Янис

Ольга Островская, 2023

Как сделать правильный выбор и выжить, когда вокруг все так стремительно меняется. А может быть, выбор – это всего лишь иллюзия. День за днем Янис принимает множество решений, которые могут стоить ему жизни, его жизни, а может быть, жизни целого чужого мира, который намного технологичнее привычных пятиэтажек. Его история только начинается…

Глава 1

Вид с крыши всегда кажется необычным, даже та местность, которую вы знаете как свои пять пальцев, и обошли там каждый закоулок, и знаете, сколько кирпичиков в доме напротив, от одного окна до другого. Даже ваш родной двор, где вы выросли, и каждый бордюр знает размер вашего детского ботинка. А в щелях между дверью подъезда и старой ржавой трубой еще хранится записка для девочки из параллельного класса, которую она, наверное, так никогда и не прочтет. Даже эти места с крыши будут казаться другими.

С крыши шумное утро, суета просыпающегося города, доносящиеся запахи кофе из открытых кухонных форточек, скрипучая калитка забора детского сада, через которую мамы сдают своих сонных, плачущих детей, кажутся прекрасными. Кто и зачем придумал эти детские сады, и когда? Конечно, есть в них рациональность, но она так противоречит всему естественному. Сколько детей, из всех тех, кого туда приводят, не плачут? Наверное, единицы, либо самые выдержанные, которые боятся гнева строгих родителей и держат все слёзы внутри, проглатывая их тихо вместе с грустью.

Оставляют в окружении совсем незнакомых людей и еще не известно, как себя нужно с ними вести и чего от них ожидать. А это чувство тоски и ненужности в этом мире. Почему все взрослые в дверях этого детского сада делают вид, что все не так ужасно и это все детские капризы и выдумки. Все же понимают, что это не так.

Сколько времени наблюдаю за этим процессом каждое утро почти, и ни одна мама еще не сказала своему чаду, что понимает, как ему плохо, грустно, одиноко, невыносимо тоскливо, так что слезы просто сами льются, и он рад бы их остановить, но это все давит. В большинстве случаев мамы суровые, что усугубляет состояние ребёнка еще больше. Все торопятся убежать, закрыв за собой и дверь и калитку, следы бы еще замели.

Потом остаешься около шкафчиков в раздевалке, стягиваешь с себя ботинки, переобуваешься в сменную обувь и сидишь, пока кто-нибудь не выйдет и не заведет в зал ко всем остальным, потому что идти туда вовсе не хочется. Яркие слоники, собачки, цветочки и ягодки, нарисованные везде, не радуют. Ведь совсем, как-то не до них, когда грусть такая навалилась.

Был я там пару раз, отводили меня, но так как у моих родителей было не много денег, а услуги детского сада были совсем не дешёвыми, да и я закатывал истерики, как только мог, меня решили оставлять охранять дом, под присмотром соседки.

С утренних крыш можно уловить запах кофе. Он заставляет верить и чувствовать тепло и уют, представлять теплые пледы, мягкие кресла, свежие газеты и даже глянцевые журналы, которых в нашем мире пруд пруди и никого ими уже не удивишь. Словно дымка, окутывающая город ночью, медленно поднимается с земли и замирает на мгновение на крышах.

Воздух наверху тихий, именно тихий. Да, он чище, чем внизу. В нем нет такого многообразия запахов, но это и так понятно. Но он именно тихий, словно там внизу в воздухе собирается не только ароматы и зловония, но и все слова и весь шум. Этот воздух излечивает своей тихой чистотой, освобождает мысли от эмоций и лишних переживаний, вдыхая его можно почувствовать свободу и безмятежность.

Я поднимаюсь сюда почти каждое утро, и кажется, словно нахожусь в другом мире, словно не принадлежу тут никому и ничему. Смотрю, как зажигаются лампочки в окнах, как все начинают спешить, будя друг друга, как солнце поднимается вон из-за той большой зеленой крыши. При этом цвет совсем не видно, так как солнце обычно светит очень ярко и затмевает своими лучами еще пару тройку крыш.

Вон то здание, немного правее от восхода, у него серая грязная крыша, ремонта не было уже много лет и сколько еще не будет. Здание детской стоматологии. Это раньше они были на каждом шагу новенькие, чистенькие, пытались заманить каждая к себе разной цветной рекламой. Врачи там, говорят, были добрые и лечили совсем не больно и не страшно, можно было смотреть мультфильмы. А самым смелым всегда выдавали маленькую игрушку. Но я этого не застал. Это было совсем давно, меня тогда еще даже не было.

