Картавый мальчик

Олег Миллер, 2022

Аспиранту-историку Лике Якубовской архивист по ошибке приносит научный отчёт о развитии пятилетнего мальчика. Член-корр. Академии наук СССР тов. Верещагин в 1969-м году пишет, что его рождённый в результате ЭКО внук Владик заметно картавит. Досадный дефект речи «ребёнку из пробирки» не в силах исправить лучшие логопеды Москвы. Аспирантка отправляется на поиски объекта исследования, и находит уже взрослого красавца-мужчину, который мгновенно покоряет её сердце. Но ответит ли он ей взаимностью? И кто же на самом деле является биологическим отцом загадочного Владислава…

Часть 1. Гликерия

Глава 1. Ошибка архивиста

Заведующий кафедрой истории Иван Кромин прохаживался по аудитории за спинами трёх новоиспечённых аспирантов.

— А сейчас о теме своей будущей диссертации нам расскажет, нам сейчас расскажет…

Лика ещё ниже опустила голову.

— Якубовская, — тут же объявил он.

Она поднялась со своего места и робко призналась:

— Простите, я пока что не совсем определилась с темой.

— А аспирантскую стипендию успели уже получить? — спросил завкафедрой.

— Да, первую получила, — подтвердила Лика.

— И уже определились, на что её потратить? Можете не отвечать, Якубовская. Зайдёте ко мне завтра.

Лика никогда не помышляла о научной работе и карьере. Поступить в аспирантуру после окончания университета её уговорили в связи с катастрофическим недобором желающих продолжать обучение.

На следующий день она постучалась в кабинет Кромина, вошла и решительно положила на стол заявление.

— Хорошенькая у вас тема, — сказал тот, мельком взглянув на бумагу. — Значит, не желаете больше учиться? Позвольте узнать о причинах. Тоже выходите замуж и уезжаете из нашей северной столицы, как аспирантка Чичкина?

— Меня замуж никто не берёт, — вызывающе ответила Лика. — Просто мне совсем не интересно.

— Не напрашивайтесь на комплимент, Якубовская, — строго заметил завкафедрой. — Если уж эту Чечкину взяли, то вас… Хорошо. И что конкретно вам «совсем не интересно»?

— Писать никому не нужную скучную диссертацию, — объяснила она. — У меня нет ни малейшего желания стать кандидатом исторических наук. Вот зачем мне это, можете сказать? Какие перспективы защита кандидатской мне сулит?

— Никаких, как вы выразились, особенных не сулит перспектив, — согласился Кромин. — Но, если вам всего лишь неинтересно, это ещё не повод бросать аспирантуру. Может, я вас заинтересую хорошей темой? Скажем, она будет звучать так: «Развитие власти в России с 1917–го по 1954–й годы: когда и почему свернули с ленинского курса?».

— Извините, разве это сейчас важно, когда свернули, почему свернули и свернули ли вообще, — заявила Лика. — Не буду ничего писать. Иван Степанович, пожалуйста, согласуйте моё заявление.

— Она уже давно написана, эта диссертация, — задумчиво продолжил завкафедрой. — Моим другом. Его звали Сергей Верещагин. Его за эту диссертацию потом посадили. И он умер в тюрьме в возрасте тридцати двух лет от туберкулёза.

— Если она уже написана, то зачем мне делать это заново?

— И я о том же. Вам её просто нужно переписать в ноутбук и выдать потом за свою. Потратите времени месяц, не больше. Обещаю, что переписывать вам будет очень интересно. И сейчас вас никто за такое не посадит. О том, что это плагиат, будете знать только вы и я.

— Хорошего вы обо мне мнения! — возмутилась Лика.

— Меня тогда тоже вызвали к следователю, потому что мы жили с Сергеем в одной комнате общежития, — продолжил завкафедрой, не обращая внимания на Ликину реплику. — И я подписал бумагу, что осуждаю работу моего бывшего товарища, потому что это псевдонаучный подход, с каким я не согласен принципиально. Он сам меня об этом попросил, предвидя ход дальнейшего развития событий. Ему тоже было скучно, как и вам сейчас, писать диссертацию, основываясь на материалах всех этих совершенно идиотских партийных съездов. Сергей бы вас не осудил. Знаете, ему очень нравились такие девушки, как вы. Он просто умирал по одной очаровательной блондинке, но даже боялся к ней подойти. Она потом стала моей женой. Вот такой я подлец.

Кромин строго посмотрел на Лику.

— Надеюсь, у вас тоже плохое обо мне сложилось мнение, уважаемая аспирант Якубовская?

— Глупо всё как–то. Я не вас имею в виду, а вашего друга. Кому и что он хотел тогда доказать? Зачем это ему надо было, я не понимаю.

— Я ведь уже говорил: ему было скучно писать другое. Всё очень просто.

Завкафедрой встал, неслышными шагами подошёл к двери и резко её распахнул. В проёме показалось краснеющее лицо старосты третьего курса Лылиной, любительницы подслушивать. Кромин первым подчёркнуто вежливо с ней поздоровался, попросил не прикрывать дверь, вернулся на своё место и продолжил:

— Давайте так договоримся с вами, Лика… У меня есть хороший приятель, он сейчас возглавляет Совет ветеранов бывших сотрудников органов госбезопасности. Через него я вам выпишу допуск на месяц в спецхран московского госархива как моей аспирантке. Съездите в Москву, проветритесь. Нужная нам диссертация приложена к уголовному делу Сергея в качестве главного доказательства его вины. Вы почитаете, а потом решите — бросать аспирантуру или нет. Работу эту я хорошо помню. Она талантлива, тем не менее, переворот или фурор в науке сейчас произвести уже не способна. Но хотя бы кому–то этот труд должен пригодиться? Я решил, что это будете вы.

Допуск в спецхран госархива на имя аспиранта Якубовской завкафедрой выдал ей только через три недели — после получения уже второй стипендии. Кромин нарисовал подробную схему, как в нужное место проехать. Лика отдала схему таксисту.

— Переулок Дзержинского в Москве?! — удивился водитель. — Разве у нас есть такой?

— Должен быть, — уверенно ответила она.

Минут через сорок через какие–то дворы они подъехали к длинному двухэтажному зданию старой постройки, похожему на казарму. Внутри в убогой застеклённой будке сидел усатый человек с двумя большими звёздами на погонах зелёного кителя. Лика никогда не мечтала выйти замуж за военного, поэтому в званиях не разбиралась.

— Подполковник Марченко, — вышел из будки и козырнул ей усатый. — Чем могу вам быть полезен?

