Записки ящикового еврея. Книга четвертая: Киев. Жизнь и работа в НИИГП 1975-93 гг

Олег Рогозовский

Заключительная книга о жизни и работе в Киеве ящикового еврея Олега Рогозовского. Успешной защиты диссертации оказалось недостаточно для одобрения ВАК присужденной степени к. т. н. Как и при поступлении в институт, и приеме на работу, мешало отчество – Абрамович. Пришлось проходить чистилище ВАК – черного оппонента и Экспертный совет. Еще до утверждения он руководил НИР и участвовал в ОКР ящика. После неожиданной гибели 38-летнего любимого начальника лаборатории найти взаимопонимание с выше – стоящими начальниками не удалось. Тем не менее, результаты его исследований по обработке сигналов нашли воплощение в цифровой аппаратуре новых гидроакустических станций. Удалось поставить и прочесть первый в Союзе курс по цифровой обработке гидроакустических сигналов в Институте повышения квалификации Минсудпрома. Командировки дали возможность побывать в Баренцевом море, Тихом океане, Камчатке, включая Долину Гейзеров у ее смотрителя Николаенко и увидеть его друзей – медведей. Кроме работы был футбол с «Динамо», лыжи, отдых в горах и на море. Росли сыновья, матерели друзья, уходили родители. О них тоже рассказывает книга. Последняя разработка – станция обнаружения торпед для атомного авианосца – осталась незаконченной. Сначала разрезали на части Союз, потом авианосец.

1977

При Николае и при Саше

Мы сохраним доходы наши

Из Маяковского, но не про меня.

Половинко уехал. Начальником вместо него стал Саша Москаленко. Несколько неожиданно — у него и группы — то никогда не было, зато было главное — доверие начальника отдела.

Отношения до этого у нас с Сашей были хорошими. Он, правда, относился ко мне несколько покровительственно, точнее свысока. Объяснялось это, во — первых, тем, что к моменту моего прихода он уже работал на фирме три года и успел завоевать доверие начальства, во — вторых, он как бы предсказывал некоторые принимаемые решения, хорошо зная Олега Михайловича и предугадывая его реакцию на то или иное событие.

Теперь, когда я стал его подчиненным, нужно было ясно показать, кто в доме хозяин. Я‑то никак не посягал на его начальственные права, но ему казалось, что я нахожусь во фронде и отношусь к нему без должного уважения. Тем более что его научная работа по системотехническому исследованию вертолетных станций вызывала у меня скепсис — в аддитивный критерий эффективности (когда она вычисляется как взвешенная сумма оценок параметров системы) я не верил. Оценки параметров являлись коррелированными, и складывать их было нельзя.

Елена Сергеевна Вентцель по поводу одного из главных критериев оценки систем — стоимость/эффективность — говорила, что по нему можно дешевле всего проиграть войну.

Однажды Саша не сдержался и отругал меня за опоздание после обеденного перерыва. Он выделил время для беседы со мной и ничем его не занимал, а теперь он со мной не может говорить — весь его график летит.

Мы с ним договаривались побеседовать о мероприятиях по приему наладчиков французской специализированной ЭВМ «Plurimat». И надо же, после обеда на входе на проходной меня остановила Надежда Федоровна Хоменко, начальник отдела контрольно — измерительных приборов, где должен был числиться «Плюримат». Надя стала задавать вопросы, на которые нужно было отвечать сразу — она была подставлена в целях прикрытия, как основной потребитель прибора, а готовиться еще не начала.

Задержался я разговорами с ней, стоя на проходной, на полчаса. Объяснить Саше как следует, что это форс — мажор, и в наших интересах знать о возможностях ее отдела (она тут же выделила нужных людей) я не сумел. Саша знал, что с перерыва я частенько опаздываю, с тех времен (1975 год), когда он вместе со мной в обеденный перерыв приезжал к нам за грудным молоком — Нина заранее сцеживала его для сына Саши Сережи. Саша тоже не успевал — ему нужно было завезти молоко домой Ире, а потом ехать на работу. У меня, как руководителя темы, был свободный выход, у него, по каким — то причинам, тоже.

Саша посчитал, что я опоздал из — за неуважения к нему, а с Хоменко просто зацепился языками.

В общем — то, он специально не придирался, но я чувствовал, что у него складывается впечатление, что я его должным образом не ценю (не уважаю).

А он и до того, как стал начальником, всегда ощущал себя в верхней позиции. И так уж повелось, что он приносил мне приговоры Кассандры, существенно влияющие на мое положение в фирме. О двух из них я расскажу позже.