До того как наш мир стал таким серым, угрюмым, где каждый борется за жизнь каждый день и нет никаких планов на будущее. Только здесь и сейчас. У меня нет об этом сером здании никаких приятных мыслей, внутри пахнет сыростью и лекарствами. Попал я туда, однажды, молочный зуб не хотел выпадать сам, и наша воспитательница повела меня туда. Погода была ужасная, сырая, холодная осень, лужи и холодные капли дождя прямо по лицу.

Там я понял, что кода говорят, что будет не больно, то врут. После этого похода я болел еще неделю, дезинфицирующего раствора было мало, экономили, занесли инфекцию. В итоге пришлось колоть уколы. Но страшно мне было от того, что меня держали трое сильных больших женщин, как будто со мной одна бы не справилась. Если бы я мог, то создал бы машину времени, чтобы хоть лечиться там, где уже научились, и всё не больно. Пусть это будет дорогостоящим удовольствием, но оно явно себя окупит в первые же дни.

Есть крыша которая мне нравится, она в другой стороне слева от солнца. Когда-то ее цвет был ярко красный, сейчас немного стерся и местами проржавел, но все так же красив. В этом доме живет девочка, кода мне было пять лет, мы вместе попали в этот интернат, потом ее забрала молодая семья, а я остался. Не знаю как ее теперь зовут, наверное ей дали новое красивое имя, я называл ее Тая. Она была очень худенькой, замерзшей и как и все голодной. Казалось, что еды никогда не будет хватать вдоволь. Никто не подходил к ней и она не стремилась ни с кем знакомится. Я тоже не был в центре внимания остальных и никогда ни с кем не играл, от этого меня немного избегали и побаивались, но это именно то, чего я и хотел. Я не сводил с нее глаз пол дня, не знал как подойти, в итоге после обеда когда всем раздали вкусные плюшки, а она так и осталась сидеть на скамейке в стороне, укутавшись в большую куртку, я не выдержал и присел рядом, молча протягивая свою порцию лакомства. Не сразу она повернулась ко мне и посмотрела, в тот момент даже не помню, как я остался жив и не умер от собственного смущения и страха. Ее яркие зеленые глаза казались центром вселенной, я даже забыл как меня зовут, и ее не спросил, и про плюшку совсем забыл. Если бы она не сказала, что хочет пить, не знаю сколько бы продолжался этот гипноз, так и умер бы от счастливого забвения. Пока я мчался со стаканом воды по коридору от лакомства не осталось и крошки, обидно стало буквально на мгновение, но потом я был горд и счастлив что она приняла мой подарок и еще раз посмотрела на меня. Потом мы долго молчали, и говорить не хотелось, потому что нечего было говорить. В детдом попадают не от дружной семьи, сейчас сюда привозили много ребят и у каждого своя не веселая история, о которой мало кто хотел рассказывать. Но мне казалось я слышу ее и так, чувствую что ей грустно или по глазам вижу что думает и вспоминает что-то хорошее, тогда я тоже улыбался. Так мы дружили почти неделю. Я почти ничего о ней не узнал, а казалось что она самый родной человек в мире. Потом ее забрали. В свободное время я смотрю и на ее крышу тоже. Иногда мне кажется, что вижу ее глаза и слышу как она мне мысленно отвечает.

Есть в этом городе еще одна маленькая крыша, на которую я смотрю редко, но ее образ всегда внутри меня. Не могу сказать, люблю ли эту крышу, или она для меня большая грусть. Каждый раз, огибая город взглядом, я стараюсь пропустить то место, наверное, потому что боюсь увидеть там пустоту, развалины или что еще похуже.

В этом доме я родился. Он не был большим, даже тогда, когда я был совсем маленьким. В нем была всего одна комната и закоулок для кухни. Но уже тогда я понимал, что совсем не важно, насколько огромен твой дом, важно есть ли в нем люди, которые тебя любят или нет.

При рождении имя мне подарили не сразу, тогда имена выбирались как дорогой подарок, который определял всю твою жизнь. Мама с папой выбирали его с особой тщательностью. Хотели, чтобы в нем была особая сила, которая сочеталась бы с мудростью и рассудительностью, частичка любви, которая определяла бы мои поступки и действия, нежность к красоте и мужество перед трудностями. Они хотели вложить туда, как в коробку с подарками, все необходимое, но это лишь имя, несколько слогов из букв.