Лика протянула ему свою бумагу и паспорт.

— Вот, мне куда–то здесь у вас нужно…

Усатый изучил бумагу, занёс паспортные данные в журнал, затем ткнул пальцем в графу, где нужно было расписаться, и указал на лестницу, ведущую в подвал.

— Цокольный этаж, кабинет номер шесть.

В кабинете девушка в форме такого же цвета, но только с двумя маленькими звёздами на погонах, ещё дольше изучала допуск, расписаться нигде не велела, зато попросила Лику показать ноутбук.

— У нас запрещено копировать, фотографировать и выносить из хранилища любые материалы.

— Но мне ведь нужно будет переписать диссертацию, что там у меня указана — «Развитие власти в России…»

— Переписывать, что у вас указано, вы можете, — сказала с маленькими звёздами. — Ваш ноутбук я осмотрела. Нельзя только копировать, фотографировать и выносить. Как я поняла, вам нужна лишь диссертация, без самого уголовного дела?

— Почему же, на него я хотела бы тоже взглянуть, — возразила Лика.

— Тогда вам нужно будет пройти инструктаж и дать подписку. Но это не у нас. Вот, съездите завтра по этому адресу и пройдёте. В субботу, воскресенье и по средам они не принимают. И мы тоже, имейте это в виду.

— Какую мне ещё нужно дать подписку? — спросила Лика. — Мне сказали, этой бумаги будет достаточно.

— О неразглашении подписку, девушка, — пояснила с маленькими звёздами. — Ну что, сегодня вы поработаете только с диссертацией? За час–два вам постараются её отыскать.

— Да, пока поработаю только с ней, — согласилась Лика. — Потом видно будет. Куда мне дальше пройти?

Ещё ниже по лестнице, уже в самом хранилище, толстая тётка в закрывающей погоны шерстяной шали на плечах, быстро посмотрев в Ликину бумагу, медленно выписала себе на листочек: «Верещагин. Развитие». От неё здорово пахло спиртным, поэтому Лика нечаянно поморщилась.

— У меня тут редко кто–то бывает, — заметив это, сказала в шали и, понизив голос, попросила: — Не говорите никому, если можете. Я сейчас всё вам быстро найду.

Через полчаса она принесла толстую папку. На папке было написано: «В. П. Верещагин. Развитие Владика».

— Совсем не то, — сказала Лика. — Мне нужен С.Н. Верещагин. Работа называется «Развитие власти». А здесь у вас нет картотеки? Может быть, я сама по ней найду, что мне нужно.

Тётка уже внимательнее глянула в Ликин листочек.

— У нас тут не библиотека. Вас нельзя допускать к карточкам.

Она снова ушла на полчаса. Вернулась ещё более хмельная.

— Там диссертация вместе с уголовным делом. Мне нужно сделать открепление у завархивом. Так положено. А если я сейчас к генералу пойду, он заставит писать рапорт об увольнении. Меня уже предупреждали о недопустимости распития спиртного на работе.

Лика растерянно смотрела на архивиста, не зная, что и сказать.

— Да и чёрт с ним, проживу на пенсию!

Тётка скинула наброшенную на плечи шаль, явно собираясь куда–то пойти, и Лика увидела три большие звезды на погоне.

«Полковник!» — догадалась она.

— Подождите, пожалуйста, никуда не ходите сегодня. Мне же не срочно. Завтра сделаете это своё открепление. А я сегодня почитаю, что вы уже принесли. Можно?

— Конечно, нельзя, — мотнула головой тётка. — У вас же к этому нет допуска. Но вам можно. Да и здесь не должно быть ничего запрещённого. Что–то из домашнего архива какого–то покойника, что раньше работал в спецучреждении. Когда такие умирают, все бумаги положено увозить в архив. Научный цензор всё это смотрел, вот его подпись. Папка к тому же давно просрочена, необходимый срок хранения истёк. Давно пора бы уничтожить…

Читальный зал здесь имелся, как в библиотеке. Лика развязала тесёмки на жёлтой кожаной папке со странным заглавием «Развитие Владика» и принялась читать первый лист напечатанного оглавления–описи.

«Из домашнего архива доктора медицинских наук, профессора Научно–исследовательского и испытательного института экспериментальной аппаратуры и инструментов Министерства здравоохранения СССР, члена–корреспондента Академии наук СССР, лауреата Ленинской премии тов. В.П. Верещагина. 265 страниц».

Дальше указывался некий присвоенный профессору личный номер, даты его рождения и смерти, адрес места жительства при жизни, место захоронения и ещё что–то из шифрованных цифр и аббревиатур. Как поняла Лика, листая аккуратно подшитые далее документы и исписанные профессорской рукой вдоль и поперёк листы серой бумаги, это было подробнейшее медицинское описание развития ребёнка, начиная с внутриутробного периода. И одновременно дневник.

Судя по всему, Владик был внуком этого Верещагина, поскольку автор научного труда не только наблюдал за течением беременности, присутствовал при самих родах, но и участвовал в дальнейшем воспитании мальчика.

К шести годам профессор научил ребёнка играть в шахматы, и целый раздел был посвящён этому, с подробным описанием ходов всех партий. Иногда Владик у профессора выигрывал.

Затем перечислялись все до единой прививки, походы к узким специалистам–врачам, указывалось рекордное количество знаков, что ребёнок показал при чтении сложных отрывков различных текстов в первом классе, несмотря на то, что он картавил.

Картавости и попыткам излечить дитя от этого досадного физического недостатка в дневнике было уделено ещё большее внимание. К логопедам внука водила, как поняла Лика, бабушка Владика по имени Аннушка. Она никак не могла смириться с нечистым произношением буквы «Р» своим внуком. Сам же профессор почему–то с самого начала пребывал в абсолютной уверенности, что толку от таких походов не будет никакого. Мало того, он просто восхищался тем, что Владика никто не может избавить от картавости. И требовал от супруги, чтобы она после каждого очередного неудачного курса лечения приносила домой подробный медицинский отчёт от не менее остепенённых научными званиями врачей–логопедов. Профессор всё изучал, а затем, довольный, помечал на полях: «Изумительно! Что и требовалось доказать!».

Далее это чудовище немедленно на следующих листах затевало закрытую научную полемику с ранее прочитанными трудами коллег.

«К.м.н. Цейдлин И.В. доказывает нам в своей работе, что дефекты речи «не передаются по наследству, а связаны исключительно со специфическим развитием речевого аппарата у плода в материнском чреве».

