Будни ветеринарного врача. Издание 2-е, исправленное и дополненное

Ольга Овчинникова

Книга основана на реальных событиях и содержит описание случаев, с которыми сталкивается ветеринарный врач частной клиники. Простым, эмоциональным языком автор рассказывает о своей профессии: сложностях, возникающих при постановке диагноза, отношениях между людьми, нелёгкой борьбе за здоровье и жизнь животных. Книга будет полезна тем, кто собирается посвятить свою жизнь ветеринарии, а также владельцам собак и кошек. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3. Заводчики

Если хозяин идиот, то коту пизда.

Помимо тихого деревенского филиала у клиники есть ещё городской, и сегодня я работаю там с ночи в день. Это кирпичный, двухэтажный домик, где есть холл для ожидания, терапевтический кабинет, УЗИ, рентген, операционная; а на втором этаже находятся вакцинальный кабинет, маленькая лаборатория, зоомагазин, ординаторская и груминг, — всё компактно и функционально.

Холл для ожидания здесь почти никогда не пустует, но сегодня с утра там сидит только одна женщина. С кем-то маленьким. Мы, субботняя смена, видим её через видеокамеру, сидя в ординаторской.

За админа сегодня Аля — скромная, исполнительная девочка с длинной косой, старомодно перекинутой через плечо. Карие глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, доверчиво смотрят на мир.

Аля идёт узнавать, с кем пришла женщина и быстро возвращается.

— Там со щенком. Кому? — она неуверенно обводит нас взглядом.

В отличие от моей трёхэтажной библиотеки, в её чудесной головке матюги не то, что не живут, но даже и не задерживаются. Улыбчивую Алю любят все. Она всегда готова помочь, при необходимости подержать животное, и большинство людей нагло пользуется её неспособностью отказать. Я её жалею. Таких людей нельзя ставить админом — эта должность грубо, в короткие сроки убивает нервы, порождая либо неврастеников, либо матёрых, толстокожих циников, и Аля, принимающая всё близко к сердцу, стремительно приближается к первому варианту развития событий.

Вопрошающе, она повторно обводит нашу троицу взглядом. Так как в холле никого не было, все мы поднялись наверх, оккупировав диванчик и обеденный стол, а в приёмном кабинете с профилактической целью поставили кварц — слишком много вирусных пациентов идёт в последнее время. Грязная, дождливая осень, слишком быстро сменившая солнечное лето, щедра на такие подарки.

На вопрос Али все демонстративно делают вид, что заняты. Она тяжело вздыхает и говорит, определённо не добавляя энтузиазма:

— Хозяйка щенка — разводчица. Ой! — и звонко заливается смехом от того, что оговорилась так лихо. — Заводчица, я хотела сказать!

Скрестила, что называется, заводчицу и разведенца. Разведенцы скрещивают бессистемно, близкородственно, от чего потомству передаются генетические, а нередко и вирусные неизлечимые заболевания; вынуждают своих животных бесконечно рожать; не делают генетических тестов и кормят животных, с целью экономии, самым дерьмовым кормом. Они никогда не признаются, что продали котёнка, уже больного ФИП или лейкозом, или с генетической аномалией. За всё это разведенцев я люто ненавижу, хоть и называю их заводчиками, — это слово привычнее.

— Ну, кто? — тоскливо вопрошает Аля, поочерёдно оглядывая нас.

Быть админом тяжело ещё и потому, что с одной стороны приходится иметь дело с владельцами животных, которых надо выслушивать, уговаривать и выстраивать в очередь, иногда нарываясь на грубость. А с другой стороны — мы, которым надо этих самых животных раздать. Сегодня, когда все свободны, а на приём пришёл всего один человек — и тот заводчик — сделать подобное так, чтобы никого не обидеть, для Али особенно проблематично.

После затянувшейся паузы, она терпеливо выслушивает сразу две стандартные отговорки:

— У меня скоро придут по записи.

— Я — курить, и ещё мне с анализами разбираться.

