блеснула вода, или сперва пахнуло водой? Дик заскользил, всё сильнее вниз — и начал падать.

— А-а-а!.. — само сердце кричало из груди.

И тут с его временем что-то произошло — оно не остановилось, а как бы замедлилось, стало хрустальным, прозрачным. Сквозь это необычное время можно было смотреть как через лупу, и всё вокруг объяснялось, наполняясь значением и смыслом. Точно! Как отдёрнули занавеску. Вот что думалось тогда Дику. А перепуганное сердце голосило, потому что тело неслось, хоть и очень медленно, к острым камням и быстрой холодной воде.

Потом…

Потом в этот медленный-медленный, хрустальный, звонкий мир с неотвратимым для жизни Дика концом ворвался, заполнил собою всё вокруг вихрь — бело-коричневый, мягкий, в шорохах и ещё других, без названия звуках, похожих на тишину, но ярче, а потому значительнее. По лицу, шее, рукам пронеслись травы, оставили мокрые следы и память о запахе — вода, зелень, мёд. Спина и плечи ощутили колкую твёрдую опору.

И время вернулось в свои границы.

«Как река, — подумалось, — а я сплю».

И он уснул. Спал недолго, открыл глаза — увидел старуху на камне метрах в полутора от себя. Сидела, поджав ногу, курила трубку, смотрела на него, Дика, сверху вниз, рассматривала даже. Сердце молчало, может, устало. Чувств не было, мыслей не было. Мир — занавеска, за ним — хрустальная тишина, жизни нет, смерти нет. Сколько теперь тебе лет, Дик? Ты Дик?

Глава 3

Элга развела костёр и сделала в котелке какой-то чай. Дик внимательно смотрел, как что-то сыпалось из мешочка на поясе и из железной банки с рисунком. Потом старуха сорвала пучок травы из той, что росла над обрывом, и кинула, тихо приговаривая, в дымный ароматный кипяток.

Укутанный холщовым одеялом, Дик в это время жевал сухую лепёшку — хозяйка достала её, завёрнутую в бумагу, из котомки. Тепло, спокойно, тихо. Разочарование было первым перенесённым им в жизни горем. И вот оно стихало, как засыпает больной потревоженный зверь. Дело даже не в пережитой опасности, голодной и холодной ночи, злой подлости родных. Обида была на саму жизнь — за что? Почему он, Дик, этой жизнью не принимается, и жизнь желает от него других слов, мыслей других, вообще другого Дика?

— Да ты успокойся, — сухой неспешный голос старухи. — Тебе просто надо было уйти. Тебя выбило как пробку из бутылки, раз сам не догадался. Не сиди в чужом гнезде, найди своё. Или построй.

Ведьма зажарила что-то на большой сковороде, бросила туда орехов, выложила на тарелку (всё-то у неё есть), рядом — ещё лепёшек, подала Дику.

— Ешь, Воробей, а Волка больше не пугай.

Это он-то пугал?!

— Ты хоть знаешь, что ему сказал тогда? — в глазах озорные искры. — Да тебя мама за это два дня не кормила бы!

Еда, тепло, добрые простые слова отогревали душу. Сердце не плакало больше, раны затягивались. Их бы не тревожить ещё.

— Я посплю, бабушка, можно?

И вот уже появилась на лице его обычная улыбка, простая и открытая.

В глубине ниши-пещеры копна травы. Прямо в холщовом покрывале повалился в пряный аромат и полетел навстречу голосам — голоса травы и цветов распахнулись историями без слов, которые теперь знал и он, в самом сердце своём видел — они ложились бальзамом на раны, кутали, латали, достраивали что-то. Дик спал и становился другим. То есть тот, настоящий, загнанный и неизвестный, возвращал себе свои дары — плоть, кровь, само право на жизнь.

У каждого есть свой Лес, где найдёшь то, что потерял. Не бойся шагнуть за дверь. И благодари за всё…

Это травы шептали или сердце, теперь мудрое и спокойное? Не важно совсем. Он спал, принимая себя, страх таял и отдавал всё — всё, что могло бы случиться и что теперь случится обязательно — это решает Дик, хозяин и властелин самого себя…

Глава 4

Мягкие лапы ступали осторожно по припорошенным снегом сухим листьям. Потом очень легко и беззвучно — лишь кора отозвалась шорохом — по дереву наверх, на любимую длинную широкую ветвь над тропой. Прилегла, растянувшись, всем животом чувствуя каждую трещинку древесного ствола, очень тихо коснулась ветра носом, распахнула слух на весь лес — нет, на весь мир. Замерла. Застенчивая Рысь вышла на охоту.

