Парадокс Атласа

Оливи Блейк, 2022

«ПАРАДОКС АТЛАСА» – ДОЛГОЖДАННЫЙ СИКВЕЛ БЕСТСЕЛЛЕРА NEW YORK TIMES ОТ ОЛИВИ БЛЕЙК, СЕНСАЦИОННОГО РОМАНА В ДУХЕ ТЕМНОЙ АКАДЕМИИ «ШЕСТЕРКА АТЛАСА». ШЕСТЕРО МАГОВ ПОЛУЧИЛИ ШАНС, КОТОРЫЙ ДАЕТСЯ РАЗ В ЖИЗНИ. ПЯТЕРО СТАЛИ НОВЫМИ ЧЛЕНАМИ ОБЩЕСТВА. ПЕРЕД НИМИ ЛЕЖИТ ДВА ПУТИ. КАЖДОМУ НАДО ВЫБРАТЬ, НА ЧЬЕЙ ОН СТОРОНЕ. Союзы пройдут испытание на прочность, сердца будут разбиты, и наконец вскроется истинная суть Александрийцев: это тайное общество, обладающее чистой силой, способной влиять на мир, и возглавляемое тем, чьи планы изменить саму жизнь уже исполняются.

Оглавление

Из серии: Бестселлеры Оливи Блейк. Шестерка Атласа

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Парадокс Атласа предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

II

Посвященные

Рэйна. Вчера

Прошел ровно год с тех пор, как они вшестером ступили на порог особняка Александрийского общества. Им расплывчато пообещали силу, знания всего мира под одной крышей, престижную жизнь и — вишенку на торте — доступ к величайшим тайнам вселенной.

Всего-то и надо, что дотянуть до посвящения.

Один год, за который они изменились, перестали быть прежними, став вместо этого единым целым, — шестеро необратимо превратились в одного.

Или же нет?

Оглядев раскрашенную комнату, Рэйна подумала: сколько продержится их союз? Не дольше часа, наверное. Стоило в комнату тихой поступью войти так называемому Хранителю, Атласу Блэйкли, и молча посмотреть на них, как атмосфера изменилась.

Рядом с Рэйной, как всегда, переминался с ноги на ногу Нико де Варона. Он взглянул на Атласа и сразу же отвернулся. За спиной у них хандрил Тристан Кейн. Париса Камали, за которой Рэйна следила краешком глаза, сохраняла безмятежное выражение лица. А вот Каллум Нова делал вид, будто Атласа не замечает. Стоял себе в стороне, задумчиво выпятив подбородок.

— Думайте о том, что будет дальше, как об игре, — предложил Далтон Эллери, исследователь в очках, который, словно привратник, готовил их к посвящению. Он кивнул Атласу, а после снова обратился к пятерым выжившим, которые стояли в ожидании у книжного шкафа. Далтон указал на центр комнаты.

Всю мебель, кроме пяти стульев из столового гарнитура, убрали. Стулья расставили кольцом, на расстоянии нескольких футов друг от друга, лицом внутрь.

Пятеро выживших свыклись с потерей шестого товарища, но все еще не могли относиться к ней равнодушно. Как старая боевая рана болит в непогоду, так шум и суета, которые когда-то разводила Либби Роудс, наполняли повисшую тишину призрачным эхом — невысказанной тревогой, существующей только в их клятвах. Отсутствие Либби ощущалось в ритмах дома, в пульсации где-то под половицами.

— Вы дошли до того момента, — продолжал Далтон, выходя в центр, — когда проверки закончились. Ни о зачете, ни о провале речь не идет. Однако у нас есть моральное обязательство предупредить вас: то, что ваши тела не пострадают, не гарантирует комфортного прохождения церемонии. Возможен любой исход, — произнес он в заключение, — кроме смерти.

Нико неуютно поерзал, а Тристан напряг скрещенные на груди руки. Париса скользнула взглядом в сторону стоящего у двери Атласа. Его лицо выражало все те же заботу и учтивость.

Или нет? Возможно, Рэйне просто казалось, однако лицо Хранителя чуть больше стало похоже на каменную маску. Маску истинного смотрителя.

— Возможны любые исходы? — переспросил в наступившей тишине Каллум, выразив общее недоумение. — То есть мы не умрем, но есть шанс, что проснемся в теле гигантского таракана? («Жука» [2], — пробормотала Рэйна, однако Каллум пропустил это мимо ушей.)

— Такие исходы нам пока не известны, — ответил Далтон, — но технически это возможно.

Настроение будущих посвященных вновь неуловимо переменилось. Чувствуя потенциальный разлад, Нико взглянул на Рэйну, а потом сказал:

— Посвящение открывает особый доступ, так? Мы все сюда пришли добровольно. — Он говорил, не обращаясь ни к кому конкретно, но, перед тем как обернуться к Далтону, ненадолго задержал взгляд на Атласе. — Не поздновато ли добавлять фактор устрашения?

— Это скорее предупреждение, — уточнил Далтон. — Есть еще вопросы?

И не один, подумала Рэйна, однако Далтон не спешил откровенничать. Тогда она украдкой глянула на Парису, единственного человека, который сразу уловил бы подвох. Париса держалась беззаботно. Не то чтобы у Рэйны имелась привычка дергаться, но если уж Париса ни о чем не тревожится, то и она не станет тратить время на страх.

— Церемония посвящения требует, чтобы вы покинули этот план, — продолжал Далтон. — Тяжесть вашего перехода определяется за вас.

— Все будет происходить у нас в уме? — угрюмо спросил Тристан.

У Нико дернулся глаз. С тех пор как Париса астрально погибла от рук Каллума, перспектива работы с иллюзией вызывала у всех оторопь. У всех, кроме, как это ни иронично, самой Парисы.

Далтон не спешил с ответом.

— Нет, — сказал он наконец, — но вместе с тем, конечно, да.

— О, ну отлично, — вполголоса сказал Нико Рэйне. — А то я уж испугался, что он нам ничего не объяснит.

Не успела Рэйна ответить, как Париса осторожно полюбопытствовала:

— Чем именно мы занимаемся на астральном плане Общества? И нет, он не дает мне преимуществ, — нетерпеливо добавила она, предупреждая вопросы товарищей. — Если есть какие-то ограничения, они распространяются и на меня, — пояснила Париса для Рэйны, хотя вряд ли об этом подумала только она. — То, что астрал — моя вотчина, не дает мне хоть какой-то значительной форы.

Рэйна отвела глаза, но подумала в сторону Парисы: «Какие мы нежные».

«Мне твои обвинения побоку», — чопорно подумала в ответ Париса.

«Но мои мысли тебя почему-то волнуют».

На это Париса уже отвечать не стала. Зато фикус в углу комнаты не сдержался и хмыкнул.

— Концепция вашего посвящения — не тайна, — покашляв, сказал Далтон.

— Какая прелесть, — проворчал Тристан. — Это что-то новенькое.

— Это лишь симуляция, — закончил Далтон. — Внутри симуляции вы столкнетесь с кем-то из вашего класса. С вашим представлением о нем.

Он помолчал, оглядывая лица, выражение которых разнилось от подчеркнутого равнодушия (Каллум) до смирения и нерешительности (Нико). Если кто-то из остальных и испытывал хотя бы тень тревоги, то показывать это не спешил. Атлас, в свою очередь, скромно погладил подбородок. Странно, но его костюм сегодня как будто сверкал чистотой ослепительней прежнего. Предельно отутюженный, словно бы напоказ. Или же это была просто игра света.

— Никто не проверяет, как вы усвоили материал, — добавил Далтон. — Это вообще не проверка. Так, формальность. Весь прошедший год вы изучали материал по программе и скоро получите право просить у архивов все, чего бы ни требовали от вас пути познания. — В предвкушении судьбоносных перемен по спине Рэйны побежали приятные мурашки. — Для вас как для посвященных членов Общества откроется доступ к содержимому библиотеки: вы сможете пользоваться им и сами делать вклад по желанию, до тех пор, пока не выполните свои обязательства перед архивами. Свое место здесь вы заслужили, но каждый мост имеет два берега. Перейдите с одного на другой.

Он извлек папку из пустоты, словно поймал ее на лету.

— Первыми идут самые молодые. Начнем с мистера де Вароны.

Он посмотрел на Нико, и тот кивнул. Нико всегда и везде шел первым, это была его привилегия, его природа: он рвался вперед очертя голову, ибо иначе не мог. Теперь, когда пропал противовес в лице Либби, ничто не сдерживало его безрассудства. Он остался совершенно без тормозов.

Впрочем, баланса лишился не он один. Без Либби Роудс слегка изменился весь класс, ведь она — пусть они того и не сознавали — служила в их коллективном сознании этаким моральным стопором. Ей всюду нужно было вставить «а вдруг»: «А вдруг это случится?», «А вдруг что-то пойдет не так?», «А вдруг кто-нибудь пострадает?». Последствия ее исчезновения из их коллективного организма будто постепенно усугублялись, подобно развитию скрытой инфекции. Разумеется, они могут дальше существовать и без нее, но со временем потеря сказывалась бы все сильнее. Медленное внутреннее кровотечение, интоксикация почек. Крохотный прокол в здоровом, казалось бы, легком.

«Рок-рок-рок», — вздохнул чахлый папоротник, слышать который могла, пусть и против желания, одна только Рэйна.

— Ладно, — шагнул к Далтону Нико. — И куда я отправлюсь?

— Никуда. Садитесь. — Далтон указал на стулья и подвел Нико к тому, который располагался примерно на отметке двенадцати часов. — Теперь остальные, — пояснил Далтон, — по порядку.

Все заняли места. Справа от Рэйны расположился Тристан, справа от него — Каллум, дальше — Париса. Нико замыкал кольцо, оказавшись слева от Рэйны.

На краткий миг круг охватило напряжение, словно нечто вот-вот обрушится на них с потолка или набросится, вырвавшись из-под пола, но ничего такого не произошло. Растения в комнате ершисто зевали. Атлас устроился у книжных полок вне поля зрения Рэйны, а Далтон занял его место позади Нико, с планшетом в руках.

Нико поерзал и взглянул на Рэйну, а потом, мельком, — себе за спину.

— Ну и что конкретно мне д…

— Начали, — оборвал его Далтон.

В то же мгновение будто чиркнули спичкой или щелкнули выключателем: голова Нико упала на грудь. Воздух затрещал, как от разрядов статического электричества, когда из его обесточенного тела скользнула не то волна энергии жизни или магии, не то сама его суть. Кожа у всех покрылась мурашками, волоски на руках и затылках приподнялись.

За какие-то секунды необузданный ток сконцентрировался и принял осязаемую форму прозрачного облачка, потом сгустился — и в центре круга резко возник призрачный образ Нико. С собой он принес собственное видение раскрашенной комнаты вместе с прежней расстановкой мебели, которая наложилась на помещение: стол у книжных полок и диван напротив камина. Четырех одноклассников и двух распорядителей он словно не видел. В его проекции был полдень, и солнце висело в зените: в окна с отдернутыми шторами влетали волны горячего воздуха. Стояла ясная погода, не то что летняя дождливая серость в физической реальности.

Краем глаза Рэйна видела, как Тристан подался вперед. Уперев локти в колени, он взирал на происходящее со смесью тревоги и отвращения во взгляде.

— Мы все будем наблюдать, как посвящают других?

— Да, — ответил Далтон, и в тот же миг напротив проекции Нико появилась призрачная форма Рэйны. Нико осклабился.

— Отлично, — сказал он и взмахом руки убрал всю мебель в своей версии комнаты. Как всегда, когда Нико творил свою магию, никто не успевал ничего разглядеть. Просто раз — и мебель уже стоит по периметру комнаты. Словно так и было с самого начала.

Нико протянул руку к проекции Рэйны. Так они начинали каждый свой дружеский спарринг. И даже сейчас, спустя год, этот жест знаменовал начало поединка.

Париса по ту сторону прозрачной картинки закатила глаза.

«В чем дело?» — сердито подумала Рэйна.

Париса взглянула прямо на нее. «Если бы я хотела посмотреть, как вы двое ребячитесь, давно бы это сделала».