Позже мама говорила, что прочитала мое имя в моих глазах, словно я сам ей подсказал, когда новорожденная пелена сошла с них, и я впервые ее увидел. Конечно, мне не удалось запомнить этот момент, но столько раз я представлял его себе, будто бы и вправду помню. Меня назвали Янис.

Тогда, всего десять лет назад там, в этом доме, били мама и папа. Они были молоды и счастливы, несмотря на все, что происходило в мире. У них не было богатства, железных дверей и решеток на окнах, которые были у всех, ночью было опасно без дополнительных охранных приспособлений. Мародеры и грабители разбивали окна и забирали все, что было доступно. Повсюду раздавались крики, звон битого стекла, выстрелы. Каждый держал в квартире оружие. У нас не было ничего, кроме ажурных занавесок, которые хоть немного прикрывали наш быт.

Возможно, к нам не врывались потому, что у нас и так ничего не было. По утрам мама всегда варила кофе, ароматный, домашний, любимый. Кофе — запах моего дома, мамы. На этот аромат мы просыпались с отцом и медленно в полусне подтягивались на кухню. Вкусных булочек на завтрак почти никогда не было, только по редким праздникам у нас появлялся свежий хлеб. Отец закутывал меня в одело и сажал к себе на колени, тогда я не думал, что так будет не всегда, а сейчас все бы отдал, чтобы хоть пару минут так посидеть.

После завтрака родители уходили на работу, а я часто оставался один. Соседка, у которой было еще трое детей, двое ее и один приемный, приглядывала за мной. Почти все время я проводил играя с ними то в машинки, самодельные, скорее воображаемые, то в пиратов и отважных захватчиков из сказок, что нам рассказывали перед сном, то когда мы друг другу надоедали, играли в прятки. Закроешься там среди какого-нибудь барахла в шкафу или кладовке и сидишь тихонечко, вроде и хочется, чтобы тебя нашли, а вроде и не очень, и так хорошо.

А по вечерам, я так рад был возвращению мамы и папы, что бежал к ним навстречу, как только видел их вначале дороги к нашему дому. Однажды они не вернулись, ушли так же с утра и больше не пришли. Я просмотрел каждый отрезок этой дороги, в надежде, что вот сейчас, вот они оба выйдут, я увижу их и буду бежать к ним так быстро, что смогу взлететь в воздух. Добегу, обниму их так крепко, как только смогу, и буду говорить им, как сильно я скучал и ждал их, как сильно я их люблю. Буду просить, чтобы больше никогда не оставляли меня одного. А они будут успокаивать меня, взяв на руки. Мы будем медленно идти до дома, я буду рассказывать, как ждал их весь день, пусть мои слова будут повторяться, чтобы они точно знали и услышали всю важность, почувствовали, как они мне нужны.

Всю ночь я смотрел из окна. Раньше боялся темноты, но сейчас было не до нее, с окна дул холодный воздух, руки стали замерзать, но я боялся отойти и пропустить их. Так прошло еще три дня, когда нашей соседке сообщили по телефону, что они умерли. Отравились ядовитым газом при небольшой аварии на станции. Небольшой, пострадало не так много людей, но там оказались и они, вдвоем. Я остался один.

Теперь ждать было некого, внутри все разрывалось на мелкие кусочки, казалось, что умереть сейчас вместе с ними будет лучше всего на свете. Как это можно принять. Когда понимаешь, что ты один, все становится совсем иначе, мир кажется совсем другим, словно все то, что хотелось и было интересным, теперь не нужно вообще, и совсем не важно, хочешь есть или нет, просто пропадают все желания и остается только одно, чтобы они вернулись.

Появляются мысли о чудесах, вдруг если я сейчас начну молиться и просить Бога о том, чтобы это была ошибка, чтобы они остались живы, то это может случиться. Но где-то в глубине души я понимал, что это не поможет, что не поможет вообще ничего. Соседка и так тянула уже троих детей, я был бы для нее совсем лишним, хотя она предложила мне остаться с ними, но я знал, что это было только из вежливости.