Ни одной грамотной отмазки мне не достаётся.

— Я бы и рада, — торопливо навёрстываю упущенное я, — но у моей жопы и дивана свидание в самом разгаре!

С этими словами и плюхаюсь на диван. Девчонки ржут:

— Мужика себе заведи наконец!

— Ладно. Давайте спички тянуть, — предлагает Аля, усмехнувшись и вытаскивая из кармана полупустой, гремящий одинокими спичками коробок. Зачем они некурящей девушке — остаётся загадкой. Она достаёт их, отламывает у одной кончик и зажимает три штуки в руке.

В любом случае выбор упадёт на того, кто высказался последним, а мой авторитет в коллективе пока что довольно жалок. В любом случае, мне будет полезен опыт приёма таких пациентов и общение с разными людьми, да и Алю жалко.

«Да-да! Точно! Будет полезно! Ты же явный социофоб и интроверт-самоучка!» — гундит внутренний голос.

Я бы попросила без ярлыков, эй!

— Давай я возьму, — отвечаю Але, и она с благодарностью бросается мне на шею, закатив глаза.

Спускаюсь, демонстративно шаркая. Выключаю кварц.

* * *

…Щенок гриффона. Дыхание тяжёлое, с хрипами.

— Рассказывайте, — говорю я приветливо, хотя совсем себя так не ощущаю.

«Герпес собак, — интуиция ставит предварительные диагнозы. — Бордетеллёз. Аспирационная пневмония с синдромом угасающего щенка из-за насильного выпаивания молока, неонатальный изоэритролиз…»

Заводчица, полноватая дама средних лет, от которой за версту несёт наглой самоуверенностью, измеряет меня недоверчивым взглядом и с вызовом говорит:

— Нас лечит самый лучший врач, но она сейчас в отпуске, поэтому я приехала к вам. У меня питомник.

«Я переведу, — охотно откликается мой внутренний голос и с интонацией интерпретирует сказанное: „Ты — говняное говно, покрытое сверху говнистой говёшкой и намазанное по бокам говнистым говнецом. Но делать нечего. Скажи чего умного, а я потом погуглю ещё“, — дословно примерно так!»

Вот спасиб тебе большое за вольный перевод; вот что бы я без тебя делала-то?

Собираю анамнез. Итак. Насильно щенка не кормили. Уже хорошо, ибо слабые щенки теряют способность глотать, а аспирационная пневмония лечится очень трудно и не всегда успешно.

— Расскажите, чем лечили.

Потому что заводчики обожают лечить своих животных. Без диагноза. Просто потому что. Не перепробовав всего, они и шагу не сделают по направлению к клинике. Женщина начинает перечислять, а я киваю и всячески поддакиваю, потому что если на этапе опроса начать критиковать хотя бы какое-то из сказанных слов: всё, пипец. Дальше можно будет добиться сознанки только с помощью раскалённого утюга. Она перечисляет увесистый список, в конце которого значится:

–…Дексаметазон… Что ещё ему поколоть?

— Дозу дексаметазона какую делали? — нейтрально спрашиваю я, покрываясь злобными мурашками отчаяния. Улыбки на мне уже не существует даже в виде гримасы.

— Ноль три миллилитра. Два раза в день. Сегодня третий день.

— Мне нужно его взвесить. Сейчас вернусь. Подождите, пожалуйста, — я беру щенка и, прежде чем моя злость прорывается наружу, выхожу из кабинета, жопой плотно закрыв за собою дверь. Весы для «мелочи» стоят наверху, в зоомагазине, где я и взвешиваю маленького пациента: весит он всего семьсот пятьдесят граммов.

Коллеги встречают меня вопрошающе: каждый раз, когда кто-то поднимается с приёма, он ищет «помощь зала», хочет совершить «звонок другу» или стремительно закапывается в местной библиотеке. Вместо ответа я аккуратно вручаю щенка Але и пинаю мешок с наполнителем для кошачьих туалетов. И в исступлении тихо ору:

— Дексаметазон! Ноль три миллилитра! Два раза в день!

