Миряне. Печальнейшая повесть

Олег Чекрыгин

Эта книга была написана в 2000 году, когда автор служил настоятелем храма Владимира и Ольги РПЦ в Обнинске. «Я решил опубликовать ее сейчас, поскольку за прошедшие двадцать лет в РПЦ проблемы все те же, принципиально ничего не поменялось, а если что и изменилось, то лишь к гораздо худшему. И все, написанное мной в этой книге тогда, четверть века назад, нисколько не утратило своей актуальности».

Священники

Со священником впервые мне довелось повстречаться в домашней, так сказать, обстановке: к моей матери приехал в гости ее университетский товарищ, по образованию тоже журналист, к тому времени ставший достаточно известным проповедником. Узнавши, что у нас в доме нет Библии, в то время считавшейся среди столичной интеллигенции библиографической редкостью, он не раздумывая долго, посадил нас в подвернувшуюся машину, и повез в Новодевичий. Отлучась довольно надолго под пугающие чуждые (это были глухие советские годы) своды, он вернулся с толстенной книгой в зеленом переплете без названия, украшенным крестом. Так в нашем доме появилась книга Священного Писания. Стоила она пятьдесят рублей, по тем временам огромные деньги, особенно за книгу — книги в СССР были дешевы, но малодоступны. Как впрочем и все остальное, что пользовалось спросом и называлось единым словом — «дефицит».

От общения с о. Глебом осталось воспоминание о чувстве острого и боязливого любопытства по отношению к человеку, занимающемуся чем-то запретным, опасным. Казалось, что этот гость находится чуть ли на нелегальном положении, и может навести на нас беду. Таково было положение церкви и священства во времена, когда готово было сбыться обещание Хрущева «в восьмидесятом году показать по телевизору последнего попа». Однако с деньгами наш гость обращался вольно, Библию он нам подарил «на память», по своим таинственным «делам» разъезжал по всей Москве только на такси, и напоил меня дорогим коньяком, щедро закупленным в попутном ресторане по двойной цене, до такой степени, что окончания вечера я не запомнил. Много позже до нас доходили слухи о том, что этот талантливый человек начал всеръез спиваться, у него возникли тяжелые проблемы на службе и в семье, он лечился… Все это тогда казалось мне удивительным, странно несовместимым с особенным, я уже говорил, чувством уважительного интереса, пробудившегося во мне при встрече с тем, кто являлся носителем необычайного явления человеческого духа — Веры в Творца. Именно этим он для меня стал в то время — реальным соприкосновением с обособленным миром верующих в Бога. Хотя самому мне до веры было еще ох как долго и далеко.

Вторая в моей жизни встреча со священником произошла намного позже, при обстоятельствах, всем хорошо знакомых: я решил креститься. Крестины проходили в обстоятельствах экзотических: в Феодосии, весной, на Пасху. У крестившего меня священника загорелся дом. Храм опустел: служивые поспешили на пожар, спасать добро. А я отправился на вокзал и сел в поезд, идущий в Москву: пора было возвращаться в свою колею.

Через месяц я сидел в гостях у пожилых интеллигентов, и на вопрос, почему я крестился именно в Православной церкви, ответил: «Просто потому, что мы — русские, и это наша церковь», — я и вправду тогда так думал.

Почему я вообще крестился? Мне в голову не приходила эта мысль, когда весной 80-го я ехал в Крым навестить Ирину, ставшую мне крестной матерью. Провожавший меня странный парень по кличке «мсье Пьер» сунул на прощание тонюсенькую книжицу — почитать в поезде. Оказалось — Евангелие.

Я ехал в гости к женщине-чуду, имевшей невиданную власть над материей. Предыдущая, первая встреча с ней перевернула мою примитивную самоуверенную убежденность в собственной правоте во всем. Тогда впервые я сказал себе: «Ничего не понимаю», — единственное, что вообще может человек утверждать с уверенностью. Боже, как часто с тех пор я это повторял!

