В блистательной заводи строк. Книга стихии стихов

Ольга Грейгъ

Ольга Грейг предстает перед читателями в новом амплуа – амплуа поэтессы, опубликовав стихотворные произведения прежних лет. Ее лирике свойственен почти нечеловеческий темперамент, стремление выложиться полностью, до конца, отдаваясь стихии страсти. Стиль сборника «человек мира», «человек эпохи Возрождения» (как его окрестила пресса) Аркадий Эйзлер, творец, живущий в Вене, определил как «плач по символизму»; «…состояние какой-то невесомости овладело мной с первых строчек, поражая своим почти метафизическим слиянием с окружающим миром. Причем с тем миром, который уже много лет назад был вытеснен многотиражным распространением соцреализма со страниц отечественной поэзии. Ваши стихи открыли давно умолкнувшие ритмы Пастернака, заговорили образами и красками Северянина и Цветаевой, Ахматовой и Мандельштама…» Именно этот вывод дает основание верить, что Великая Русская Поэзия жива и в наше время!

Великолепия дурман, как солнце…

Великолепия дурман,

как солнце,

золотит мне кожу.

Мы с ним

блистательно похожи:

я душу освещу —

сквозь кожу —

стихами,

золотом ума…

Ноктюрн

Давай — с руки прикорм,

давай — лететь не глядя

на медный звук валторн

и горечь междурядий.

Давай одним узлом

цветы и звуки свяжем,

а то, что в них — излом,

мы никому не скажем.

Зачем нам нужен срок

на то, чтоб губы лилий

раскрасили восток —

застывшие в синили?

И наискось от глаз,

и наискось от прядей

давай лететь смеясь,

друг в друге растворяясь.

За то, что ноты — дух, —

цветущие на грядах

души, —

мы будем рядом

в ноктюрне, милый друг.

2001

С ветром

Целуй бутоны губ

и глазки виноградин;

сминай их, —

бога ради! —

засасываясь вглубь;

без удержу лепись

к кудряво-глупым прядям,

нелепицами радуй

и соблазняй их:

в высь!

Нарёкшись грозно:

смерч,

жди выкрика:

«украден!»

…и всё же, —

бога ради! —

гласи,

но не перечь.

А и´наче цветы

и винограда листья

засохнут и повиснут.

И: с кем, забавник, ты?

2001

«Плодоношение; о, ощущение!..»

Плодоношение; о, ощущение! —

о, порошение

спелых садов;

произношение:

о, подношение! —

здравица здравниц здоровых плодов.

Сочные помыслы;

мне ли примысливать,

мне ли радеть

о тональности груш,

яблок, черешен,

их чрев

древовисности;

«К тётке! В Саратов!»

В сермяжную глушь!

В темени семечка

плод замытаренный,

тенью пустенькою

пущенный в пыль…

Фрукты созрели!

В корзину их!

В тару их!

Спело и смело!

А гниль? —

так в бутыль!

Плодоношение! —

праздник взаправдашний,

важен натужливый —

с дерева —

«шпок!» —

пиршество шалое

тем и оправдано,

что в этой

зримости

зрелости Бог.

2001

«Над Скрябиным летали мотыли…»

Над Скрябиным летали мотыли,

дрожали пальцы во мгновенье чудном.

Стоял июнь.

И в зале малолюдном

на клавиши был звуков ливень лит.

Ссыпали розы плавно лепестки

на пол паркетный,

на рояль,

и кожей

всей чувствовалось, что уже он сложен —

аккорд всевластный

ищущей руки.

Несократимы были времена,

но — звук сиятелен,

но — реющий, несомый,

был упоителен начальностью,

и словно

вселенностью, что в нотах

создана.

Накрыты залом, бились мотыли

неисчислимо, жертвенно

и кучно,

но плыл аккорд высокий

и отзвучный,

и розы влажные

в нём истово

цвели.

2001

Ирис

I

Ирис ревнительно-выразительный,

ирис — сиреневый маловер;

как упоителен, как восхитителен

стебель стрелы,

посылаемой вверх.

В предвосхищенье твоей анемичности

в ломкой тенистости куполок

залиловеет чудно и панически

в давешнем парке…

в блистании строк…

2001

II

Понять уже невмочь,

невстерп,

но — силясь:

угрюмых строк заснеженный острог

стрелой пробил

сиятелен и строг

лазоревый цветок,

капризный ирис.

2001

III

Сойти с ума,

строкой исправив завязь

талантливо проросшего цветка.

Садовника умелая рука

одна

во мне

могла его оставить…

1997–2001

«В крови безмолвствует кагор…»

В крови безмолвствует кагор

и зыблются меж пальцев осы

в томлёной сумрачности штор,

но шторм в волнах длинноколосых.

Эх, ливня мощь,

почёт, почин

уже упрочены Минервой!

Слезоточивый стеарин

кристаллы свеч сливают нервно.

Вразброд, вразнос моё окно

шумливый шторм

хлестает щёткой.

Кагор — спокойствия залог

и ос опасливые чётки.

2001

Друзьям

И дым с кислинкою лесной,

и запах прели.

Как оживлённо пред костром

в лесу похмельном.

Но до апреля далеко —

изымут сажень

особым таяньем снегов

из тьмы лебяжьей.

Эмаль суфлейную сведут, —

и с дна проталин

восстанут будни,

чтобы тут

жизнь

славославить:

высвистывать из клювов птиц,

из их аорты

забаву:

вязь знакомых лиц,

глас полустёртый…

И день, зеркально-ясный,

весь

сокоточащий,

друзьям

благую выдаст весть:

весна — на счастье!

2001

Скрипачка

Прости меня одну, боярыня и скрипка,

боярыня слепа,

не скрипка — скорлупа.

Скудна моя печаль,

долга её улыбка,

подол затёртый мнёт

усохшая стопа.

Шифонной розы лоск

старее амулетов,

сдувает воздух — нет! —

белила и сурьму.

Прости меня одну, скрипачка:

где-то лето, —

перста сложила ты

в своём глухом дому.

Сыграй мне про любовь

на итальяно страстно,

не открывая глаз,

не закрывая рта,

чтоб жаркий русский стон

безжалостно-безгласный

пронзил основу — ствол — тягчайшего хребта.

Сыграй, старуха-смерть…

2001

Птички

«Вечная память прекрасным

и звучным словам!»^[1]

Вечная слава

пригожеству бархатной шейки,

на фоне портьеры

скупому и злому семейству,

вечная слава

бездушью —

домашним силкам.

Вечная слава коварным

и острым скребкам,

будничных дел

подчищающих

сонную негу,

гневным речам

и упрёкам,

и ломтику хлеба —

слава.

Память вечная —

только

прекрасным

Словам.

…столь атласным,

столь нежным,

столь выспренным,

милым,

столь — звучащим аккордам

на скрипке души,

что и ты разглядеть их,

мой милый, не в силах,

что и ты уберечь их во мне

не спешишь.

Ах, слова!

как болезненна наша

размычка,

как излишни —

дела и

бодряцких невежеств звонки.

Умирают — и вправду —

скрипичные звонкие

птички

от тоски

ненаписанной,

необычайной

строки…

2001

Букетец

И ахнет день взахлёб

в изнеможенье спеси,

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Строка из стихотворения Саши Чёрного.