Тайкино счастье. рассказы и стихи

Олег Скрынник

Новая книга Олега Скрынника содержит последние рассказы, стихотворения и литературные пародии. Герои произведений — наши современники, занятые решением различных проблем, которые приносит им наша непростая жизнь. В решениях, принимаемых ими, сказывается выдумка, характер и неповторимая индивидуальность. Стихи демонстрируют поэтическое осмысление автором окружающей нас действительности во всём её драматизме. При этом автору никогда не изменяет чувство юмора.

Обход

— Броня Исааковна, сколько вам лет?

— Много, много, много!

Сморщенная, с крючковатым носом, старушка напоминает птицу. Движения рук хорошо дополняют это сходство.

— В нашем городе есть только две женщины, которые скрывают свой возраст. Это Фейга Яковлевна и Броня Исааковна.

Гиннес, медлительный и высокий, закончил наконец причёсывать плотные седые кудри, обрамляющие лучезарную лысину, и поворачивает голову туда-сюда, раздумывая, что бы такое с ней ещё сотворить.

— Сегодня вечером я её увижу. Мне передать от вас привет?

— Вы идёте? О-о, я такая рада за вас.

— Да, Броня Исааковна. Я не могу не пойти. А вы-ы?

Она машет рукой. Её жилистая кисть из рукава белого халата кажется тёмно-коричневой.

— Какое пойти! Сегодня Софа опять подкинет мне своих золотушных отпрысков.

— А что Семён Семёнович?

— Семён Семёнович страшно занят. Он реставрирует мебель.

— Всё ещё реставрирует? Или это уже другая мебель?

Мужчина распахивает дверцу шкафа. Критически оглядывает свежевыглаженный халат, держа плечики на вытянутой руке. Со стороны можно подумать, что он поймал кого-то за шкирку.

— Нет, это всё та же мебель. Дело в том, что прежде, чем что-нибудь решить, он сначала всё рассчитывает. Имеет такую привычку.

Стуча старомодными каблуками, она пробегает в смежную комнату и склоняется над столиком, уставленным баночками с мочой.

— А правда, что если в какой-то баночке недостаёт урины, то вы добавляете в неё из других?

— Вы всегда всё путаете, Леонид Наумович! Это говорили о Евдокии.

— А-а.

Он оборачивается к зеркалу. Поправляет галстук и застёгивает халат на все пуговицы.

— О Евдокии, которая уже сорок лет, как здесь не работает.

— Сорок лет! Как бежит время.

— Я удивляюсь, откуда вы вообще можете о ней знать!

Губы мужчины трогает едва заметная улыбка.

— Мадам Кудасова уже на работе?

— Она, коне-эчно, уже на работе. Но до меня ещё не добралась.

— Ещё бы! До вас не так-то просто добраться.

В палате бело и солнечно. Навстречу доктору лица больных самопроизвольно растягиваются в улыбках.

— Ну-у, и как тут у нас? — вместо приветствия заговаривает он. — Вот вы, молодой человек. Вижу, вы поменяли койку. Поближе к выходу?

— Всю ночь бегал. Не знаю уж, куда, — сипит с дальней кровати грузный Жорик, водитель. — Прибёг только под утро, весь в духах. Вы вот его обнюхайте!

— Один мой знако-омый примерно так же набегал на тысячу двести рублей в месяц. Это ещё теми деньгами!

Доктор ощупывает поясницу парня. Тот дёргается от резкой боли, но, закусив губу, терпит.

— Як? Заробыв? — удивляется пожилой поджарый каменщик Павло Зима.

— Заработал двадцать пять процентов алиментов. Как одну копеечку.

Палата взрывается хохотом. В проём двери просовываются две любопытные посторонние физиономии и встают там на мёртвый якорь.

— На свидания бегать пока рановато.

Он переходит к Жорику.

— Так будем ещё лазить зимой под машину?

— Да как же под неё не полезешь, Леонид Наумович! Ехать-то надо.

— И снова приедете прямо сюда. Это я вам обещаю как родному сыну. Берите сейчас же направление на ВТЭК.

— А так можно?

Жорик поднимается с постели, изо всех сил превозмогая боль. Глаза заполняются слезами. Губы дрожат, готовые искривиться в стоне.

— Попросите мадам Кудасову, она сделает.

— Неужто!

— Ну… — пожимает плечами доктор. — Чего не попросите, того не сделает.

Он закуривает сигарету. Дым тонкой струйкой вытягивается в большую форточку — так, что в палате чувствуется лишь лёгкий аромат «Золотого руна».

— Ты ведь ещё и псих, — говорит он Жорику.

Тот грустно качает головой.

— Оно тебе нужно как гадюке стоматолог.

— Да как же!..

Жорик дёргается и осекается, сражённый болью.

— В мире очень мало вещей, которые стоят того, чтобы тратить на них нервы.

— Да ну-у!..

— И если я не прав, пусть меня поправит тот, кто скажет, что их и совсем нет.

С соседней койки слышится мычание парализованного, что привезли накануне вечером.

— Ваня! — зовёт Гиннес, пройдя своей иголкой вдоль рук и ног больного.

Парень подходит хотя и скрючиваясь, но довольно проворно.

— Никогда не бери пример с этого человека, — картинно указывает врач на Жорика. — Ради всего святого не валяйся зимой под машиной.