Саша был хорошим парнем, и, как оказалось, это была его профессия. Такие люди ценились везде. Например, директор Сухумской станции Ильичев стал академиком и вице — президентом АН прежде всего потому, что он был хорошим парнем. Хорошим парнем был и Горбачев.

Вскоре Саша поведал, что из группы уходит (его переводят) Сережа Якубов.

Сережа по моим идеям не работал, он выполнял работу для Коли Якубова и я надеялся, что он закроет в НИР «Ритм» аппаратурную часть (коммутатор с преобразователем), связанную с методом Коли, почему — то называемым ПЧП (пространственно — частотным преобразованием). Когда Саша сказал, что это решение руководства, я еще стерпел, но когда узнал, что он переходит в группу Чередниченко, я психанул, и сказал, что это бандитизм — так грабить тему. Естественно, что это дошло до ушей начальства.

С Чередниченко у меня уже возникали стычки — он не хотел делиться записями сигналов для анализа и пару раз подставлял меня по другим вопросам кооперации. Он уже начинал заниматься вопросами классификации целей, для решения которых я когда — то и занялся БПФ. Напрасно я «возбухал». Колю Якубова как руководителя Сергею Якубову я заменить не мог. А к Чередниченко он ушел еще и по сходству наклонностей — оба не любили «космополитов».

Усугубил ситуацию психологический тест, который был спущен чуть ли не сверху — улучшение отношений и психологической обстановки в коллективе для повышения производительности труда. Его в обязательном порядке проходили все сотрудники института. Тест был анонимный — говори и пиши что хочешь. Начальству фамилии тестируемых не сообщались, но проводящие тест их знали. Нужно было высказать мнение о трудностях в коллективе, мнение о коллегах, оценить начальников — от непосредственного до директора и т. д.

Большинство сотрудников теста опасались и писали не то, что думали. Но я был в несколько агрессивном состоянии, а кроме того, тест от киевского Института Психологии проводил Сережа Мусатов, мой одноклассник в младших классах 131 школы. Он просил меня рассказать ему об общей обстановке в институте и заверил, что все пройдет анонимно, личные анкеты тестируемых будут храниться отдельно.

Профессиональные знания и умения начальников я оценил невысоко, ниже всех — Москаленко, Алещенко — средне, а Бурау и Киселева посредственно.

Когда компания по тестированию закончилась, и все сборщики тестов покинули фирму, меня Сережа Мусатов пригласил в кафе для беседы. Под кофе и коньяк он попросил меня разрешить ему раскрыть мою анонимность. Я обалдел — ты же клялся, что все будет по правилам — никто ничего не узнает. «Твои ответы очень заинтересовали руководство» — я понял, что самое высокое — и мне обещали большую премию, если я в твоем случае, а также еще в нескольких анонимность раскрою. А у меня сейчас тяжелая ситуация — болеет дочь. Мне твердо обещали, что никаких организационных выводов делать не будут». Я настолько разозлился, что чуть ли не плеснул ему коньяк в лицо и сказал, что если он способен за тридцать сребреников продать основные принципы своей профессии, то далеко он в ней не уйдет, и выскочил из кафе. Он понял это как «разрешение» раскрыть анонимность. Организационных выводов немедленно не последовало. А мне бы следовало в очередной раз не наступать на грабли — ведь я его пару раз защищал в классе от «темной» за ябедничество — уж больно он был тщедушный. И при этом злой — помню, что он кусал тех, кто его даже не бил, а чем — то обижал.

Никак не хотелось верить, что люди не способны меняться. Через десяток лет я познакомился с его начальником, профессором Буровым. Он сообщил мне, что Мусатова уволили из института и отчислили из аспирантуры за фальсификацию результатов каких — то тестов. Редкий случай, когда правда торжествует в обозримом времени.

Думаю, что для Москаленко мое мнение о нем было безразлично, но про Алещенко такого сказать было нельзя. Удивил Бурау, который интересовался мнением такой далекой и малозначимой для него фигуры, как я.

Вскоре (после не значит вследствие) Саша объявил мне первый приговор Кассандры: «в экспедицию ты не едешь». XXIX Атлантическая экспедиция была запланирована еще в 1974 году, и Коля Якубов собирался везти туда группу «Ритма» и завершить неудавшиеся эксперименты по ПЧП. Раньше я писал, что он не собирался брать туда Юденкова и Москаленко.