Собирался я совсем не долго, вещей было не много: мамино маленькое зеркальце, в которое она смотрелась каждое утро, расчесывая длинные пряди волос; игрушечный паровозик, подаренный отцом, с потайным отделением, в котором помещались всякие маленькие штучки, типа стекляшек и пуговиц; и ключи от нашего дома, который по наследству должен был принадлежать мне, но так как отстоять свои права я еще не мог, а родственников у нас не было, дом у меня забрали. Так я оказался на этой крыше приюта номер девять, и с тех пор ни разу не проходил мимо своего дома.

Мне больше нравится говорить, что я именно на крыше, тут мало кто отнимает мое пространство, пару кошек да чирикающие воробьи, и те и другие ищут местечко потеплее, они, конечно, раньше меня заняли эти царские места обзора, но я постоялец тихий, много места не занимаю. Иногда приношу им остатки хлеба, вот радости то сколько, сбегаются все на пир, а я чувствую себя полноправным членом этого семейства, и от этого как-то теплее и счастливее на душе.

Так можно почти по каждому зданию написать свою маленькую историю и она будет отличаться этим взглядом с высоты, а не с низа. У каждого кирпичного угла есть своя веселая и грустная истории, может некоторые из них могут и обо мне рассказать, то что я сам запамятовал.

Сегодня с утра идет дождь, он теперь часто идет, как будто осень теперь вместо лета и весны. Я взял с собой завтрак и пару книг, укроюсь под козырьком на крыше. С этим намерением, проскочив незаметно мимо учебного класса и всех надсмотрщиков, я оказался прямо на чердаке. Пыли тут всегда хватало, но она тихая и не мешает думать, а значит пусть себе лежит.

На мгновение мне показалось, что лампочка покачнулась или голова у меня закружилась, может просто резко поднялся по лестнице, и ведь не завтракал еще. Расправив газетку на ящиках, которые были тут задолго до меня, я устроился с бутербродом в левой руке и книгой в правой.

На этот раз мне не почудилось, я отчетливо почувствовал, как пол передо мной наклоняется, а ящики предательски поползли из под меня в сторону и я плюхнулся своим и без того не мягким местом на пыльный холодный пол. Кажется землетрясение, нужно срочно вылазить наверх. В голове началась паника. Здания все были старые и могли рухнуть, казалось даже от ветра.

Забравшись на край крыши и вцепившись всеми конечностями в перила, я замер. Высота была приличная, спрыгнуть и остаться живым будет сложно, вчера вроде тут не было так высоко. Может еще удастся спуститься, а вдруг завалит, уж лучше быть на крыше завалов чем под всем зданием. Внизу уже собралось не мало народа, все вышли и стали отходить от стен.

Вдруг сейчас кто-нибудь посмотрит наверх, а тут я, ох лучше бы…, лучше бы…, пускай под ноги себе смотрят. Перила нещадно поливал дождь, и от этого они становились не только ледяными, но еще и кошмарно скользкими. Жалко, что не получается завязать руки морским узлом, а еще лучше удавкой.

Из-под земли нарастал очередная порция толчков, было очень тихо, но все отчетливо их ждали, словно чувствовалась доносимое ими энергетическое поле, которое приводило все вокруг в оцепенение. Вот сейчас это начнется снова. И ручьи из маленьких луж, скопившихся от дождя на крыше, потекли вместе с моим бутербродом вниз к жесткому асфальту, руки буквально впивались в железные поручни, но весь карниз заскрипел и под моим весом начал прогибаться.

От страха и высоты меня начало мутить, лучше закрыть глаза, если уж мне суждено упасть, то убежать уже не получится. Трещины одна за другой появлялись на стенах между красных и белых кирпичей. Казалось, мое падение будет бесконечным, жаль, что я так и не сказал Тае о том, что она мне нравится, но что бы это изменило сейчас, когда я вешу на одних честных мыслях и вконец оледенелых и намертво затекших запястьях.

На секунду я осмелился открыть глаза и увидел маленького человечка в черном смокинге и таком же черном цилиндре на голове. Он был ростом не выше нашего кота, который тоже любил тут похаживать. Откуда он взялся.

— Эй, ты кто такой? Вытащи меня отсюда! Сейчас упаду! — мой голос заглушал дождь, и я сам его еле слышал, хотя кричал изо всех сил. Этот старичок исчез из виду, куда же он делся, я же его отчетливо видел. Может, я уже брежу, или часть меня умерла, и я попал в другой мир. Я прикусил язык, больно, живой. Это было единственное, что я мог сделать, все остальные части тела практически не чувств.