Волкодавы СМЕРШа. Тихая война

Олег Таругин, 2017

Его война началась на рассвете 22 июня 1941 года. Младший лейтенант погранвойск Александр Гулькин был одним из тех, кто принял первый, самый страшный удар перешедшего границу противника. Застава продержалась до позднего вечера, сдерживая натиск многократно превосходящих сил, погибнув практически в полном составе. Чудом выйдя к своим, Александр оказывается в учебном лагере Управления Особых Отделов, будущего легендарного СМЕРШа. У особой группы контрразведки своя «тихая» война – схватки с немецкими парашютистами-диверсантами, захват агентов Абвера. Война, о которой не напишут в газетах фронтовые корреспонденты, но которая не прекращается ни на день, ни на час.

Глава 1

Мл. лейтенант Александр Гулькин. Июнь 1941 года

Младлей погранвойск Сашка Гулькин вполне обоснованно считал себя счастливчиком. Поскольку мог погибнуть еще в детстве, когда вместе с друзьями отправился искать приключений на железнодорожный перегон, где поезда притормаживали перед крутым поворотом. И при должной сноровке можно было успеть забраться на тормозную площадку вагона или платформу и прокатиться с ветерком пару километров. А потом с победным воплем сигануть на скорости с высоченной песчаной насыпи — если правильно сгруппироваться, даже ноги не подвернешь.

Как уж там все произошло, он помнил плохо, поскольку прилично ударился головой и почти месяц пролежал в больнице, но суть была в том, что он сорвался. То ли нога соскользнула с ржавой ступеньки, то ли рука подвела, не успев ухватиться за поручень, но он полетел под колеса, прямиком в щель между соседними вагонами. Но в тот день ему немыслимо повезло: зацепившись плечом за лязгающий неумолимым прессом буфер, упал аккурат между рельсами. И поезд прогрохотал поверху, лишь запорошив распластанное на шпалах тело угольной пылью и унеся неведомо куда почти новую кепку. Впрочем, сам он этого не видел, отключившись от удара, — пацаны позже рассказали, уже после того, как к нему в палату посетителей пускать стали.

После возвращения из больницы, получив полную порцию отцовских ременно-задничных наставлений и молчаливого материнского осуждения, Сашка твердо решил завязать с подобными глупостями. Даже учебу подтянул, уделив особое внимание иностранному языку, по которому к концу года едва-едва на троечку выходил. Что особенно расстраивало мать, как раз таки учительницу того самого иностранного, суть — немецкого. Не в его школе, разумеется, только этого не хватало, в соседней. Язык пошел неожиданно неплохо — то ли открылись некие скрытые резервы, то ли башкой о шпалы очень выгодно приложился. В тот момент он и представить не мог, насколько это пригодится в недалеком будущем.

Заодно и спортом всерьез занялся, записавшись сразу в несколько секций. Даже с парашютной вышки пару раз сиганул. Как ни странно, лучше всего ему давалась пулевая стрельба. Так что допризывник Гулькин вскоре стал завсегдатаем стрелковой секции ОСОАВИАХИМ, а там и нормы сначала БГТО, а затем, когда возраст позволил, и ГТО сдал. И долгожданный значок «Ворошиловский стрелок», набрав положенное количество очков, получил. После чего окончательно решил связать жизнь с армией. Отец, простой фрезеровщик и ветеран Гражданской, комиссованный из армии по ранению и до сих пор хромающий, был доволен, мать — наоборот. Поскольку мечтала для сына о совсем ином будущем. Но мужская половина семьи осталась непреклонной, а мнения двух младших сестренок никто не спрашивал. Вот только к железной дороге он с тех пор относился… ну, скажем так, с некоторым недоверием…

Второй раз он должен был погибнуть на рассвете 22 июня сорок первого года. Когда без четверти четыре утра на заставы 86-го Августовского погранотряда, охранявшего юго-восточный фас Сувалковского выступа, внезапно посыпались немецкие снаряды и мины. Но Александру снова повезло. Его застава была поднята по тревоге еще в полночь из-за сообщений о переходе госграницы немецкими диверсантами, нарушившими проводную связь с комендатурой. Преследование результата не дало, немцы оторвались и ушли обратно, однако в казармы личный состав до самого утра так и не вернулся. Уже гораздо позже Гулькин узнал, что столкнулись они с диверсантами из «Бранденбурга-800», активно работавшими на советской территории в течение нескольких предвоенных дней.

