Периметр зверя

Ольга Неподоба

«Периметр зверя» – это первая книга автора, изданная в 1998 году. Она содержит ранние произведения, которые написаны автором в молодом возрасте и отражают мысли, чувства и мироощущение ее сверстников на стыке восьмидесятых и девяностых годов XX века.

СОЛО ДЛЯ ЖЕЛТОГЛАЗОГО

«Опасно слишком долго глядеть вслед уходящему Зверю.

Ты оставляешь ему время вернуться»

Цитата из Книги

«В этих горах невозможно воевать»

Одна из мыслей Солдата

–…

« — А это что?

— Ветер…»

«Алло!» — неестественный кашель в трубку — «Алло!»

— Алло. Это осень.

Это пустошь. В прицеле зрачка не сходящейся лестничной гаммы.

Это — руки отнять от лица и не плакать, так зло и упрямо, как предательской слабости тела отдать что-нибудь… на прощанье.

Крепкий кофе? Бессонницу? Строгий контроль над желаньем? Или надпись на потной стенной штукатурке: «Мы останемся вместе. Аминь»

Это — ночь! Несогласная, беглая буква.

В которой не было ничего, кроме недоумения, кроме убийства собственной нежности.

Руки — отнять от лица, эта черная каста неприкасаемо ищет предлога отправиться в путь, на случайную встречу, и к тебе побежать, задыхаясь от крика!

Сгинь! Мы останемся вместе! Усталые, смертные, злые.

В прицеле зрачка не сходящейся лестничной гаммы где бессонницы — нет!

Кофе — горечь во рту…

Ты не плачешь?

А зря!

Глава 1

И шорох, почти никому не заметного снега, и шепот шагов, и что-то еще… по следам находящее повод.

Ну вот и все.

Пол-сигареты остается до зимы.

Пустая смятая пачка — под лавку.

Хорошо, что сигарета — сыровата, и тлеет — медленно, будто знает, упадут последние хлопья пепла на мокрый асфальт и растают там первым снегом предстоящей зимы.

Черная музыка, осень удачи, восторг возвращенья…

Что будет потом?

Погаснет огонек — сладенькая подачка малодушию, полоснет мелкий отвесный дождик и погонит со скамейки парочку, ловить такси.

Ветер протяжно и туго забьется в русле бетонных стен, может, пытаясь вырваться на волю, может желая разбиться на сотню маленьких сквозняков и расползтись по кухням и спаленкам, где прячутся от него по вечерам, смешные, доступные люди.

Им ведь тоже нужно немного… ветра.

На чуть — чуть. На сомнение. На дрожь… На последнее — "Где ты?!!!» На единственное — «Бежать!»

На то, чтобы встать с табуретки и подойти к окну.

И задергивая плотную, всепонимающую штору, увидеть кусочек неба. И отойти. И остаться в свидетелях. Замерзающих луж стекленеют глаза на ветру и немного слезятся от лишнего желтого света.

Девочка в потертой кожаной куртке, явно с чужого плеча, поджав колени к подбородку курила на лавочке в городском парке.

Пес бесноватого, рыжего цвета, поскуливая, вился у ее ног. Он был голоден, но искал хотя бы внимания с ее стороны.

Парень, по имени Лаврентий, уже где-то недалеко от этого места, стоял на балконе и до его зимы тоже оставалось полсигареты.

Хотя… уже меньше. Треть.

И странный долгий звук пронеся над их головами, заставив вздрогнуть и поднять лица к небу, лишь некоторых людей, в некотором царстве, в некотором государстве… Хочешь, я расскажу тебе сказку? Жили-были, жили-были… Так было задумано, так повторялось из жизни в жизнь.

Как тяжелое, сытое животное, небо на мгновение прислушалось, взревело для острастки, поворочалось и отвернулось от них.

***

Странный, долгий звук прогудел в высоту, набирая силу, и заставил-таки Солдата поднять голову. Самолеты летят… определил Солдат и закашлялся. Поднимать голову — такое гадкое занятие, боль перекатывается к затылку, и кашель до тошноты. Неба не было видно. Закопченный потолок и тот маячил мутно в слезящихся глазах и вызывал весьма конкретные ассоциации. А там, в темноте, высоко-высоко, летят в самолетах люди и до восторга жутко думать о том, что даже если это наши… люди, они летят себе летят, и даже не представляют о том, как внизу, под скользкой изморозью, покрытых голыми стволами, черт знает какими дорогами и оврагами гор, есть еще на свете он. Солдат. Он кашляет, докурить осталось на затяжку и больше не предвидится… может совсем никогда.

И об этом тоже, жутко до восторга. Сидеть и смотреть в закопченное днище потолка.

Самолеты летят… И до них так близко no-прямой, гораздо ближе чем до любого, даже самого никчемушного человечка. Солдат докурил и улыбнулся.

Так пришла зима.

Глава 2

Не для города, не для всех.

А что такое зима, Улетова? Это не просто предательски скользнувшая ступенька, и так холодно ждать трамвая на остановке.

Это не только вяжущий привкус непротивления, когда легче поскучать дома, чем торчать в подъезде, или ехать к кому-то хоть и нужному, но на другой конец города.