— Что? — вытаращив глаза, переспрашивают девчонки. — Сколько?

— Но-о-оль! Три-и-и! — и со следующим пинком отбиваю себе палец. — Ай-й!

— Ни один пациент не должен умереть без дексаметазона¹²! — шутят коллеги в виде поддержки. Плоский медицинский юмор, уже баян, как и заводчики с их жаждой напичкать всех и каждого дексом… Ширяли бы уже гомеопатию — от неё хоть вреда никакого. Как, впрочем, и пользы…

Глядя в зеркало на стене, я выравниваю дыхание и, изображая аутотренинг, говорю:

— Именно сегодня я отношусь к людям добрее, — кстати, это пятый постулат Рэйки. — Я люблю заводчиц. Я очень люблю заводчиц…

Когда уже, чёрт, гормональные препараты начнут продавать по рецептам? Когда уже все подряд перестанут колоть их при любом пуке, нарушая баланс в организме и роняя нахрен иммунитет? Как это всё выравнивать, а? Вы видели толщину учебников по эндокринологии? А текст там какой! Адренокортико… мать его… тропный гормон!

Отдышавшись, забираю щенка у Али и сдержанно говорю:

— Обработай весы, пожалуйста.

Она испуганно кивает. Герпес заразен для других собак.

Возвращаюсь в кабинет, искусственно улыбаясь.

Долго и кропотливо высчитываю нужные дозы, колю щенку уколы, рассказывая про герпес и бордетеллёз. И тут заводчица говорит:

— Мой врач ставит ему аденовироз.

— Не исключено, — констатирую я, по-прежнему сохраняя невозмутимость: Рейки рулит! — Хотя аденовироз-то вряд ли, учитывая наличие прививок у суки. Герпес или бордетеллёз более вероятны. Вы делали тесты?

— Нет.

— Можно взять пробы на всё это. Но отрицательный результат не будет говорить о том, что их нет, тем более у пролеченного щенка. Пятьдесят на пятьдесят.

Соглашается. Беру пробы. Пишу назначение — это рекомендации из англоязычной книги, — и тут женщина замечает:

— Я была с собаками на выставке три недели назад.

— И? — подталкиваю её продолжать, отрываясь от писанины.

— И они принесли оттуда ринотрахеит. Ну, перечихали все, перекашляли. А сейчас всё нормально.

— Ну так ринотрахеит и герпес — это одно и то же.

Недоверчиво смотрит. Называйте, как хотите: вирус-то один. В завершение мягко пытаюсь отговорить её от дексаметазона:

— Ампула, один миллилитр, идёт на взрослого человека, килограмм этак на семьдесят. Он делается строго по показаниям. А щенок весит семьсот пятьдесят граммов, что примерно в сто раз меньше, — па-а-ауза, длиною в осознание, и я продолжаю: — Дексаметазон убивает иммунитет, который необходим щенку для борьбы с вирусом, а заодно и надпочечники, что вызывает ятрогенную болезнь Аддисона, — иногда для пущего веса приходится блистать терминами. Сейчас этим термином мог стать «Адренокортикотропный гормон», но боюсь, этого мне без запинки и предварительной тренировки не выговорить. Продолжаю обычным, человеческим языком: — Я бы не стала продолжать ему делать дексаметазон. При вирусных болезнях к тому же он строго противопоказан.

Она смотрит куда-то вбок и молчит.

«Так, так! Я переведу! — снова вторгается в мои мысли дружеский внутренний голос: — Я не согласна. Наш врач знает лучше! При аденовирозе декс — самое то!»

Не париться? Ещё немного, и у меня начнётся состояние аффекта!

Отдаю ей назначение.

Я недостаточно хорошо объясняю?

