Тиара скифского царя

Ольга Баскова, 2021

Сын сапожника, бывший лавочник из Одессы Шепсель Гойдман с самого детства мечтал найти клад и стать сказочно богатым. И наконец-то счастье ему улыбнулось, когда вместе с братом они провернули аферу века. Им удалось изготовить искусную подделку – тиару скифского царя – и продать ее в Лувр… Лизе Котовой не везло в личной жизни, но вскоре она познакомилась в кафе с симпатичным летчиком Игорем и пригласила его к себе в гости. Она не ожидала, что уже через несколько месяцев вместе с любимым будет готовить операцию по краже бесценной тиары скифского царя из коллекции Лувра…

Глава 3

Одесса, 1875 г.

— Говорю я тебе, Софа, никудышные у нас два последних сына. — Яков пил желтоватый чай с хлебом. — Работать не хотят, а деньги хотят. А где, спрашивается, возьмешь деньги, если не работаешь? Ты можешь мне ответить?

Горбоносая нескладная жена вздыхала:

— Маленькие они еще. Подрастут — все поймут.

Сапожник фыркал, как лошадь:

— Ой ли? Как ни печально признать, из них ничего путного не получится. Они пойдут по кривой дорожке, вот увидишь.

Жена скалилась, показывая длинные редкие лошадиные зубы.

— Не у всех призвание быть сапожником. Я бы мечтала, чтобы мальчики получили хорошее образование.

— На какие такие шиши, Софа? — изумлялся Гойдман, проводя рукой по хрящеватому носу, из узких ноздрей которого выглядывала щетина. — Я с утра до вечера сижу в сапожной лавке, и эта работа не делает меня миллионером. Но я не беру чужое, как наши воры, мне достаточно своего.

— Что же ты предлагаешь? — Как мудрая еврейская жена, Софа почти не спорила с мужем.

— Я предлагаю не пустить их на улицу сегодня, — твердо решил Яков. — Они не заслужили отдых. — Он встал, стряхнув крошки с синеватых губ. — Сейчас так им и скажу.

Женщина ничего не ответила, и Яков, который всегда принимал ее молчание как согласие, открыл дверь в детскую.

Лейба и Шепсель сидели на кровати и смотрели на отца злыми черными глазенками. Младший сосал ушибленные пальцы, отзывавшиеся тупой болью.

— Мы с матерью решили сегодня наказать вас, — торжественно объявил отец. — Вы просидите в своей комнате до утра. Если завтра вы будете отлынивать от работы, как сегодня, снова не пойдете на улицу. Вам понятно?

Сыновья переглянулись, но ничего не ответили. Они понимали, что сейчас отец сильнее, что они могут сбежать отсюда, только придумав какую-нибудь уловку.

— Вам понятно? — повысил голос Яков.

Лейба ответил первым:

— Понятно, папа.

— Но я работал сегодня. — От волнения Шепсель прикусил больной палец и поморщился. Боль сделала его смелее. — И я старался. Ты рассказывал нам, что когда-то тоже попадал себе по пальцам. Завтра я не смогу работать.

Яков с шумом втянул в себя воздух и крякнул:

— Нет, голубчик, я сотни, нет, тысячи раз ударял себя по пальцам, и это было больно, но я стонал и продолжал работать. Ушибленные пальцы — это не повод бездельничать. Ты, Лейба, будешь помогать брату. Завтра мы снова отправимся в лавку. А пока… — Он вышел из комнаты, повернув ключ в замке.

Шепсель вытащил пальцы изо рта и плюнул на пыльный старый половик.

— Я думал, побежим в порт, — грустно сказал он.

— Я тоже так думал, — вторил ему Лейба. — Говорили, сегодня приходит заграничный корабль. То-то интересно было бы посмотреть.

Шепсель шмыгнул носом. Братья любили просто гулять по своему родному городу, ходить по дворам, перекидываться парой шутливых словечек со словоохотливыми еврейками, вступить в короткую схватку с мальчишками их района, с каждым годом становившегося все больше.

Пожилые завсегдатаи узких одесских дворов любили вспоминать прошлое и много рассказывали о Молдаванке. В начале восемнадцатого века это было поселение, состоявшее из пары десятков двухэтажных домов барачного типа. В них жили биндюжники: мелкие работники, сапожники и бедные лавочники — в общем, далеко не богатый люд. Когда в тысяча восемьсот двадцатом году поселок присоединили к городу, к двухэтажным баракам начали лепить пристройки, кто из камня, кто из дерева — короче говоря, из подручных материалов.

Район немного облагородили представители дворянского рода, переехавшие из Харькова. Они первые посадили деревья, чтобы серые улочки смотрелись веселее. Местные жители, подражая им, сажали виноград и плющ, которые так оплели дома, что, казалось, если ударить топором по толстому стволу, деревянная постройка тут же упадет вместе с виноградной или плющевой лозой.

Жители таких двориков были гостеприимными. Свадьба или похороны становились событием для всей Молдаванки. Огромный стол выставляли во двор, если позволяла погода (если же погодные условия оставляли желать лучшего, всех тащили на галерею по старым скрипучим лестницам) — и начиналось представление либо со смехом, либо с плачем.

Детям всегда доставался лучший кусок, и братья Гойдманы считали себя счастливыми, если попадали на такие мероприятия. На свадьбах их угощали конфетами — редкое лакомство в их доме.