Профессор Верещагин делал сноску на научный труд этого самого Цейдлина, указывал цитируемую страницу и далее размашисто выводил: «Простите, но Вы идиот, уважаемый, а не кандидат медицинских наук!» И проставлял дату.

Через неделю на следующей странице профессор написал: «Сегодня разрешил своей Аннушке «подрезать язычок» Владику в клинике института Сербского. Любопытно, что из этого может получиться…»

После подрезания Владик научился выговаривать слово «грабли» и стал более или менее сносно произносить букву «эр», когда она стоит в начале слова. Но если она пряталась в середине, следовала за любым из звуков, кроме «гэ», язык мальчика по–прежнему упорно не слушался.

Профессор ликовал: «Восхитительно!»

Лика возмущённо захлопнула папку, посидела в задумчивости пять минут, но снова раскрыла.

Мальчик родился в ноябре 1964–го года, судя по подшитой к развитию Владика выписке из роддома. Как следовало из амбулаторной карты, мама ребёнка, некая Светлана Михайловна Чиляева, 1942 года рождения, забеременела примерно в марте, после прохождения повторного трёхнедельного курса лечения в ведомственной медсанчасти 6–го управления КГБ СССР.

«Непростая девушка», — подумала Лика, взглянув на циферблат в конце читального зала. До закрытия хранилища оставалось три часа. Она принялась читать следующий раздел. В нем Верещагин утверждал, что предварительно обезвоженная семенная жидкость мужчины в замороженном состоянии может сохранять все свои свойства, необходимые для продолжения рода, в течение десятков и, возможно, даже сотен лет.

«Невероятно! — писал автор дневника. — Семя в капсуле из чистого золота, помещённое в жидкий азот, хранится как коньяк в дубовой бочке». Дальше была проставлена дата — 21.01.1924, и три восклицательных знака.

Лика пропустила последовавшую за этим профессорским примечанием научную полемику с ничего не понимающим в подобных делах доцентом Лапиным, который ошибочно полагал, что мужские клетки неизбежно потеряют свою активность с течением времени даже в благоприятной для хранения среде. Теперь она искала ещё хоть какую–нибудь информацию о маме Владика. Но о ней дальше, после рождения ребёнка, профессор уже не обмолвился ни единым словом.

Зато на следующей странице излагались восхитившие Верещагина примеры «поразительного научного предвидения» тов. Н.П.Горбунова, химика по образованию и личного секретаря председателя Совнаркома В.И. Ленина, который создал некий «уникальный рецепт криопротектора».

Это тот самый Горбунов, вспомнила Лика, который в январе 1924–го снял со своего пиджака Орден Красного Знамени и приколол его к френчу умершего на пятьдесят четвёртом году жизни вождя пролетарской революции. Владимиру Ульянову, который для всех советских детей в книжках о нём скоро станет «дедушкой Лениным», было всего пятьдесят три…

Она ещё раз прочла подшитую в дневник выписку из роддома. Обычный заполненный дежурным врачом официальный медицинский бланк установленной формы. Вес новорождённого — три килограмма двести сорок граммов. Рост — пятьдесят восемь сантиметров. Явных патологий развития не обнаружено, состояние роженицы удовлетворительное.

Но Лика всё же нашла то, что подсознательно искала, чтобы подтвердить свою смутную пока догадку. На одной из страниц дневника профессор глумливо подшучивал над биологом И.И. Ивановым — основоположником зоотехнического метода искусственного размножения сельскохозяйственных животных. Этого Иванова, как поняла Лика, в 1925 году совнарком вдруг уполномочил на проведение не увенчавшихся успехом научных опытов по оплодотворению семенем человека самок шимпанзе. «Несчастные обезьяны!!! — восклицал Верещагин. — Надо думать, участникам той экспедиции в Африку было невдомёк, что у сходных по геному самок шимпанзе хоть и на пару хромосом, но всё же больше, чем у нас! Зачем издеваться над человекообразными?! Риторический вопрос».

После этого профессор сам с собой неожиданно стал рассуждать о том, может ли искусственное оплодотворение женщины, произведённое без её на то согласия, считаться преступлением. По нему выходило, что нет, не может.

«Я не убивал зарождение жизни, как это позволительно делать всем участковым врачам–гинекологам, я жизнь эту создал. Да, насильник тоже невольно может стать виновником рождения дитя у своей жертвы. Но он движим лишь затмевающей разум похотью, я же сделал это осознанно — ради советской науки!».

Лике стало душно, и она расстегнула ещё одну верхнюю пуговицу своей сорочки, благо в зале была одна. Не оставалось больше никаких сомнений — Владик был дитём из пробирки. Советские учёные и в этой области знаний, оказывается, далеко опередили Запад. Через три года после легендарного полёта майора Гагарина в космос сподобились произвести и первое в мире успешное «непорочное зачатие» — в медучреждении всесильного ведомства. Великобритания того же результата добилась только в 1978–м, и у них родилась девочка…

Лике было известно, что предназначенные для продолжения рода мужские клетки продолжают жить и множиться в уже покойном теле ещё в течение почти трёх суток после клинической смерти. Она слышала, что этой исключительной живучестью сейчас пользуются жёны и любовницы, вдруг возжелавшие забеременеть уже от мёртвого возлюбленного. Или убитые горем матери, которые хотят внуков от безвременно ушедшего из жизни сына, ведь спермии можно заморозить и сохранить на будущее — сколь угодно далёкое.

На четвёртом курсе Лика писала работу по тридцатым годам. В то время такие же примерно намерения просто не могли не родиться и в головах последователей ушедшего из жизни кумира миллионов рабочих и крестьян. Только мотивы в январе 1924–го года, конечно, были больше идеологические. И вот в начале шестидесятых размороженным семенем Ленина профессор Верещагин оплодотворяет молодую женщину, она рожает мальчика, то есть биологический сын вождя, быть может, живёт где–то рядом.

Кто он сейчас? Сын Владимира Ульянова.

Когда до закрытия читального зала госхранилища оставалось минут двадцать, не больше, Лика перескочила через какие–то малопонятные таблицы, в которые были занесены данные о скорости вращения медицинских центрифуг, почти в самый конец папки. Там была подшита почётная грамота.

«Уважаемые Анна Геннадьевна и Виктор Петрович Верещагины!

Педсовет и весь наш учительский коллектив поздравляет вас с окончанием школы с золотой медалью вашим внуком Владиславом Чиляевым, и выражает вам огромную признательность за воспитание одного из наших лучших учеников.

С уважением директор школы № 145 С. Н. Худякова».