Алещенко поставил мне задачу подготовить приборы, которые бы являлись бы прототипами тех, которые будут использоваться для обработки сигналов в «Звезде». Меня, же кроме прочего, интересовал выбор параметров сигналов, которые ложились бы на временную обработку в процессорах БПФ: длительность гармонического сигнала и ЛЧМ сигнала, и допустимую ширину полосы ЛЧМ сигнала. Хотя принимать, скорее всего, пришлось бы только прямые сигналы, тем не менее, степень разрушения или когерентности сигналов можно было оценить. Была надежда проверить и алгоритмы кибернетиков, но она быстро угасла.

Приборы подготовить не успели. Кроме антенны ПЧП, изготовление которой курировали Валера Титарчук и Сережа Мухин.

Дима Алейнов не успевал довести процессор БПФ. Толя Маслов получил из Фрязино трубку с запоминанием (для построения траекторий целей), но были проблемы с ее управлением. Я надеялся на эрзацы в виде машинных программ, реализованных на Минск‑22.

Состав экспедиции готовился заранее. У меня были беседы с Костей Антокольским из отдела Мазепова в АКИНе, который занимался, среди прочего, подготовкой и составом экспедиции. Незадолго до приезда Мазепова в Киев Костя сказал мне, что больше он экспедицией не занимается. (Его Мазепов оставил (отставил) якобы для написания отчетов и диссертации). Намекнул Костя и о нелюбви Мазепова к космополитам. (Ярким примером было снятие Ю. М. Сухаревского, и его замещение собственной персоной в роли начальника отдела и начальника почти всех экспедиций). Формирование экспедиции перешло в руки Вали Акуличевой. А у нее были свои приоритеты — ее однокашники — в частности Сережа Пасечный, Людвиг Коваленко (оба из КБ «Шторм») и Саша Москаленко.

Записку с экспедиционными задачами, приборным и персональным составом группы по «Ритм» я передал Алещенко. Приехал Мазепов. Меня не звали. После его отъезда Саша и сообщил мне о решении.

Не могу сказать, что это был для меня неожиданным ударом. Во — первых, я в своё участие мало верил, а во — вторых, приборы действительно не были готовы.

«Все равно ты партком не прошел бы», сказал Саша, и он был прав. Партком двухлетней давности по «Ритму» я еще помнил. Мне казалось, что он не прав в другом, когда позже говорил, что у меня в экспедиции задач не было.

Мне же нужно было оценить допустимую длительность гармонического сигнала и ширину полосы и длительность сложного, чтобы определить параметры проектируемой аппаратуры — главным образом «Звезды». А у него их тогда действительно не было. Какая звездная судьба ему была приуготована, он тогда знать не мог. Но Алещенко знал, что такой как Саша пригодится и оправдает все авансы.

Требования к участникам экспедиции были строги. Никаких «вольнодумцев», никаких евреев, никаких недавно разведенных, чуть ли не 75 процентов членов партии и ВЛКСМ. Прошедшие предыдущие экспедиции без замечаний тоже были проходными кандидатурами.

Члены партии, как наполнители, были на вес золота и туда попадали даже такие люди как Г. К. Борисов, которым трудно было найти применение в экспедиции^[25]. Катя Пасечная не могла оформить развод с Сережей Пасечным года два, потому что он вылетел бы из экспедиции.

Расскажу еще об одном уходе из группы, на этот раз желанном. Так как Саша (а может быть еще Лёпа Половинко), в отличие от Коли Якубова, не собирался замыкать всю обработку сигналов в моей группе, то подгруппа отображения в составе единственного ведущего инженера Гриши Аноприенко стала в лаборатории не нужна.

Я уже писал, что Гриша мне был навязан. После его представления в группе, я позвонил моему однокласснику Вове Фесечко, работавшему на кафедре Сикорского в КПИ, откуда пришел Гриша. «Вы что, с ума сошли — мы еле от него избавились. Единственно, в чем он специалист — это в добывании девочек для Сикорского». Коля уехал в командировку, к Алещенко я не пошел; оказалось, это была его креатура. О «специализации» Гриши он знал и, может быть, надеялся ею воспользоваться.

У Коли Якубова были собственные идеи в отображении. Среди прочего, Коля считал, что экран для отображения информации может быть маленьким, если его сделать с высоким разрешением — ведь видим же мы мелкие детали на почтовой марке. Через пятьдесят лет могу сказать, что эта идея не подтвердилась. Читаю и рассматриваю картинки я, как и многие другие, на планшете, а не на пяти с половиной дюймовом смартфоне, хотя последний имеет достаточно высокое разрешение — выше, чем на почтовой марке. А для оператора, сидящего за стойкой, нужен большой экран.

Но до такой техники тогда было далеко. Я стремился получить отображение с памятью. Гриша системы отображения знал (по работе на заводе радиоприборов и на кафедре Сикорского), но они все были еще аналоговые.

