Чужой берег

Ольга Репина

Маленький Данила попадает в интернат. Его мать, наркоманка, умерла, когда он был маленьким, отец неоднократно сидел в тюрьме за кражи. Учеба в школе не дается, учителя и дети не любят его за скандальный характер. Мальчик не может найти родную душу, того, кто станет по-настоящему своим, понимающим его человеком, поэтому ведет себя с учителями и сверстниками крайне агрессивно. Его разочарование в людях огромно, ведь его опыт в жизни слишком горек. Годы учебы пролетели быстро. Отец снова сидит в тюрьме. Часть общего дома, который принадлежал отцу и сыну, продала тетка, обманув родственников. У парня мало друзей. Он также, как и отец, склонен к воровству. Но в том, что он исправится, верят его девушка Мила, любимая воспитательница и директор школы. Ведь в мире существует доброта, принятие и понимание, пусть ты их уже и не ждешь…

* * *

Данила стоял рядом с Ниной Викторовной, которая держала его за руку, как будто он был маленьким мальчиком.

— Да отпустите уже! — раздраженно сказал он и вырвал из ее мягкой, уже покрытой возрастными коричневыми пятнами руки свою крепкую ладонь. — Здыхаюсь уже от вашей опеки! От вашего «нельзя это делать». Надоело!

Женщина грустно посмотрела на своего, уже бывшего, ученика. Для этого ей надо было поднять голову. Парень был выше ее на полметра.

— Данила, а ты помнишь, о чем мы вчера с тобой говорили? — спросила воспитательница. — Будь внимателен, не забывай о БЖД.

— О чем? Отвалите со своим БЖД… — он подхватил свой здоровенный баул, в который вчера классная руководительница старательно упаковала все необходимое для жизни — личные вещи, теплую одежду, посуду.

…И сделал шаг за порог, который отделял его от такой долгожданной, такой романтичной, красивой, необычной взрослой жизни.

— Свобо-о-ода-а-а-а!!!

* * *

Отец нажал на звонок.

Данила стоял рядом с калиткой и крепко держался руками за боковины металлических закрытых дверей. Ему казалось, что если он будет упираться в эти гигантские железные штуковины, то они никогда не откроются. Это была его мечта. Чтобы двери были закрыты навсегда.

Но чуда не произошло, кто-то подошел к калитке со стороны школы и открыл ее. Данила увидел маленькую хрупкую женщину с одуванчиком в волосах. Вот тебе на! Учительница, а с одуванчиком! Как-то смешно!

Его в спину подталкивал отец.

— Ну, чего ты! — кулак попал по позвоночнику. — Иди! А то, ты меня знаешь, решу вопрос сразу! — он держал сына за шею как щенка.

— Послушайте, так нельзя! — крепкую руку мужчины накрыла маленькая ладошка дежурной воспитательницы. — Вы кто?

— Нас службы в вашу школу послали, — буркнул тот. — Вот документы.

— Проходите, — сказала женщина. — А что за службы?

— Социальные или как там… — отец беспомощно посмотрел на сына, и Данила еще подумал тогда: «А кто в семье маленький ребенок? Он или я?»

— Проходите-проходите! — воспитательница быстро произносила слова, пропуская родственников в большой двор, который весь был засажен цветами. Она словно боялась, что эти двое исчезнут.

— Не бойтесь, мы здесь, пожалуй, надолго, — оглянувшись по сторонам и рассмотрев двор школы, сказал отец Данила.

— Что ж так? — обернулась воспитательница, хотя знала, что дети редко попадают в обычные школы после этого заведения.

— Что-что! — передразнил ее мужчина. — Будто сама не знаешь!

Даниле стало стыдно за отца, и он дернул его за руку.

— Ну, хорошо, давайте свои документы, пойдем к директору, вы ему и расскажете, — сказала воспитательница, которую Данила уже окрестил Одуванчиком. Она внимательно посмотрела снизу вверх на худого мужчину в джинсовом костюме и стала быстро подниматься по лестнице на второй этаж, только маленькие пятки мелькали перед глазами Данилы, который шел позади.

В приемной, небольшой чистой комнате с двумя шкафами для бумаг, никого не было.

— А где же секретарь? — воспитательница выглянула в длинный пустой коридор. — Хорошо, тогда пойдем без секретаря, — и она постучала в новые деревянные двери.