Но не успела она закончить свою мысль, как проекция Рэйны уже атаковала Нико ударом в голову. Нико едва ушел в развороте и сам сделал выпад, проверяя расстояние. Настоящая Рэйна ждала бы такого хода (да и сама бы, наверное, поступила так же), а вот ее проекция уклонилась, как будто Нико бил всерьез. Она слишком низко опустила руки, и он слегка чиркнул ее кулаком по щеке, как бы говоря: не забывай двигаться.

Проекция Рэйны выдала серию одиночных прямых ударов: один, два, три и, наконец, четыре. Последний Нико парировал, выведя Рэйну из равновесия, и сразу же нанес ей хук в висок. А она, вместо того чтобы уйти под руку, поспешила выставить блок. «Зря», — подумала, кривясь, настоящая Рэйна. Полностью смягчить удар не удалось.

Противники кружили на месте, проверяя друг друга. Нико шагнул к Рэйне, а потом, когда она купилась на уловку, легко ушел от ее хука и ударил по почкам. Рэйна вслепую отмахнулась, задев лишь мочку его уха. Нико засмеялся. Проекция Рэйны — нет.

Париса вдруг села ровнее и нахмурилась.

«Что, тебе вдруг стала интересна стратегия боя?» — презрительно подумала в ее сторону Рэйна. Атласа она не видела: его скрывала одна из книжных полок, — но возникло чувство, что и он насторожился.

«Я тебя умоляю, — раздраженно подумала в ответ Париса. — Дело не в драке. Просто ты, как обычно, упускаешь главное».

Что тут высматривать? То же самое она могла наблюдать сколько угодно и в реальной жизни. Однако, будь у нее выбор, не стала бы. Следить за собой в бою страшно неловко хотя бы потому, что так ты видишь все свои слабые места. А сейчас, в присутствии посторонних, ошибки казались особенно выпуклыми. Нико двигался плавно и непринужденно, кружил по собственной орбите в легком, раскованном ритме. Его нельзя было застать в одном месте дважды. Рэйна, напротив, казалась грузной и неповоротливой, этаким утесом, который словно подтачивали приливы Нико. Рэйна невольно стала отводить взгляд и при этом заметила, что Париса по-прежнему пристально наблюдает за проекцией.

«Да что в этом такого интересного?» — сварливо спросила Рэйна, и Париса посмотрела на нее через проекцию, не менее раздраженная тем, что приходится отвечать.

«До сих пор не поняла? Это он тебя такой видит», — сказала она в голове Рэйны.

В этот момент она как будто ненароком стрельнула взглядом в сторону Атласа, однако по-настоящему ее занимала именно проекция Рэйны, и вот это-то сейчас сильнее всего приводило в замешательство настоящую Рэйну. Если Париса смотрит на тебя так внимательно, это не к добру. (Фикус в горшке согласился.)

«И что?» — подумала Рэйна.

«А то, что, во‐первых, нам никто не запрещал колдовать, но Нико не пускает в ход магию, как и его версия — тебя. — Париса мельком улыбнулась. — Во-вторых, не знаю, заметила ли ты или нет, но он, похоже, совсем не считает тебя опасной».

«И что?» — повторила Рэйна.

«В том году нам дали задание убить кого-нибудь, и мы лишь недавно выбрали жертву. — Париса покосилась на приплясывающего Нико. — Разве так ведет себя тот, кто видит в тебе угрозу собственной жизни?»

Проекция Рэйны пошатнулась, угодив в очередную ловушку: повелась на ложный выпад джебом и пропустила хук. Жесткий кросс справа и апперкот не заставили себя ждать. Последний Рэйна заблокировать не смогла. Все это были ошибки, причем ее собственные. Те, что она уже совершала.

«А, вот ты и заметила наконец, — с большим нездоровым удовольствием подумала Париса. Ее замечания, как ни старалась их заблокировать Рэйна, пробивались в голове белым шумом, треском статических помех. — Он считает тебя уязвимой. — И тут же, куда насмешливей: — Слабой».

Рэйна со злостью заставила себя ни о чем не думать, вызвав в памяти приставучую мелодию из рекламы зубной пасты, бич телевидения ее детства. Улыбка на лице Парисы сменилась гримасой типа «туше, гадина», и мысли этого диванного психиатра потекли в другом направлении. Проекция Рэйны тем временем ушла от правого кросса Нико и ответила парой несильных джебов. Впрочем, Нико парировал их серией ударов, полностью отразить которые у нее не хватило скорости. Настоящая и раздраженная Рэйна старалась сохранять равнодушный вид, но поняла, что Париса — не единственная, кто следит за ее реакцией. Каллум украдкой смотрел на нее — долго, пристально, изучающе.

Что сейчас творилось с ее чувствами? Обычно Рэйна подобными вопросами не задавалась, считая себя человеком неэмоциональным. (Раздражение, злость, нетерпеливость — не в счет. По ее личной эмоциональной шкале Рихтера это просто комариный писк.) Но сейчас она худо-бедно различила какое-то неудобство, будто боролась с чем-то. Не со страхом и не с тоской… и уж точно не с чувством, что ее предали. Париса сколько угодно могла демонстрировать своим видом, будто понимает все нюансы психики человека, однако тут она все же не угадала.

Хотя и была близка.

В отличие от некоторых (а именно Либби) Рэйна не поддавалась капризам души вроде чувства беззащитности, и знала, что Нико не считает ее слабой. Нико, разум которого напоминал безбожно захламленный чердак, вообще ни в ком не видел противника настолько опасного, чтобы пытаться его уничтожить. Такая беззаботность притягивала, но вместе с тем и отталкивала, так как не отличалась от самоуверенности. Обижаться на это мог лишь тот, кто в принципе не понимал Нико. Обращать внимание на его заносчивость значило показать эмоциональную уязвимость, попусту тратить время, свое и его.

И вместе с тем Нико считал Рэйну… предсказуемой. Думал, что ее уровень высок, но до его планки недотягивал. И если честно, в оценке Нико не ошибся: в некоторых дисциплинах — той же физической магии и рукопашной — Рэйна правда уступала. И что? Выше головы она прыгать не стремилась. В Общество ее привела жажда знаний, а не престижа.

Думала ли она, что, если не проявлять свои таланты четко, другие решат, что их у нее нет? Да, но, если речь шла о Тристане, Каллуме или Парисе, это не имело значения. От них Рэйна свои способности скрывала намеренно и вполне успешно. С Нико получилось не так хорошо, но он-то проводил с ней куда больше времени. Неужели и он не сделал выводов?

Рэйна не к месту вспомнила один случай. Чаепитие с бабушкой после одного особенно неудачного ужина с матерью. «Придет день — и тебя заметят, — заверила Рэйну кроткая бабуля, которая частенько бормотала что-нибудь невпопад. — Придет день — и они увидят в тебе то же, что и я».

«Мама, мама?» — с сомнением уточнил из угла папоротник.

Рэйна невольно согласилась.

Мать Рэйны, о которой та почти не вспоминала и никогда не рассказывала, была средней из трех сестер и двух братьев. («В молодости умела хлопот доставить», — говорила бабушка, будто пересказывая сюжет какого-нибудь сериала, а не события из жизни родного ребенка.) Бабуля, эксцентричная и необычайно добрая женщина, не желала, чтобы из-за одного небольшого проступка судьба дочери пошла под откос, и проявила, как могло показаться, великодушие — забрала Рэйну к себе. Через год или два мать Рэйны выгодно вышла за смертного предпринимателя, чья семья нажила состояние во время бума электроники, уступившего затем место эпохе техномантии.

Для Рэйны он оставался просто Предпринимателем. Человеком без имени и жизни за пределами работы. Не отцом, а просто тем, кто женился на ее матери. О том, что Рэйна живет с тещей, он знал лишь потому, что активно интересовался падчерицей. Сначала он принял ее за ребенка прислуги, которым можно помыкать. «Какая ирония», — частенько думала Рэйна. Должно быть, разговор у Предпринимателя с женой состоялся непростой. (А возможно, мать, женщина неразговорчивая, и вовсе ничего ему не ответила. Она производила впечатление человека, который многое видит и о многом молчит.)

Как бы то ни было, Предприниматель все же выяснил, кто такая его падчерица на самом деле, ведь именно он стал приглашать ее на ежемесячный ужин в семейном кругу. К тому времени они с матерью Рэйны обзавелись собственным потомством, однако их отпрыски пошли в отца: родились смертными и обделенными силой Рэйны. Предприниматель не был злым человеком. Он принимал деловые звонки за столом, но голоса не повышал. Он был просто очень-очень прозрачен. За ужином, прежде чем перейти к теме натурализма, сначала хвалил каллиграфию Рэйны и прилежание в школе, пока ее мать гоняла еду по тарелке и придерживалась своей обычной привычки вообще ничего не говорить.

Как бы там ни было, мать Рэйны скончалась за два года до смерти бабушки, когда Рэйне исполнилось четырнадцать. В последний путь ее проводили как примерную жену и мать. (Только не для Рэйны, которая неприметно устроилась в заднем ряду, и никто не спрашивал, кем она кому приходится.) Свою мать Рэйна знала плохо, но не сомневалась, что надгробная речь знаменует очень печальный итог жизненного пути: о покойной только и сказали, что она добилась успеха на двух местах работы. И ни слова о том, что она, к примеру, фальшиво пела в душе, шарахалась от садовых змей… как нормальный, живой человек.

Вскоре Предприниматель женился снова. Жизнь, как водится, продолжалась.

Воспоминания зыбучим песком затягивали в свою пучину все глубже, не давая сбежать. Из подсознания всплыл еще эпизод, настолько омерзительный, что Рэйна вздрогнула.

Незадолго до визита Атласа к Рэйне в кафе заглянул Предприниматель. Он увлеченно распекал кого-то по телефону и за этим занятием совершенно не узнал Рэйну, хотя много лет до того регулярно умолял о встрече. Его можно было понять: последний раз они виделись десять лет назад, — и все же Рэйна оценила иронию судьбы. Многие годы раз в месяц Предприниматель сидел напротив Рэйны за столом ее матери и притворялся, будто падчерица ему интересна, а за несколько недель до этой случайной встречи даже отыскал ее бывшую соседку и попросил номер телефона… который спустя час времени и покупку Рэйной нового гаджета уже сменился. Однако в тот день Предприниматель упоенно ругался с каким-то иностранцем, с трудом произнося его имя. «Он уже проделывал это и проделает снова!» — кричал Предприниматель, будто не видя Рэйны и кофе, который она принесла. В тот момент она была лучше невидимки, празднуя особенно горькую победу, когда подтверждаются твои худшие догадки. Эта ее прозрачность стала доказательством того, что все было именно так, как она думала.

Рэйна всегда знала, что Предприниматель интересуется ею неспроста. И встретиться ему хотелось отнюдь не потому, что он тосковал по ней или ее изящной каллиграфии. По той же причине лилии в доме матери сторонились его, когда он ел. В детстве Рэйна думала, что такая цветочная реакция — это лишь проявление ее собственной неприязни к Предпринимателю, но кое-что в его поведении в тот день заставило ее пересмотреть свое детское отношение.

Только не к нему, а к его делам.

Он был разрушителем. На детские переживания Рэйны будто наложили проясняющую тонкую пленку, меняющую фокус. Ретроспектива с ее оттенками сепии неотвратимо указала на тонкий слой чего-то вроде перхоти или ворсинок у Предпринимателя на плечах. В отличие от прочих людей, зазывавших на работу Рэйну, он искал не просто рекордных урожаев, но задумал нечто коварное. Как и все, что сулило большие богатства. Аура разрушения окружала его ядовитым облаком, как парфюм.

Рэйна встряхнулась, отбросив прилипчивое чувство стыда, которое засасывало, как трясина, стоило вспомнить прошлое. Бабушка не ошиблась, обещая Рэйне, что в один день кто-нибудь да разглядит ее суть. Просто она имела в виду немного другое. Люди и правда начинали видеть суть Рэйны, и Предприниматель оказался лишь первым в их череде. Рэйна была обречена — в дурном смысле — на чужое внимание, ведь в какой-то момент, став подростком, она уже не могла скрыть своей силы, своих способностей. Они бросались в глаза даже тем, кто к ним не присматривался. Правда, Рэйна к тому времени ничьего внимания уже не хотела.

