Лёшенька. Часть первая

Ольга Пустошинская, 2020

Тысяча девятьсот шестнадцатый год. У трёхлетнего Лёшеньки тяжело заболевает мать. Чувствуя близкий конец, она берёт слово со своей сестры не бросать Лёшу. Так мальчик оказывается в соседней деревне у своей тёти, а у задиристого Яшки и его сестры Полины появляется маленький брат. С первых же дней выясняется, что Лёша – необычный ребёнок, способный угадывать будущие события, находить потерянные вещи, видеть то, что скрыто от других глаз.

Сирота

Полинка давно спала, завернувшись с куклой в лоскутное одеяло, а у Яшки сна ни в одном глазу, затаился на печи, изо всей мочи вслушиваясь в разговор.

— Не дело ты выдумала, мать… — Голос у отца глухой и сердитый. — Жить как будем? Муки в ларе только до весны хватит.

— Что будет, то и подам на стол. Где двое, там и третьему ложка супу найдётся, — упрямо ответила мамка, и Яшка будто воочию увидел её нахмуренный лоб и сжатые губы. Если она что-то решила — нипочём не переубедишь.

Второй год шла война, досыта не ели уже давно. Мать добавляла в квашню мятую картошку, чтобы меньше уходило муки, суп да щи были совсем жидкими, без капелек жира.

— Да было бы что подать! — откашлялся отец. — В городе приют есть, должны взять сиротку: отец на войне сгинул, мать померла.

— Я не могу… сестрице Софье обещалась не бросать Лёшеньку, родная же кровь… Господи, да ты бы видел его, мальчонка чудесный, как ангелок!

— Своих ангелков двое, — проворчал отец. Помолчал, свернул и закурил самокрутку. — Ладно, возьмём, а там видно будет… У соседки, говоришь, он?

— У соседки! — обрадовалась мать. — Я лошадь у Ульяна попрошу, вещи надобно перевезти.

***

На другой день они уехали в Андреевку, оставив старшего Яшку присматривать за сестрёнкой. Полинка сидела возле замёрзшего окошка, рисовала пальчиком узоры на стекле и напевала какую-то песенку без слов.

— А какой он, этот братик? — обернулась она.

— Весной тётя Софья с ним приходила, помнишь?

— А, помню. Он маленький, драться не будет, — успокоилась Полинка, — я ему свою куклу дам поиграть.

— Вот дурища! Нужна ему твоя кукла! Я ему ножик подарю и кинжал деревянный, который мы с Ванькой вырезали. Ты посиди тут, эге? А я на минуточку к Ванятке сбегаю. Никуда не уходи, а то меня мамка прибьёт.

— Эге, посижу… А сахарку дашь?

— Останный кусочек! — возмутился Яшка, напяливая тулупчик. — Ладно, обжора, дам сахарку…

***

Стало смеркаться. Полинка грызла сахар, устроившись на окне.

— Не едут. Мамка сказала, чтобы не ждали, ужинали и спать ложились, — вздохнул Яшка. Вынул из суднавки ржаной хлеб, разлил по тарелкам щи, достал из ящика обкусанные деревянные ложки.

Послышался скрип полозьев, стук калитки и приглушённые голоса.

— Приехали, приехали! — запищала Полинка.

Впустив с собой холод, в избу зашли мать с отцом.

— Приехали, Лёшенька, — сказала мамка, опуская на лавку завернутого в тулуп ребёнка.

Мальчик глубоко вздохнул и открыл глаза.

— Мама… — позвал он.

— Я теперь твоя мама, Лёшенька. А это твои братик и сестричка, помнишь их?

— Помню… А где Зайка?

— Тут твоя Зайка… Пригрелась у меня за пазухой, не шебаршилась даже, — усмехнулся отец, расстёгивая тулуп. — Получай своё сокровище!

Очутившись на полу, пушистая белая кошка потянулась, фыркнула и принялась обнюхивать углы.

— Пришлось взять, без кошки и ехать не хотел. Ничего, ей тут работа найдётся, мышей нынче много, — улыбнулась мать. — Давайте ужинать и спать, уморились за день…

***

Яшка проснулся от вкусного, сытного запаха сочней с творогом. Свесил лохматую голову с печки, протёр сонные глаза. На большом блюде красовались румяные сочни, в кринке белело молоко и сметана, тоненько посвистывал самовар. Царский завтрак!

Они, дети, смеясь и толкая друг дружку, наскоро умылись у рукомойника — и скорее к столу!