После этого архивист Лику поторопила:

— Извините, вам пора на выход, закрываемся.

Глава 2. Розы на Новодевичьем

Ночью Лика долго не могла уснуть, потому что размышляла над тем, о чём нечаянно узнала. Утром, когда прозвенел будильник, она быстро поднялась с постели, чтобы поехать в хранилище к самому открытию читального зала, но вовремя вспомнила, что сегодня среда и там посетителей не пускают.

Через два часа она уже подходила к воротам Новодевичьего кладбища, где был похоронен профессор Верещагин.

Показать нужное захоронение кладбищенский смотритель согласился за 3 тысячи рублей — при том условии, если неожиданно объявившаяся на погосте родственница назовёт не только фамилию, но и год с месяцем, в котором похоронили человека. Лика назвала участок №3 плюс те ряд и место, что были указаны на обложке жёлтой папки в графе «Похоронен». Смотритель сразу сбавил цену до тысячи.

— Подумал, ты из какого–нибудь таблоида, где про разные жуткие случаи пишут… Они тоже говорят, дескать, далёкий родственник у вас тут где–то покоится, хочу навестить, помогите найти.

— Почему это вы решили, что я из таблоида? — искренне удивилась Лика.

— Да мне–то всё равно, откуда ты и кто такая, — пожал широкими плечами работник некрополя. — Днём здесь всегда приёмные часы и нет предварительной записи, — коль заплатила, покажу, моё какое дело.

Пока они шли по погосту, Лика многое для себя прояснила.

— Там три могилки в одной семейной оградке, — обстоятельно стал рассказывать провожатый. — Раньше не так кучно закапывали, поэтому до соседнего захоронения метра полтора было. Вот начальство ещё при Горбачёве и решило продать это свободное место. Оградки мы с мужиками автогеном обрезали по самые тумбы, потом снова приварили. Да пожадничали, видать, когда освобождали место. Сказано было, чтобы не меньше двух с половиной метров под захоронение освободить новому усопшему, мы и освободили. А когда стали рыть новую могилу, обнаружилась старая. Лом в цинковом гробу застрял, еле потом его вытащили. Когда вытащили, в дыру-то один умник и посветил фонариком. Для интереса, он всё перстни искал золотые… А там пусто!

— Как это — пусто? — оторопела Лика.

— Так вот, пусто и всё тут. Две гири двадцатикилограммовые вместо покойной. Между тем, сама посмотри, вроде баба была какая–то схоронена, судя по табличке. А там железные гири привязаны.

— Зачем же туда гири положили?

— Для веса, полагаю. Гроб же цинковый, лёгкий. Крышка плотно закрыта, как хозяйки банки с соленьями закатывают.

— И что дальше?

— В милицию сообщили. Начальство подумало: если захоронение фиктивное, может, разрешат вообще убрать эту могилу? Но милиция велела оставить всё как есть. Дескать, не вашего это ума дело, что там находится, в этом гробу. Мол, это личное дело родных и близких. Может, покойная завещала себя сжечь и прах развеять? Кто знает, как там на самом деле обстояло.

Когда смотритель попрощался и ушёл, Лика в задумчивости простояла возле трёх облезлых, порыжевших от ржавчины оградок ещё никак не меньше часа. Крайняя правая могила, оказавшаяся пустой, и принадлежала той самой Чиляевой Светлане Михайловне, родившей Владика в 1964 году. Кем она приходилась супругам Верещагиным? Фото покойной давно уничтожило время, хотя карточка была когда–то запаяна в круглой медной рамке под стеклом. Ниже, на алюминиевой табличке под фамилией именем и отчеством, были выбиты две даты: «14.03.1942. — 26.02.1965». Это означало, что похороны молодой женщины кем–то были инсценированы через три месяца после рождения ребёнка.

Жена профессора Аннушка скончалась через шестнадцать лет после этой роженицы, её могила потом оказалась в середине. Самого профессора похоронили слева от жены по прошествии ещё пяти лет. Высеченные в мраморной плите даты рождения и смерти полностью совпадали с теми, что были указаны на обложке папки.

За заросшими бурьяном могилками никто из родственников не ухаживал, это было видно. Но на давно некрашеной и ржавой железной тумбе того памятника, что был установлен на могилке Светланы, лежала целая охапка почерневших и засохших стеблей роз, а рядом стоял запылённый коньячный бокал. Скорее всего, подумала Лика, букет этот здесь со дня рождения покойной, с марта. Кто–то приходил помянуть, определённо… И вряд ли эти розы мог принести тот человек, кому доподлинно известно, что здесь в 65–м году зарыли цинковый гроб без тела.

В четверг в архиве абсолютно трезвая тётка–полковник выдала Лике уже откреплённую от уголовного дела диссертацию «Развитие власти в России с 1917–го по 1954–й годы: когда и почему свернули с ленинского курса».

— Пожалуйста, дайте мне ещё почитать то позавчерашнее «Развитие Владика», — стала умолять Лика архивариуса.

— Да я бы дала, — хмуро сказала полковник, — но его уже сожгли. Истёк срок необходимого хранения. Если не верите, могу показать акт об уничтожении. У нас хранилище не резиновое. Старые материалы сжигаем, новые занимают их место…

Любой начинающий детектив на Ликином месте поехал бы сначала в указанный в выписке роддом, а затем в сто сорок пятую московскую школу. И всё это явилось бы только началом увлекательного раскрытия одной из тайн ушедшего двадцатого века. Но Лика никуда не поехала, потому что никаким детективом не являлась. Она поступила проще — набрала в поисковой системе «Владислав Чиляев», нажала «Найти», и просмотрела все те немногочисленные интернет–варианты, что выдал компьютер.

Постепенно отметая один за другим, она остановилась на одном единственном более или менее подходящем варианте — широко известный в узких московских кругах политтехнолог Владислав Владимирович Чиляев, того самого 1964–го года рождения. Всё вроде бы сходилось: коренной москвич, школу окончил в Центральном округе столицы, учился в МГИМО… Была скупая информация и о профессоре. Верещагин оказался «выдающимся советским учёным–генетиком», кавалером ряда орденов и автором многочисленных научных трудов.

Труды эти Лика тоже искать не стала, потому что ничего нового по заинтересовавшей её теме из всего разрешённого в те годы к открытой печати она бы точно уже не почерпнула. Но ей жутко захотелось хотя бы разочек взглянуть на «своего» картавого мальчика. Как сложилась судьба этого Владика? Где он?