У неё были и другие имена. Малый лесной народ успел дать ей их столько, всех и не вспомнить: Острая, Тень-на-Ветке, Всегда-Найдёт, и её любимое — Большая Мама. Это дали на редкость смышлёные и отчаянные белки из кедровой рощи, смелые, наглые и быстрые. И всё-таки в Лесу жила Застенчивая Рысь.

Так её назвала как-то Старая Сова — старуха у Реки. А это целая история…

Рысь была ещё совсем котёнком, по её понятиям, очень давно. Тогда с ней случилось что-то, совсем не шедшее потом на ум, не хотело вспоминаться, таилось в самой глубине сердца тёмным комком, беззвучное и глухое. Да…

Шкура у неё была вся в ранах, кровь запеклась корками, Рысёнок плакала и никак не могла согреться, это она уже помнит. А Старая Сова как раз оказалась рядом. Осторожно взяла на руки, приговаривая что-то, прижала к себе, даже напевать начала, отогревая дыханием. Потом унесла в Дом-Над-Рекой — его весь Лес знает, теперь узнала и она; накормила мясной кашицей, напоила молоком, промыла и смазала раны.

Рысёнок не убегала, жила на подстилке в пещере, набираясь сил, присматривалась и прислушивалась. Но всегда старалась отвести взгляд.

Все кошки на свете берегут свои глаза, какими бы по размеру они, кошки, ни были. Там, на самом дне, секрет души, их независимость, легенда и будущая история. Любая кошка это знает, и об этом её молчание.

Сова-старуха разговаривала с нею, особенно по вечерам перед сном, и Рысёнок слушала. А старуха поговорит-поговорит, да и посмотрит ей в глаза, как та поняла и что думает по этому поводу.

— Какая же ты застенчивая, — усмехнулась как-то. — Застенчивая Рысь, — проговорила, уже пробуя на слух, пустила дымок. — Ух ты! Ух ты!

Казалось, сейчас захлопают её невидимые крылья.

— Ну и имя у тебя! Ай да молодец! Ай да Рысь!

И что обрадовалась?

А Рыси было всё равно приятно. И ещё очень тепло в самом сердце, так, что, если пробежит мимо мышь, поймает, прилижет языком и отпустит. Вот как тепло.

Потом она потихоньку стала выходить, сначала недалеко, до границы трав-занавесок, позже до солнечной лужайки. Ложилась в нагретый круг и глядела на Лес: исполинские деревья, переплетённые кружевные запахи, тени живого в глубине, звуки как гирлянды, звуки как призывы, звуки как границы. Смотрела и слушала, вспоминала и срасталась, становясь частью этой громады.

Когда силы вернулись, Застенчивую Рысь потянула Охота. Лес всё шелестел, звал на разные голоса, запахи ворохом сыпались на нос и усы. Рысь точно знала, что бы сделала, будь она на той поляне, как бы пошла по ветвям. Знала, как ступать по сухой траве без шума и как ловить ветер…

Охота снилась, охота с нею договаривалась.

Но уходить Рысь пока не решалась.

Глава 5

В Доме-Над-Рекой шла порою очень странная жизнь. Например, Застенчивая Рысь пару раз видела настоящее возвращение Совы.

Сначала особое какое-то предчувствие как дуновение. Лёгкий ветерок мгновенно касается каждого уса, ударяет ладошками в морду, и, если прислушаться, можно разобрать целый ворох всяких новостей. Затем колыхание трав у входа, всего один-два раза, а потом… Потом невесть что, и словами не передать: поток ветра, перья, запах этих перьев и травы, когтистые совиные лапы в приземлении. И вот стоит, поправляет одежду, косы свои, сумки вокруг пояса. Сова вернулась домой.

Так открыто она вообще-то редко возвращалась, только если случалось что-то и надо было торопиться, тогда у всех сразу же находились заботы. От Рысёнка на первых порах требовалось немного — не мешать, не путаться под ногами и лапами. Это уже потом, окрепнув и помудрев, она предлагала свою помощь. А иногда, когда Рысь уже ушла в Лес, Сова сама находила её и просила о том, что было только в её рысьих возможностях.

В тот, наверное, второй или третий настоящий приход Старуха созывала Совет. Как поняла Рысёнок, на охотников Леса поднялась Большая Охота, беззаконная и вероломная. Однажды, очень давно, Лес перестал говорить с теми, кто приходил только брать, не благодаря. Непостижимость пугала людей, и такое соседство казалось им опасным.

Конец ознакомительного фрагмента.