Сжигая мечты

Ольга Мицкевич, 2021

Вам знакомо это чувство – жуткий шок и неверие, когда близкий человек делает больно? Приехав на свадьбу сестры после пятилетнего отсутствия, я сталкиваюсь с бывшим женихом, ссорюсь с мамой и воскрешаю к жизни старые семейные проблемы. Родной дом стал чужим. И когда кажется, что хуже быть не может, я нахожу в гардеробной свадебное платье – мое свадебное платье.

1.

Дом кажется меньше, чем мне запомнилось. Но, подобно картине, на которую нанесли последний слой лака, он играет свежими красками: новая черепица на крыше взамен старой, грязно-серой, белые ставни, деревянные ступени. Самодельный скворечник на столбе веранды. Цветочных клумб в саду вдвое больше. Забор выкрашен зеленой краской.

Детали. В целом все осталось, как было прежде.

Сквозь лобовое стекло я наблюдаю, как в июльском воздухе колышутся фиолетовые с золотом ленты: вдоль перил, на столбах веранды, даже на деревьях и заборе. Увлекаясь, моя сестра утрачивает чувство меры.

Так было всегда и во всем, с самого детства. Если мама наполняла вазу в гостиной конфетами, я брала по одной, Линда же просто забирала вазу целиком, уносила к себе в комнату и не утруждалась ее вернуть, даже когда гора сладостей превращалась в гору пустых фантиков. Примерно также она поступала и с игрушками, и с одеждой, а позже — с мальчиками: перебирала их, словно платья на вешалке, и выбрасывала надоевшие.

Пусть мы сестры, но Линда всегда оставалась для меня загадкой. Она умела быть милой и ласковой, точно кошка, но чаще напоминала мне красивую рыбку в аквариуме, холодную и равнодушную, занятую заботой единственно о себе. И долгое время меня это совершенно не задевало, ведь, пускай мы и разные, но все же сестры. Между нами не было особого тепла, но мы ладили, пока однажды Линда не переступила черту, разодрав мою жизнь надвое. Жадной она была всегда, но больно сделала мне впервые.

Припарковавшись у ворот, я выключила радио, но двигатель заглушать не стала. Музыка, пусть и тихая, путает и сбивает с мыслей, а мне необходимо решить достаточно ли во мне храбрости. Безмолвный дом дрожит в летнем мареве. Мне гадко от трусливого желания махнуть на все рукой, развернуть машину и сбежать, но еще противнее от перспективы стать частью завтрашнего торжества, лгать и улыбаться, но хуже всего — что меня это вообще волнует. Нестерпимо хочется курить — впервые за пять лет, — и я принимаюсь барабанить по рулю, в попытке занять руки и отвлечься.

Громада дома давит, будто делаясь больше. Я сглатываю сухим ртом и оглядываюсь назад. Мне не следовало отвечать на вчерашний звонок от мамы.

— Ты должна приехать, обязательно! — настаивала мама.

— Не хочу, мам, — подцепив нитку в прорехе на джинсах, я медленно накручивала ее на палец.

— Это свадьба твоей сестры, ради всего святого!

— Я в курсе мам. Потому и не хочу.

— Милая… — протяжно выдохнув в трубку, мама замолчала.

Пауза тянулась и тянулась. Мама всегда так делала — подбирала слова, меняя тактику, тон. Подчеркивала паузами значимость сказанного, тем самым заставляя собеседника усомнится, прогнуться под ее волю. Даже зная все это заранее, я ощутила горечь во рту, еще прежде, чем мама заговорила вновь.

— Ты ведешь себя глупо и незрело, — больше никаких просительных интонация. — Это важный день для твоей сестры. Для всей семьи! Линда так долго ждала его, так готовилась!

— Не сомневаюсь, — я дернула слишком сильно, и нитка оборвалась.

— Не дерзи! — не сдержавшись, воскликнула мама. — Ты обязана приехать, потому что, нравится тебе или нет, ты все еще часть этой семьи. И, как семья, все радости и горести мы встречаем вместе.

— Мам, пожалуйста… — но я уже знала, что спорить дальше не имеет смысла.