Она была не просто натуралистом огромной силы, а натурализмом как таковым. Уже это делало ее ценной или хотя бы полезной. Но с какой стати ей вообще нужно было доказывать кому-то свою полезность? Обстоятельства своих родов она не выбирала. Не выбирала и своих сил. Раз уж близкие сочли постыдным принять Рэйну, не говоря уже о том, чтобы полюбить ее, то и плодов ее дара они не заслуживали. По крайней мере, так она говорила себе каждый месяц, сидя за столом напротив Предпринимателя.

Со временем она научилась изолироваться от других: не давала никому узнать себя поближе, не позволяла присматриваться к себе. Перестала демонстрировать таланты, доказывать свою пользу. Бабушка не ошиблась в своих предсказаниях: всегда наступал момент, когда Рэйну замечали. Вернее, замечали ее способности. Необузданный натурализм в чистом виде, магию невиданной мощи. Стоило Рэйне понять, что для других она — просто вещь, орудие достижения целей, и она всеми силами старалась отгородиться от мира, спрятаться, сохраниться. Стремилась не быть собой, ведь рано или поздно чужая корысть снова раскрывала в ней инструмент получения выгоды.

Другое дело Нико. С ним Рэйна сознательно проводила времени больше, чем с кем бы то ни было, и казалось, ему ничего от нее не нужно. Это ведь такая редкость! Просто благословение. Разве что сейчас его пропитанная самоуверенностью симуляция начисто опровергла одну из фундаментальных личных истин Рэйны: в ней есть что-то еще кроме силы.

В основу своей зрелой жизни Рэйна положила принцип замкнутости ради самосохранения, но, похоже, нечаянно оставила окошко для Нико.

Она дала ему увидеть свои слабости, закоснелость, уязвимости и ошибки, а он взял и запомнил их. А потом воспользовался тем, к чему она прежде никого не допускала. Хотя и проявил в этом большую посредственность. Не питая амбиций и не стремясь использовать Рэйну к собственной выгоде, Нико просто тешил и лелеял свое эго.

Рэйна поерзала.

А, так вот что она ощущает: разочарование.

Тем временем в симуляции они расширили репертуар приемов. Пустили в ход ноги и захваты. Проекция Рэйны, не совсем адекватная благодаря Нико, подняла ставки и прибегла к сложным маневрам. (Да ладно, это всего лишь проекция, так ведь? В поисках подтверждения Рэйна мельком глянула на Парису и тут же, злая на себя, отвернулась.) Нико схватил ее и сделал вид, что хочет ударить коленом в лицо, а когда она отпрянула, пнул по «тормозам». Короче, проекция Рэйны угодила в очередную ловушку, а настоящая Рэйна, закипая, ощутила легкий и в то же время настойчивый, как прикосновение лозы или усиков, укол негодования.

(Чем, кстати, Рэйна отличается от друга Нико, этого сноходца? Она ведь тоже — подобно тому, ради кого Нико в отчаянии и пришел сюда, — орудие, к которому тянутся недостойные? Как он не заметил? Не то чтобы это важно. Не то чтобы Рэйна хотела доказать Нико или кому бы то ни было свою ценность. Не то чтобы она расстраивалась.)

Если Рэйна правильно поняла, то ритуал посвящения наказывал того, кого проецировали, а не самого проектора. Далтон так и сказал: никаких ограничений. То есть Рэйна могла бы примчаться в машине и похитить Нико, сразиться с ним при помощи магии, пронзить молнией в самое сердце или задушить лозой. И это только в рамках реальности. Тогда какие чары сотворила бы она за их пределами, в магической проекции, созданной в стенах волшебной библиотеки, где привычной реальности не существует?

Вот только Нико подобных раскладов явно не рассматривал. Ему и в голову не приходило, что Рэйна может одолеть его и удивить, и потому страдала она, а не он.

Она сжала кулак, и папоротник в углу распрямился, подобно хлысту, выстрелив в стороны стеблями, как щупальцами. У Рэйны в душе гнойником зрело некое чувство. Не боль от предательства, а нечто мягкое, словно плесень, похожая на опушку персика. Может быть, раздражение? Как от паучьего укуса, от ярлычка на одежде, от жужжания комара. Видимо, Рэйну раздражало, что Нико де Варона, похоже, не считал ее хоть сколько-нибудь важной.

В симуляции Нико вошел с ней в клинч. Какое-то время они боролись, а потом проекция Рэйны отбросила Нико, но тот лишь, как обычно, не теряя задора и проказливого блеска в глазах, отступил, словно в танце.

Как бы там ни было, Рэйна никогда не пыталась создать о себе хоть какое-то впечатление. Они с Нико были друзьями или, скорее, коллегами. Романтических чувств она к нему не испытывала, и уж тем более ее не тянуло к нему сексуально. Ее не тянуло вообще ни к кому, а собственный набор половых органов занимал ее так же, как занимало бы растение без завязей. Нико она тоже не давала поводов испытывать к ней какие-то чувства, пусть и проводила с ним почти все время. Похоже, что все, что он узнал о ней, — это сколько раз она ведется на одну и ту же уловку.

Ладно. Рэйна скрестила на груди руки. Наверняка именно Париса вложила ей в голову эту мысль. Сама Рэйна так никогда не подумала бы. Ей было совершенно плевать на мнение окружающих, и, уж конечно, она не нуждалась во внимании или в одобрении Нико. Да, во всем доме ему она доверяла больше других и, не задумываясь, могла на него положиться. Он первый рассказал ей о критериях посвящения, разве нет? Об этой небольшой лотерее со смертельным исходом, вроде тех условий, которые в договорах прописаны мелким шрифтом. Она знала, что Нико ее не убьет, а он и не спрашивал, станет ли она убивать его. Однако…

Нико нанес сокрушительный удар, от которого фантом Рэйны пошатнулся.

Нико не спрашивал ее. Разумеется, не спрашивал, потому что знал: она его не убьет.

И вряд ли это потому, что он считал ее слабой. Просто Нико знал, что она ему предана, как и все, кто его окружает.

(Она-то ему предана, а он ей?)

Симуляция продолжалась, а Рэйна снова заерзала на месте, лишенная покоя, исполнившись крайнего недоверия к собственным подозрениям. Неужели в этом и есть смысл ритуала? Далтон говорил, что церемония — не проверка, но в чем тогда цель? Открыть им глаза, дать мельком взглянуть на себя истинных? Или это ловушка?

А если так, то на кого ее поставили? На Рэйну или на Нико?

Проекция Рэйны покачнулась, обессилев, и Нико замер.

— Все норм? — спросил он, позабыв урок, полученный ранее: Рэйна не станет ждать сигнала и без колебаний атакует, усиливая натиск. Нико отбросил всякий страх получить сдачу и смотрел на нее с искренней заботой, без опасений. — Рэйна, ты как?

Проекция Рэйны не напала. Выпрямилась и посмотрела на него.

— Все хорошо, — сказала она невыразительно-ровным, механическим тоном.

(Это такой он ее видит?)

— Продолжать необязательно, — заверил Нико, глядя на нее с состраданием, прямо-таки щенячьими глазами. — Я даже не знаю, какого дьявола мы тут творим, но не хочу, чтобы ты пострадала.

Она? Пострадала? Вообще-то, она понимала, чем они заняты, ведь это продолжалось уже почти год. Само их общение началось с драки. Что-то тогда Нико о ней не пекся. Или он думал, что без его снисходительных указаний она бы сдалась и погибла?

Не то чтобы это ее разозлило. С чего бы?

Париса тем временем зловеще улыбнулась.

— Ты не можешь мне навредить, — ответила проекция Рэйны. Ну, хоть так. Хотя… как-то странно это прозвучало. «Ты не можешь мне навредить». Фальшиво и как-то бредово. Отдавало таким, с чем обращаются к профессиональному психотерапевту. Вот если бы Рэйна сказала: «Ты не навредишь мне», — тогда еще можно было бы подумать, что она в силах постоять за себя.

(Париса к тому времени уже посмеивалась, прикрыв рот ладонью.)

— Знаю, — не уступал Нико. — Но все равно не хочу.

Изображение симуляции исказилось и пропало. Нико пришел в себя и тут же судорожно вздохнул, как и всякий, чье сознание возвращается в тело. Подобно спасенному утопающему.

Наконец-то голос подал Атлас:

— Минута, а потом мы продолжим с мисс Мори.

Далтон кивнул и сверился с часами.

Рэйна тем временем повернулась к Нико и зашептала как можно тише, но так, чтобы он мог слышать ее за своими хрипами. (Очевидно, его телу передалась усталость из симуляции, а значит, ему все же пришлось попотеть, чтобы ее унизить.)

— Ты знал, что увидишь меня? — спросила Рэйна. — Думал обо мне заранее или…

— Ты что, все видела? — Выглядел Нико удивленно, но не пристыженно. То есть вины он не ощущал. В принципе, ничего удивительного, Рэйна знала, каков он, и все же это напоминание не прошло безболезненно. — Нет, специально я о тебе не думал. Я вообще вспомнил…

О чем он там вспомнил, Рэйна так и не узнала. Сзади подошел Далтон, и она ощутила, как часть ее выходит из тела. Произошло это незаметнее, чем если бы она заснула. Вот перед ней Нико продолжает говорить, переводя дух, а вот она уже у раскрытого зева бездны, которая — стоило подождать еще чуточку — сменилась раскрашенной комнатой.

Ее ритуал начался посреди ночи. Занавески были плотно задернуты, а в очаге пылал огонь. В духоте влажный воздух обволакивал склизким коконом.

Через мгновение из темноты навстречу Рэйне вышел некто в белой накидке.

— Привет, Рэйна, — низким голосом промурлыкала Париса.

«Вот сука», — мысленно выругалась Рэйна, а проекция Парисы чуть заметно улыбнулась, скинув с себя накидку.

Тристан

— Интересно, — прямо заметил Каллум, сидящий между настоящей Парисой и Тристаном. С этого места ему открывались все прелести Парисы-призрака, которая в голове у Рэйны под накидкой оказалась нага. Видимо, это был один из тех вероятных, исключающих гибель исходов, в который Далтон — да и Атлас, выглядящий, как обычно, нагло-самодовольным, — не посчитали нужным вмешиваться.

Не желая комментировать, Тристан отодвинулся от Каллума и ненамеренно оказался ближе к Нико. Тот напрягся, явно раздираемый каким-то внутренним противоречием. Казалось, он вот-вот что-то скажет… Но Тристан пренебрежительно отвернулся. Не важно, чего хотел Нико, это могло и подождать.

Живая Париса пожала плечами, следя за симуляцией.

— У меня не такая грудь, — сказала она.

— Верно, — согласился Каллум. — И, кажется, Рэйна ошиблась еще кое в чем. — Он скосил взгляд на Парису. — У тебя вроде шрам в верхней части бедра?

«Да, — подумал Тристан, — сморщенный рубец в форме солнца с лучами». Он невольно вспомнил, как касался его, нежно обводя большим пальцем.

— Это ожог, а ты отвратителен, — невыразительно ответила Каллуму Париса.

Каллум, хихикая, немного съехал со стула.

— Мне что, ограничивать себя в своих наблюдениях? Ты ведь его не скрывала.

Проекция Парисы шагнула к Рэйне, но та отступила.

— В отличие от тебя, — сказала она своей версии Парисы, — мне, для того чтобы что-то почувствовать, не нужно себя эротизировать.

— Верно, — сказала Париса-проекция. — Тебе для этого требуется куда больше.

— В яблочко, — пробормотал Каллум.

— Заткнись, — велела ему живая Париса, хотя в ее голосе по-прежнему слышалась какая-то пустота. Она не спорила. Тристан и рад был бы поломать над этим голову, но тогда Париса точно услышала бы его размышления, поэтому он спешно отказался от своей затеи.

А она скосила на него взгляд и с легкой усмешкой произнесла у него в голове: «Уж будь любезен».

Париса наблюдала за Рэйной, скрестив на груди руки.

— Как-то непримечательно, не находите? — вслух сказала она.

— Почему? — протянул Каллум. — Потому что все здесь уже видели это прежде?