Верно истолковав ситуацию, командир заставы отдал приказ занять окопы и огневые точки линии обороны, возведенной за последние недели. Это никого не удивило: еще с позднего вечера 20 июня погранвойска НКВД на западном направлении перешли на особый вариант несения службы^[3]. В дозор выходили только усиленными нарядами с увеличенным носимым боезапасом; обязательным стало ношение защитных касок. Две последние ночи перед началом войны пограничники порой даже спали в форме, не сдавая личное оружие в оружейные комнаты, что еще несколькими неделями назад казалось просто немыслимым. В дзотах и огневых точках открытого типа были загодя установлены станковые пулеметы, боекомплект к которым хранился там же, на позициях. Выдали всем и гранаты, и сухпай на пару дней. Командно-начальствующий состав круглосуточно оставался в расположении, поскольку все увольнительные были отменены, и даже те из командиров, чьи семьи проживали в близлежащих городках, Августове или Граеве, не имели права покидать территории застав.

Ощущение приближения чего-то страшного и неминуемого давило на психику, но люди держались. Не было даже слабого намека на панику — в глубине души большинство бойцов и командиров все же надеялись, что в конечном итоге все закончится благополучно. Ну, а рискнут напасть — получат мощный отпор да кровью умоются. Тем более, провокации с «сопредельной территории» продолжались практически постоянно, а война так и не начиналась. То очередного перебежчика возьмут, то пограничный секрет с той стороны обстреляют, то немецкий самолет-разведчик границу нарушит. Перебежчики все как один утверждали, что немцы вот-вот нападут. Правда, даты называли разные, начиная от конца мая и заканчивая двадцатыми числами июня. Всех их сразу отправляли в город, в Главное управление НКВД, или еще куда повыше.

На стрельбу или оскорбительные выкрики фашистов погранцы не отвечали, четко выполняя недавний приказ «Не поддаваться на провокации». Вражеские же самолеты продолжали барражировать над приграничной полосой с завидным постоянством, словно даже не слышали о таком понятии, как государственная граница. Нет, оно, конечно, понятно, что приказ един для всех, но, глядя на ползущий над головой силуэт очередного высотного разведчика, младлей Гулькин лишь молча скрипел зубами. Да и не только он. Где же наши истребители, где родные сталинские соколы-то? Ладно, сбивать нельзя — так хоть припугнули бы, что ли! Ну, там, пару пулеметных очередей по курсу дали, атаку в хвост сымитировали, мало ли? Но истребители не появлялись, лишь однажды, дня три тому, над заставой пролетела, звеня моторами, тройка лобастых «ишачков», покружила вокруг немца, тут же начавшего набирать недоступную для «И-16» высоту, да и убралась восвояси.

Разумеется, были среди пограничников и те, кто в благоприятный исход не верил, будучи убежденными в скором — буквально со дня на день — начале войны. Впрочем, свое мнение они держали исключительно при себе, дабы не оказаться обвиненными в пораженческих и панических настроениях. Хоть младлей Гулькин к их числу, в общем-то, не относился, на душе Александра тоже было тяжело.

А потом начался ад…

Сначала был артналет, с поистине ювелирной точностью перемешавший с землей казармы, лазарет и оперчасть, оружейную комнату, постройки хоздвора вместе с автогаражом и конюшнями. В этот момент Александр с какой-то особенной остротой осознал, для чего над головой несколько недель летали немецкие разведчики и чем занимались неоднократно фиксируемые на сопредельной стороне наблюдатели с мощными биноклями и стереотрубами. Немцы стреляли не вслепую, не наобум, все — АБСОЛЮТНО ВСЕ! — цели были загодя разведаны, привязаны к местности и нанесены на огневые карты гаубичных и минометных батарей.

Глядя на поднявшееся за спиной зловещее зарево, пограничники лишь молча сжимали кулаки и скрипели зубами: если б не приказ командира заставы, большинство из них сейчас оказались бы под пылающими руинами. И все же уже в первые минуты войны погибли многие — прежде всего, вольнонаемный персонал, освобожденные от несения службы бойцы, медики и пациенты санчасти, шофера, конюхи и кинологи… все те, кто остался в расположении. Несли потери и занявшие окопы и огневые точки бойцы: глупо было думать, что гитлеровцы не догадываются о расположении позиций рубежа обороны. Но все же основной удар пришелся именно по территории погранзаставы — о том, что большая часть личного состава выведена оттуда еще несколько часов назад, фашисты просто не знали.