Добавляю в свой спич ещё и про боксы для слабых щенков, кормление через зонд и сыворотку от переболевших собак подкожно. Женщина меня не дослушивает. Она забирает щенка, — щенка, которого методично прикончила своим незнанием, — и молча уходит…

«Бокс? Вы в курсе, сколько он стоит? — озвучивает её мой внутренний голос. И добавляет, немилосердный: — От тебя уже ничего не зависит, так что забей и не парься!»

Поганое чувство, что я опять не достучалась до очередной заводчицы, ввергает меня в депрессию.

— Да не парься, — весело кричит Аля, пробегая мимо и невольно повторив фразу из моей головы.

Я люблю заводчиков. Я очень люблю заводчиков…

* * *

В этот момент начинают идти люди. Девчонки исчезают в хирургии, а мне достаётся кошка с кровотечением из матки. Кошка красивая, дымчато-серая, с чёрной головой и хвостом, — бирманской породы. Шерсть мягкая, словно пух.

— Давно? — спрашиваю я, наблюдая, как кошка прямо на глазах теряет по каплям кровь.

— Третий день, — сознаётся хозяйка.

«Третий? День?»

Заглядываю кошке в рот — слизистые бледные, со смертельно-зелёным оттенком.

— Это экстренное состояние, — раздумывать некогда, и я говорю быстро, — срочно ищите донора и… Она могла отравиться крысиным ядом? Она не беременна? Котята? Прививки есть? Может, змея укусила? Генетический тест на болезнь Виллебранда¹³ делали?

Выясняется, что кошка недавно родила, и в следующую течку снова была повязана с котом.

— Сделайте ей укольчик, — нетерпеливо говорит женщина.

Глубокий вдох. Да что ж вы со мной сегодня делаете-то!

— Ваша кошка потеряла очень много крови, — говорю медленнее, но очень внятно. — Она нуждается в удалении матки и полном обследовании. Нужно установить причину, взять анализы, но уже сейчас понятно, что ей необходимо переливание, иначе она может не перенести операцию…

— В интернете пишут… — перебивает меня женщина.

— Вы что, не понимаете, что она умрёт? — я срываюсь на крик, и тут же беру себя в руки: нельзя орать на людей во время приёма: — Извините…

Чёрт… Я же люблю людей. Или нет?

«Не любишь. Ты потому в ветеринары и подалась: из ненависти к людям», — успокаивает, как может, внутренний голос.

— Вашей кошке необходимо обследование, переливание крови и операция, — смотрю женщине прямо в глаза, чтобы донести, что всё из перечисленного не моя экзотическая прихоть, а крайняя необходимость. Сколько раз мне ещё повторить это?

— Уколите ей что-нибудь, — отвечает женщина.

— Разумеется, я сделаю ей укол, — в голове уже крутится альтернативный список, который, вероятнее всего, не поможет. — Но это её не спасёт. Анализ крови?

— Нет, не надо.

«Так… тихо, тихо», — внутренний голос едва успевает не дать мне взорваться снова. На каменных ногах я выхожу из кабинета, набираю в шприцы два кровоостанавливающих препарата и один гормональный, возвращаюсь и заодно приношу журнал:

— Пишите: «От обследования животного отказываюсь. От овариогистерэктомии отказываюсь. Число. Подпись».

— Зачем это?

«Затем!»

— Снять с нас ответственность, — поясняю более чем сдержанно.

Пишет. Беру в руки первый шприц.

— Я сама сделаю, — опережает меня женщина.

— Сами?

— Так дешевле, — поясняет она. — Вы же и за укалывание берёте.

«Чёрт с тобой, — я поскрипываю зубами. — Ещё этого не хватало!»

На ум приходит случай, когда мужчина сам колол кота якобы подкожно, в холку, а на самом деле тыкал прямиком между рёбер, каждый раз прокалывая лёгкие. Такая ежедневная перфорация вызвала проникновение воздуха из лёгких в подкожную клетчатку. Через пару недель кот покрылся пузырями, при поглаживании хрустел и крепитировал. Тогда всё закончилось более-менее благополучно — из-под кожи воздух удалось частично откачать, а остальной рассосался.