Через три недели она вернулась домой в Петербург из своей аспирантской командировки с уже почти готовой диссертацией в ноутбуке и сразу же принялась разыскивать кого–нибудь из местных питерских, кто вхож в московские пиар–круги. Ещё через четыре дня она уже сидела в крохотной комнатке с вывеской на двери «Пиар–агентство «Туринский и партнёры».

Никаких партнёров там не наблюдалось, но руководитель Лике понравился, хотя и являлся «голубым», о чем просительницу перед встречей новые знакомые поставили в известность.

— Чиляев? — поднял к потолку глаза Туринский. — Да, да, да, припоминаю. Как же, как же… Москвич. Знаменит тем, что не проиграл ни одной предвыборной кампании, что вёл в регионах. Но близко, извините, не знаком. Хотя и имел честь быть представленным. Деньжищи ему сейчас, все говорят, просто сумасшедшие платят!

— А он сильно картавит, да?

— Да я же был всего лишь представлен… Мы почти и не общались. Не знаю, не знаю.

— А как с ним можно познакомиться? Вадим Соловьёв мне сказал, что вы это можете устроить.

— Как–как… Надо подумать.

— Когда мне к вам можно будет зайти за ответом, Борис Михайлович?

— Да подождите вы, я ж быстро думаю. Есть такой институт изучения репутации. Там всегда требуются интервьюеры. А ваш Чиляев им подойдёт в качестве интервьюируемого.

— Я не журналист. Не умею брать интервью.

— Да здесь другое. Просто нужно заполнить опросник. Платят пятьдесят долларов за анкету плюс командировочные. Разумеется, оплачивают и проезд. Чиляев всегда там, где проходят выборы. В институте должны знать, где он сейчас работает. Но одной анкетой с ним вы не обойдётесь.

— В смысле?

— В том смысле, что вам нужно будет опросить кроме него человек ещё десять, не меньше. Получите таким образом пятьсот баксов. Думаю, вам они не будут лишними. У меня есть знакомый, что набирает группы для социологических опросов в регионах. У вас, полагаю, имеется высшее образование?

— Я учусь в аспирантуре.

— Это хорошо, они на такие опросы берут только грамотных. Я тоже только с образованием к себе беру. Не хотите поработать у меня? Станем с вами партнёрами. Рабочий день у нас ненормированный. То есть к восьми утра и вообще каждый день не нужно на работу приезжать.

— Я подумаю, спасибо вам за предложение. А вы позвоните вашему знакомому, что набирает группы?

— Немедленно позвоню. У меня даже сотовый есть.

Туринский снял трубку и, тут же изменив произношение на присущее меньшинствам сограждан, пропел: «Аллё, Игорёк, приветики. Как, кто это? Я это, Борис. Ой, прямо–таки можно подумать, мы не узнаём! Слушай, давай не будем, а… Я по делу к тебе».

Глава 3. Весь в белом

В далёкой Сибири местные и приезжие политтехнологи готовили потенциальный электорат к выбору нового губернатора. Привокзальные заборы краевого центра были густо облеплены предвыборной агитацией. Как объяснили Лике при собеседовании ещё в питерском институте репутации, в этом крае зарегистрированы и конкурируют между собой четыре основных кандидата. Все желающие дорваться до власти в богатом природными ресурсами регионе–доноре обещали избирателям райскую жизнь при условии электоральной поддержки и дальнейшем непосредственном участии граждан в реализации новых экономических проектов. Штабы, каждый на свой лад, расхваливали своих кандидатов.

У руководителя Ликиной питерской группы социологов с начштаба Владиславом Владимировичем Чиляевым, как, впрочем, и с остальными тремя, уже состоялась по телефону предварительная договорённость об интервью для института. Лике оставалось только позвонить его штабной секретарше, напомнить об обещанном, представиться и подтвердить, что ответить на все вопросы анкеты шеф сможет минут за пятнадцать–двадцать. На большее в такую горячую предвыборную пору рассчитывать не приходилось.

Лике назначили время. Штаб находился за краевым центром в пригородном Чулымске. Когда на следующий день она подъехала сюда на такси, то сразу поняла — сегодня никакое интервью не состоится.

Во дворе толпились возбуждённые штабисты и штабистки. Парни в чёрных масках выносили из здания какие–то газеты, листовки и вынутые из штабных компьютеров винчестеры. Телевизионщики на камеры писали человека в штатском. Тот пространно говорил о том, что именно на этой территории залётные пиарщики использовали импортную копировальную технику для печатания тиража нелегальной газеты, содержащей клеветническую информацию «о якобы имеющихся связях с местными криминальными кругами у одного из самых уважаемых кандидатов на пост губернатора края». Затем в штатском долго и тепло благодарил за бдительность неизвестных даже ему граждан, от которых органы внутренних дел своевременно получили сигнал о подпольной типографии.

Лика отпустила такси, решив до конца досмотреть маски–шоу.

Через пару минут к штабу подкатил большой чёрный джип. Из него вышел молодой импозантный мужчина — весь в белом.

«Это он, мой Владик!» — почему–то сразу узнала его Лика. Профессорский внук оказался красив. Брюнет. Выше среднего роста. С чёрной гривой вьющихся на широколобой голове волос, с тонкими чертами лица. Он явно был из числа тех мужчин, в которых девчонки влюбляются с первого взгляда, но боятся подойти поближе, а потом полжизни об этом тайно жалеют.

Ликин картавый Владик окинул взглядом запруженный омоновцами штабной двор, мигом оценил обстановку и, не медля более ни секунды, прямиком направился к телевизионщикам. Те тут же прекратили задавать дополнительные вопросы многословному человеку в штатском и стали быстро разворачивать объективы камер в другую сторону.

Владик подошёл к журналистам, но даже не поздоровался. Засунув руки в карманы, он молча ждал, пока корреспонденты разберутся со своими шнурами от микрофонов и зададут–таки свой первый вопрос. А Лика с замиранием сердца ждала, когда он заговорит.

— Как вы можете такие действия правоохранительных органов прокомментировать? — разродилась наконец–то журналистка с серьгой в пупке на ничем не прикрытом загорелом пузе.

Владик ей белозубо улыбнулся и совершенно чисто произнёс:

— Вам здесь должны были сказать о чьей–то жуткой бдительности, если я не ошибаюсь? Но не назвали фамилий. Лично я с большим удовольствием всех этих бдительных лиц назову. Пофамильно и без утайки.