— Нет, — отмахнулась Париса. — Просто Рэйна остановит это до того, как станет интересно.

— И правда, — согласился Каллум. — Но тогда почему…

— В том-то и вопрос, — перебила Париса.

— А, — кивнул Каллум.

В последнее время они часто вот так переговаривались и согласно кивали друг другу. Тристана это выводило из себя. Прежде он не задумывался, что стало бы, реши Каллум и Париса объединить свои взаимно дополняющие способности, но сейчас его это раздражало, даже мучило. А еще Тристан был уверен: Атласу не терпится посмотреть на его симуляцию. Как он сотворит нечто, что ему полагалось бы уже уметь и чего он, к вящей своей досаде, пока не добился.

Тристан поерзал и закинул левую ногу на правую.

Нет, плохо.

Он поменял ноги местами, закинув правую на левую. Нет, так еще хуже. Тристан опустил обе ноги на пол и тут заметил на рукаве торчащую нитку. Под ярлычком кофты зачесалось. Да еще и шея заболела. Тристан впился зубами в заусенец на пальце правой руки.

Каллум коротко усмехнулся.

— Интересно, — снова произнес он.

Непонятно, правда, что именно было интересным: терзания Тристана, Париса, проекция Парисы из головы Рэйны, — или же он иронизировал, и все это казалось ему чрезвычайно скучным. Впрочем, оставался шанс, что Каллум и правда заинтересовался происходящим, ведь оно напоминало его любимые игры. Этакие психологические войны, просто подарочек. Тристан снова поерзал и заметил, что Каллум по-прежнему на него смотрит.

— В чем дело? — пробормотал Тристан.

Уголки губ Каллума резко приподнялись в улыбке, как язычки пламени от зажигалки.

— Я мог бы тебе с этим помочь, — сказал он.

«Да», — подумал Тристан. Атлас определенно наблюдал за ним.

Каллум и Тристан уже давно понимали друг друга чуть ли не с полуслова: Каллум предлагал Тристану избавиться от тревоги, чтобы не дергаться. И этим, падла, только расстраивал Тристана еще сильнее, ведь после того, как пропала Либби Роудс, именно он занял вакантное место человека — пороховой бочки. Возможно, он и так это знал: заменяет Либби не Нико, ее зеркальный двойник, а он, Тристан, с которым ее роднила частица вечной неполноценности. Шея под ярлычком зачесалась сильнее.

Тристан стиснул кулак, расслабил руку.

— Ты же вроде наказать меня хотел? — напомнил он Каллуму, и тот пожал плечами. — Теперь помогать спешишь?

— Да не собираюсь я тебя наказывать, — тихо произнес Каллум. — Хотя, если бы захотел, вышло бы довольно неплохо.

Тристан, местный несостоявшийся убийца, в последнее время предавался мечтам или, скорее, фантазиям, где его рука не дрогнула бы. Где бы он просто взял и прирезал Каллума в обеденном зале от имени всего класса, благословившего его на это славное дело. Прошел месяц с той ночи, той самой ночи, когда исчезла Либби Роудс, — и вряд ли случайно, — а воображение так и не успокоилось. Оно рисовало картины гибели худшего друга и ближайшего врага если не от руки самого Тристана, то по воле несчастного случая. Тристан даже изобрел для себя этакий вид медитации: представлял, как встает с пола и отвешивает Каллуму смачный удар в челюсть.

Всякий раз после этого Каллум смеялся или же отворачивался и, сплюнув кровь, говорил нечто вроде: «А, так у него есть характер». В этот момент Тристан думал: «Ладно, дай мне нож, и мы повторим», — но тут понимал, что оружие и так у него в руке. Он до конца жизни не забудет, как пальцы сжимали гладкую рукоять, как билось его скованное сомнением сердце.

В этот момент Атлас пошевелился.

— Отстань от Тристана, — велела Каллуму Париса. — Ему и так дурно.

— Сам вижу, — ответил Каллум.

— Спасибо, Париса, ты мне очень помогла, — пробормотал Тристан.

— На здоровье, — ответила она, не сводя глаз со своей проекции.

В этот момент Нико выглянул из-за бессознательного или, скорее, полусознательного тела Рэйны и вопросительно посмотрел на Тристана: мол, все норм, дружище? Друзьями они, правда, не были, да и вообще после пропажи Либби Нико не спешил ему помогать. Видимо, потому, что, раз они хотели отомстить за Либби командой, от Тристана ждали больших усилий и убедительных эмоций. Ему теперь что, махнуть рукой на жизнь и выть по ночам на луну от разбитого сердца? По крайней мере, взгляд Нико говорил примерно об этом. Или это просто сочувствие? Как будто Тристан в нем нуждался! Вот бы и Нико дать по зубам.

Итак, получается, все хорошо.

Тем временем дела у проекции Рэйны были ненамного лучше. В ее симуляции почти не наблюдалось живости, в отличие от Нико: никого не били, никто не сыпал угрозами. Видимо, поэтому ее ритуал смотрелся так утомительно. Тристан с трудом заставлял себя наблюдать за ним.

— Ты ведь хочешь знать, почему я не запала на тебя? — произнесла Париса-проекция. — Только честно.

— Нет. — Рэйна соврала, даже Тристан это понял.

— Кое-что интересное в тебе все же есть, — сказала ей Париса-проекция. — Думаешь, я не вижу твоей силы?

— Меня не интересует твое мнение.

— Неправда. — Париса-проекция принялась медленно кружить вокруг Рэйны, словно болотная рысь. — Ты сгораешь от любопытства и при этом боишься узнать правду.

— Похоже на тебя, — заметил Каллум сидевшей рядом с ним настоящей Парисе.

Париса не ответила, но Тристан прямо видел, как вращаются шестеренки ее расчетливого ума. Не первый раз он задумался, каково было бы заглянуть в ее мысли.

Тристан подергал ногой, не отрывая носка от пола, и снова надкусил заусенец на пальце, а потом поймал на себе вопросительный взгляд Нико и решил, что сейчас он бесит его сильнее прочего. Даже с учетом того, что его сейчас раздражало многое: Каллум, который, возможно, все еще хочет убить его; Париса, которая каждый день обвиняет его в остром экзистенциальном кризисе; Рэйна, которая без труда может сказать «нет» Парисе, и поэтому, возможно, сильнейшая из присутствующих.

А еще он. Тристан, как всегда, сам же возглавил список того, что его бесит. Отчасти он верил, будто где-то в анналах вселенной исчезновение Либби вменяется в вину ему. Оказались бы они в таком положении, если бы он убил Каллума? Ему больше нравилось, когда Нико безмолвно винил его в исчезновении Либби, упрекая Тристана в провале лишь тоном голоса, выражением лица и взглядом. А вот эту перемену в отношении — будто бы Тристан заслуживает сочувствия — терпеть было невозможно. Она приводила в ярость. Да, именно в ярость. Гнев — такое знакомое, можно сказать, родное чувство. Его вкус чуть ли не успокаивал. В жопу Нико. В жопу Каллума. Парису тоже — в жопу. И Рэйну, почему нет? Серьезно, что он тут забыл? Из него чуть не сделали убийцу, и вот нате, теперь он сам в роли жертвы. Каллум так его и назвал: жертва.

«Может, помолчишь? — спросила Париса. — Я смотрю, вообще-то».

— Да пошла ты, — вслух ответил Тристан, поднимаясь со стула. Нико обернулся, Каллум — нет. Далтон, который наблюдал за происходящим из угла, открыл было рот, но Тристан велел ему: — Отвали, Далтон, сам знаю.

Далтон ничего не сказал. Тристан видел, что Атлас по-прежнему в комнате, но делает вид, что ничего не происходит.

Глядя на ритуальную голограмму Рэйны, Тристан вышел за пределы круга. Проекция Парисы тем временем подошла опасно близко к Рэйне. Так близко, что если бы Рэйна опустила взгляд, то сама увидела бы мурашки на ее голом теле.

— Скажи честно, — прошептала Париса-проекция. — Ты боишься?

— Чего? — презрительно спросила Рэйна. — Тебя?

— Ты с таким же успехом могла бы исчезнуть, — пробормотала Париса-проекция. — Понимаешь? Твоя сила бесполезна. Самое большее — поможешь кому-нибудь разбогатеть. Из тебя скорее выйдет милый декоративный питомец. Ты не меня боишься, Рэйна, ты боишься стать мной, — сказала она и с тихим смехом погладила Рэйну по щеке. Внутри симуляции Париса была с ней одного роста, тогда как в жизни заметно уступала.

— Ты думаешь, что бунтуешь, — продолжала проекция Парисы. — Но это не так. Ты просто ничего не значишь.

— И как это связано с сексом? — глядя прямо перед собой, пробормотала Рэйна.

— Дело не в сексе, сама знаешь. Дело вообще не в сексе.

— Тогда в чем?

Париса улыбнулась.

— Во власти.

Тристан посмотрел на живую Парису: ее снова что-то встревожило.

— Ну, тогда… — Рэйна медленно заскользила взглядом по рельефу обнаженного тела Парисы, изучая его дюйм за дюймом. Насмотревшись, перешла к прикосновениям: глядя на шею Парисы, в легком жесте протянула к ней руку. Живая Париса сделала судорожный вдох; в комнате повисла гнетущая тишина.

В пальцах у Рэйны блеснуло что-то серебристое. Узкое, короткое лезвие порхнуло у бедра Парисы.

Нож.

(Тиканье часов на каминной полке превратилось в тугой растянутый звук.)

Тристан моргнул, выныривая из тумана повторяющихся кошмаров, что преследовали его изо дня в день, неделю за неделей, — в них мелькал тот же серебристый блеск. Он подавил охотно пробудившуюся боль.

— Есть и другие виды власти, — тихо предупредила Рэйна, плавно прижимая лезвие к телу Парисы.

Та усмехнулась и подалась вперед, целуя Рэйну в шею, но та резко вскинула руку с ножом…

Лезвие с характерным отвратительным звуком вошло в плоть, и Тристан отвернулся.

(Снова этот блеск стали. Вкус вина и мучений. Близость рокового момента и колебания. Гулкий стук сердца. Часы на каминной полке.)

Симуляция потемнела и погасла.

— Сядьте, мистер Кейн, — велел Далтон.

Тристан и забыл, что стоит. Он взглянул на живую Парису и на Рэйну, сознание которой вернулось в тело так резко, что та чуть не подавилась ворвавшимся в легкие воздухом. Рукой — уже без ножа — она коснулась шеи, словно бы проверяя, по правде ли это.

(Блеск ножа. Стук его сердца.)

(Тик.)

(Так.)

(Тик.)

(Так.)

— Это что еще за херня? — зло спросил Тристан, и все обернулись. У Парисы в кои-то веки был удивленный вид, будто она не ожидала такого поворота событий. Видимо, потому, что и Тристан его не ожидал.

— Что? — нахмурилась Рэйна.

— Мистер Кейн, — повторил Далтон, — сядьте.

— Нож, — резко ответил Тристан, не обращая внимания на то, что Атлас мельком нахмурился. — Это что, шутка такая?

— Тристан, — предостерегающе пробормотал Каллум, чем снова привел его в бешенство.

Рэйна же скрестила на груди руки:

— Если это шутка, то в чем прикол? Между ними все было совсем не так, — добавила она, упрямо мотнув головой в сторону сидящих бок о бок Каллума и Парисы. — Это все равно иллюзия, к тому же я честно ее предупредила.

— Мистер Кейн, — не унимался Далтон, — настоятельно советую вернуться на место.

— Нет, это не шутка… И знаете что? — заводясь все сильнее, сказал Тристан. (Тик.) — Вы мне что-то доказать пытаетесь? Что я слабый? (Так.) — В этом все дело? — Так вот за кого его держат? За труса? Думают, если бы он поступил иначе и не запорол бы все, то та ночь, этот год, и все их жизни обернулись бы тоже иначе?

(Тик. Так. Тик. Так.)