— Заходите, — прозвучало из кабинета.

— Это директор, — Одуванчик слегка сжала потную ладошку мальчика, мол, не волнуйся.

— А я и не волнуюсь, — ответил громко он.

— Ну и правильно, — ответил приятный женский голос. — А чего волноваться? Правда? — и директор внимательно посмотрела на злое лицо родителя.

Тот ничего не ответил, только плюхнулся на один из мягких стульев, стоявших вокруг стола для посетителей.

— Во-о-от… — протянула директор, — какой у нас папа сообразительный и вежливый, уселся первым, ребенка сразу же воспитателю и оставил.

В голосе ее ощущался сарказм, потому что другой способ обращения с такими родителями был неэффективен. Уговоры, нотации, угрозы не действовали.

Мужчина дышал в сторону от директора.

— А вы, папа, случайно не в определенном состоянии? — она встала из-за стола и подошла ближе к посетителям.

Отец Данилы не ответил. Только кашлянул так, что булькнуло в груди. Директор высоко подняла брови.

— Ну что ж, хорошо. Тогда начнем знакомство, — она повернулась к воспитательнице. — Спасибо, Нина Викторовна, за то, что сопроводили наших го-о-о-стей, — она снова потянула слово. — Позовите, пожалуйста, нашего завуча, чтобы присутствовала при знакомстве. И медсестру тоже позовите.

Данила сразу запомнил, что Одуванчика зовут Ниной. Как его маму.

Директор присела на стул напротив, внимательно рассматривая отца и сына.

— Зовут меня Надежда Петровна, я руковожу этим центром, — Данила увидел, что ее круглые глаза были василькового цвета. — Вы откуда к нам прибыли?

— Рядом с вами живем, — буркнул мужчина. Судя по всему, он не был настроен на разговор.

— Значит, соседи, — ответила директор.

— Вроде того, — он почесал рукой затылок. На руке его была выбита странная татуировка.

— Хорошая вещь у вас на руке… — директор взяла папку, которую отец Данилы положил рядом с ней. — Слышали о нас?

— Вы бы мне сто лет снились, если бы не обстоятельства! — заерзал на стуле мужчина.

— Какие обстоятельства? — директор медленно листала документы в папке.

— Один я его воспитываю. Жена умерла. В школе у него второй год одни проблемы. Только пакости в голове. Учиться не хочет.

— Не хочет или не получается, а Данила? — директор переключила свое внимание на мальчика. С отцом все было ясно.

— Не выходит у меня…

— А читаешь? Пишешь? Хоть немного?

— Нет, — мальчик приблизился к отцу и ухватился за его руку.

— Да что же ты так вцепился в отца, деточка… — улыбнулась директор. — А ну, иди ко мне, поговорим, — она ласково прижала к себе мальчика. — Рассказывай, как тебя зовут?

— Данила… — неуверенно сказал мальчик.

— Так. А фамилия?

— Панкрат, — мальчик картавил, поэтому у него получилось «Панкгат».

— А сколько тебе лет? — директор продолжала задавать стандартные вопросы, обнимая мальчика.

— Десять.

— А где ты учился? Или не учился? — она снова улыбнулась.

— Учи-и-ился-яя, — потянул Данила, подражая директору.

— Так. И где же? В школе?

— В школе.

— В садик не ходил?

Данила покачал головой. Нет.

Отец снова поерзал на стуле.

— Послушайте, а можно быстрее?

— А вы что, спешите? — она внимательно посмотрела на него. — В ваших бумагах указано, что вы не работаете. Куда же торопитесь? К друзьям? — глаза ее изменились, стали из голубых темно-серыми.

— Это не ваша забота, — в голосе мужчины появились угрожающие нотки. — Я вам ребенка привел? Привел. Вы обязаны принять? Обязаны! Так и все! К чему здесь эти глупые вопросы! — от напряжения он снова начал кашлять, как простывший в худой будке пес.

Тут пришла завуч. Она была круглолицей, с такой же круглой фигурой, и ее одежда, в отличие от классического костюма директора, был совсем другой — джинсовая юбка и широчайшая трикотажная кофта в черно-белую полоску. «Морячка», — сразу припечатал Данила.