Меня он как — то поначалу стеснялся, а вот по отношению к другим вел себя в стиле мачо.

Юру Шукевича и Сережу Якубова он взял «на слабо» — смогут ли они целый день заняться крестьянским трудом на его даче, в красивом месте где — то в Осокорках, а он обеспечит им транспорт, купание, выпивку, а потом и знакомства. Они проработали целый день практически без отдыха и еды, а водка (или даже самогон) выключила их вечером начисто и до разговоров или развлечений дело не дошло. Они еще несколько дней потом выдыхали эту работу.

Со мной он играл в другие игры. У нас, как известно, все было плановое, в том числе планировались и изобретения. По крайней мере, подача на них заявок. Я вообще не люблю писать, а заявки тем более. А Грише написать заявку — все равно, что два пальца об асфальт. Он и перекрывал план чуть ли не всей лаборатории. При этом, не спросясь, включил меня (хоть и маленький, но начальник) в соавторы во время моего отсутствия. Заявка была из разряда шансонеток. Я попросил его больше меня не включать. Но для одной из следующих заявок ему потребовались знания по обработке гидроакустической информации, которыми я с ним поделился и даже чего — то исправил и посоветовал — он же «работал на коллектив». И тут он очень просил меня и уговорил — таки участвовать в ней. Я сказал, что это последний раз. Тут мы, наконец, добили нашу заявку по одному из способов обработки сигналов. Не помню с кем — с Юрой Шукевичем или с Инной Малюковой. И он сказал, что пора делиться — он тоже хочет участвовать в нашей заявке как автор. Это было похоже на шантаж — но я же проявил слабость и позволил ему вписывать меня в его заявки. Как и следовало ожидать, ни одна его заявка не прошла, а вот наша прошла и он, как и мы, получил авторское свидетельство.

Конец его пребыванию в нашей лаборатории положил случай. Его, как ударника крестьянского труда (был он из белорусской деревни, и его производительность высоко оценили Юра с Сережей), направили в колхоз — недели на две или на месяц. Вместе с ним направили и Аню — нашу вторую лаборантку. Ее взяли на работу в один день с Аноприенко. Она тоже выглядела в лаборатории инородным телом. Было ей лет 18–19, и она обладала несколько субтильным телосложением, скорее теловычитанием.

В лаборатории была и третья лаборантка, которую привел Юра Шукевич, звали ее, кажется, Таня. Она работала на нашу группу под присмотром Юры.

Первой лаборанткой оставалась еще некоторое время Люда Червоная, пока она не окончила какой — то курс вечернего института и ее не перевели в техники.

Через неделю Аноприенко и Аню привезли из колхоза. Аню — в больницу, Гришу — на разбор аморалки и телесных повреждений.

Гриша выделял в колхозе себе отдельный участок работы и после выполнения нормы уходил отдыхать. Нередко прихватывая при этом Аню.

Однажды они ушли раньше, а потом кто — то прибежал с постоя с криками — спасите Аню! Они с Гришей склещились. У собак это бывает постоянно, а у людей, когда пугается женщина. Никакие «домашние» меры не помогали, пришлось вызвать скорую помощь. Если Ане по большому счету ничего не грозило, то Гриша от застоя крови мог и уйти с концами, так как Аня была не в состоянии расслабиться. У нее были и физические и психические травмы.

В результате уволили Аню (может быть, она и сама ушла). Гришу тоже «уволили», скорее ушли, из лаборатории 131 в лабораторию 133.

Его дальнейшие подвиги, выходящие за описываемый временной интервал, известны. Гриша при поддержке Алещенко, интересовавшегося новинками и находившегося под влиянием его «мачизма», занялся еще и эргономикой. Приобрел гинекологическое кресло, якобы для оператора, видеоаппаратуру и оборудование для воспроизведения квадрозвука. Были и гуляния, запечатленные на видеопленке, с участием Алещенко и симпатичными сотрудницами отдела.

Когда Алещенко намекнул о производственных результатах, Грише это не понравилось. Он выдвинул встречные требования. Алещенко подал записку на увольнение. Но у Гриши был заготовлен свой вариант — он написал донос о необходимости увольнения Алещенко, приложив хорошо смонтированные видеозаписи с раздетыми девочками, гулянок с ним и без него. Кроме того, в записке он утверждал, что Алещенко продвигает своих любовниц в ученые, а таких истинных ученых, как он, держит в черном теле. Но самое страшное, что он пособник сионизма и устроил в отделе синагогу — кругом сплошные евреи. Кошембар, Барах, Гаткин, Рогозовский, Прицкер, Перельман, Бундалевский. Он еще не знал о Суворове, Ковалюк, Крамаренко, Тертышных.