Закрыв глаза и опустив голову на руль, я думаю о том, как разнятся те значения, которые мы вкладываем в слово семья. Каждого, входящего в родительски дом, приветствует огромная фотография в широкой раме из выбеленного дерева. На дорогой матовой фотобумаге запечатлены мы четверо, опрятно одетые и аккуратно причесанные, с огромными, сияющими улыбками. Родители стоят на фоне старой каменной стены — папа чуть позади, мама рядом, с неестественно прямой спиной и вздернутым подбородком. Меня и Линду фотограф усадил на узкою скамеечку перед родителями. Мы обе одеты в платья одинакового фасона, но разных цветов, в волосах ленты в тон, а ноги скрещены в лодыжках.

Мне всегда казалось, что таким образом мама пытается запихнуть нас в красивую упаковку, которая нам слегка маловата, ведь на этом фото мы далеки от нас настоящих настолько, насколько это вообще возможно. И все же, повинуясь заведенному порядку, каждый из нас из года в год исправно играл положенные роли, а я только что с досадой поняла, что так и не сумела забыть свою — старшей сестры и покорной, хорошей дочери. В отличии от своенравной и импульсивной Линды, я не доставляла родителям проблем, была всегда и во всем послушной, и, вероятно, именно поэтому — незаметной.

Заглушив, наконец, двигатель, я опускаю окно и жадно глотаю жаркий воздух. Как же душно… Здесь даже пахнет знакомо, и от этого больнее вдвойне.

В отдалении хлопает дверь и в тени веранды я вижу маму. На ней узкие брюки и туфли на высоком каблуке, светлые волосы тщательно уложены. Глядя на нее, я едва сдерживаюсь, чтобы не поправить небрежный пучок, который второпях соорудила на голове еще утром. Приложив правую ладонь козырьком ко лбу, мама нетерпеливо машет левой, веля мне поторопиться. Я знаю, что опаздываю, но салон старенького Форда все еще кажется мне куда приветливее родительского дома.

— Ты опоздала! Вот-вот гости приедут, — кричит мама, оставаясь в прохладной тени веранды. — Поторопись, будь добра.

Я провожу ладонями по бедрам, одергиваю край шорт. Мне вновь, как и в детстве, хочется стать маленькой и незаметной. Забиться в щель между половиц.

— Уже иду, мам, — отзываюсь я и вылезаю из машины.

Мне все еще страшно, и это нервирует. Идеально подстриженный газон сверкает на солнце. Под подошвами сандалий хрустит гравий, и мне мерещится, что в груди что-то точно так же хрустит и щелкает, приводя в движение старый, замшелый механизм машины воспоминаний. Когда-то в прошлом, я была здесь счастлива и верила, что это навсегда.

Вот я, семилетняя, прячусь за кустом роз и баюкаю распухшую от укуса осы ладонь, боясь идти в дом; вот мы с Линдой, выпачканные в грязи и мокрые до трусиков, стоим под импульсным разбрызгивателем для полива газона и пытаемся поймать радугу; вот старый пенек яблони, свалившись с которой, Линда сломала руку (наказали нас обеих, а яблоню неделю спустя папа спилил); а вот куст жасмина, в тени которого Стас меня поцеловал и с того момента все переменилось.

Воспоминания, подобно призракам, бродят по саду, потревоженные моим возвращением.

Тропинка от калитки до веранды еще никогда не казалось такой длинной, но уже коснувшись нижней ступеньки, я вдруг слышу знакомый голос и мир кругом вдруг покрывается трещинками и дрожит. На меня накатывает водоворот запахов и звуков, отшвыривает в то первое лето, когда мы познакомились — и в каждое, что было после. Мгновение я не чувствую под собой ног и хватаюсь за перила, пытаясь удержаться.

Я не готова. Пять лет прошло, а я все еще не готова.

У прошлого запах дождя и сахарной ваты, звук смеха, шелеста виниловых пластинок и стрекота кузнечиков в сухой траве, оглушительных раскатов грома в чернильном небе. У моего прошлого цвет счастья.

И его имя.