— Кто? — завуч повернулась к нему так быстро, что он как мячик отпрыгнул в сторону.

— А с чего это ребенок так прыгает от движений других? — директор посмотрел на отца. — Бьете?

Тот хмыкнул.

— Бывает… А вы что, своих не бьете? Нет? Не поверю. Все бьют. И меня били. И вас. И я, и вы, и все это будут делать. Кого же бить, как не детей, — он зло сузил глаза, глядя на женщин и давая понять, что сказал не все, о чем подумал.

— Знакомьтесь, Татьяна Ивановна, это наш новый ученик, — директор встала, подошла к мальчику, который стоял позади отца, снова взяла его за плечи, приобняла. — Данила Панкрат. Прибыл со всеми документами. Соседи мы. Живут с отцом здесь, рядом с нами, в поселке, — она значительно посмотрела на коллегу.

— А чего же ты меня морячкой назвал? — Татьяна Ивановна села на стул рядом с парнем.

— Это ваше прозвище будет, — улыбаясь, сказал парень.

— Что? — в завуча округлились глаза. — Двадцать лет в этой школе работаю, всякое видела, но такое впервые. Чтобы ученик учителям прозвища давал?

— Мда-а-а… — снова протянула «а» директор. — У нас большие перспективы. Нашего завуча зовут Татьяна Ивановна, Данила. Никаких прозвищ! Ни детям, ни учителям!

— Мой папа говорит, что это точнее, чем имя. Сразу же человека видно. А он знает! Он такой! Мой папа в тюрьме сидел!!! — мальчик, как и все дети, хотел похвастаться, но не знал, каким способом это сделать.

— Мы это знаем, это в документах написано, — ответила директор. — А еще написано, что ты учиться детям в классе не давал. Как это было? Расскажешь нам?

Данила почесал под носом.

— Ну как… — он взглянул на отца, как будто сверяя свою речь с выученной заранее. — Учительница меня не любила, всегда из класса выгоняла. И дети не любили. А я их. Потому что они меня обзывали.

— Обзывали? А ты? — завуч Татьяна Ивановна вопросительно посмотрела на будущего ученика. — Как и мне, сразу же прозвище давал каждому?

Директор сделала почти незаметное движение в сторону коллеги.

— Ну, хорошо, Данила, пошли к нашим детям, знакомиться, — завуч взяла его за руку и повела из кабинета.

— Я не пойду без отца! — завопил Данила.

Тот поморщился и снова дикий приступ кашля скрутил его почти пополам.

— Иди и не доставай меня — почти прорычал он. — Вчера уже говорено-переговорено. Будешь здесь учиться, раз дома не хочешь!

— Не пойду!!! Аа-аа-аа!!! — кричал мальчишка, упираясь ногами в пол. — Не пойду!!!! Пусти! — и он, вырвав руку из рук завуча, бросился бежать по коридору.

За ним вдогонку бросились секретарь, завуч и Одуванчик, которая почему-то до сих пор стояла в приемной.

— Ничего, — снова харкнул нутром отец Данилы, — он дома еще и не такое вытворяет. Привыкнете.

— Нам не привыкать, — ответила директор. — Хороший у вас мальчик, красивый, но что же вы с ним такое делаете дома?

— Ничего я с ним не делаю! — зло ответил мужчина. — Таким он уродился! Звереныш!

— Ну, ничего, это тоже дело. Ничего не делать, иногда лучше, чем что-то делать, — директор села на свое место и надела очки, чтобы внимательнее прочитать документы в личном деле Данилы. — Так, это ваша справка о том, что вышли на свободу. Так, это свидетельство о смерти матери. Нина Панкрат. Совсем молодая. Двадцать лет. Указано, что сердечный приступ. А на самом деле?

— А на самом деле… наркоманка она. Родила Данилу, а остановиться не смогла. Ему еще двух не было, когда она от передозировки умерла, — отец мальчика сидел перед директором весьма вольно, откинувшись на мягком стуле и заложив ногу за ногу.

— Мальчик ее помнит? — директор положила документ о смерти матери Данилы в папку.

— Нет, не помнит.

— Вы нас поймите. Мы школа специальная, для деток, которые не могут усвоить программу общеобразовательной школы, — Надежда Петровна пыталась перевести разговор в деловое русло, понимая, что отец колеблется, рассказывать все или нет. — Данила имеет проблемы в восприятии знаний. Поэтому он у нас.