— Это же ты все свела к власти? — накинулся Тристан на Рэйну, и та нахмурилась. (Тик-так-тик-так…) — Это твоя проекция придумала, — прорычал он, указывая в центр круга, где завершился ритуал инициации Рэйны. — Все ты. Ты выбрала нож, а значит, пытаешься…

— Они не знают, дружище, — безмятежно перебил его Каллум. При виде такого спокойствия Тристан не выдержал и стал прикидывать, как бы втащить Каллуму. Выбить из-под него стул, чтобы растянулся на гребаном эдвардианском полу. Нет, схватить за грудки и со всего размаху ка-ак…

— Их там не было, — сказал Каллум. — Они не знают.

Отрезвление рухнуло на Тристана, как нож гильотины. Рэйна хмурилась. Париса взирала на него с откровенным смущением, если не сказать — озабоченно.

— Чего не знают? — вслух спросил Нико.

— Кстати, — резко обернулся к нему Тристан, — что до тебя…

Он успел заметить, как пристально смотрит на него Атлас, но тут его словно сковало железным обручем.

— Я велел вам сесть, — произнес Далтон, кладя руку на затылок Тристану.

В следующий миг Тристан покачнулся, завалившись вперед и моргая от яркого белого света.

— Привет, Тристан.

Постепенно зрение вернулось. Ему показалось, что он потерял равновесие и падает лицом вниз, а потом он услышал голос и узнал его…

О нет.

Ее образ плыл ему навстречу, постепенно обретая четкость: оттенок волос, форма губ… Он знал, что ее воссоздали по его памяти, вынув картинку из головы, но это и было самое удивительное. Куда меньше он удивился бы, явись она ему настоящая.

Надо же, как отчетливо он ее запомнил.

Как цепко детали въелись в память — и эта форма запястий.

Линии шеи.

Изгибы ключиц.

Брови, сведенные в вечном укоре.

— Роудс, — медленно произнес Тристан и тут же добавил: — Хорошо выглядишь.

Либби чуть улыбнулась, и в этот момент он подумал, что, может быть, его ждет нечто хорошее. Прощение. И не важно, насколько фальшивое. Разве не мог он выбрать для себя это мгновение покоя?

Нет, разумеется, нет. Далтон же говорил: это игра. Для других, возможно, так оно и есть, но сейчас все происходит в голове у Тристана. В тюрьме, которую выстроил для него собственный разум. И не стоило ждать прощения.

— Да пошел ты тоже, — равнодушно сказала Либби, выбрасывая руку вперед и выпуская из ладони огонь.

Париса

Тристан, слава богу, увернулся.

— Боже! Черт! — выругался он, с трудом спасаясь от гнева Либби Роудс, который, видимо, считал заслуженным. Словно это его проблемы с моралью каким-то непостижимым образом привели к ее исчезновению. Если бы Париса следила за ритуалом менее пристально, то нашла бы смешным то, как внезапно Тристан распрощался с комплексом выжившего. Однако нечто подсказывало ей, что ничего смешного в происходящем нет.

Париса взглянула на Рэйну, которая с момента пробуждения после обряда не переставала хмуриться. Но точно ли подходит слово «пробуждение»? Похож ли обряд на сон? Париса осторожно пустила в ход свою магию, проникая в ум Рэйны, как лучики света проникают через трещинки.

Рэйна тут же распознала вторжение. «Неплохая попытка», — мысленно сказала она, изобразив жест, который иначе как некультурным не назовешь, и быстро затихла.

Вот, собственно, поэтому Париса ни с кем надолго и не оставалась. Со временем чужой образ мысли становится очевиден. В иных обстоятельствах ответ Рэйны можно было бы счесть проявлением близости или дружбы, но сейчас она лишь требовала не надоедать.

Краем глаза Париса заметила усмешку Атласа.

«Находите это забавным?» — телепатически спросила она.

Атлас никак не ответил — ни мысленно, ни жестом. С самого начала инициации он проявлял чудеса невозмутимости, сведя свое присутствие к загадочному сидению в тени книжных полок. Париса даже подумывала залезть к нему в голову, но понимала, что все усилия окажутся тщетны. Сегодня — да и вообще с тех пор, как пропала Либби, — его защита была особенно крепка.

(Что само по себе подозрительно. Впрочем, сейчас было не место и не время думать об этом.)

Париса вновь обратила внимание на Рэйну, которая все еще злилась. Видимо, чувствовала себя неловко из-за фантома Парисы в своем воображении. Было бы о чем париться. Как будто Париса себя раньше голой не видела: среди ее партнеров попадались любители снимать пикантные видео, к тому же — что бы там Париса ни говорила другим или, скорее, во что бы ни позволяла им верить, — большую часть своих денег она получила за работу натурщицей в студенческие годы. Она уже давно приняла факт, что всех интересует лишь ее внешний вид, как у тех же цветов или статуй, и научилась принимать эффектные позы и смотреть выразительней, чтобы все видели только ее лучшие стороны.

На свое отражение в чужих глазах Париса смотрела совершенно спокойно. Так она понимала, с чем именно надо работать. Многим состоявшимся художникам и студентам хватало смелости показать Парисе, что именно их в ней зацепило. Блеск в глазах или игра света и тени на грудях. Загадочная полуулыбка Моны Лизы или узкая, как перемычка песочных часов, талия. Это была их главная цель: идеально уловить и передать ее красоту, — но Париса, наблюдая, как разных творцов привлекают разные элементы ее образа, поняла иное: изображая ее, они раскрывали себя.

Париса привыкла смотреть на себя чужими глазами. Не то что Рэйна: ей явно было очень неудобно взирать на себя сквозь призму восприятия Нико. Неужели она и правда ни разу не задумывалась о том, как ее видят окружающие? Скорее всего, нет, и Парису это почти веселило.

Рэйну, которая воспринимала всех упрощенно, Париса считала любопытным экземпляром. Для Рэйны суть людей сводилась к каким-то основным качествам: манипулятор (Париса), нарцисс (Каллум), неуверенный (Тристан), верный кому-то, но не ей (Нико). Это рациональный взгляд, лишенный истинного понимания сути вещей, причин и следствий, а потому Рэйна ожидала от окружающих рациональных, сообразно их принципам и характеру, поступков.

И в этом, конечно, заключалась ее уязвимость. Рэйна Мори все еще не осознала, что люди, как это ни досадно, склонны раскрываться в самой непредсказуемой и нелогичной манере, какую только можно вообразить.

Было даже немного жаль, что этой симуляции не видит Либби Роудс. Париса насладилась бы ее унижением. Либби не понимала людей и потому верила Парисе, хотя все указывало на то, что верить ей нельзя, и сторонилась Тристана, несмотря на то, что он — как раз тот единственный человек, который не стал бы действовать против Либби. Странно, как при всем при том, чего она не знала или не понимала, она сумела «прочитать» свой класс куда точнее, чем удалось бы Рэйне.

Париса ощутила острый укол неудовольствия. Даже спустя месяц она не любила вспоминать об отсутствии Либби. Ей не нравились потери, ведь она не понимала чувства печали и вместо нее испытывала обычно досаду, нервозность, как если бы ей свело ногу судорогой. Печаль других Париса воспринимала как отвратительное проявление слабости, но, к несчастью, грусть была заложена в человеческой натуре. Даже чувствуя нотки тревоги, она запрещала себе ее испытывать: стоит однажды впустить в душу скорбь, и та тебя затопит. Здесь с ней согласился бы Каллум.

В пузыре симуляции Либби постепенно брала верх над Тристаном. Он явно винил себя в ее пропаже как дурак, ведь это было совершенно напрасно. Хотя справедливости ради стоило отметить, что в последнее время он много чего по своей дурости делал напрасно.

Каллум, будто подслушав ее мысли, указал Парисе на симуляцию, в которой Либби как раз чуть не оставила Тристана без глаза:

— Печальненько.

Париса скосила на него взгляд, а потом снова посмотрела на происходящее в симуляции. Тристан попытался применить физическую магию, но вышло ожидаемо средне, учитывая, что бился он с одним из пары одареннейших магов-физиков своего поколения. Проекция Либби швырнула в Тристана какой-то детской хлопушкой. Тот, упав на колено, распылил крохотный огненный шарик.

Ловкости Тристану было не занимать, и это в нем Парисе очень нравилось.

Она посмотрела на Каллума, беспечно наблюдающего за вялыми попытками Тристана сражаться. Видно было, что внутренний конфликт не дает Тристану нанести хоть сколько-нибудь сокрушительный удар. В некотором смысле зрелище и правда выходило печальное, хотя Каллум в последнее время часто предавался определенным фантазиям, и по сравнению с финалом многих из них смерть от огня в бою с Либби Роудс казалась не такой уж и грустной.

Точнее говоря, Каллум видел сны, а если совсем уж предметно — то в них он убивал Тристана. Обстоятельства смерти никогда не менялись. Грезы Каллума напоминали кошмарную петлю времени, а сценой служила столовая. Каллум пробовал много сценариев и видов оружия: в одну ночь бил Тристана канделябром, в другую душил подушкой от кресла. Пробовал, разумеется, и голыми руками — в этом даже проступало нечто сексуальное. А еще подсыпал яд в суп, что было глупо: все знали о стойкой неприязни Тристана к бульону. Ладно, шут с ними, с методами, но откуда в принципе такие фантазии? Каллум и сам вряд ли знал. Может, он видел в своих обиде и ненависти проявление маскулинности и силы, хотя вел себя как одинокий, всеми забытый ребенок.

— Очень печально, — согласилась наконец Париса.

Каллум бросил на нее насмешливый взгляд и благоразумно отвернулся.

Тристан все еще сражался с проекцией Либби. Нико наблюдал за ними, подавшись вперед и уперев локти в колени, — явно анализировал бой. Он неотрывно следил, как Либби отражает удары, атакует и мечет огнем, при этом в его голове непрерывно варились тяжелые мысли, не покидавшие его весь прошлый месяц.

Рэйна — единственная, кто был интересен Парисе, — по-прежнему закрывала свои мысли, и это бесило.

«Тебе не кажется странным, — небрежно подумала в ее сторону Париса, — что от нас не требуют победы? Это же не какая-то игра. Это… симуляция. Так в чем же цель?»

Рэйна показала рукой непристойный жест, и Париса мысленно вздохнула, сдаваясь. Она обернулась к Далтону, который как раз смотрел на нее.

«Вижу, что ты что-то задумала», — передал он ей свою мысль. Он редко обращался к ней при других напрямую. Даже не редко, а вообще никогда, тем более что сейчас в комнате находился Атлас… Хотя, если так подумать, именно присутствие Атласа, наверное, и развязало ему язык.

«Я ничего не задумала, — беззаботно заверила его Париса, прекрасно понимая, что Атлас наверняка подслушивает, — и не строю схем, а вот заговоры время от времени устраиваю».

«Это ничего не значит, — сказал Далтон, чуть заметно указывая на симуляцию, в которой Тристан создал себе нечто вроде тонкого щита, не выдержавшего и одного удара. — Всего лишь очередной ритуал».

Париса взглянула на Атласа. Тот не обращал на нее внимания или же притворялся, что не обращает.

«Ты ведь и сам в это не веришь».

«При чем тут вера? — ответил Далтон. — Я просто знаю».

С этими мыслями и он закрыл от нее свой ум.

Париса снова вздохнула про себя. С исчезновением Либби все пришло в дисбаланс. Тристан тревожился, а она, судя по всему, вообще параноила. Союз Нико и Рэйны трещал по швам, хотя Нико был таким же, как всегда, и разлад замечала лишь Рэйна. А еще нечто странное творилось между Нико и Тристаном: они, видимо, не оправились от того, что хоть в чем-то да согласились. Дело понятное. Такого даже Париса не предвидела.

Она вспомнила, как обнаружили «тело» Либби Роудс, которое, если верить Тристану, телом не было. Естественно, он разглядел подвох. Увидеть разницу могла бы и Париса, но случай был из тех, когда «увидеть» не означало «понять». Однако тогда она впервые испытала, каково это — смотреть на мир глазами Тристана. Прежде Париса с удовольствием тянула у него из головы разные мелочи: например, какого цвета волосы у Каллума (блондин, но невыраженный), есть ли у него залысины (скоро, где-то в тридцать, генетика даст о себе знать), — однако истинный потенциал его восприятия ошеломил ее. Как и то, что сам Тристан о нем не догадывался.