— Как с иконы личико, Матерь Божья… — Мамка протянула руку и пригладила Лёше светлые кудри.

Лёшенька поднял от чашки глаза. Что-то трогательное и одухотворённое было в его чистом лице, умных светло-карих глазёнках, скорбно сложенных губах.

— Кушай, кушай, это я так… Сестрице Софьюшке спасибо, мучицу всю велела забрать. Ещё сказывала три мешка ржи взять — не нашла!

— Бабка Клава унесла, — взглянул на мать Лёша.

— Как унесла? А ты видел, Лёшенька?

— Нет, не видел, мне мама сказала. — Он отломил кусочек сочня и положил на край стола.

Мать с батей переглянулись. Полинка открыла было рот, но Яшка пнул её ногой под столом, и сестрёнка смолчала.

— Когда она сказала? — осторожно спросила мать.

— Сейчас.

— Матерь Божья! Как же она могла сказать, Лёшенька? Софьюшка на небе, Царствие ей Небесное.

— Мама сказала, что не оставит меня, что всегда будет рядом. И чтобы маму Веру я любил и слушался. И что рожь бабка Клава унесла ночью… Мама, можно Зайке молочка?

— Как рука поднялась у сироты кусок хлеба отнять? Тьфу! — сплюнул отец.

— Что теперича говорить? Не помрём… Яша, в школу опоздаешь — учитель заругает.

— Не заругает, он добрый! Не опоздаю! — отозвался Яшка, но тем не менее стал торопливо натягивать школьную рубашку.

***

Хлеб в ларе быстро заканчивался. За обедом хлебали мучную болтушку, отец с матерью отрезали себе почти прозрачные ломти ржаного хлеба, оставляя куски потолще детям. Отец хмурился и двигал бровями, что было у него признаком глубокой задумчивости. Хорошо, что картошки пока много.

Яшка, собиравший в лукошко куриные яйца, чесал затылок: полнёхонька корзинка, а варёного яичка не выпросишь. Хозяйки и впрямь берегли яйца, обменивали на муку или продавали лавочнику. Выручала корова, без неё хоть околевай.

Мать чистила у печи картошку, как вдруг заприметила, что Лёшенька, кряхтя, надевает валенки и шубейку.

— Лёшенька, ты куда? — заволновалась она.

— Надо-тка. Мама Соня велела.

— Господи! Полинка, дочка, скорее беги за ним, не пускай одного… мал ещё!

Полинку два раза просить не надо, она мигом оделась и выскочила за братиком.

— Лёшка, постой! Мамка не велела одному ходить! Да погоди, дай платок завязать!

— Мама Соня сказала, что надо торопиться, — серьёзно ответил мальчик.

— Да куда ты идёшь-то?

— На дорогу. Мама сказала идти и ждать.

Они пошли вместе. Полинка вслух недоумевала: ну что им делать на этой дороге? Редко какая лошадёнка проедет, только нищие с котомками ходят, мастеровые да солдаты с тощими вещевыми мешками.

Но едва договорила, как послышался скрип полозьев, на дороге показалась заиндевевшая лошадь, запряжённая в сани. Незнакомый возница скользнул по Полине и Лёше равнодушным взглядом и уткнул нос в воротник. Вдруг какой-то пакет выпал из саней, полозья поддели его, и кулёк покатился в занесённую снегом канаву.

На белом покрове темнела пробоина, дети прыгнули вниз, провалившись в рыхлый снег по пояс. Голыми стылыми руками нащупали куль, с трудом вытащили его на дорогу.

— Это овсяная мука, — сказала Полинка, лизнув ладонь, — да тяжёлая… фунтов пять, поди, или десять.

— Может остановим того дяденьку?

— Эва! Он далеко уже, не видать. Пойдём домой, а то мамка волнуется!

Вечером они угощались сытным овсяным киселём, который мамка заварила кипятком из самовара. Кисель сдобрили коровьим маслом, посолили и ели ложками, десятый раз рассказывая, как кулёк с мукой им с воза свалился.

Мать ахала, поминала Царицу Небесную и сестрицу Софьюшку. У сытых детей стали слипаться глаза, они запросились спать. Яшка с Полиной легли на печке, Лёшеньку уложили на кровати за тёсовой перегородкой.

Мать сходила к корове, развела квашню на завтра, затеплила лампадку перед образами. Вдруг замерла, услышав шорохи и голоса за перегородкой.