— Да нет. Он нормальный, не дурачок, — улыбнулся отец. — Просто не хочет учиться.

— Но вы ведь не специалист, чтобы диагнозы ставить или снимать, — директор внимательно посмотрела на этого человека, прибитого жизнью к земле то ли нищетой, то ли судьбой, то ли собственной бесхребетностью. — Если нужно, чтобы ребенок у нас учился, и специалисты направили к нам, значит, будет учиться.

— Я ж не против! Пусть учится. Но ко мне никаких претензий.

— А почему у нас должны быть претензии? Мы разных детей видели и видим, — Надежда Петровна пыталась найти с отцом мальчика общий язык, но он противился каждому ее шагу. — И, к слову, это все вещи Данилы? — и она показала на маленький целлофановый пакет.

— Да, все. Больше нет ничего.

— Но Данила не сирота, и вы у него есть. Мы берем на государственное обеспечение только детей-сирот. Поэтому я вас предупреждаю, после выходных, а вы обязаны его забирать в выходные, мальчик должен быть чистым, опрятным, с выстиранными вещами, готовым к новой учебной неделе в школе и жизни здесь. Вы понимаете?

Отец кивнул.

— Сегодня мы дадим парню школьные принадлежности, но на следующей неделе вы должны купить и принести их. Ясно?

Директор снова сделала паузу.

— Вы собираетесь трудоустраиваться?

— Посмотрим.

— Поймите. «Не посмотрим», а крайне необходимо это сделать. Для вас. Для ребенка, — Надежда Петровна вздохнула, понимая, что трудно достучаться до человека, который полжизни провел «на зоне». — А кто за Данилой присматривал, пока вы были в тюрьме?

— Моя родная сестра.

— Она здесь живет, в поселке?

— Да, здесь дом родительский.

— Кто хозяин?

— Я, сын, она с дочкой. Вот за Данилой и приглядывала, пока я «сидел». Как родила, так и перестала на льду выступать.

— На льду? — директор еще никогда не видела в родственниках своих воспитанников фигуристку.

— Да, на льду. Она за границей даже выступала, — мужчина стал как-то мягче, вспомнив сестру. — Одна из нас в люди выбилась.

— Вот как! Это хорошо… — директор вновь вернулась к бумагам. — А скажите, пожалуйста, только вы не обижайтесь, здесь в характеристике написано, что мальчик склонен к воровству. Это правда?

— Ну, правда.

— И что же нам делать с этим? Я даже свой кабинет не закрываю, когда хожу по школе, — она посмотрела в окно, где на площадке маленькие дети вместе с воспитателем играли в мяч.

— Что хотите, то и делайте, — он даже хохотнул. — Ничего у вас не получится. Я вор. И этот таким будет. Ему один путь — в тюрьму. Поэтому предупреждаю, ко мне никаких претензий.

— Слушайте, впервые вижу, чтобы отец так рассуждал. Ведь каждый родитель хочет своему ребенку лучшего, — Надежда Петровна посмотрела на мужчину, который сидел перед ней. — Ну, может у вас что-то не получилось в жизни. Всякое бывает. Но ведь это не повод — не давать шансов своему сыну и заранее готовить для него свою проторенную дорогу. Если бы вы были артистом или металлургом, ну тогда я понимаю. Но династия тех, кто сидел в тюрьме? — она помолчала, наблюдая за собеседником. — Вы хотите лучшего для Данилы? Дайте мне понять? Да или нет? Мы можем помогать людям, если они сами на себя рукой не махнули!

Мужчина молчал.

Молчала и директор.

— Понятна ваша позиция. Но хочу вас предупредить, мы будем бороться за вашего ребенка, — она начала мерить шагами свой небольшой кабинет. — Нам не безразлична его судьба. Если вы захотите, то будете нам помогать. Если нет, мы сами будем воспитывать Данила по всем правилам нормального, — вы слушаете меня? — нормального общежития!

Мужчина поднялся.

— Ну и воспитывайте, посмотрим, кто был прав, — он снова засмеялся с бульканьем в легких. — Здесь по принципу: умеешь воровать, не надо учиться. Это уже образование. Я сказал, что он будет вором. И вы посмотрите, ведь будет.