Даже излучая мощный голод, до самой силы Тристан дотянуться не мог, и в этом заключалась печальная истина. Взять его хоть сейчас! Он дрался даже не с настоящей Либби Роудс, а все равно не сумел и волоса у нее на голове задеть. Он разве что не трепетал от стыда и вины перед ней. Однако месяц назад, когда они смотрели на тело, Париса заглянула Тристану в голову. Он видел перед собой вовсе не труп, не сцену кровавого убийства, открывшуюся перед другими, а нечто неосязаемое, ненастоящее, скопление огоньков вроде северного сияния. Глядя на Либби Роудс глазами Тристана, Париса будто видела в телескоп тысячи метеоров.

О том, что эта штуковина — не то тело, не то скопление звезд — на самом деле анимация, Парисе сказал Далтон. Каллум потом подтвердил опасения: анимация напоминает иллюзию, только она более… плотная. Это нечто, содержащее искру жизни. Типичное творение аниматора неуклюже, как аниматронная кукла смертных, у нее ни единого шанса сойти за живого, настоящего человека, но нельзя было отрицать фундаментальной концепции: анимации — не просто иллюзии, они и есть сама магия.

Если вынести за скобки вопрос об анимации Либби — и мастерстве ее создателя, — то Парису волновало вот что: раз Тристан способен видеть нечто вроде молекулярной структуры магии, то что еще он способен разглядеть?

Париса знала о химии между Тристаном и Либби задолго до того, как вмешалась в их отношения. Их связывало нечто нерушимое, то, что следовало за ними повсюду, объединяя, даже когда они были вдали друг от друга. Так с людьми обходилась история. Сближала. Связывала кого-то любовью, а кого-то — ненавистью. Устанавливала ту особенную тесную связь, в которой все враги когда-то были друзьями.

Что такого случилось в тот день, когда обнаружили тело Либби Роудс, если Париса вспоминала его снова и снова? Нечто плодило неспокойные мысли, заставляя их кружиться на месте. Она чересчур много времени провела в кругу одних и тех же людей, которые постепенно усиливали свою защиту от телепатии, и это ослабило ее магию, притупило остроту ее дара. Париса чувствовала себя как Каллум, застрявший в неразрывной петле своих снов. Так в чем же загвоздка, подвох? История, молекулы, Тристан и Либби, Тристан, заметивший на полу тело Либби…

И тут до нее дошло.

В ту ночь Тристан увидел Либби такой, какой ее помнил кто-то иной.

Он был не зрителем проекции, а сценой. Не в этом ли заключался весь трюк? Это и сводило сейчас Парису с ума — то, что они разыгрывали некое представление перед невидимым залом. Нико создал фантом Рэйны, Рэйна создала фантом Парисы, и вот сейчас Тристан показал фантом Либби… Но почему? Проекции не помогали понять самих соперников (если между ними и правда еще сохранялась конкуренция). Они представляли друг друга так же неверно, как представляла себе Рэйна грудь Парисы.

Впрочем, и это — ценная информация. Раскрывались не фантомы, а их создатели. Уязвимости, которые видел в Рэйне Нико, больше указывали на его собственные приемы и магию. Он раскрыл свои карты, равно как Рэйна — свои, когда ее фантом Парисы сбросил накидку. Посвященные по очереди демонстрировали свои склонности, признавались, в чем ошибаются насчет остальных, и если между ними по-прежнему идет смертельное состязание — идет ли, формально или нет, кто знает, — то это поможет найти их слабые места, трещины в обороне. Впрочем, раз уж новой элиминации не предвиделось, то наблюдатели-посвящаемые ничего не выигрывали.

Тогда от обряда выигрывал только один, чему, однако, удивляться не стоило. В конце концов, общество, которое требует отнять жизнь, может с легкостью и управлять чужой волей. Париса позволила себе мельком бросить взгляд на Атласа — тот сидел неподвижно.

Если сейчас они впятером раскрывают свои привычки и схемы поведения, чтобы остальные могли прочитать их, то, возможно, в этом и состоят замысел, истинная цель игры. Выходит, вопрос не в том, кто кого победит, а насколько они предсказуемы.

Кому это надо? Зачем?

Париса встревоженно посмотрела на Тристана и нахмурилась, глядя, как он ныряет за дымовую завесу. Свой фантом Либби он наделил таким могуществом, которого от живой Либби Париса и не ждала, тогда как им самим уже овладевала паника. Судя по ужасу в его сосредоточенном взгляде, Тристан собирался сделать нечто такое, чего еще сам до конца не понимал. Видимо, Обществу от него ничего не добиться, разве что неуместного рыцарства и бесконечных сомнений в самом себе.

Париса снова нахмурилась и подалась вперед, когда Либби метнула в Тристана очередной файербол. Огненный шар чиркнул по его бицепсу, и рукав загорелся. Тристан выругался и, покрикивая, принялся тушить на себе пламя. Ага, значит, огонь все же реален. Ну или, по крайней мере, жар от него ощущается. Интересно.

— Вашу мать, какие тут правила? — прорычал Тристан, озираясь внутри симуляции. Видел ли он остальных за ее пределами или нет, было неясно, однако, судя по отчаянному выражению его лица, решил, что раз уж он тут для других распинается, то можно и вопросы позадавать. Далтон, который, видно, не придавал этому никакого значения, нацарапал что-то на полях блокнотика.

— Вопрос уместный, — тихо заметил Каллум.

Нико обернулся к Атласу, но тот лишь покачал головой, разводя руками: я, мол, третья сторона, наблюдатель, а все вопросы — к Далтону.

— Правила я оглашал, — произнес, не поднимая головы, Далтон. — Их нет.

— Игра, в которой ни победителей, ни проигравших, ни правил? — недоверчиво проговорила Париса, гадая, станет ли Атлас ей возражать.

Хранитель молчал.

— Это не соревнование, — уточнил Далтон. — Просто обряд.

При этом он опасливо взглянул на Парису, а Тристан в это время, видимо, уже не надеясь услышать ответ, решил — впервые за двадцать минут, которые длился его ритуал, — перестать суетиться и начать действовать.

Возился он и правда дольше Нико и Рэйны, и это тоже было интересно. Значит, пока в симуляции не произойдет нечто значимое, она не заканчивается, а сгоревший рукав Тристана — не в счет.

«Ты уверен, что он не погибнет?» — мысленно спросила Париса у Далтона.

Тот отвечал невозмутимо: «Уверен. Только один участник проекции — настоящий».

Значит, и настоящую магию использует лишь один.

Проекция Либби продолжала палить. Вспышки магического пламени в симуляции озаряли раскрашенную комнату рыжими и красными всполохами. Тристан увернулся от выстрела и, судорожно ища укрытия от дождя из осколков, спрятался под стол. Его версия Либби оказалась мстительна и несла разрушение. Взмахом руки она перевернула стол и, обратив силу притяжения вспять, заставила Тристана оторваться от пола. Он, вместе со стульями и книгами с полок, устремился навстречу потолку.

С огромным усилием, весь мокрый от пота, Тристан высвободился из магических пут, но, спасаясь от ярости Либби Роудс, рухнул на пол, к ее же ногам.

— Роудс… — начал было Тристан, но его жалкой мольбы как будто не слышали. Он быстро откатился к парящей в воздухе книжной полке и только так избежал беспощадного выстрела. Тем временем бежать стало почти некуда. Занавески полыхали, обивка мебели дымилась. Проекция Либби шагнула к Тристану, и он снова перекатился — прямо ей под ноги.

Либби запнулась. Равновесия не потеряла, но Тристан помог ей, сделав подсечку. Либби тут же утратила контроль над гравитацией в комнате. С треском, оставшись без ножек, рухнул на пол антикварный стол. Тристан, который уже перевернулся на живот, очень вовремя вскочил на ноги — на то место, где только что была его голова, рухнул стул. Либби перевернулась на спину и выпустила Тристану в спину нечто вроде прозрачной волны.

Похоже, в цель она попала, потому что Тристан вскрикнул одновременно от боли и ярости. Он развернулся с видом того, кого предали, и, не успела Либби встать на ноги, резко кинулся на нее и повалил назад на пол.

Комнату перекосило — по крайней мере, так казалось. Это Либби снова позволила себе вольности в обращении с физикой, приспосабливая под себя саму энергию. Тристана отбросило в сторону, как тряпичную куклу, но он вскочил и выдал какое-то полусырое заклятие, которое хоть немного да ослабило ответочку Либби. Комнату заволокло дымом, и в его плотных клубах едва угадывалось мельтешение — это Тристан, забыв о своих ограниченных магических силах, ринулся на Либби и впечатал ее в падающий книжный шкаф. Он налетел на нее так изящно и бережно, будто хотел не с ног сбить, а прижать к себе в порыве страсти.

Проекция Либби попыталась задушить Тристана, а он в ответ разразился хриплым безумным смехом и вырвался из захвата так резко, что Либби, падая, чуть не сложилась пополам. Вывернувшись, она ударила Тристана в грудь. Ее гладкая кожа блестела испариной; в глазах полыхало лихорадочное пламя, в спутанные, мокрые от пота волосы набился пепел… Будь она настоящей, уже лишилась бы сил, но такой ее видел Тристан, и в его воображении Либби Роудс неутомимо преодолевала один внутренний барьер за другим. И Тристан совершенно заслуженно отправился в полет по изящной, как полумесяц, дуге.

Приземлился он жестко, пробив по пути купол апсиды, и на ноги поднялся, весь утыканный осколками стекла. Тристан сплюнул кровь, которая струйкой стекала из уголка губ.

— Молодец, Роудс, — хрипло произнес он. — Отлично.

Ответила Либби так же, как ответила бы Париса, — пустила ему в грудь струю пламени. Тристан защитился ударом наотмашь, дочерна опалив себе кулак. Потом он призвал в руку осколок стекла и метнул его, но не попал: Либби распылила осколок прямо в полете, а получившуюся крошку швырнула назад, Тристану в лицо. Временно ослепнув, он еле открыл воспаленные глаза, чтобы наколдовать нечто слабое и сыплющее искрами. Проекция Либби его атаку отразила, нанеся в ответ несопоставимо мощный удар. Тристана отбросило словно чугунным ядром. С купола посыпались хлопья раскрашенной штукатурки, и, пока Либби шла к краю апсиды, они образовали вокруг ее головы подобие нимба.

В ритуальной проекции быстро сгущалась тьма ночи, повисла жутковатая тишина. На небе, едва различимые из-за витающих в воздухе хлопьев пепла, мерцали звезды. Выбор у Тристана был стандартный и не самый широкий: бей или беги. Точнее, всего один вариант, если учесть, как прискорбно он уступал в силе противнику. Погонится ли за ним проекция Либби, если Тристан побежит? Вряд он планировал это выяснять. В симуляции все замерло, только Либби медленно и торжественно шла к покрытому кровью, чуть живому Тристану.

Проекция Либби нависла над Тристаном, в жизни явно способным на большее, однако в мире ритуальной симуляции все перевернулось с ног на голову. Здесь не имела значения реальность — только муки Тристана, его боль и вина. Париса приготовилась, что сейчас ему нанесут чудовищный удар. Она чуть не отвернулась, когда Либби наклонилась и подняла с пола осколок стекла длиной и шириной с руку. Впрочем, все ужасы в голове Тристана наверняка померкнут по сравнению с тем, как Каллум затравит фантом Тристана в своей симуляции, — подводя к финалу, уготованному всем, кого он ломал эмоционально.

Тристан что-то там прохрипел: не то «прости», не то «спаси» — и закрыл глаза. Париса поморщилась. Тристан, не открывая глаз, натужно взвыл под ударом…

Проекция мигнула, будто симуляция дала сбой. Фантом Тристана пропал и…

Париса, прищурившись, подалась вперед. Живой Тристан, судорожно втянув воздух, очнулся в своем теле — он так и лежал на полу, там же, где упал в начале обряда. Пока Тристан с трудом переводил дух, Либби в его симуляции, вскочив на ноги, озиралась по сторонам, словно бы где-то посреди погрома еще пряталась некая не успевшая сбежать часть Тристана.

Тристан не сразу поднялся на ноги. Вид у него был помятый, хотя от полученных в симуляции ран не осталось и следа.

