Вдохновенно. Сборник стихов и прозы

Ольга Буторина

Вдохновение пропитывает нашу жизнь. Сами того не понимая, мы хотим ощущать его каждый миг, в каждом шаге, но порой не разрешаем себе творить. Книга «Путь художника» помогла многим встать на путь творчества и вдохновила на создание этого сборника.

Ольга Винтер

Корпорация «Мнемозина»

Весенний ветер предвещал перемены. Евгения решительно шла по проспекту. Улица была полна народа: дети весело смеялись, догоняя друг друга, художники с мольбертами рисовали этюды на газоне напротив здания художественной галереи, дамы в шляпках читали на скамейках, бросая на прохожих задумчивые взгляды.

Евгения обратила внимание на девчушку, которая принесла маме пучок веток и уверяла ее, что это бамбуковые палочки. Элегантная женщина в светлом брючном костюме мельком взглянула на добычу дочери и вскрикнула:

— Выбрось эту гадость! Я сто раз говорила тебе, чтобы ты не брала в руки мусор.

На стене торгового центра, возвышающегося на противоположной стороне улицы, высветился рекламный ролик: улыбающаяся светловолосая девушка рассказывала о том, что она всегда мечтала стать дизайнером одежды, но травмы, нанесенные в детстве, не позволяли ей раскрыться для творчества.

«Знали бы вы, как это ужасно, когда в душе бьется огонь вдохновения, но не может излиться наружу!» — рассказывала девушка. Евгения знала. Этот огонь не давал спасть по ночам и сжигал изнутри. — «Корпорация Мнемозина» стал для меня спасением».

Экран заполнило изображение огненной птицы, вырывающейся из клетки — эмблема Корпорации. Евгении была хорошо знакома эта пламенная фурия, которая встречала ее каждый раз у входа в Холдинг пока шла подготовка к операции. Евгения надеялась, что сегодня увидит ее в последний раз. В животе неприятно щекотало, но она знала, что не отступит.

«Мнемозина» находилась в огромном стеклянном здании в самом конце проспекта. В его холодной, блестящей фигуре застыла самоуверенность. Евгения поднялась по лестнице мимо огненной птицы, простирающейся на щите справа от входа, и вошла внутрь.

Ее уже ждали. Улыбающаяся девушка проводила Евгению к лифту, который стремительно поднял ее на двенадцатый этаж. Доктор Лесина приветливо пригласила Евгению в кабинет, усадила в белое кожаное кресло и села напротив. Из-за ее спины выглядывала фотография, где доктор была изображена с улыбчивой девочкой лет десяти, вероятно, дочерью.

— Прежде, чем мы приступим к операции, — начала Инна Николаевна, — я бы хотела обсудить с вами один очень важный момент.

Она выглядела несколько смущенной и с осторожностью подбирала слова.

— Конечно, — Евгения насторожилась. — Я вас слушаю.

Доктор встала и прошлась по кабинету из угла в угол.

— Мы исследовали ваши воспоминания и пришли к выводу, что придется удалить почти все, что связано с вашей мамой…

Инна Николаевна пристально посмотрела на Евгению, ожидая ее реакции. Сквозь белый халат просвечивало черное короткое платье. Волосы собраны в безупречно гладкий пучок, из которого не посмел бы выбиться ни один волос. Знала ли она сама, что такое творчество и вдохновение?

— Я понимаю, что это непростое решение. Я сама мать и не хочу на вас давить. Если вам нужно время, чтобы все обдумать, то не буду вас торопить.

Лесина вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. Евгения опустила взгляд и вспомнила маму. Она редко видела от нее что-либо, кроме упреков и нотаций, но в трудные минуты всегда думала в первую очередь о ней. Маленькая, худенькая, подвижная, мама с утра до ночи пропадала на работе, оправдывая это тем, что старается ради детей. У нее на все был готов ответ, обо всем свое суждение. Художники, по ее мнению, все как один бездельники и прожигатели жизни. Только тяжелым трудом можно честно зарабатывать деньги.

Но как бы то ни было, но другой мамы у Евгении нет. Она попыталась представить, что это значит — забыть все, что связано с мамой. Неужели она даже имени ее не сможет вспомнить. Стало страшно и одиноко. В груди поселился холод.