Обстрел длился около часа, после чего гитлеровцы сразу перешли в наступление. Будучи уверенными, что окопы и огневые точки пусты. Пришлось их сильно разочаровать. Подпустив фашистов на полторы сотни метров, пограничники встретили врага ружейно-пулеметным огнем. Поскольку еще в начале лета заставу — как и все остальные в округе — успели перевооружить самозарядными «СВТ», плотность залпа вышла впечатляющей: оставив в предполье несколько десятков тел в фельдграу, гитлеровцы откатились на исходную. Перегруппировавшись, они подтянули пулеметы и попробовали еще раз… и еще. Спустя час, убедившись, что с ходу взять непокорную погранзаставу не удастся, фрицы вызвали артподдержку. Погранцы отошли на запасную позицию, где переждали налет, и снова заняли оплывшие от близких попаданий, местами практически засыпанные, воняющие сгоревшей взрывчаткой окопы.

Сколько именно атак они отбили за этот, кажущийся бесконечным день, Сашка точно не знал — сбился со счета после пятой или шестой. Еще и контузило его близким разрывом немецкой мины — бруствер принял на себя осколки, но ударной волной приложило неслабо, даже сознание на несколько секунд потерял. Очнувшись, вытянул за ремень припорошенную землей винтовку, кое-как отчистил от пыли затвор и снова открыл огонь, ловя в прицел двигающихся короткими перебежками фрицев. Впрочем, тогда он их фрицами еще не называл — подобное прозвище услышал гораздо позже и очень далеко отсюда. Кстати, да, именно что винтовку: не с табельным же «ТТ» ему воевать? Весь личный состав был вооружен автоматическим оружием, самозарядками или пистолетами-пулеметами Дегтярева; «трехлинейки» имелись лишь у некоторых бойцов.

На зубах скрипел песок, болели обветренные, почерневшие губы, глаза слезились от пыли и едкого дыма, в голове звенело. Периодически менял позиции, оказывал помощь раненым, кровяня пальцы, вскрывал цинки с патронами, насыпая боеприпасы в каски, карманы или просто подставленные ладони товарищей. Когда «СВТ» окончательно заклинило, подобрал винтовку убитого товарища и снова стрелял. Если гитлеровцы подбирались слишком близко, вместе со всеми швырял гранаты, которых с каждым разом оставалось все меньше и меньше. Им еще повезло, что на этом участке наступление вела исключительно пехота: окажись у немцев танки, все закончилось бы куда быстрее.

Затем, после очередного обстрела, на сей раз минометного, немцы все же взяли перепаханную взрывами первую линию траншей. Немногие уцелевшие пограничники откатились ко второй. Именно в этот момент, помогая тащить раненого, Гулькин впервые взглянул на циферблат чудом уцелевших наручных часов, краем сознания отметив, что до того как-то даже не подумал об этом. Стрелки показывали почти три часа дня. Оказалось, они держались уже почти десять часов. ДЕСЯТЬ, мать их, часов! ДЕСЯТЬ! Одни, без поддержки, против значительно превосходящих сил!

Младший лейтенант не знал, был ли приказ отходить, — рацию разбило прямым попаданием немецкой мины еще утром; вместе с ней погиб и радист, а посыльных к ним то ли не посылали, то ли они просто не добрались живыми. Да никто и не собирался отступать — ждали помощи, ни на секунду не позволяя себе усомниться в том, что ее может и не быть. Единственное, что по-настоящему волновало в тот момент защитников рубежа, — это нехватка боеприпасов. Патроны заканчивались слишком быстро, у большинства бойцов осталось не больше двух-трех магазинов к самозарядной винтовке. Ну, и россыпью, что по подсумкам да карманам наберется.