— Лёшенька, не спишь? Водицы принести?

Заглянула в спальню и обомлела. На кровати сидела сестра Софья в голубом подвенечном платье, в котором и была похоронена. Красивая, будто светящаяся, она гладила Лёшеньку по голове, целовала и тётёшкала, как младенца. А кошка Зайка, недотрога такая, топталась рядом, тёрлась о ноги и урчала.

— Спасибо за Лёшеньку, сестрица Верочка, — проговорила Софья, — лучшей матери и не сыщешь. Сердце моё спокойно.

— Я же обещалась, Софьюшка. — С матери спало оцепенение, страх пропал.

— Отец Лёши скоро голос подаст. Он любит сына, но лучше Лёшеньке с тобой жить… Ветреный он, Костя-то. Вернётся — сразу женится, а новой жене не до моего будет, свои дети народятся… Пускай Лёша с тобой живёт, только тогда я спокойна за него буду.

Софья поцеловала мальчика и пропала, словно растаяла в воздухе.

***

Утром Яшка чуть не проспал в школу, мамка проснулась и разбудила его, когда корова стала мычать у себя в загородке. За столом, прихлёбывая закрашенный ржаной коркой кипяток, она вдруг вспомнила:

— Сестрицу Софьюшку во сне сёдня видела.

— И что? — отозвался отец.

— Тётёшкала Лёшу, будто махонького, благодарила меня… Ой, почтальон к кому-то идёт… Да, говорит, сердце моё спокойно теперь. Ну и слава тебе… Поля, да это никак к нам почтарь. Открой, дочка.

— Здоровы будьте, хозяева! — поприветствовал почтальон. — Весны не дождёмся никак, запропала где-то.

— Здравствуй, Васильич, садись, — засуетилась мать, обмахивая полотенцем табурет.

— Спасибо. Тебе письмо, Семёновна…Ну, не тебе, а сестре твоей покойной, мне тамошний почтальон передал. У неё же никого нет, кроме тебя, вот я и подумал… Возьми, имеешь право. Ну, бывайте!

Мать взяла конверт, вгляделась в обратный адрес.

— От Кости, — прошептала она, — вот тебе и сон в руку…

— Вот так чудеса, больше года пропавшим был или поболе?

— Не знает, бедный, что Софьюшки нет, — всхлипнула мать и ушла за перегородку читать письмо.

— Это хорошо, что Костя объявился… всё-таки родной отец, — сказал батя, доставая кисет, — да, Лёшка? Помнишь батьку-то? Ну ничего, вспомнишь… Он хороший. Родная кровь, говорю… Эх, глупыш…

***

Прошла зима с её снежными заносами и трескучими морозами. Наступила весна, самая горячая пора в деревне. Мать с отцом засеяли поле рожью, оставив совсем чуток под пшеничку — побаловаться белыми пирогами к празднику.

— Будем с хлебушком, — светлея лицом, говорила мать и проводила ладонью по тяжёлым усатым колоскам.

И как-то незаметно, тихо подкралась осень. Ещё вчера по-летнему светило солнце, а сегодня, гляди-ка, заморозки грянули. На берегу Волги ребята развели костер, чтобы запечь в золе картошку. Колька Мелкий бережно достал из-за пазухи платок с куриными яйцами.

— Стибрил? — догадался Яшка.

— Эге. Сейчас испечём, печёные яйца вкусные.

Яшкиного отца недавно забрали на войну. Совсем плохи дела на войне, если покалеченных забирать стали.

— Яшка, да плюнь! Твой папка перебьёт всех германцев и вернётся! — Ваня попробовал подбодрить мрачного Яшку.

— Я ничего… Что я, девчонка что ли? — отозвался Яшка. — Кажись, готова картошка, давайте есть.

Макали горячие картошины в тряпочку с солью и ели, обжигаясь и пачкая рты золой.

— Смотри, Лёшка бежит, нас ищет, наверно, — сказал Ванятка.

Яшка обернулся и увидел маленькую фигурку в курточке, перешитой из батькиного пиджака.

— Спасу от него нет, — пробурчал Яшка. — Он мне сегодня подсобил: мамке рассказал, что я мыша в стол учительнице пения положили.

— Эва! А откуда он узнал?

— Да он всё знает… навязался на мою шею.

Яшка отвернулся и натянул поглубже картуз на уши.

Лёша плюхнулся рядом на песок, посопел, потрогал брата за плечо.