В том, как закончилась эта симуляция, Парисе виделось нечто странное. Схватка Нико завершилась вничью, Рэйны — предположительно смертью Парисы, тогда как симуляция Тристана продолжалась без него.

Париса взглянула на Атласа, который очень заметно подался вперед.

— Почему Роудс не исчезла, раз она убила Тристана? — спросил наконец Нико.

Пока все молчали, Далтон встал, быстро пряча брошенный в сторону Атласа смущенный взгляд.

— Ничего существенного, — сказал он, взмахом руки закрывая их окошко в ритуальную проекцию. — Обычная задержка, вот и всё.

Чушь. Париса раскусила ложь Далтона, потому что хорошо его знала. Тем временем Рэйна скосила на Парису взгляд, как бы ища подтверждения своим мыслям, но та никак не отреагировала, главным образом чтобы позлить Рэйну.

— Роудс не убивала Тристана, — сказал Каллум.

— Мы не видели, как Рэйна убила Парису, — заметил Нико. — Но симуляция завершилась, потому что Рэйна намеревалась убить, так?

Рэйна бросила на него испепеляющий взгляд.

— В данном случае Роудс — сама проекция, а не создатель, — напомнил Каллум.

— Верно, — поспешил вставить Далтон, даже слишком поспешил. — Да, все именно так.

— А, — сказал Нико, которого явно не удалось убедить. — Но…

— Мистер Нова, — обратился к Каллуму Далтон, — вы готовы?

«Что ты сделал?» — спросила Париса Тристана, и тот яростно, с негодованием взглянул на нее.

В мыслях у него, как обычно, полыхал бесформенный гнев, гремучая смесь злости, обиды и боли. Однако в этот раз Париса заметила еще кое-что, некую незнакомую структуру. Проблеск чего-то, больше похожего на искру, чем на пламя. Падение перед самым взлетом к вершине. Нечто упорядоченное, выстроенное как по сетке и доступное Тристану в мгновения отчаяния. Картинка первая: тело Либби Роудс на полу ее спальни. Картинка вторая: Либби Роудс, отраженная в пронзающем его осколке стекла.

Образ Либби в голове у Тристана внезапно рассыпался на множество копий, осколков или частиц, повторяющих знакомую траекторию. Париса чувствовала поддельность Либби-проекции, потому что она казалась фальшивой и Тристану. Это были волны, отражения, эхо. И каждое несло печать, которую Тристан распознавал подобно замаскированным чарами дефектам во внешности. Энергии, хлеставшей из Нико. Мороку, волнами исходившему от Каллума.

Париса понимала, что Тристан видит примененные чары, но то, что он увидел перед самой смертью в проекции, было другим. Некий портал, тоннель. Словно стоило Тристану закрыть глаза, и в комнате все скривилось, перестроилось, лишилось известных параметров, цветов, очертаний, элементарной плотности. Тристану удалось… нечто. Он что-то сдвинул.

Провалился куда-то.

«Время», — внезапно с ослепительной ясностью осознала Париса.

И моргнула, заметив, что пялится на Тристана.

— В чем дело? — пробурчал тот.

Нет, ну каков дурачок всемогущий. Впрочем, таращилась на Тристана не только Париса. Атлас тоже не сводил с него взгляда, а через трещинку в его тщательно возведенной ментальной защите проскочил обрывочек некой мысли, отчаянной и приправленной чем-то опасным — колючим и неприкасаемым, предательски выдающим надежду.

Однако стоило Парисе это заметить, как в ту же секунду Атлас стряхнул с себя ее чары и взглядом дал понять, что знает о ее открытии. Выходит, здесь есть что открывать. Хранителя постигло какое-то ужасное несчастье, а Тристан — ответ на его поиски. Или — самое меньшее — указатель.

— Ни в чем, — ответила Тристану Париса и посмотрела на обмякшего Каллума. Вот-вот должна была появиться его проекция. — Все замечательно.

Каллум

Он уже приготовился увидеть Тристана, раз уж эта игра-ритуал манипулировала эмоциями. Отчасти он хотел увидеть его. К этой встрече Каллум был почти готов, заново пережив к тому времени день, когда единственный союзник — или друг, ладно, чего гадать попусту, — записал его в расходный материал, ну или — самое меньшее — предпочел бы видеть в гробу. С тех пор Каллум коротал ночи за бесконечными философскими репетициями, решая, что бы такое в очередной раз сделать, выпади ему шанс все повторить. Он мог бы повести себя благородно, возвышенно. Подняться над собой. «Нет, Тристан, я бы не смог. Причинить вред тебе? Да я скорее умру. Как тебе такое в голову-то пришло?» Проявить отвагу, и все такое. Вышло бы интересно, но не особо весело. Зато внесло бы заслуженную лепту в непрекращающуюся борьбу Тристана с собственной несостоятельностью. Теперь все чувства Тристана затуманились, и Каллуму это не нравилось. После столкновения в столовой Тристан ушел, не сказав ни слова, замкнулся в себе, лицемерно водрузив корону на голову. Все это делало Каллума главным злодеем.

Как будто решение Тристана убить Каллума — не предательство только потому, что он потом передумал. Как будто все, чем Каллум делился с ним: каждой сокровенной мыслью, личным признанием, — это ложь, а если не ложь, то пустячок, растереть и выбросить.

Страшнее, прикинул Каллум, будет столкнуться с Нико. Физическими силами Каллум управлял плохо и не выдержал бы даже слабого землетрясения, а самое поганое — у Нико не было эмоциональных травм, которые можно было бы использовать. Да, он потерял Либби, но вряд ли сокрушался по этому поводу. К тому же Нико питал безумную веру в то, что Либби еще жива, и это никак не годилось в качестве рычага управления. Вот Рэйну хотя бы не отпускало что-то по-настоящему мрачное, нечто из прошлого, что она бережно спрятала в клетку и заморозила во льду. Нико же был сосредоточен исключительно на светлом будущем, и над близким горизонтом для него всегда светило яркое солнце.

И вот, когда перед Каллумом развернулась проекция, он приготовился либо раздражаться, либо тревожиться. Ждал он, как ему показалось, долго.

Так долго, что успел налить себе выпить и устроиться на диване в раскрашенной комнате.

— Ну и, — прозвучало у него за спиной, — сам скажешь им или мне это сделать?

Услышав знакомый голос, Каллум чуть не поперхнулся, и скотч обжег ему горло так, что брызнули слезы. Этот голос постоянно звучал у него в голове нестихающим скрежетом. Надменный, напыщенный, с растянутыми гласными.

— Я быстро управлюсь, — пообещала проекция. Краем глаза Каллум увидел рукав кашемирового свитера серо-зеленого цвета.

Любимый цвет матери.

Он вроде как подчеркивает оттенок ее глаз.

— Значит, так, — сказала его же проекция, налив себе и усевшись напротив. — Давай будем откровенны с самими собой.

Проекция в ожидании замолчала, и надолго установилась тишина.

Затем проекция хмыкнула:

— Значит, скажу я. Отлично. Ты никому не нужен, особенно самому себе.

Чувствуя в горле неприятное жжение от скотча, Каллум смотрел на себя, на того, кого даже не думал увидеть, а ведь это и был наихудший сценарий. Все иллюзии, которые он когда-то на себя наложил, были на месте, но при этом выглядели как-то топорно, поддельно и выпирали настолько заметно, что любой их распознал бы. Призванные навести красоту, они стремились к ней, но так и не достигали цели. Совсем как в представлениях самого Каллума.

Тут он вспомнил, что Атлас Блэйкли тоже следит за ним, и подумал: «А…»

Не убить, так хоть поиздеваться.

— Дело в том, — продолжал он-проекция, закинув ногу на ногу, — что они, знаешь ли, правы. Тебя не должно быть. Есть в тебе нечто неправильное, и ты, к своей чести, всегда это знал. — Проекция пригубила напиток и молча посмотрела на Каллума. — Остановишь меня? Ведь если нет, — предупредила она, — все они узнают, что ты подделка. Не то чтобы это имело значение. Они все равно тебя ненавидят.

Фантом рассмеялся в его собственной гнусной манере и допил остатки скотча из стакана. Со стороны этот хохот казался еще более гадким.

— Твоя беда, Каллум, именно в том, на что указал Атлас Блэйкли. У тебя нет воображения, — сообщила проекция, неожиданно поднимаясь на ноги. — Вспомни наказания, которым ты кого-либо подвергал. То же ты проделываешь сам с собой ежедневно. Каждую минуту. Твоя боль хроническая. Твое существование не имеет смысла. И когда твое сознание погаснет, а оно погаснет, — дерзко подмигнула проекция, поднимая пустой стакан, — то станет казаться, будто тебя и не было вовсе. Как только твое влияние сгинет, не останется ни любовников, ни семьи, ни друзей — никого, кто помянул бы тебя добрым словом. О тебе не останется теплых воспоминаний, кроме тех, что ты сам вложил им всем в головы, да и те бесследно растают, едва тебе наступит конец. Тебя забудут тотчас же, а эта твоя безграничная сила, эти твои громадные способности, — пояснил с усмешкой фантом, будто ему доставляло особое удовольствие давить именно на эту болевую точку, — совсем не пустяковые, кстати, пропадут к чертям в тени того, насколько ты вопиюще, абсолютно бестолков. Перестав существовать, ты ничего после себя не оставишь.

Каллум-проекция скорчил гримасу отвращения и беззаботно отшвырнул стакан, который, упав, не разбился, а развеялся, словно пыль на ветру.

— Всякий, кто взглянет на тебя, станет свидетелем финала твоей трагедии, — глумливо сказала проекция. — Но при этом никто не взгрустнет.

Настоящий Каллум некоторое время смотрел на стакан у себя в руке.

— Все твои потуги основаны на заблуждении, будто хоть что-то из этого для меня новость.

— Потуги? Нет, все это легко, — ответила проекция, паясничая в лучших традициях самого Каллума.

— Ну и что тебе нужно? Чтобы я сам себя уничтожил?

— Разумеется, нет. Как ты не видишь? Мне плевать, что ты с собой сотворишь. Всем плевать. Мне все равно, будешь ли ты жить или сдохнешь. Разве не очевидно?

— И как же мне тогда победить? — равнодушно спросил Каллум.

— Ты не победишь. Это не игра, не проверка. Это просто твоя жизнь. — Его альтернативное «Я» беспокойно прошло к камину и коснулось часов на полке. — Никто не побеждает, Каллум. Никто не проигрывает. Ты понимаешь это как никто другой. Все умирают. — Фантом обернулся. — В конце концов умирает все.

— Смотрю, я — прямо душа компании, — сухо заметил Каллум.

— О, еще какая, — согласился он-проекция, снова оборачиваясь. — Но это, собственно, и все. Душа компании. Держишься непринужденно, легко идешь в ногу со временем: со своими тревогами, скукой и неразборчивой злобой. Ну разве не жутко весело? — передразнила его проекция. — Твоя отстраненность, размышления о мире… все это очень забавно, не так ли? О, люди ужасны. — Фантом театрально поднес руку ко лбу. Этот гнусавый голос был голосом самого Каллума, но раздражал нахальностью тона. — Они слабы, несовершенны, интересны только своей ужасной хаотичностью, и мы их ненавидим, однако не за то, какие они скучные и предсказуемые. — В этой улыбке, улыбке самого Каллума, так и сквозило лицемерие. Проекция понизила голос и, хищно глядя Каллуму прямо в глаза, сказала: — Все потому, что они такие мелкие, кошмарно непримечательные, ничтожные, примитивные и глупые, но все равно не потратят и унции своей любви на тебя, как бы отчаянно ты ее ни желал.

У Каллума пересохло в горле, и он рассеянно отпил скотч.

— Конечно же они тебя не любят, — рассмеялся фантом. — А если бы и любили, то как узнать, не сам ли ты привил им это чувство?

Каллум в ответ лишь сложил руки на колене. Париса там, наверное, уже ликовала. Но есть и плюсы: Тристану, с его бесконечными приключениями в экзистенциальном болоте, наверняка стало чуть легче.