После этих слов, он поставил пакет с вещами сына у двери и, не прощаясь, вышел из кабинета.

Надежда Петровна с размаху ударила ладонью по столу.

— Ах, негодяй! — только и сказала она.

Каждый раз, когда на ее пути попадался подобный отец, она пыталась понять, что же происходит в душе маленького человека, который с раннего детства видит вокруг себя не глаза, которые понимают, не руки, которые оберегают, не сердце, которое любит, а голод, ужас, драки и ругательства. Как же немного нужно этим брошенным детям от родителей! С какой надеждой смотрят они на своих пап и мам, когда те приезжают их забирать! Пьяный? Не пьяный? Будет бить или не будет?

— Алинка, позови ко мне медсестру!

Секретарь Алина, молоденькая девушка, набрала номер медсестры.

— Лина Наумовна, вас вызывает директор, — она помолчала. — Да немедленно. Хорошо-хорошо, заканчивайте…

Поднялась из-за стола, зашла в кабинет.

— Придет через десять минут, она голову Даниле обрабатывает. Гниды.

— Так, ясно, — сказала директор, вспомнив неопрятную шевелюру бывшего «панкующего» элемента, а ныне вора и отца.

Нина Петровна кивнула секретарше и вышла из кабинета. Надо обойти всю школу, посмотреть, как и что.

Навстречу ей бежала девчонка, побритая под ноль, со странным выражением лица.

— Тоня, ты куда?

— Я… я… я в столовую, помочь! — видно было, что девочка говорит неправду.

— Ты что, за хлебом?

— Да, — Тоня отвела прозрачные голубые глаза.

— А что у вас за урок? — директор взглянула на часы.

— Труд, мы передники шьем.

— Хорошо, беги, только все карманы не набивай хлебом, сядь в столовой и поешь по-человечески, — директор увидела в конце коридора учительницу труда Тамару Николаевну. Пошла навстречу. Взволнованное лицо педагога не позволило сказать все, что было на душе. — Тамара, ты зачем ее отпускаешь за хлебом? Ты же знаешь, нельзя!

— Да она же на каждом шагу врет! — простодушная Тамара Николаевна вытерла вспотевшее от волнения красное лицо. — Сказала, что пойдет в туалет. А сама куда? Я уже полшколы оббегала. Попросила старшеклассников посидеть с детьми.

— В столовую за хлебом она пошла, — директор покачала головой.

— Опять за хлебом! Слушай, когда закончится это! Год девочка у нас. Ну ясно, мать с отцом в тюрьме, бабка с дедом пьяницы, голодная всю жизнь сидела. Но только же завтракали! Я бы не съела столько! Гора картофеля, сосиска, масло, хлеб, сыр, чай! Куда!

— Да впрок, Тамара, про запас… кто голодал, тот понимает. Все говорю в столовой, приходят дети за хлебом, давайте, но требуйте, чтобы ели на месте, не таскали куски по школе. Ты же знаешь, какой у нас расход по хлебу? Огромный, а идем на это, чтобы у наших воспитанников было ощущение сытости. Почти все дети впрок тянут. И сироты, и неблагополучные. Прячут по карманам, под подушками. Поэтому и злюсь. Нельзя. Санстанция нас «зарежет» за такое. А дети, они ведь только дети. Кто голодным в детстве сидел, всю жизнь запасы делает. Как мыши. Все в нору. Все в нору. Не наедятся. Пусть. Через пять лет привыкнут. Только требуйте, чтобы ели хлеб в столовой.

— Я что хочу сказать, — Тамара Николаевна сделала паузу. — Тоня не только ест. Она сухари делает. Может, готовится к побегу? Пока тепло и одежда на зиму не требуется. Все говорит: хочу к мамке.

— К мамке… Мамка в тюрьме за убийство. Прав родительских лишена. А что бабушка и дед? — директор снова посмотрела на часы. Полно дел еще.

— Отказались, говорят, очень сложная девочка, не справляются с воспитанием!

— Меньше бы в «зюзю» заглядывали и больше бы внучке времени уделяли, тогда бы все было в порядке, — раздраженно сказала Надежда Петровна. — А чего она «под ноль» подстрижена, ни тебе ленту вплести, ни бантика завязать, как девочке подобает?