В эту секунду взгляд упал на браслет в виде перьев из металла, причудливо обвивающихся вокруг запястья. Евгения купила его в тот день, когда твердо решила, что станет художнице не смотря ни на что. Он напоминал об этой цели. Она вспомнила, как замирала у холста в своей светлой комнате у распахнутого окна, вдыхала запах сирени и пересиливая себя делала первые мазки. Она чувствовала, что не может свободно рисовать. Нечто большое и тяжелое стояло на пути творческого потока и не позволяло ему свободно излиться. Те неловкие этюды, что писала Евгения, были лишь жалким, скудным ручейком, который сочился сквозь эту преграду.

Вернулась Инна Николаевна. Ее каблуки простучали по кабинету и замерли возле кресла.

— Я… согласна, — Евгения услышала свой голос словно со стороны. Пальцы сжимали ткань юбки.

Стоило этим словам вылететь наружу, и Евгения успокоилась. Все решено. Свежий весенний ветер нес ее в новую жизнь, и она не могла позволить себе о чем-то жалеть.

Инна Николаевна пригласила Евгению в светлую палату для подготовки к процедуре. На кушетке лежала белая одежда. Переодеваясь, Евгения думала о тех возможностях, что откроются перед ней в будущем. Мысли о маме пробивались, как слабый отблеск сквозь туман, но Евгения прогоняла их прочь.

Медсестра пригласила Евгению в операционную. Помещение оказалось круглым и это почему-то радовало. От многочисленных лампочек было очень светло. Медсестра помогла Евгении лечь в кресло, зафиксировала на руках и ногах датчики, а над головой разместила камеру, напоминающую шлем. Евгения слышала, как в помещение вошла Инна Николаевна и стала руководить операцией. Послышался гул, затем внутри шлема вспыхнул яркий свет и все исчезло. Сквозь темноту и проблески сознания Евгения видела картинки из детства, но они становились все более расплывчатыми. Потом она услышала незнакомый голос, который звал ее: «Женя! Женечка! Проснись!»

Первое, что она увидела сквозь смутную пелену, закрывавшую сознание, были цветы на подоконнике. Это были азалии. Точно такие же, как в их с сестрой комнате много лет назад. Вскоре сознание полностью вернулось, и она прислушалась к своим ощущениям. Кажется, ничего не изменилось. Никакого дискомфорта. Никакой боли или чувства потери.

Спустя всего лишь пять часов Евгения шла по той же улице. Она пристально вглядывалась в обстановку, стараясь уловить изменения, но все было как прежде. Доктор уверила, что изменения невозможно отследить логически. Это смущало и повергало в сомнения.

Вернувшись домой, Евгения первым делом подошла к мольберту. Молочно-белый холст манил, хотелось прикоснуться к его шершавой поверхности. Евгения выдавила краски на палитру, обмакнула кисть и провела по холсту. Блестящий, объемный мазок остался на белом пространстве. Он завораживал. Евгения провела кистью еще и еще раз и уже не могла остановиться.

Она нарисовала цветы. Те самые, что увидела на окне в палате. Евгения отошла на несколько шагов и залюбовалась. Это было чувство удовлетворения, радости творчества. Она была довольна своей работой, и это было самым главным доказательством того, что операция прошла успешно.

Вечером зашла сестра. Лена была на пять лет младше Евгении и несмотря на постоянные размолвки с мамой, была ее любимицей. Но теперь это потеряло значение. Все, что осталось в памяти, было связано с их детскими проказами, шалостями, маленькими детскими радостями. Если и была какая-то ревность, то она испарилась, словно лужа в жаркий день.

Женя разбирала свои картины и рассказывала про операцию.

— Ты что сделала? — вскрикнула Лена, когда услышала новость. — Как ты могла это сделать? Она ведь наша мама! Твоя мама!

Женя отметила про себя, что при слове «мама» ничего не почувствовала.

— Она и осталась моей мамой. Просто изменились мои воспоминания, а значит, и отношение.

Ленка сидела на диване надувшись и поглядывала на сестру исподлобья. Наконец, не выдержала и спросила:

— Неужели ты не могла сама забыть то, что тебя так смущало? Зачем прибегать к таким методам? — помолчала снова. — Ты совсем ничего не помнишь?

Женя задумалась с картиной в руках.