— Яша, послушай… что скажу, — заискивающе заговорил мальчик.

— Ну?

— Я нечаянно, честное слово!

— Ты нечаянно, а меня мамка ругала, — проворчал Яшка.

— Взаправду больше не буду, ни словечка не скажу! Лопни мои глаза, если вру!

— Ладно, — смилостивился Яшка. — Хочешь картошку? Ешь, мы сытёхоньки.

Ванятка подбросил веток в костёр и сел поближе к огню.

— Давайте что-нибудь интересное рассказывать, — предложил он.

— Ох, что я сейчас расскажу! — встрепенулся Колька. — Мы с батей ходили в Окунёвку на ярмарку корзины продавать. Мамка велела купить масла постного, крупы и соли, если там в магазине будет. Тележку нагрузили корзинками полнёхонькую. А за нами пёс Умник увязался. Я гоню его домой, а он не уходит, скулит. Тятя сказал: «Ладно, пусть с нами идёт, авось не потеряется».

Это Умник-то потеряется? Да никогда! Он очень умный. Тятя его на выгон с собой берёт стадо от волков охранять. Умник волка близко не подпустит — вот какой умный.

— Эге, умнее тебя, — подначил Яшка, но Колька пропустил мимо ушей.

— Катим тележку по дороге, до Окунёвки уже рукой подать, как вдруг Умник зарычал, шерсть поднялась дыбом. Мы как глянули вперёд, так и обмерли: на дороге волк стоит и прямо на нас смотрит.

— Какой волк? Всамделишный? — испуганно спросил Лёшенька.

— А то какой же! Огромный, серый, глаза жёлтые.

— Эх, ружьё бы! — прищелкнул языком Яшка.

— Тебе бы всё ружьё, дальше слушай…

Тятя за палку схватился, стал кричать: «Пошел вон, пошел вон!» А он с места не двигается, даже на землю лёг, а глаза грустные, человечьи.

Умник успокоился, близёхонько подошёл и стал обнюхивать волка. А потом как начал лаять, как будто нас подзывать. Тятя меня толкнул за тележку, а сам пошел, хоть и испужался. Волк ползёт по земле, скулит, плачет, в ноги тяте уткнулся. У него руки и опустились. Сколько живу, говорит, а такого никогда не видывал, не обошлось без ведьмака, как пить дать.

Снял с себя пояс и трясучими руками стал узлы завязывать, а сам бормочет: «Господи помилуй, Господи помилуй…» И как набросит пояс с узлами на волка!

Колька подскочил, и размахивая руками, показал, как отец набросил пояс.

— Ну?! А дальше-то что было, не томи! — заёрзал на месте Яшка.

— А дальше… Шкура у него расползалась на куски, а под нею человек на земле лежал в солдатской гимнастёрке и сапогах. Очнулся, оглядел свои руки и заплакал. Так благодарил, часы свои серебряные тяте отдал. Важнецкие такие часы!

— А кто это был, Колька?

— Солдат на побывку домой шёл, заплутал и на ведьмака нарвался. Превратил его ведьмак в волколака. Как? Набросил волчью шкуру на спящего и заклинание сказал. Так человек волколаком стал. Вокруг своего села кружил, а подойти близко боялся — мужики бы прибили.

— Ух ты… ужасти какие, — выдохнул Ванятка.

— Умник распознал человека. Волчьего духу в нём не было.

— Не зря Умником назвали, — одобрил Яшка. — Про ярмарку, Колька, расскажи. Что там, карусели были? А палатки с пряниками и кренделями?

— Да какие там карусели! — скривился Колька. — В магазине пустые полки, одним керосином торгуют.

— Вот так ярмарка! — присвистнул Яшка.

— А что ж ты хочешь? Война, всем несладко…

Помолчали, задумались каждый о своём. Лёша задремал, привалившись к братикову плечу. Вдруг Ванятка испуганно схватил Яшку за руку.

— Яша, что это?

Из кустов с треском лезло что-то белое и лохматое.

— Это Зайка, не бойтесь. Она нас ищет, — сказал Лёшенька, стряхивая с себя сон.

— Как же она нас нашла? Вот умная кошка! — восхитился Ваня.

— Ого какая умная, мыша поймает и нам несёт, вроде как угощает, — погладил Зайку Яша.

— А ты этим мышом учительницу угостил? — засмеялся Колька.

Мальчишки повалились на песок, хохоча и держась за животы. Эхо прокатилось над тихой Волгой и замерло вдалеке.