А приехал — к «церковной бабушке», сидевшей под иконами в платочке, и красившей пасхальные яйца. В дороге я впервые прочитал Евангелие. Но убедила — она, примером: «Если эта верует, значит — Бог есть!». Прозрение… Пять суток, проведенных почти без сна и еды. Что чувствовал прозревший слепец? Что мог он понять, увидев?

Однако, сама встреча со священником, крестившим меня, запомнилась не только пожаром, но больше как зримый образ: я стою в толпе верующих людей, посреди церкви, и над нами возвышается фигура человека в причудливом, но не смешном, а страшном, внушающем почтительный ужас, наряде. Мы стоим как бы у ног его, и он, видя нас всех, ведет общую речь, при этом к каждому обращаясь в отдельности. Глядя на него снизу, и чувствуя себя таким маленьким рядом с этим гигантом, великим вождем, я понял то, что осознал не сразу: вот мое место. Как сказал герой детской книжки, отведав рыбьего жира: «это то, что Тигры действительно любят!».

***

Все это пришлось пересказать, чтобы напомнить себе и всем, как воспринимается вера пришедшими в церковь впервые. Так уж получается, что носителем веры для новенького сразу же становится священник: он здесь «главный», значит, к нему обращено внимание ищущих, которые «да обрящут» — через священника. Войти в церковь просто: отворил дверь, и вот ты уже внутри, среди таких же как ты, людей, у которых на лбу их вера не написана. А вот стать «как он», чтобы твоя вера была всем видна, в глаза бросалась… Он — человек «первого сорта», и если хотим чего-нибудь достигнуть на новом для себя поприще веры, то вот она, цель реального продвижения на пути «к Богу». Цель, безусловно могу сказать об этом, ложная. И многие из тех, кто искренне искал себя в Боге, на десятилетия запутались в кривых дорожках церковной карьеры, и наконец, разочарованные, повернули вспять, к выходу из тех самых дверей, во всем обвиняя Бога, веру, церковь — но только не себя. Другие путаются до сей поры, и уже начали спиваться, «и развратились сердца их». Большинство же по прежнему исполнено искренней самоуверенности в том, что им известны простые ответы на все вопросы бытия, что только они знают — и всех научат — как жить, что делать. Более того, что все это дано от Бога, и принадлежит им по праву. Так сказать, по должности. Как это печально…

Вообще, соблазн церковной карьеры так велик для пришедшего в церковь из-за бедственного недоразумения, настолько утвердившегося в церковной среде, что ему приписывается, опять-таки, чуть ли не божественное происхождение. Попробуем разобраться.

Человек обретает веру вне чего бы то ни было: церквей, храмов, общин, конфессий — как Дар Божий. Подчеркиваю, именно Веру в Бога, которую еще только предстоит осознать. Это совершенно не относится к «удовлетворению религиозных потребностей», для которого вполне достаточно подражать понаторевшей в храмовой практике соседке. Отсюда до собственно Веры — как до звезды небесной, путь неблизкий, да и кто еще пускаться идти захочет в такую даль безвестную, от добра-то…

Но кто-то эту Веру получил, как Дар — даром, бесплатно, безтрудно. Почему, зачем — не здесь и не теперь об этом речь. Получивший Дар Веры оказывается этим даром весьма обременен — так смешно устроена жизнь. К примеру, если нет денег, то изводим себя их добычей. А как повезет добыть — новая докука: как сохранить, да на что истратить, да как бы не прогадать, а там глядишь, опять нет денег. И, знаете, верно, тут не в том дело, что бес виноват. Иногда мне думается, что Господь — очень веселый, и совсем не сердится, глядя на всю эту нашу суетню, но все ждет, когда же мы набегаемся по кругу, устанем, и присядем, чтобы задуматься, взглянуть на небо, а там, глядь, Он нам с Небес улыбается…