— Расскажи им, как все устроено, — предложила проекция, и в ее невыносимо синих глазах блеснул огонек безрассудства. — Расскажи, как это больно. В конце концов, тебе выпал шанс. — Ее лицо осветилось злорадством. — Или можешь поведать им правду. Откуда ты все о них знаешь. Как библиотека раскрыла тебе их подноготную, обо всех скелетах в шкафах и мелочах. Скажи то же, что и Тристану, раз уж на то пошло. — Снова этот грубый смешок. — В кои-то веки можешь и честность проявить, Каллум. Если они и выслушают тебя, то сейчас.

Это, конечно, была какая-то ловушка. Каллум без малейшего сожаления понимал, что остальные невысокого мнения о его способностях и считают его физическую магию весьма ограниченной. Но ведь физика повсюду, разве нет? Все они — физические существа, а не аморфные пузыри. И раз уж ты живешь в физическом теле, подчиняясь законам физики, это уже накладывает на тебя некие исходные ограничения: магия — это вопрос перехода и преодолений. Все просто: нельзя создать нечто из пустоты, как не создать пустоту из чего-то.

Когда остальные видели Каллума в деле, они просто не понимали, что такое они, собственно, видят. Весь год они наблюдали уже готовые результаты: нервозность Либби, поражение Парисы, ненависть Тристана — это были единственные доказательства того, что Каллум в принципе наделен магическим даром. Все остальное они узнавали с чужих слов и пояснений. Ослабляя тревогу Либби, Каллум взял ее на себя. Облегчая и меняя боль Тристана, нашел в себе силы сдержать ее. Что до Парисы…

С ней на самом деле оказалось не так уж и трудно работать. В конце концов, она мало чем отличалась от Каллума, и чего остальные не видели, так это того, как легко, без усилий Каллум подводит ее к переломному моменту. Они-то думали, будто видят его манипуляции, хотя на деле им открывалась упрощенная правда Парисы — такая, с которой невозможно жить, если искусно и упрямо ее не подавлять.

Вот только за свою магию Каллум платил высокую цену. Например, создавая вакуум для защиты домовых чар, он опустошил сам себя. Творя жидкую прослойку внутри чар Общества, он был вынужден поглотить все, что наполняло это Общество прежде: ужас, тревогу, тоску, одиночество, зависть, гордыню… И все эти чувства затем распирали его, вырываясь из груди, прожигая этот сосуд; и не важно, кем был или не был Каллум Нова, восстанавливался он очень медленно. Ему, как и простому смертному, требовалось время.

Именно Каллум позднее собирал себя по кусочкам. Не то чтобы кто-то знал об этом и тревожился, но и Каллума это не сильно заботило. Жалости он предпочитал ненависть, а милосердию — недоверие. Последнее — вообще дым, кисея, тонкая мембрана, в которую тебя пеленают как в кокон. Медленно, постепенно, пока не начнешь задыхаться.

Уловив эту волну чувств, которой Каллум по недоразумению позволил подняться, его проекция продолжила паясничать:

— Думаешь, они знают, что значит любить по-настоящему? Ведь любовь — это не просто радость и нежность. Это же дикое и разрушительное чувство. Надо вырезать сердце у себя из груди и отдать его кому-то другому. — Фантом скосил взгляд на Каллума, но тот не поднял головы. — Забота о ком-то или о чем-то неизбежно связана со страданием. Что такое, в конце концов, сострадание? — Проекция Каллума выдержала эффектную паузу, словно готовясь произнести финал шутки, ведь некоторая доля шутки в этом и правда была. — Переживать то же, что и кто-то другой, значит изводить себя двойной болью, — беззаботно, словно поднимая бокал на домашней вечеринке, проговорила она. — Все эти незначительные мелкие эмоции, досадные минусы сосуществования, которые ты якобы так ненавидишь. Когда их меняешь, ты должен к чему-то прийти. Не так ли?

— Должен прийти, — непринужденно повторил Каллум просто из вежливости.

— О, и это, конечно же, бремя, — заверила его собственная проекция. — Ежедневные муки будничного существования. Желание недоступного, дорога, на которую тебе нельзя свернуть, и прочее в том же духе… Все это подчинение коллективному менталитету, некая атавистическая схема в твоей генетике. Вроде миграции китов, — вслух размышляла она, — или животного импульса к спариванию, который мы время от времени испытываем.

Каллум взглянул на пустой стакан в руке, прикидывая, не выпить ли еще.

— Мне кажется, что даже такая прорва дерьма внутри не больно-то нас обременяет, — вкрадчиво сказал он.

— Может быть, — согласилась проекция и замерла. — Ты что, пытаешься мной манипулировать?

— Разве? — Каллум выпрямил сведенные судорогой пальцы. Как и в условиях любой хронической болезни, жизнь для него была вопросом приспособления к боли, а не какого-то там мифического, недостижимого избавления от нее. Фишка в том, чтобы играть с болью до тех пор, пока она не перестанет донимать.

— Не поможет, — сказала проекция невыносимо снисходительным тоном.

— Ну что ж, — Каллум притянул к себе бутылку виски, решив, что стакан для него — это смехотворно мало, — ты должен признать, что попытка того стоила.

Проекция невесело улыбнулась.

— Ты рассказал им, как научился этим пользоваться?

— Чем — этим? — задал риторический вопрос Каллум, почти сумев изобразить блаженное неведение. (Он уже давно привык использовать дозированное притворство в общении с середнячками.)

— Своей магией, — презрительно улыбнулась его проекция. — Своими… способностями.

— Нас постоянно учат эмпатии: не жмись — поделись и тому подобное…

Его другое «Я» нетерпеливо цокнуло языком.

— Ты тратишь свое время.

— Вот как? — Каллум махнул в сторону симуляции рукой, в которой держал бутылку. — Кажется, у меня его полно.

— Ты знаешь, о чем я.

— Да, знаю. Я всегда знаю, кто что имеет в виду. — Каллум сделал большой глоток, прикрыв глаза. — Точно как Париса всегда знает, о чем думают мужчины, глядя на нее, и не важно, какую лапшу они ей на уши вешают. А знаешь, я ею даже восхищаюсь, — добавил он не без подлинной уверенности. В конце концов, она же их слушает. — Знать, какие люди на самом деле, и не разрушать их, — это просто дико удивительно. У нее исключительная выдержка. — Хотя как раз по этому качеству восхвалять стоило бы Рэйну. Из них пятерых она единственная была способна на подлинное равнодушие.

— Ты ведь тоже знаешь, какие на самом деле люди, — заметила проекция. — Правда?

Это был еще один риторический вопрос и, возможно, ловушка, но Каллум все равно ответил. Почему бы и нет?

— Думать, как думает другой, и чувствовать, как чувствует другой, — это несопоставимые вещи. Говоря на языке спорта, это две разные дисциплины.

— Потому что чувства слабее мыслей? — передразнила проекция. — Тебе-то откуда известно?

— Нет, просто чувства людей куда человечнее их мыслей, — уточнил Каллум и, прикрыв глаза, выдохнул. — А чем человечнее что-либо, — пробормотал он, — тем оно слабее.

Немного помолчав и почувствовав скуку, Каллум распахнул глаза.

Проекция в ожидании следила за ним.

— Я так понимаю, ты ждешь, что расскажу аудитории о своих слабых местах? Всё же просто, — сухо произнес Каллум. — Они те же самые, что и у компьютера, который перегружает систему, запустив слишком много приложений. Забудешь меру — и все зависает, сбоит и дохнет. — Он немного сполз по дивану и снова отпил из бутылки. — Границы у моей магии те же, что и у моего тела, — сказал Каллум, пытаясь хоть как-то объяснить. — Это вопрос выбора: либо ты силушкой балуешься, либо о выживании думаешь.

— Но ведь ты никогда толком силу не использовал, — напомнила проекция. — Возможно, забыл, — добавила она, — что за твоим природным талантом скрывается нечто весьма заурядное.

Каллум снова опустил взгляд на костяшки кулака, поразмыслив над болью, которая до сих пор время от времени его посещала, особенно после того эксперимента, который он провел над Тристаном тем вечером в столовой, когда ради спора, лишь бы доказать свою правоту, слегка перегнул палку. Пустил в ход лучшие (и худшие) грани своего таланта и выкрутил в Тристане ручку страданий до запредельных значений, а потом, не утруждаясь предосторожностями, все отменил.

Иногда после таких фокусов его скручивало артритом, но чаще он зарабатывал иммунодефицит. В идеале после таких случаев ему следовало бы отгородиться от всех на несколько дней, а если можно — то на недельку-другую. Сейчас, когда Каллума все избегали, это оказалось вполне реально.

Как ни смешно, но именно Роудс и, возможно, еще Варона лучше остальных в классе поняли бы, с чем сталкивается Каллум, пользуясь магией. Либби осознала бы природу сил, которыми он жонглирует, создавая порядок из хаоса, сумела бы вообразить, какая мощь требуется для столь невообразимых термодинамических процессов, если бы рассматривала умения Каллума именно с такой позиции. Обращение энтропии [3] вспять, создание эмоции на пустом месте имело вполне физическое выражение: Каллум выдавал энергию, вбирая хаос.

И все же действовать с элегантностью бульдозера было не совсем уместно, особенно если Каллум хотел победить в заведомо проигрышной битве за симпатии четверых болванов, которым плевать, жив он или мертв.

— Излагай уже, — сказал Каллум. — Вижу, к чему ты клонишь.

— Сам излагай, — ответила проекция.

Каллум снова прикрыл глаза, посмеиваясь.

— Правда? И завершить этот восхитительный разговор?

— Нет, — произнес его фантом, — он никогда не закончится. Для других я исчезну — это да, но…

Не раскрывая глаз, Каллум ощутил, как проекция опускается перед ним на колени.

— Для тебя я никогда не исчезну, — прозвучал в ушах Каллума его собственный голос.

Какая драма. В горле у Каллума пересохло, и он сделал еще глоток.

— Говори, — велела проекция.

Каллум устало вздохнул. Как же все это его утомило. Неудивительно, что людям иногда невыносимо его слушать.

— Ты же не подсыпал сюда отравы? — спросил он, указывая на небольшой остаток пойла в бутылке.

— Говори, — повторила проекция.

Не ритуал, а какой-то фарс в чистом виде. На кой он вообще? Просто ради публичного унижения? Тут нет победы, нет поражения. Даже магию не задействуют. Есть только ты сам и понимание того, что с тобой наедине оставаться не хочется; до ужасного смешное открытие. Кто вообще захочет сознательно провести с самим собой время? (Либби Роудс и это наверняка поняла бы.)

Каллум снова надолго приложился к бутылке в ожидании, когда же наконец эта тягомотина завершится. Может, просто взять и помереть здесь? Каллум мысленно быстро сосчитал до трех, гадая, сможет ли заставить себя исчезнуть.

В этот момент что-то промелькнуло у него перед глазами. Какая-то вспышка, резкий проблеск звездного света. Судьба снова оказалась на его стороне. Наконец-то удача.

Каллум взглянул на нож, который невинно лежал на столе. А, так вот какой у него, значит, выбор. Говори сейчас или покончи со всем. Поистине театрально. Ну прямо в его духе: единственный шанс на спасение — комедия ошибок и изысканной боли.

Каллум взял нож и присмотрелся к отражению в лезвии в отблесках пляшущего света пламени очага, а потом провел вдоль кромки большим пальцем, восхищаясь оставленным следом.

Его фантом смотрел самодовольно и с пониманием.

— Это не навсегда, — сказал он.

Да, не навсегда. Каллум видел лишь один способ покончить с этим.

— Больно, — вслух признался он. Унижение язвило, кололо шипами собственного злорадства. — Получается, — пояснил Каллум, снова закрывая глаза, чтобы никто не увидел в них пустоту и фальшь, — я причиняю боль.

Он не открыл глаз, но услышал, как его проекция поднимается с колен. Она забрала нож и бутылку, шумно сделала глоток и уселась по правую руку от Каллума. Два сапога пара.

— Всем плевать, — сказал он себе не зло и не тепло. А потом наконец проснулся.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Парадокс Атласа предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

2

Отсылка к повести Франца Кафки «Превращение», главный герой которой однажды просыпается в теле гигантского насекомого.

3

Термин «энтропия» применяется в целом ряде наук, но впервые был использован в термодинамике и обозначал меру необратимого рассеивания, бесполезной потери энергии.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я