Начальник штаба Чиляев выдержал небольшую паузу, потому что журналисты оживились и зашушукались между собой. Потом, как и обещал, приступил к перечислению фамилий:

— Лагутенко — глава вашего муниципалитета. Сегодня ему по телефону сказали, что денег он больше на свои выступления по ТВ и бесплатные газеты не получит, так как все уважающие себя пацаны… — Оратор прервался, растопырил по–блатному пальцы и завершил: — Чисто давно уже засомневались в его способности победить у моего кандидата.

Журналисты понимающе заулыбались.

— Ещё у вас есть такой полковник Литвинов, начальник местной милиции, — продолжил он. — Лагутенко ему после беседы с вашим теневым бизнесом позвонил и сказал буквально следующее: «Немедленно выкинуть всех из этого сучьего штаба, здание опечатать, а Чиляева увезти в кутузку».

Тут уже в штатском криво усмехнулся. Незаметным жестом он подозвал к себе рослого омоновца, о чём–то его попросил. На ходу отстёгивая с пояса наручники, тот подошёл к оратору и встал за его спиной. Но тот, не обращая на угрозу особого внимания, спокойно заметил:

— Кстати, коллеги. Насколько мне известно, сейчас названный мной бдительный полковник пишет соответствующую бумагу — об уходе на пенсию по выслуге лет, так как понимает, что с новым главой края жизни для него не будет. Дальновиднее было б ему недобдеть…

Телевизионщики дружно захохотали, а начштаба, воспользовавшись паузой, посмотрел на часы, потом на человека в штатском и пообещал:

— С минуты на минуту и капитан Копытов, наконец, поймёт, что делает в моём штабе обыск и выемку документов самовольно, без соответствующей на то санкции, то есть незаконно. Этот обязательный документ начальство ему обещало выписать потом, то есть задним числом. Но уже не выпишут никогда, поэтому заслонить свой зад от пинка и ему, увы, будет нечем.

Доведённый такими словами до белого каления капитан двинулся к оратору, но в кармане его цивильного пиджака зазвонил телефон. Офицер остановился, резко вытащил трубку, взглянул на экран, вытянулся по стойке смирно и сдавленно произнёс:

— Копытов вас слушает, товарищ прокурор края.

В ответ из трубки отчётливо послышался отборный мат. Но человек в штатском даже не отошёл подальше от журналистов, он словно оцепенел. Потом прохрипел:

— Есть исполнять немедленно и извиниться, товарищ прокурор.

Мужчина в белом с ленинским прищуром посмотрел на капитана в штатском и холодно сказал:

— Никогда не извиняйся, если не за что. Мне жаль тебя, служивый. Я точно знаю, кого твоё лизоблюдное начальство назначит виноватым. Они тебя подставили, ты этого ещё не понял? Чего вылупился? Выполняй, что было велено.

Капитан отдал новый приказ. Потные парни в масках, чертыхаясь, стали заносить обратно штабное имущество. Телевизионщики отсняли этот «экшен» с разных ракурсов, вежливо сказали «спасибо» начштаба, и поехали готовить к вечернему эфиру горячий предвыборный материал.

В белом проводил их долгим взглядом, громко кашлянул, после чего достал из внутреннего кармана вместительную стальную фляжку, украшенную каким–то затейливым чёрным орнаментом. Отвинчивая крышку, недовольно повернул голову в сторону своего джипа. Из машины тут же выскочил шофёр с одноразовым пластиковым стаканчиком. Начштаба наполнил стаканчик до самых краёв и снова передал его водителю, кивнув при этом на понуро стоящего поодаль человека в штатском.

Стараясь не расплескать содержимое, шофёр понёс ему стаканчик, но капитан отрицательно замотал головой, отошёл ещё дальше и отвернулся.

В штабном дворе еле уловимо запахло дорогим алкоголем. Начштаба взял у водителя отвергнутый капитаном стаканчик и легко выпил спиртное. Отказавшись от предупредительно протянутой кем–то шоколадки, достал из кармана пачку сигарет. Щёлкнул стальной крышкой «зипповской» американской зажигалки, прикурил, медленно затянулся и произнёс:

— А где все?

Тут же к нему подбежала штабная цаца в обтягивающей завлекательные формы голубой джинсе. Она встала на цыпочки, и, прильнув к начштаба, зашептала ему что–то на ухо. Тот выслушал, удовлетворённо кивнул головой и громко заметил:

— Чего б они нашли здесь, эти идиоты? Мы же всё подчистили.

Потом распорядился:

— Всё снова подключите и наведёте нужный шмон. Если что, я на связи. Буду к часу ночи.

«Наивная я дура…» — грустно подумала Лика. Вот так запросто в Сети найти на планете Земля нужного человека, зная лишь его имя, фамилию и год рождения, оказалось нереально. Да и жив ли он?

Пока ясно было одно: судя по произношению, этот Владислав Владимирович Чиляев оказался совсем не тем Владиком Чиляевым, какого она так мечтала увидеть. Эффектен и перед аудиторией профессионально может выступать. Но не картавит совершенно, а ведь профессор писал, что у мальчика этот дефект — на всю оставшуюся жизнь стопроцентно: генетика.

Лика горестно вздохнула: анкету всё равно необходимо было заполнять. Она робко подошла к пижонистому начштаба, представилась, и, не переводя дыхание, вежливо попросила: вижу–де не до меня сейчас, но хотелось бы, если не сегодня, то хотя бы завтра, или даже послезавтра, всё же побеседовать, как договаривались, не больше двадцати минут.

Весь в белом взглянул на неё и тут же открыл дверцу джипа.

— Садитесь в машину.

Лика взобралась в джип.

— Так значит вы из Ленинграда? — обернувшись к ней с переднего сиденья, подчёркнуто уважительно спросил Чиляев, когда они выехали за ворота.

— Из Петербурга, — уточнила Лика, и положила сумку на голые коленки. — Ленинградом мой город никто уже не называет: вернули же старое название.

Начштаба притворно удивился.

— Опять двадцать пять… И как давно?

— На референдуме в 1991-м, когда мэром стал Собчак, об этом всем известно, — ответила Лика.

— И где сейчас он, ваш этот Собчак?

— Так умер.

— А вы как с этим живёте?

— Да с чем? — спросила Лика.

— С этим: были ленинградкой, а сейчас вы кто?

— По–разному можно сказать, — стала вспоминать Лика. — Нас чаще всего просто питерскими называют. Хотя, как всем известно, есть три равноправных варианта по отношению к даме — петербурженка, петербуржанка, петербуржка.