Сегодня отец лишил их сразу нескольких удовольствий: побазарить с тетками, подраться с соседскими мальчишками и получить какое-нибудь лакомство.

Шепсель прикрыл глаза и тяжело вздохнул.

— Завтра придется тащиться в сапожную будку, будь она проклята. Я не высижу второй день в этой комнате.

Лейба ничего не ответил. Несмотря на то что он был старше брата на два года, верховодил младший, отличавшийся более живым и гибким умом.

— Тебе тоже придется идти со мной, — буркнул Шепсель. — Или предпочитаешь поселиться тут навечно?

Брат захрустел пальцами. От этой вредной привычки его тщетно пытались отучить родители.

— Давай сбежим из дома, — вдруг предложил он и открыл рот, будто испугался собственной смелости.

— И куда? — усмехнулся Шепсель. — Куда мы побежим? Без денег далеко не уйдешь. Нам придется браться за любую работу, чтобы не умереть с голоду. — Он покачал головой и взглянул на брата не по-детски серьезно. — Нет, пока мы не решим, как сможем самостоятельно заработать деньги, нечего и дергаться. — Шепсель подул на больные пальцы. — Хочешь не хочешь — в будку идти придется.

Лейба кивнул:

— Ты прав. Но когда-нибудь мы сбежим?

— Когда-нибудь обязательно, — пообещал младший и лег на кровать, стараясь собраться с мыслями.

Ему сейчас одиннадцать, Лейбе — тринадцать. Конечно, они могут пристроиться в порту или стать разносчиками газет. Но грузчики и разносчики получали копейки, которые многие из них тут же пропивали, не донося до дома. К тому же им придется где-то жить…

Нет, если и бежать от деспотичного отца, только года через три. Тогда они смогут найти место получше, скажем, в какой-нибудь лавке помогать продавцам или хозяину. А потом, изучив торговлю, открыть собственное дело. Предлагать товары совсем не трудно, это тебе не забивать гвозди и не надрываться под грузами.

— Лейба, нам нужно потерпеть еще несколько лет, — сказал он, трогая брата за руку. — Зато потом мы развернемся, я тебе обещаю. Я тебе обещаю, что мы никогда не будем сидеть в сапожной лавке, согнувшись крючком, никогда не будем донашивать одежду после кого-то, как мы это делаем сейчас. Мы не будем ранить наши ноги о камни, потому что сможем позволить себе нанимать экипажи. И, даю тебе слово, станем завсегдатаями самых модных ресторанов, которые наш отец никогда не видел в глаза.

Лейба недоверчиво взглянул на брата:

— Ты собираешься искать клад?

Шепсель улыбнулся, обнажив мелкие, как у хорька, зубы.

— Это было бы неплохо, только сейчас я не знаю, где его искать. — Он зевнул. — И потом, это тоже непростое дело. Много ли нароешь старой лопатой, что стоит в нашем сарае? Нет, как ни крути, придется потерпеть еще пару лет. Если вбивать гвозди в подошвы станет для нас совсем невмоготу, мы попросим отца найти нам другую работу.

— Как Самуил и Изя? — Лейба часто задышал. — Они ненамного старше нас, а у них уже больные спины. Я не понимаю, почему наши братья работают грузчиками. Если выбирать между грузами и гвоздями, я бы выбрал последнее.

Шепсель пожал плечами. Он и понимал, и не понимал братьев, надрывавшихся в порту, но они заверяли родителей, что такая жизнь им по душе.

Иногда они садились на крыльцо дома и начинали рассказывать о жизни в порту.

О, там кипела своя жизнь! Красавцы-пароходы, пробуждавшие мечты о прекрасных дальних странах, чопорные богатые пассажиры, разношерстные команды иностранных судов и суденышек: смуглые турки, персы, горбоносые греки.

Матросы ловко, как обезьяны, лазали по канатам, лопотали что-то на своем языке, грузчики, глазевшие на них в короткие минуты передышки, когда от тяжести груза начинало ломить спину, ничего не понимали, но их забавляла эта незатейливая картинка.

Закончив работу, все садились возле кнехтов, чтобы перекусить, выкладывая на засаленные газеты все, что могли купить на скудный заработок: черный хлеб, селедку, с которой порой приходилось стряхивать махорку, огурцы, помидоры. Украшением стола, конечно, была бутылка пива или водки, припасенная кем-то из работяг.

Братья Гойдманы пили мало, помня строгий наказ отца, но с удовольствием слушали шутки, порой довольно скабрезные, пересыпанные грубыми словечками.

В такой компании они чувствовали себя взрослыми, солнце опалило их белую нежную кожу, сделав ее шершавой и грубой, как та, из которой отец шил ботинки для небогатых клиентов. Длинные тонкие руки налились, мускулистые спины привлекали внимание девушек.

Нет, старшим братьям определенно нравилась работа в порту.

«Сапожная мастерская и порт — это две большие разницы» — так говорили они и гордо смотрели на остальных.

Лейба и Шепсель слушали их сначала завороженно, представляя порт волшебным миром, но потом, повзрослев, лишь скептически ухмылялись: они знали, что пойдут другим путем, по другой дороге, но предпочитали помалкивать об этом.