Обретший Веру начинает с ней как курица с яйцом носиться, и ко всем приставать за нуждою совета, «как принять всю эту участь, и что все это значит». Рано ли, поздно, ноги принесут его на церковный порог, за которым его уже ждут те, кто точно знает, что нужно делать с его верой: срочно присвоить ей права собственности, и приватизировать ее. В этом лучшем из миров у всего должен быть рачительный хозяин, и хозяином, в крайнем случае, распорядителем веры объявила себя церковь спокон веку на том основании, что права на это даны ей Самим Христом и Богом: ключи от Неба, так сказать, вручены. И начинается. Пришедшему втолковывают (на первых порах добровольцы из числа «братии святого храма сего»), что «вне церкви нет спасения», «кому церковь не мать, тому Бог не отец», и — главное из начальных «истин» — «послушание превыше поста и молитвы». Вот он, момент истины! А там, глядишь, и батюшка в «духовные отцы» взлезает на заарканенного, покоренного, уже объезженного и взнузданного новообращенного «духовного чада». И пошло, поехало. От такой езды и через годы света белого не взвидишь. При этом, заметьте, человек пока сам в себе еще не разобрался. Годы нужны, пока вера из подсознания в сознание прорастет. И задачей-то церкви должно бы являться служение, описанное во всеми читанной книжке «Над пропастью во ржи». Да простит меня Господь, но будь моя воля, я бы по этой книжке кандидатов в священники испытывал. Отбирал бы холденов колфилдов — так зовут мальчишку, главного героя, намечтавшего себе работу беречь от падения и ловить малышей над пропастью посреди ржаного поля — глядишь, может и в священниках бы со временем нужда отпала. Потому как если человеку помогли стать христианином, то чего ж еще? И какие ему посредники пред Богом понадобятся, когда Христос Сам принял его в число братьев Своих? Довольно, смею думать, будет Его посредничества: «…едино стадо, и един пастырь». Пастырь добрый, а не наездник.

Итак, продолжаем разбираться. Новообращенному объявляется Божья Воля: Богу угодно, чтобы все жили в Церкви. То-есть, все мирские заботы — «во чрево», пройдя через которое, они сами понимаете, во что обращаются. Иначе говоря, жизнь как таковая — дерьмо (извиняюсь), и сама по себе имеет смысл только в качестве удобрения на полях служения Богу в Церкви. А в чем же это служение, угодное Богу, заключается? В основном, в Богослужении. То-есть, самое главное дело в мире, угодное Богу — это церковная служба, и все, что с нею связано, и поэтому понятно, что самые главные люди на свете те, кто эти богослужения устраивает и проводит. Ну, есть там всякие еще мелочи: малое доброделание, домашнее благочестие, исполнение молитвенных правил, милостыня, наконец — это все для негодных, для тех, кто церковной карьеры не сделает по «профнепригодности». Женщины, например, о которых даже в евангелии не раз говорится: «… не считая женщин и детей». А пословица прямо определяет: «Бабе попом не бывать, красной девке обедню не служить». Правда, есть одна лазейка, как женщине к церковной карьере примкнуть и наладиться — монашество. Но об этом разговор отдельный, особенный.

А дальше все просто. Самый главный у Бога — конечно, Патриарх, высший церковный чин (на Западе — Папа), дальше чины помельче, еще помельче, совсем мелкие — а там и «народ этот, невежда в законе, проклят он». И если хочешь иметь свое законное место пред Богом, пора браться делать церковную карьеру: сперва ты нам послужишь, служа тем самым Богу, а потом идущие следом послужат тебе. Получается что-то весьма похожее на финансовую пирамиду господина Мамвроди — уж не в церкви ли этот умник набрался премудрости на свою математическую модель жульничества?

Господи, сколько лет я сам пропутался в этом лабиринте выстроенных в затылок цитат и мнений, не находя ни щелки, ни выхода. И, раз попав в этот порочный круг, скольких других людей загонял в него кнутом и пряником, заставляя скакать вперед себя, или следом. Некоторых и погубил… Господи, прости нас, неразумных. Были немногие, которые отказались, сошли с дистанции. Таковых мы (в том числе и я) писали в предатели.