Объясняю, как делать и даже придерживаю кошку, пока женщина колет препараты. Сэкономила, молодец, чо… Возьми с полки пирожок. Там два — возьми тот, что посередине.

— Я пошла? — спрашивает она, беря на руки кошку, из которой продолжает щедро и методично капать кровь.

На столе алым пятном красуется лужица. Как я могу их отпустить?

— Скажите, — спрашиваю осторожно, — почему Вы отказываетесь от операции? Это спасло бы её. Она же иначе умрёт.

— А зачем мне кошка, которая не сможет рожать котят? — удивлённо отвечает женщина вопросом на вопрос.

Последний рубеж.

— В смысле? — о, это уже интересно… По коже пробегает взбудораженная волна леденящих мурашек.

— Я — заводчица, и кошки нужны мне для воспроизводства. Зачем мне кошка без матки?

Оу… По крайней мере, честно.

Очень медленно я беру в руки журнал, сжимаю его и молча выхожу из кабинета. Аля, которая по случаю оказывается рядом, на этот раз не находится, что и сказать.

Я люблю заводчиц… Я очень люблю заводчиц…

* * *

— Поджелудка это! Поджелудка, говорю Вам! — визгливая худая барышня с редкими волосами, когда-то крашенными в рыжий, упорно тычет мне в лицо маленькой, безучастной к происходящему кошкой.

Моя интуиция, которая в назначении пишется как «предварительный диагноз», утверждает, что у кошки ХБП — хроническая болезнь почек¹⁴.

— Что ест? — стандартно собираю анамнез я.

Главное, задать вопрос не «чем кормите?», а именно «что ест?» И ещё, главное, в процессе расспросов никак не реагировать на то, что слышишь. Быть безоценочной. Это позволяет услышать больше. Кошка как бы сама ест несбалансированный корм. Ходит в ближайший супермаркет, затаривается разрекламированными паштетами и ест. Рекламы пересмотрела на ТВ. Никто не виноват.

Я позволяю себе огласить своё мнение только когда владелец высказался полностью. Итак…

— Она уже месяц ничего не ест! — визжит женщина.

Хочется зажать уши, чтобы только не слышать сей резкий голос.

— Раньше что ела? — старательно перефразирую я вопрос.

Если сейчас она скажет: «Не знаю», боюсь, что по инерции выдам: «А если бы знали?», но женщина, недолго думая, начинает перечислять:

— Мясо, рыбу, — и затем в списке звучит один из массово разрекламированных кормов эконом-класса.

«ХПН», — более убедительно поддакивает мой внутренний голос, огласив всё более созревающий диагноз.

— Стала больше пить, да? — задаю следующий вопрос.

— Откуда Вы знаете? — спрашивает женщина удивлённо.

«Определённо ХПН… Однако, что-то не сходится. Слишком быстрое развитие болезни… Слишком быстрое…»

Действительно: кошка камышового цвета, возраст всего семь лет… Генетика у таких беспородных товарищей позволяет им доживать до глубокой старости. При должном уходе, разумеется.

— Ещё что ела? — мой пытливый ум стандартно достаёт вымышленный «утюг для сбора анамнеза».

— Я прочитала в интернете про мочекаменку! — кричит женщина всё тем же отвратительным голосом, вынуждая непроизвольно морщиться.

— И-и-и? — фраза «прочитала в интернете» едва не выводит меня из хрупкого равновесия, но я стоически сохраняю спокойствие.

«Ты спокойна и безмятежна, как цветок лотоса у подножия храма истины», — потусторонним голосом звучит внутри.

— Я стала давать ей лечебный корм! — и женщина называет марку корма, явно преисполненная гордости.

— Давно даёте? — невозмутимо спрашиваю я, глядя на кошку и всячески избегая смотреть на её хозяйку, чтобы не выдать себя и своё отчаянное негодование, которое так и норовит запачкать белоснежные лепестки безмятежного лотоса.

— Третий год как!