Чиляев усмехнулся:

— А у вас там разводят не только мосты. Как–как вы сейчас называетесь? Петег’буг’жка? Такое невозможно вымолвить. Тем более мне. Я ужасно каг’тавлю, с детства. Известные в столице логопеды лечили. Но тщетно. Звук «эр» почти чисто могу вымолвить, но — только если обозначающая его буква стоит в начале слова. Ещё могу, когда она следует за «гэ». Ленинград и ленинградка могу сказать. А Петег’буг’г и петег’буг’жка — нет.

— Но вы же там, и вы же сейчас… Вы же только что совсем не картавили! Зачем вы меня обманываете?

Лика всё ещё не могла поверить в то, что она нашла профессорского внука, что она не ошиблась.

— Я не обманываю, а слежу за словами, тут ничего такого нет, — стал объяснять взрослый Владик, повернувшись к ней вполоборота и внимательно глядя в лицо. — Я же публичный человек. Связи с общественностью, вы ж сами понимаете… Мне за это деньги платят. В силу своего занятия я не могу себе позволить публично обозначить мои языковые дефекты. Меня же никто не возьмёт тогда ни на одну кампанию, никто не покажет по ТВ, потому что люди будут надо мной смеяться. Это в лучшем случае.

— И вы на камеру не произносите ни одного слова, где есть буква «р» в середине? — изумилась Лика, сопоставив «Ленинград» и те самые «грабли», которые профессорский внук научился выговаривать после подрезания уздечки язычка почему–то в институте психиатрии. — Но ведь это же нереально! Выбирать лишь те слова, где нет звука «эр»…

— Почему же… Это возможно, вполне. Однажды в детстве я дал себе слово — обходиться только такими словами, когда необходимо. Или молчать как рыба. Знаете, когда учился в младших классах, в школе надо мной даже девчонки издевались, а девочек ведь бить нельзя, это же не пацаны, с теми было легче общаться.

— А педагоги? — спросила Лика. — Они же должны были как–то объяснить детям, что это плохо, так относиться к людям с…

— Что касается учителей, то они вели себя тактично — давали индивидуальные задания, стихи наизусть я читал только после занятий, — прервал её профессорский внук. — Потом уже, в девятом и десятом классах, никто и не надсмехался надо мной. Но довольно об этом, мы с вами отвлеклись, забыли об анкете. Давайте вашу бумажку. Анкету мне легче будет заполнить самому. Там нужно называть фамилии политиков, насколько мне известно?

— Да, нужно будет перечислить популярных, по вашему мнению, политиков, — задумчиво подтвердила Лика и подала ему анкету.

— Давай помедленнее, не тг’яси, — приказал Владик водителю, вытащил из внутреннего кармана ручку «Паркер» и стал заполнять анкету у себя на колене.

У него зазвонил телефон.

— Я здесь, — произнёс он и стал слушать.

Вероятно, кто–то из подчинённых согласовывал с ним какие–то тексты. Грозный начштаба то и дело возмущённо поправлял:

— Что такое, позволь узнать, это ваше «использование администг’ативного ресуг’са»? Пишите ясно и конкг’етно: кандидат в губег’натог’ы нынешний глава администг’ации гог’ода позвонил начальнику УВД гог’ода и пг’иказал сг’очно пг’оизвести в штабе обыск, а меня, как руководителя, аг’естовать, чтобы за четыг’е недели до окончания избиг’ательной кампании паг’ализовать работу команды того кандидата, чей рейтинг неумолимо растёт с каждым днём. Уяснил? Пиши так, как я тебе сказал, дословно.

И при всём при этом он ещё умудрялся заполнять и Ликину анкету.

Тем временем они отъезжали от города всё дальше и дальше, пока не остановились в красивом сосновом бору — у ресторана под вывеской «Белая лошадь».

Владик снова склонился над анкетой, но уже через минуту вернул.

— Получите, готово.

Лика перелистала. Всё было заполнено как надо, аккуратно и почти печатными буквами: всё–таки немного в дороге машину трясло. В конце стояла подпись: «В.Чиляев (Чиля)».

Шофёр куда–то ушёл. Видимо, заказывать ужин.

— Спасибо вам большое за опросник, Владислав Владимирович! — поблагодарила Лика.

— Пожалуйста, — ответил он.

— А мы здесь надолго? — спросила она. — Как мне потом вернуться в город?

— Да мне туда же, — успокоил он. — Что–нибудь съедим, отдохнём и поедем назад. Вы где ночуете?

— В «Огнях».

— Не беспокойтесь, я вас довезу.

Из ресторана, как в старом кино, выплыл абсолютно седой, очень толстый, но бодрый швейцар. Подойдя к машине, открыл именно Ликину заднюю дверцу, подал руку в чистой белой перчатке, широко ей улыбнулся.

Со словами: «Очень приятно, очень. Прошу вас, милая дама, прошу–с, всё уже для вас почти готово», — помог Лике выбраться из высокого джипа.

Начштаба вышел из машины следом. Швейцар не обратил на него ни малейшего внимания, а нежно взял Лику под локоток, повёл и усадил за столик на открытом воздухе. В белом подошёл следом, сел напротив, закурил и с любопытством глянул в Ликины зелёные глаза.

Лика перевела свой взгляд в сторону, на швейцара у дверей, и спросила:

— Как вы думаете, Владислав Владимирович, а он меня ни с кем не перепутал? Такой весь почему–то обходительный со мной…

— Меня величать не обязательно, — пропустил он вопрос мимо ушей и представился: — Влад. Ещё меня коллеги называют Чиля. Погоняло, значит, такое, ну, или псевдоним, как вам будет угодно. Это у вас в анкете — имя, фамилия, отчество…

Влад говорил и при этом с тоской смотрел мимо неё, куда–то поверх огромных сосен или ещё дальше — в вечернее небо, в космос.

— А я Лика, — громко сказала она, пытаясь тем самым вернуть его из космоса за столик, и дальше попросила:

— Пожалуйста, Влад, когда говорите со мной, не выбирайте слова. Прошу вас очень, не делайте этого, ведь вам, наверное, трудно.

— Что ж, Лика, мне, как и Петг’овичу, очень пг’иятно познакомиться, — живо откликнулся он. — Это так швейцаг’а зовут. И он вас ни с кем не пег’епутал, я думаю, вы ему пг’осто понг’авились сг’азу. — Влад перевёл взгляд с сосен на Лику. — И в этом нет ничего удивительного, должен я вам откг’овенно заметить.

Затем подытожил:

— Счёт выпишут мне, если вас это волнует.

— Вы с этим Петровичем знакомы? — спросила Лика, чтобы хоть что–то спросить.