— У меня нет машины.

— Даже тогда, когда у тебя её нет. И очень тебя прошу, не рви тяжести перед собой. Ты у нас грузчик?

— Студент. И по совместительству грузчик.

— Ты это усвой как студент. И запомни на всю жизнь как грузчик. Постой! Я, вообще-то, не для того тебя подозвал. Видишь, кто это?

Лежачий сводит на парня глаза и пытается улыбнуться.

— Это Василий Никитич, ветеран войны и труда. Ты подзаймись-ка с ним, пожалуйста.

— Чем же я с ним займусь?

— А ему надо петь.

— Петь… Чего петь?

— Всё равно. Хоть «Катюшу», хоть «Тачанку». Хоть «В лесу родилась ёлочка». Вот попробуй. Попробуй, не зарывай талант в землю!

Парень несмело затягивает: «В лесу-ро-ди-лась-ё-лоч-ка…» Василий Никитич изо всех сил пытается подпевать, но из него вырываются лишь свистящие звуки.

— Вот так понемножку, помаленьку. Но каждый день. Чем по девкам-то шастать. Да ещё с ишиасом.

Похлопывает Ваню по плечу.

— Я на тебя рассчитываю.

Василий Никитич смотрит на доктора широко раскрытыми бледно-голубыми глазами.

— Вот так, дорогой, — повышает голос Гиннес. — А научитесь петь, будете вот с этим молодым человеком разучивать польку. Бабочку.

Он вспорхнул руками, и голова лежачего затряслась от деформированного недугом смеха.

А доктор уже обращается к Зиме.

— Я посмотрел ваши снимки. Мне можно. Другим советую показывать их как новенький червонец: только из своих рук. И на расстоянии. Я не шучу. Их могут забрать и смыть. А вам очень важно хранить их. Всю жизнь. Что ещё-о? Ещё скажу, что операция вам нужна.

— Та мэни вже обещалы узяты.

— Где это обещали? У нас?

— У областным.

— Вы с ума сошли.

— Но там ж робят…

— Конечно, делают. Раз в месяц. По високо-осным. Надо ехать туда, где их делают… Хотя бы по одной в день. К ребятам, которые на этом сидят.

— Й-ихать?..

— Например, в Питер. Или, скажем, в Новокузнецк.

— Ось як!

— Геморрой, и тот надо знать, где вырезать. А тут позвоночник… Ни в коем случае! Хоть и предложат с любезной улыбкой. А то получится: «Доктор, у меня язва, а вы вырезали аппендикс. — Нет, вы посмотрите на эту язву! Ему уже жалко аппендикса!»

Посторонние физиономии в проёме сдавленно фыркнули.

— Леонид Наумович! — дрожащим голосом зовёт мелкий старикашка с угловой кровати. — Вы про меня не забы-ыли?

— Ну, что-о вы! — громко отзывается доктор. — Ру-унчик! Владимир Абра-амыч, дорогой. Как же я могу про вас забыть?

Усаживается перед больным на табуретку и смотрит долгим внимательным взглядом.

— Давно хочу у вас спросить. Кого вы защитили?

— Что-о? — вскидывает тот голову, лысую и лёгкую как майский шарик.

— Я говорю: вы всю жизнь в юриспруденции. А хоть кого-нибудь защити-или?

Взгляд старика загорается, и он, вскинув вверх тоненькую руку, взвизгивает:

— Я-а?! Многих, о-очень многих. Одному человеку грозил расстрел. А я защищал так, что его оправдали. Вынесли оправдательный приговор. Это было ещё при Сталине. Вы понимаете, о чём я говорю?

— Вы так рисковали?

Он прижал тощую как каркас от зонтика пятерню к грудной клетке.

— Но я был на сто проце-энтов уве-эрен, что он невиновен.

Гиннес достал молоточек, постучал пациента по коленкам. Провёл иглой по голым подошвам. Соседи прыснули, видя, как тот извивается.

— Что ж, рефлексы…

— Ноги ника-ак не улучша-аются.

— Что делать, Владимир Абрамыч, что делать. Годы берут своё. У меня когда-то была великолепная шевелюра. А теперь смотрите, вот!

Он сгибается и звонко шлёпает себя по лысине.

— Значит, купания в реке отменя-аются? — не унимается Рунчик.

— За всё на свете надо платить. Вы жизнь обманули! — с улыбкой наклоняется к нему Гиннес. — Молодую жену взяли? А? Расплата. Я говорю: расплата-то должна быть?

— Да-а… Взя-ал, — эхом отзывается Рунчик. — Но кто мне теперь позавидует!

— Зато очень многие позавидовали ей.

— Скоро и ей не позавидуешь.

Доктор хитро сощуривается.

— Как знать, Владимир Абрамыч, как знать. Вдруг позавидуют ещё больше!

На лицах обоих расцветают скромные усмешки.

— «Купа-ания»! Кажи спасибо, шо ще живый до цих рокив, — чуть слышно бормочет Зима, когда Гиннес скрывается за дверью.

— Ему легко говорить: «Не трать нервы»! — гремит Жорик, обращаясь ко всей палате сразу. — Что ему, профессору! А тут… Начальство лает, жена пилит, дети орут, гаишники зверствуют. Бандюки на всех дорогах. Эх-х!..

Конец ознакомительного фрагмента.