Больше вопросов нет. Лечебный корм, который даётся не дольше пары месяцев и строго под контролем анализа мочи, при долгом применении резко сдвигает кислотно-щелочное равновесие в обратную сторону. Тип мочекаменной болезни, если она вообще была, меняется, и образуются уже другие кристаллы, не растворимые. Затем, как при любой мочекаменной, поражаются почки.

Передо мной на столе сушёная, тощая кошка, с липкими от обезвоженности глазами и свалявшейся шерстью — сплошной колтун… под хвостом — комок из шерсти, пропитанный кровавым жидким калом… во рту уремические язвы и специфический запах «зоопарка»… Кошка сидит, уставившись в точку и сосредоточившись на внутренних ощущениях, вызванных жестокой интоксикацией.

Щупаю почки. Вместо них под пальцами обнаруживается нечто сморщенное, размером с две маленькие фасолинки. Полная атрофия, если не сказать хуже… Тут и без анализов всё понятно.

— Предварительный диагноз: терминальная стадия хронической почечной недостаточности. Прогноз неблагоприятный, — выношу вердикт я и добавляю: — Мне очень жаль.

Что должно звучать как необходимость эутаназии¹⁵. Редко кого я уговариваю на подобное, но эта кошка просто нуждается в быстрой и безболезненной смерти — она просится на это, как никто другой. Позволять ей жить дальше равнозначно жестокому обращению с животным, однако женщина меня как будто не слышит:

— Поджелудка это, говорю Вам! У моей прошлой кошки было то же самое! Шесть лет прожила, а потом — бах! И поджелудка отказала!

Зашибись. Выходит, это уже вторая, угробленная тобой кошка. Моя ты «дорогая»!

— Нельзя кормить кошку одним мясом и рыбой — в таком рационе слишком много белка, — говорю я. Эта информация уже не поможет данной кошке, но, возможно, убережёт последующих. — И лечебный корм без диагноза давать нельзя, тем более так долго.

— Поджелудка! — словно заведённая, кричит женщина.

Да ёб твою мать же, а! Вдо-о-ох! Медленно, в уме, считаю до десяти, но на цифре «три» срываюсь:

— Из того, что я вижу, это скорей всего почки! Если есть сомнения, давайте возьмём анализы крови.

«…Но это лишние расходы», — внутренний голос проговаривает фразу, которая следует автоматически.

На анализы женщина соглашается, как и на однократную капельницу. Закон подлости: кому это надо — не уговоришь, а тут уже без вариантов — и вдруг согласна…

Беру кровь. Затем тихонечко вливаю в кошку минимум жидкости, чтобы облегчить ей тот период жизни, в течение которого будут делать анализы, — кошка совершенно безучастна и даже не сопротивляется, как могла бы. Пока я медленно нажимаю на поршень шприца, у женщины звонит телефон.

— Алё? — кричит женщина на всю клинику в трубку телефона. — Привет! Я с Муськой в клинике. Поджелудка у неё! Я же говорила.

Надо было сказать: «Терминальная стадия поджелудки». Когда уже я начну находить общий язык с клиентами?

— Позвоните вечером по поводу анализов, — устало говорю напоследок, написав короткое назначение: «Предварительный диагноз: Терминальная стадия ХПН. Рекомендована эутаназия».

Провожаю их до дверей.

Дальше мужчина с догом на стрижку когтей; забираем переноску с кошкой, на кастрацию, — больше в очереди никого.

— Аля, зови следующих!

В кабинет заходит странная женщина — в бордовом балахоне, с чёрным котёнком на руках. Её руки покрыты ранками и трещинами, похожими на детские цыпки. Скидывает с головы капюшон: волосы красные, дикий пугающий взгляд и лицо в крови, — в целом как будто не человек пришёл, а оборотень.

— Что случилось? — спрашиваю я, стараясь не смотреть ей в лицо.

— Да вот, — женщина ставит котёнка на стол и, спохватившись, прячет руки в рукавах балахона.

— Мальчик? Девочка?

— Я не знаю.