Впечатление, полученное мною в церкви перед крещением подтолкнуло меня навстречу поискам, вначале вполне бессознательным, возможности «служить Богу», заняв — я был в этом искренне уверен — предназначенное мне место священника в церкви. При этом мне представлялось, что служение это похоже на сказку Горького про Данко: «что сделаю я для людей?» Не забыл я и про патетическую концовку: вырванное из груди горящее сердце, остыв, погасло, и выпав из ослабевшей руки, было втоптано в грязь бездушной толпой двинувшихся дальше по своим делам себялюбцев. Именно с позиций оскорбленного великодушия воспринимал я довольно безразличное, потребительское отношение первых своих прихожан, в основном деревенских старушек, к церкви с ее великими истинами и лично к себе, и моему подвигу «самопожертвования», состоявшему в отказе от блестящей по возможностям гражданской карьеры ради служения в деревенской церкви. Постепенно выяснилось, что никуда я их за собой не поведу, и не смогу научить «разумному-доброму-вечному», потому что они заняты своей вполне земной жизнью, в которой церкви, включая и мою персону, отведено вполне небольшое место. Я обижался «за Бога», обличал их, даже по молодости пытался «наказывать», но так ничего и не получилось. Я возмущался и удивлялся вполне искренно, а потом за многие годы привык, и знал, что «духовный разговор», с которым ко мне обращаются, сведется к вопросу, можно ли «завтра» в постный день подать на поминальный стол скоромное, и водку поставить. Я не возражал — все равно делали по-своему. Только с годами до меня стало доходить, что эти простые люди совершенно не склонны отождествлять меня с Богом, в которого они по-своему веруют, как умеют, да и в посреднике, на роль которого я невольно претендовал, они не нуждаются, ибо «Бог есть на всяком месте». А в церковь ходят больше по обычаю, заведенному предками, потому что «так Богу угодно». Почему, зачем угодно — «не знаем, и знать не хотим, это дело не нашего ума».

Между тем, самая возвышенная вера никогда не бывает свободна от некоего рода соображений личной пользы — да-да. Таково свойство личностной природы души: для человека все, кроме него самого — «внешнее». В том числе и Бог. Внешнее имеет для нас значение своей привлекательностью. То, что не может быть как-то использовано, мы и знать не хотим. И если существуют какие-то отношения с Богом помимо примитивно-утилитарных, значит, нам нужно от Него что-то еще, о чем, может, мы и сами не догадываемся. Причиной Богоискательства является, по-видимому, восстание разума против неизбежности смерти, прекращения бытия. Смею думать, что тому, кто не верит в вечную жизнь, по большому счету, и Бог не нужен. Выполнять какие-то требования божественного учения человек не станет до тех пор, пока он смертен: «Будем есть и пить, ибо завтра умрем». Зачем грузить себя моралью, создающей помеху бездумному существованию ради собственного удовольствия, если все равно исчезнем? Что помогает жить дольше и лучше — хорошо; что мешает — долой, будь это и Сам Христос. «Зачем Ты пришел прежде времени мучить нас?» — спрашивают Христа бесы, эти бессмертные учителя смертного человечества. Которое за ними бездумно повторяет Христу: «Уйди, не мучь нас, дай нам пожить, а если хочешь помочь, то помоги материально». И только для тех, кто уверовал в личное бессмертие, учение Христа становится значимым. Бог оказывается нужен не для чего-то, а Сам по Себе, потому что от Его Бытия теперь зависит и мое личное бытие. С Богом нам по дороге, и теперь уже навсегда.

Теперь для всякого, уверовавшего в собственное бытие, пришла пора поинтересоваться, а собственно, на каких условиях? «Что сотворю, да жизнь вечную наследую?» И вот тут-то интересующихся ожидает большая неожиданность. Учение Христа нам что обещает? Правильно, спасение души и жизнь вечную. Ну, во-первых, понятно, что спасение души — от смерти, исчезновения, небытия. А, во-вторых, обратимся-ка, к Евангелию, к самому учению Христа. Итак, чтение недели о Страшном Суде:

Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуете Царство, уготованое вам от создания мира:

Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня;

Был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.

Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! Когда…?

…И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сделали Мне.

И, заметьте, ни слова про Богослужение. Это что, случайность? Или, может, Христос забыл?