— Отчего же. Есть какое-то смутное ощущение тепла, ласковых прикосновений, безопасности… И еще помню как мы наряжались в старые мамины платья, а она нас фотографировала.

— Ты знаешь, — продолжала она, — я теперь совершенно по-другому смотрю на свои картины. Они не кажутся мне такими ужасными. Посмотри. Этот кот всегда вызывал у меня раздражение, никак не могла понять, что мне в нем не нравится. Теперь же я вижу, что он хорош.

Лена улыбнулась:

— Он похож на твоего бывшего, поэтому и не нравился.

В субботу Жене нестерпимо захотелось пойти в театр. Это был голод человека, который наконец-то исцелился от тяжелой болезни. Краски казались ярче, а эмоции глубже. В антракте у одной из картин она познакомилась с мужчиной. Он оказался директором художественной галереи. Удивляясь самой себе, Женя призналась ему, что рисует и согласилась показать свои работы. Через неделю она готовилась к открытию персональной выставки.

Работы было много. Женя летала по залу, стараясь успеть везде, но эти радостные хлопоты вызывали только радость и азарт.

— Женя… — услышала она тихий женский голос, обернулась и не сразу поняла, что перед ней стоит… мама.

Она казалась чужой и незнакомой. Глаза красные, губы поджаты, одна бровь приподнята словно от удивления. Женя растерялась. Не знала, как себя вести и стояла неподвижно.

— Женечка, — мама неуверенно подошла и обняла ее. Неуловимое ощущение возникло в памяти, ласковое прикосновение из далекого-далекого детства. — Не могла до тебя дозвониться. Приехала сюда прямо из аэропорта. Ленка адрес дала. Очень за тебя рада!

Голос ее дрогнул:

— Я тебя никогда не поддерживала. Тебе есть, в чем меня обвинить, но я хочу попробовать все исправить.

— Здравствуй! — наконец очнулась Женя. — Хочешь, покажу тебе выставку?

Она шла вдоль картин и рассказывала о них маме. Казалось, что она за ново узнает ее. Да так это было. Женя осознавала глубинным, животным чутьем, что все, что сейчас нужно — рассказывать о своем творчестве, выплескивать, делиться. Нужно было забыть о том, что перед нею мать, и говорить так, словно это единственный в человек в мире, единственный зритель, ради которого и написаны эти картины.

Остановившись, Женя посмотрела на маму: ее глаза светились и говорили красноречивее любых слов.

На следующий день состоялась презентация выставки. Галерея заполнилась людьми, шумом, эмоциями. Посетители выглядели потрясенными и воодушевленными, повсюду слышались одобрительные отзывы. Жене предстояло впервые выступить перед подобной аудиторией. Она привлекла к себе внимание, позвонив в серебряный колокольчик.

— Добрый вечер, уважаемые гости! Я рада, что сегодня в нашей галерее так много людей, что невозможно хорошенько рассмотреть картины — это означает, что вы придете снова, чтобы насладиться выставкой в спокойной обстановке.

По залу прокатился смех.

— Я немного волнуюсь, ведь меньше месяца назад никто и представить не мог, что я буду стоять здесь перед вами и представлять вниманию свои картины. Фантастика! Спасибо за это моему другу Михаилу. Он поверил в меня и уговорил на эту авантюру.

Мужчина в пиджаке и джинсах улыбнулся и поднял повыше бокал в знак приветствия. Знакомство в театре действительно было судьбоносным.

— Эта выставка не только возможность показать вам свое творчество, она многое помогла мне осознать и прежде всего то, что без наших близких, любые победы будут неполными и бессмысленными. Поэтому я посвящаю эту выставку моей маме.

Женя посмотрела на мать, которая стояла в толпе. Ее снова охватило первобытное чувство нежности и ласки, то первозданное ощущение, которое испытывает ребенок, когда мать впервые прижимает его к груди. Чувство спокойствия, защищенности и уверенности в себе и в это мире. Ощущение правильности происходящего. Мама такая маленькая, хрупкая. Лицо ее избороздили морщинки, глаза увлажнились от слез.

— Бывает порой, что наши близкие создают преграды на нашем пути сами того не осознавая, но и творчество в нашей жизни создают тоже они. Мама, спасибо тебе за это…

Женя уткнулась в родное плечо и дала волю слезам. Зал наполнился аплодисментами.