— Давайте посмотрим, — я принимаюсь разглядывать взъерошенный, лопоухий комок со слезящимися глазами, с которого на стол спрыгивает блоха — шевелит лапками, вращается на боку. — Ест, пьёт? Рвота, понос?

Блоха, оттолкнувшись, с завидной траекторией улетает в открытый космос.

— Не знаю я, — пожимает плечами женщина. — Только нашла.

— Мяу, — воинствующе вопит котёнок.

Меряю ему ректально температуру, щупаю живот, изучаю глаза и рот. Заглядываю под хвост:

— Девка. А окрас-то! — под слоем грязи на хвосте проглядывает белая кисточка: — Пролечить — и вырастет в красавицу-кошку.

Пишу назначение, отпускаю их и пока никого — иду в ординаторскую, где Аля смотрит в мониторе видеонаблюдения, как женщина, сидя на крыльце, то ли смеётся, то ли плачет, — и не поймёшь.

— Ты заметила? — говорит она полушёпотом. — Такая странная. Лицо в крови. И будто бы не в себе, что ли. А зрачки такие… тонкие, как иголки!

— После суток и не такое привидится, — отвечаю я, деревянно осев на диванчик и стаскивая ортопедический воротник. — Каждый из нас чуток не в себе, Алечка. Покажи мне кого нормального. Давай быренько чаёк-кофеёк и поскакали кошку делать, пока никого нет.

— Так выглядит стрёмно, — добавляет Аля, оторвавшись от монитора и жамкая на чайнике кнопку включения. — А котёнка пожалела, подобрала. Не поймёшь этих людей.

— Элурантроп наверное, — усмехаюсь я.

— Кто-кто? — переспрашивает Аля.

— Ну, человек-оборотень, который превращается в кошку или, там, в тигра, — и я, не удержавшись, щипаю её за бочину: — Р-р-р!

Она взвизгивает и отпрыгивает, едва не уронив на пол чашки.

У нас однажды воду отключили, а хирургу на последней операции фонтанчик крови лицо оросил — щедро так. Хирург со смены так и ушёл, не отмывшись. Тоже поудивлялся, чего это люди шарашатся.

А мне как-то, помнится, атропин прилетел в глаз — так коллега выпускала воздух из шпричика с препаратом. Зрачок в этом глазу расширился, и я едва смогла дальше вести приёмы — ни черта этим глазом не видела. То ещё зрелище было, скажу я вам.

…Пока чай-кофе, Аля привычно созванивается с лаборантами, которые по телефону диктуют ей результаты анализов крови. Зажав телефон между плечом и ухом, она старательно вырисовывает цифры на бланках, и я, подглядывая, мельком просматриваю анализы кошки с подозрением на ХПН. Основные почечные показатели предсказуемо зашкаливают; прогрессирующая анемия и нарушение обмена веществ подтверждают грустный диагноз. Надеюсь, говорить по поводу этого с ней буду не я: опыт подсказывает, что когда об одном и том же говорят разные доктора, до хозяина пациента доходит быстрее.

Под конец смены уставшая Аля приносит мне телефон:

— Хотят с врачом поговорить.

Я натягиваю колготину. Смена была тяжёлой, поэтому я натягиваю её уже минут сорок, — со стороны это выглядит, как неподвижное сидение на диване, у которого продолжается бурный роман с моей жопой. Все остальные давно ушли.

— Алё? — отвечаю в трубку и узнаю голос той самой заводчицы, которая приходила с кровотечением.

— Скажите… моя кошка лежит на боку, глаза стеклянные… не моргает… и вроде не дышит. Она что, умерла?

* * *

Вчера опять работала сутки. В промежутке между пациентами изучала схему лечения атопиков¹⁶, со скрипом запоминая названия препаратов. «Почесологи» — так забавно именуется в узких кругах профессия дерматолога — говорят, что аббревиатура атопического дерматита говорит сама за себя, — это АД для всех.