Алещенко остался. Но его сильно потрепали. В парткоме, райкоме, органах, чьей креатурой и был, по — видимому, сам Аноприенко.

В конце концов, Аноприенко уволили, вернее, перевели на следующий «объект».

Примерно в это же время (может быть и раньше) Алещенко пришлось расстаться с еще одним мачо, долго остававшимся любимцем — Витей Кондрашовым.

Витя защитился в 1973 году, по применению сигналов с несиметричными спектрами, разработанными на кафедре Воллернера. Насколько я знаю, внедрить эти сигналы в реальные изделия — «Бронзу», «Шексну», «Платину» не удалось. Тем не менее, Витя дальше продолжал исследовать возможность их применения. Где — то в 1977/78 годах его группа поехала в Геленджик с аппаратурой излучения — приема для проведения экспериментов с сигналами. Вите они, видимо надоели, и он решил совместить приятное с полезным. Поплавав в теплом море, он отправился в Сибирь руководить походом средней сложности с малоподготовленными туристами. Нужно отдать ему должное — его мачизм сыграл здесь положительную роль. Один из сотрудников ИК, защищавший кандидатскую по процессору БПФ для НИР «Ромашка», интеллигентный юноша, пошедший первый раз в серьезный поход, отзывался о нем, как руководителе, очень высоко.

Беда в том, что Витя в это время числился в экспедиции в Геленджике и получал за это командировочные. В это же время его обеспечивали зарплатой, как руководителя похода, а также проезд, питание и снаряжение для него и для группы ЦК какого — то профсоюза. Как часто бывает, ведомости на зарплату встретились, и так стало известно, где был Витя. Кроме того, молодые специалисты, оставшиеся проводить испытания без него, не смогли справиться с неисправностями аппаратуры и месяц практически «загорали», ожидая Витю для указаний и не смея нарушить данное ему обещание молчать о его отсутствии.

Витю уволили из КНИИГП. А ведь Олег Михайлович столько вложил в него…

Иру Дергилеву и Бескаравайного (сына замдекана факультета акустики и звукотехники КПИ) пытали с пристрастием, почему они не доложили вовремя об отсутствии начальника и тем способствовали срыву испытаний. Ира бесхитростно ответила: «Откуда я знаю о ваших отношениях, может быть у вас одна мафия». Ира отделалась порицанием — а могла бы заплатить все командировочные.

У Вити Кондрашова и Гриши Аноприенко было много общего. Может быть, Витя и рекомендовал Гришу Алещенко. Они могли быть знакомы через жен, которые в одно время оканчивали медицинский институт и были врачами.

В семейной жизни два мачо тоже проявляли себя похоже. Например, Гриша, в ответ на рассказы коллег о том, что приходится дома помогать — например, искать и закупать продукты, поведал свой рецепт. «Мне она тоже надоедала с картошкой. Я пошел и купил две сетки по 10 кило, дорогой, но наполовину гнилой. После этого она от меня отстала».

У Вити был любимый анекдот. Муж выбрал время и пошел с женой наконец — то погулять в зоопарк. С дерева спрыгнула огромная горилла и затащила жену на дерево. «Витя, спаси, насилуют!». — «А ты ему объясни, что ты с работы, устала, и вообще у тебя голова болит».

Оба потерпели неудачи в семейной жизни. У жен появились высокопоставленные покровители, не проявлявшие мачизма в отношениях с ними.

Оба боролись за своих сыновей. У Гриши это носило патологический характер. Партнером его бывшей жены был генерал — майор милиции, а Гриша все время попадал в ситуации на грани закона, в том числе, когда он тайно увозил сына из садика и школы.

Немецкое исследование влияния мужских и женских гормонов в организме человека, показало, что самыми успешными мужчинами являются те, у которых достаточно много женских гормонов. И наоборот, самыми успешными женщинами, в том числе и в половой сфере, являются те, у которых достаточно много (но не чересчур) мужских гормонов.

Чтобы выправить врожденные качества, необходимо иметь воспитание. Но где ж его взять? Английских «публичных» школ, они же лучшие частные, в СССР не было. А с родителями, имеющими талант воспитания, везло далеко не всем.

Примечания

25

Борисова отсеяли после беседы в ЦК, после того, как он стал интересоваться возможностью экономии денег на питание. А он мечтал после экспедиции наконец — то рассчитаться с долгами. Этот провал ускорил его преждевременный уход из жизни