Это не всегда время года. Иногда это — просто время.

Период севера. Бессмысленная, наглая разлука. Ленивая безрадостная ветка, сухой костяшкой, зацепившая стекло.

И ты прекрасно зная… НЕВОЗМОЖНО, зажмурясь глушишь спазм неумного, забившегося сердца.

Молчи…

Там нету никого — восьмой этаж. Пол третьего утра.

Период севера. И не к кому навстречу.

Смешно? Все проще! Все гораздо ближе к организму.

Зима — это когда ты ел последний раз вчера утром, когда твои кроссовки развалились, когда догорает последняя сигарета, курить больше нечего, и не предвидится.

Но главное — идти сегодня некуда, и завтра, наверное, тоже.

А Балбес… он… потерпит, он крепкий пес, он хорошо умеет чувствовать, когда не предвидится. Ничего больше не предвидится… пока.

Потому что ты дрянь, Улетова. Так и катилось за тобой, железным шаром грохота катило по лестничному пролету: «Дрянь!»

Ха!

Как весело! Как легко! Как бесповоротно! Черная музыка, осень удачи… Бежать!

Ха!

На выдох и с оттяжкой Плетеным поводком с увесистым карабином. Наконец-то и ставя точку, крест-на-крест, по ставшей вдруг узнаваемо беззащитной физиономии своего собственного брата.

ХА!

И вниз! Вниз по лестнице, на ходу застегивая куртку. Вниз! Легко и бесповоротно. Гадко и безболезненно. Дрянь. Хорошо. Ты не возражаешь. Ты больше не будешь. Делать вид, будто ты другая послушная, виноватая, занимающая место и мозолящая глаза. Хотя и слишком ничья, чтобы иметь право.

А потом телефонная будка и так, как это было не раз:

— Алло, — неестественный кашель в трубку, — Алло! Я сегодня немного занят!

Да, да. Я понимаю. Я привыкла. Спокойной ночи. Именно сегодня мне совсем не так уж нужно к кому-нибудь прийти.

Ваша светлость сегодня весь вечер протомятся в ванной, пивко посасывая, затем завалятся голым на диван и станут читать книжку, пока не изволят уснуть.

Я знаю. Вы заняты. К Вам сегодня нельзя.

Сегодня на улицах такая грязь, а ему в такой великий лом запускать твою собаку на новые цветные коврики в прихожей.

Вот я все. Просто, как карабином по щекам. На выдох.

Крест накрест.

Наконец-то и ставя точку…

***

…В конце какой-то длинной и запутанной фразы, которую Солдат мысленно выписывал на потолке, красными готическими буквами, фитиль в керосинке снова запал.

Самым неприятным был именно этот фитиль. Лампу приходилось постоянно встряхивать, чтоб пятнышко света не тускнело и не сужалось вокруг Солдата.

Так он и сидел, встряхивая и встряхивая капризную керосинку. А крысы, деловитые резвые тени, шастали по домику, и как только Солдат начинал дремать, пятнышко света сужалось, крысы вытягивали морды и тоже потихонечку сужали рубеж вокруг Солдата и лежащего рядом Керима, мертвого вот уже полтора часа.

Солдат не хотел, чтоб крысы погрызли Керима за ночь и поэтому знал, что ни за что не позволит себе уснуть. Сидел и встряхивал керосинку.

На крыс Солдат не обижался. Они шарили по углам, занимались, собственно говоря, своими делами, просто периодически присматривали за Солдатом. Как он там? Сидит еще? Ну-ну, пусть сидит, времени у нас все равно навалом.

Из-за них надо было не спать, а умереть во сне Солдату… ну не хотелось.

В конце концов, крысы не бросали его в эту ночь, а какие у них на то были причины, не имело никакого значения…

Глава 3

…То что заставило и ее — уйти. Ты молодец, мамка, ты умница, красавица, ты — слабая девочка. Ты ушла со слабым красивым мальчиком, и выглядишь рядом с ним как моя ровесница.

Даже лучше! Честно. Ты ведь знаешь, я никогда не вру тем, кто меня не бьет и не может бить. Детям, собакам и тебе.

И не жалей, мамка, их оханья, покинутых и несчастных — ложь и привычка. Им просто стирать — некому, им просто пинать некого.

Брат из армии пришел, как подменили. Только пьет да байки рассказывает. Ах, как они там! Ух, как он там их! И девок жутких водит толстых и тупых.

Отец только ест и в телевизор смотрится.

Я.. я дрянь.

Балбес — зверь.

А ты умница. Ты хорошая. Ты — ушла. У тебя квартира чистая, шторы не пыльные, пахнет вкусно. У тебя мужик — хороший. В ботинках с улицы по коврам не ходит, пепел на пол не стряхивает, не орет, не пинает беспробудно. Он у тебя с работы домой спешит, целуется с тобой на кухне, чтоб я не видела, курить с ним на балконе и за жизнь говорить, всерьез и по взрослому — сплошное удовольствие. И кофе он сам варит… и на гитаре играть умеет… и спортом горнолыжным зашатается…Будто и не мужик вовсе.

Конец ознакомительного фрагмента.