Быть хорошим врачом — это постоянно учиться. Все эти пустулы, папулы, гранулёмы и, не побоюсь этого слова, бляшки сами себя не выучат и не вылечат.

Опять же этими словами можно вполне себе безопасно ругаться, — так я достраиваю в своей библиотеке матов ещё одну полочку, четвёртым этажом, рядом с которым тут же услужливо возникает устойчивая стремянка. Хоть какой-то стимул.

На ночь в стаце оставался кот после задержки мочи, и вторую половину ночи я вставала каждые полчаса, чтобы проверить его или поменять шприц на инфузомате. Это было ужасно. В моем возрасте не спать сутки чревато, но есть ультиматум: или ночные смены, или досвидос.

Досвидос после каждой ночной смены звучит всё заманчивее.

На заре моей карьеры предложение работать по ночам звучало даже забавно — как можно принимать экстренных, когда едва освоила постановку катетеров? Меня стали ставить в смену со старожилами, за счёт чего навыков заметно прибавилось. Теперь мне самой доверяют натаскивать новичков, — стандартный обычай передачи опыта в коллективе. Ночь уже не пугает, как раньше, но сон пропал, и теперь ещё снятся кошмары. Это адски выматывает.

Я хочу спать, спать и спать. И спать, и спать. Круглосуточно. И когда такая возможность возникает — лежу в обнимку с бессонницей и воспоминаниями о своих тяжёлых пациентах. Надо найти мужчину. Такого, чтобы не позволял мне тяжело работать. Чтобы я полотенчики, там, беленькие на кухне вешала на крючочки… Кроватку застилала без складочек… Вот тогда я смогу спать без кошмаров и переживаний.

«Ага, мечтай!» — прерывает иллюзорные мысли внутренний голос.

Видение полотенчиков тает, сменяясь красочной картинкой кровавой парвовирозной дрисни, огромную лужу которой выдал намедни ротвейлер во время капельницы. И не успела я закидать её пелёнками, не давая растечься по всей терапии, как пёс начал щедро блевать жижей, похожей на кровавый кисель. После их ухода, кабинет погрузился в жутчайший коктейль из запахов: специфический аромат эвакуированных из организма выделений щедро смешался с едкой хлоркой и озонистым ароматом кварцевой лампы, рядом с которой я повесила свой халат, напрысканный дезинфектантами. На входной двери полчаса висела грозная надпись, где жирным красным маркером значилось: «Кварц опасен для глаз! Не входить!» с нарисованным, не менее красным слезящимся глазом. Этот глаз наглядно демонстрировал, что будет у того, кто захочет «просто спросить», пытаясь вломиться без вызова.

Остаток смены я вожделенно расчёсывала красные пузыри на руках и лице, констатировав аллергию на хлорку. Для кошек она, кстати, тоже ядовита. Озон ядовит тоже, и кабинеты после него надо проветривать.

— Жареными микробами пахнет, — мечтательно озвучила тогда Аля свои ассоциации с запахом кварца.

По её мнению, когда рана при обработке щиплет — это тоже микробы, которые «дохнут в муках».

* * *

…Вот уже ночь, выходной, а я, вместо того, чтобы мило похрапывать и пускать слюнку на мощном мужском плече, смотрю вебинар про стареющих кошек. Основная мысль: у пожилых кошек надо рутинно брать кровь на тироксин, и теперь есть корм для больных гипертиреозом.

«Н-да, тяжёлый случай. Пожалуй, мужчина необходим», — замечает внутренний голос где-то на задворках параллельно осознанию того, что и корм при гипертиреозе кошек далеко не панацея.

Примечания

12

Дексаметазон — гормональный препарат, глюкокортикостероид.

13

Болезнь Виллебранда — врождённая «гемофилия».

14

ХБП, или ХПН (хроническая почечная недостаточность).

15

Эутаназия, или эвтаназия (от греч. eu — хорошо и thanatos — смерть) — безболезненная медикаментозная помощь в умирании.

16

Пациенты — аллергики, страдающие атопическим дерматитом.