У тех, кто был вооружен прожорливыми пистолетами-пулеметами, дело обстояло еще хуже — хорошо, если по диску на человека. Пулеметов уцелело всего три — станковый «Максим» с одной неполной лентой, да пара «ДП-27» с тремя дисками на оба ствола. Гранат не осталось ни одной. К этому времени Гулькин, как старший по званию, уже принял командование, возглавив два десятка бойцов, практически все из которых были ранены или контужены. Заняв одну из наименее разрушенных снарядами и минами траншей, пограничники приготовились дать последний бой, самый короткий за этот долгий день. Смерти уже никто не боялся: страх перегорел в душе вместе с другими эмоциями. Все чувства остались там, в довоенном прошлом. Осталось только желание забрать с собой перед смертью еще хотя бы одну из ненавистных фигурок в серо-зеленом мундире и глубокой каске… лишь бы хватило патронов, лишь бы не оглушило близким разрывом…

Но в атаку немцы больше не пошли. Может, получили соответствующий приказ; может, командиры решили, что потери слишком велики. Прижав обороняющихся ружейно-пулеметным огнем, они подтянули к переднему краю минометную батарею и почти час забрасывали позиции непокорных русских минами. После чего сопротивляться стало просто некому…

…Очнулся Гулькин глубокой ночью, ближе к рассвету. Точнее узнать не мог — от часов остался лишь ремешок; куда подевалось все остальное, Сашка не помнил. Но небо на востоке уже потеряло ночную глубину, и звезды померкли, предвещая приближающийся рассвет. Значит, скоро и на самом деле утро. 23 июня…

Застонав, Александр попытался встать, но не смог: ноги, начиная от поясницы, не слушались. На миг накатил липкий, предательский страх: неужели перебило позвоночник и он парализован?! Хреново, если так… Ладно, хоть руки двигаются, застрелиться, если что, сумеет, пистолет-то так и остался в кобуре. Немного успокоившись, попытался снова. На сей раз удалось приподняться, упершись локтями в землю. С заскорузлой от пота гимнастерки с легким шорохом стекали потоки иссушенной летним зноем глины, невесомая пыль забивалась в ноздри, вызывая мучительный кашель. Но кашлять нельзя, никак нельзя, опасно, вдруг немцы рядом! Шевельнул правой ногой. Получилось. Да он ведь просто засыпан в траншее близким взрывом! Ну, да, точно, перед тем как отрубился, рядышком и рвануло! Повезло, что верхняя часть туловища не под землей и руки свободны, так что ничего, откопается понемногу.

Спустя пару минут младший лейтенант выбрался из оплывшего окопа. Стоя на коленях, несколько раз провел ладонями по коротко стриженной голове, вытряхивая из волос глину, и огляделся, с трудом различая в сером предрассветном сумраке детали. Перекопанная минами позиция была мертва. Ни звука, ни движения, лишь где-то на востоке негромко погромыхивает редкая канонада. Убедившись, что противника поблизости не наблюдается, пограничник, пошатываясь от слабости и борясь с периодически накатывающей тошнотой, прошелся вдоль траншеи, тщетно надеясь отыскать раненых. Но живых не было. Большинство товарищей, судя по всему, погибло при обстреле; остальных добили ворвавшиеся на позицию фашисты. Младлей не был в подобном большим специалистом, но отличить пулевое или осколочное ранение от удара штыком мог. Раненых добивали ударами штыков в грудь или шею, реже — выстрелом в голову. Видимо, патроны берегли, сволочи…

Похоже, младший лейтенант пограничных войск НКВД Александр Гулькин оказался единственным выжившим. Попросту повезло: присыпанного землей Сашку немцы сочли погибшим, решив не проверять, так ли оно на самом деле.

Полчаса ползал по изрытой минами земле, разыскивая хоть какое-то оружие. Нашел несколько искореженных взрывами винтовок и разбитый в хлам «ДП-27» с двумя пустыми дисками, пробитыми осколками. Не то. Возможно, кто-то из товарищей все же уцелел, унеся оружие с собой; возможно, целые стволы забрали немецкие трофейщики. Обидно, с пистолетом и парой запасных магазинов к нему много не навоюешь. А в том, что он собирается именно воевать, Гулькин не сомневался ни секунды. Он — пограничник, и с поста его никто не снимал. Приказа на отступление не было! А защищать границу можно по-разному. И в разных местах. Чем больше немцев перебьет, тем лучше ее, ту самую границу, и защитит…

Уже когда собрался уходить в лес, повезло: откопал чей-то «ППД-40». Приклад, правда, был расщеплен осколком, но стрелять вроде бы можно. В диске оставалось еще с полтора десятка патронов — уже кое-что. На пару секунд боя хватит.