— Так ее бабушка перед тем, как сюда привезти, в наказание подстригла. Что-то она из дома украла, деньги, по-моему, — вздохнула Тамара Николаевна.

— Хорошо. Иди, забери ее из столовой и скажи воспитателям, пусть поговорят с девочкой.

Через пять минут Надежда Петровна заходила в медицинский пункт, где новоприбывший Данила сидел с намазанными специальным средством волосами.

— Как ты? — спросила директор. — Освоился? Тебя покормили?

— Нет, — ответила медсестра, — куда же вести к детям, полна голова гнид. Вот потравим, посушим и пусть идет. Все, как всегда, привезли, бросили, возитесь сами, — она вздохнула. — А ребенок при чем, если родители… — тут она прикрыла рот рукой, чтобы не сорвалось осуждение.

— Выйдем, — директор вывела ее за пределы кабинета. — А что там с туберкулезом в семье?

— Плохо, — поморщилась медсестра. — Отец тубинфицированный, наверное, в тюрьме подхватил. У мальчика чисто, но вы понимаете, он контактный.

— Понимаю. А что же делать? Ребенка надо спасать, вы же видите, — директор спешила. — После этой процедуры отведите его в столовую, накормите, потом в класс. Кажется, его Татьяна Ивановна во второй «А» отправила. Посмотрим. Если не потянет программу, пойдет в первый.

— Десять лет, и в первый? — медсестра удивилась.

— А что делать, когда ребенок неграмотный в такие годы, — сказала печально Надежда Петровна. — Должны научить.

И ее высокие каблуки часто-часто застучали по коридору.

Данила сидел с намазанной специальной смесью головой и думал о взрослых. Он хотел стать взрослым и побыстрее. Как бы эти восемь лет в школе проскочить бы? Вот, если бы была машина времени… Ра-а-з, и готово, и ты уже взрослый, и никто тебя не воспитывает, можно в школе не учиться, покупать все, что твоя душа пожелает. И он представил свой ближайший магазин, в котором ему редко что перепадало, и остаться в котором один на один с прилавком, была его голубая мечта. Остаться, и наесться до отвала. И трубочками с кремом, и тортами, и любимой молочной колбасой, и соками разными. Он вздохнул, потому что был голоден. Одно ему здесь нравится, в этой школе. Еда. Вернее, пока только ее запах. Уж такие ароматы вкусные из столовой доносятся! И мясо, и суп, и пирожки можно носом учуять. А нос у него на еду натренированный! У них дома как? Не успел добежать, останешься голодным. Никого к столу не зовут. Зашел на кухню, что есть, то и съел. Поэтому Данила имел очень чуткий нюх и быстрые ноги. Как вкусный запах где услышит у соседей, он тут, как тут. Может, кто чем и угостит! Когда он совсем маленький был, такое часто случалось. Люди и молоко давали, и хлеб, и тарелку борща, и сало. А сейчас он вырос, соседям его уже не жалко, и отец со всеми переругался! С тем подрался, тому угрожал. Не работает, шляется по поселку, пьет, компании у них во дворе часто собираются. Соседи каждый раз обещают милицию вызвать, если что. А эти… учительницы здешние, все же странные. Не ругались, документы приняли без всяких обзываний, вроде того, что тупой. Он вспомнил последнее собрание в своей бывшей школе, когда его выставили перед всеми родителями и требовали, чтобы не дрался и не крал. Он сказал, да, не буду. А на следующий день ну такой карандаш красивый девочка в школу принесла, ну, чудо! И на парту положила. И ушла. Вот глупая! Разве можно так делать! Ну, он взял и к себе положил. А на следующий день отец этой девочки его ранец обыскивал и карандаш нашел. Конечно, к директору отвели. Та кричала-кричала, ну, а потом вызвали отца и отдали документы. Все, мол, идите, куда хотите. Вот и хорошо. Вот, взяли же его сюда и без всяких разговоров! И никто за ним не следит, не боится, что он что-то украдет. Здесь он украдкой посмотрел в сторону стола тетеньки, что ему голову намазывала. И снова удивился. Открытая сумка стояла на видном месте. Вот глупые люди! Что дети, что взрослые!

Конец ознакомительного фрагмента.