Невесело усмехнувшись, Гулькин оглядел место, где приняла последний бой его застава, пытаясь запомнить все до мелочей. Они вернутся сюда, обязательно вернутся! Даже расплесканная взрывами земля не успеет залечить свои раны, а они уже вернутся. Со всеми почестями похоронят павших. Дадут над их могилами залп памяти. А затем неудержимым стальным потоком покатят на запад, туда, за госграницу. Чтобы покарать вероломных захватчиков, посягнувших на самое святое, на священную русскую землю! В тот миг он и на самом деле ни на мгновение в этом не сомневался…

В тылу врага младлей пробыл недолго. К обеду встретился в лесу с пятью бойцами из родного Августовского погранотряда, так же, как и он, выходящими из окружения. Поскольку Александр оказался старшим по званию, снова принял командование. Двое суток пограничники шли к линии фронта, с пугающей быстротой откатывающейся на восток. Пока не встретились 25 июня с отступающими частями советской стрелковой дивизии, вместе с которыми и вышли к своим. На временном «фильтре» его особенно не терзали: лейтенант ГБ с покрасневшими от хронического недосыпа глазами лишь зафиксировал показания, буркнув: «Спасибо, товарищ младший лейтенант, обождите на улице. Про вашу заставу я в курсе, героически сражались. Хорошо, что с оружием вышли, все меньше вопросов будет. Скоро придет машина, отправитесь в тыл, там решат».

«В тылу» действительно решили быстро: немолодой командир без знаков различия на отворотах гимнастерки и рукавах, то ли случайно, то ли нет оказавшийся в нужном месте и в нужное время, пробежал глазами содержимое тощей папочки, взглянул в глаза Александра холодными, словно лед, глазами и буркнул:

— Единственный выживший? Интересно, коль не врешь. Мы проверим, ты не думай, хорошо проверим. Если соврал — пожалеешь, что на свет народился, точно говорю. Жди здесь, через несколько минут выезжаем. Еще парочку твоих товарищей приведу — и вперед.

От этого взгляда и равнодушного тона странного краскома Сашке неожиданно стало холодно в груди и неприятно засосало под ложечкой. Но он сдержался, разумеется. И стоял, чуть ли не по стойке смирно, пока тот не вернулся вместе с еще двумя пограничниками, Гулькину незнакомыми.

С некоторым удивлением взглянув на младлея, командир хмыкнул, изобразив на лице нечто похожее на улыбку:

— Вообще-то, вольно. Ну, да и хрен с тобой, стойкий оловянный солдатик. Ладно, вон полуторка стоит, видите? Грузитесь, отчаливаем… — Помедлив, коротко бросил: —  Как там тебя, Гулькин, что ли?

— Так точно.

— Задержись. На твоей заставе боец служил, старшина Растров. Знаком?

— Так точно, пулеметчиком был.

— Что о нем знаешь?

Сашка помедлил, прежде чем ответить. Вспоминал. Как тащил Серегу с перебитыми ногами, понимая, что жить товарищу осталось от силы несколько минут. И как тот, уже умирая, протянул окровавленную ладонь, прохрипев: «Возьми, лейтенант, родным отдашь».

— Погиб. Геройски. В неравной схватке с немецко-фашистскими захватчиками. Вот, родным просил передать… наверное, вам?

Пошарив в кармане драной, в нескольких местах прожженной гимнастерки — и в какой-то миг внутренне ужаснувшись, неужели потерял?! — Александр отдал собеседнику несколько слипшихся, бурых от засохшей крови бумажных листочков и фотокарточек.

— Наверное, мне… — эхом пробормотал тот, на секунду меняясь в лице. — Спасибо, лейтенант. Лезь в машину, скоро едем.

Забираясь в кузов бортового грузовика, Гулькин незаметно оглянулся. Непонятный командир, коротко коснувшись губами слипшихся документов, бережно убрал их в нагрудный карман и застегнул его, пригладив клапан ладонью. Младший лейтенант торопливо отвернулся, не желая его смущать — и так лишнее увидел. Интересно, кем ему Серега приходится… ну, то есть приходился? Сыном, наверное…

Примечания

3

Подобный приказ начальника пограничных войск НКВД БССР генерал-лейтенанта И. А. Богданова и на самом деле был отдан еще 20 июня 1941 года. Во многом именно благодаря этому погранвойскам и удалось дать гитлеровцам столь мощный отпор, существенно задержав продвижение врага в первые дни войны. Согласно первоначальным планам ОКВ, на уничтожение гарнизонов погранзастав отводились считаные минуты, максимум — часы. Пограничники продержались намного дольше. Наиболее известный пример — подвиг гарнизона Брестской крепости, в частности — 9-й заставы лейтенанта Кижеватова.