— Давно знаком, — подтвердил Влад и добавил: — Когда в заведении, где он работает, наглеют и пег’естают готовить и обслуживать людей на должном уг’овне, Петг’ович пег’еходит в дг’угой кабак. Более пг’иличный, по его мнению. Я тоже пег’ехожу, чтобы питаться, вслед за ним.

— Что же он тогда с вами так неласков? — удивилась она.

Влад энергично затушил свой окурок в пепельнице и пояснил:

— Он евг’ей, хоть и Петг’ович. Считает, что я непг’авильно тг’ачу деньги. Не на то, и не на тех.

— Но вы же тратите свои деньги! — ещё больше изумилась Лика.

— Совег’шенно вег’но, — согласился он. — Но ему всё равно жалко. И мои деньги, и меня.

— Почему же ему вас жалко?

— Он меня как–то спг’осил: «Скажи, сынок, не бедствуют ли твои родители и близкие тебе люди в то самое вг’емя, когда ты в кабаках несколько тысяч каждый раз оставляешь?» Я ему по пьяни и пг’изнался: батя, кто мой отец, я никогда не знал, а матушку совсем не помню. Хотя, знаете, Лика, она меня целых тг’и месяца своим молоком ког’мила, грудью. Всё вг’емя пытаюсь это вспомнить, но никак не могу. Говог’ят, это невозможно, в пг’инципе. Слишком был тогда мал. Меня бабка и двое дедов воспитывали, нет уже в живых из них никого.

Толстая и какая–то вся домашняя официантка по очереди принесла и поставила на лавочку рядом с их столиком два начищенных медных тазика, положила белоснежные полотенца. В тазиках плавали дольки лимона и какие–то лепестки.

Влад встал, с удовольствием ополоснул лицо и руки. Лика тоже стала мыть свои ладошки.

На столе тем временем появилась еда — салаты нескольких видов, оливковое масло прямо в бутылке, коньяк, виски, разное вино, чёрная и красная икра в стеклянных банках, много зелени, мясо, рыба, рис и гречка на гарнир. Кое–что из этого подали почему–то даже в сковородках.

— Теперь я понимаю вашего Петровича. — Лика с недоумением посмотрела на стол и его сервировку. — Это же просто невозможно всё съесть и выпить. Зачем же портить дорогие продукты?

— Да вы так, Лика, не волнуйтесь, — прикурив новую сигарету, сказал Владик. — Водитель всё упакует, отвезёт на базу. Там моим тоже ведь надо чем–то водяг’у закусывать. Кстати, об этом…

Не спрашивая, он налил Лике красное вино, а себе виски. Поднял бокал, проницательно посмотрел, и — она была уверена в этом! — проник через Ликины широко раскрытые зрачки куда–то прямо в неё, глубоко вовнутрь, потом разглядел её там, изнутри, всю. Да так в ней и остался.

— Ну, чтоб не чокнуться, — сказал он с улыбкой.

— Рада знакомству, — Лика, смутившись, чуть пригубила вино и улыбнулась. — Вкусное.

— Вы пг’елесть, Лика, — профессорский внук тоже еле заметно улыбнулся. — Пег’вый раз такое слышу — вкусное вино. И ни разу такое не пил.

— Я не очень в этом разбираюсь… — Лика невинно опустила глаза.

— Ну и здог’ово, если не очень, — одобрил он и обеспокоенно спросил: — А вам не холодно, милая Лика?

— Нет–нет, что вы, Влад, вечер очень тёплый, — успокоила она. — Ещё здесь так красиво: сосны, горы, солнце садится… Спасибо вам, что вывезли за город.

Лика подняла на него глаза и мило улыбнулась. Она на тысячу процентов была уверена, что уж после таких её слов, кто–кто, а этот удивительный мужчина точно не упустит возможности прямо сейчас пригласить питерскую гостью прогуляться по вечернему лесу. Чтобы вдоволь там насладиться… Этими, как их там называют? Красотами дикой сибирской тайги.

Лика живо себе представила, как будут выглядеть эти красоты. Ну, нет. Что она, на самом деле, чокнулась?! Никаких прогулок!

— Здесь есть довольно неплохие домики для гостей, — небрежным тоном произнёс картавый Владик. — Можно остаться и пег’еночевать, сон будет кг’епче, чем в «Огнях». Там же под окнами — шумный пг’оспект, машины.

Лика максимально удивлённо вскинула бровки.

— Но Влад, вы же только что сказали, что вам сегодня ещё нужно в город?

— Мне да, у меня в час ночи встг’еча намечается с «кг’отом», — с некоторым сожалением подтвердил он. — Но вы–то можете остаться и пег’еночевать, вам ведь ничто не мешает. Петг’ович натопит для вас баньку. Здесь спокойно, бояться вам некого. А утг’ом за вами заедет моя машина.

— Знаете, а вы тоже оказались прелесть, Влад, — откровенно признала Лика.

— В самом деле? — удивился он. — Это почему же?

— И я ведь первый раз такое от мужчины слышу.

— И что ж особенного я сказал?

— Обычно оставляют переночевать ведь для другого. Для себя любимого. Ну, не из соображений гостеприимства. Вы же понимаете, о чем я говорю?

Лика почувствовала, что краснеет, но твёрдо добавила:

— Хотя, знаете, я видела вашу помощницу в джинсовом костюме. Наверное, я переоцениваю себя как женщину.

— Нет, не пег’еоцениваете, — возразил он, нежно глядя на Лику. — Часам к тг’ём ночи я вег’нусь и постучусь к вам. Пустите, Лика?

— Да, вам я открою, Влад, — неожиданно для самой себя, но честно ответила Лика. — Мне кажется, что мы знакомы с детства…

Больше они на эту тему не разговаривали. И так обоим было всё предельно ясно. Ещё с ним время пролетело как–то незаметно.

Потом Владик посмотрел на свои часы и сразу же уехал на встречу с «кротом». А Петрович приготовил для неё баньку. Натопил не жарко — в самый раз. И домик, правда, оказался приличным — из свежесрубленного леса, пахнущий деревом, чистый. Как в сказке.

Она ждала. Но Владик не вернулся — ни в три, ни в четыре, ни в пять.

«Такая вымытость зазря пропадает!» — издевалась она над собой, поворачиваясь и разглядывая всю себя, от макушки до пяток, в большом зеркале, повешенном как раз напротив широкой кровати. Лика почему–то с самого первого взгляда была уверена, что окажется этой ночью с ним в одной постели, вот только боялась даже самой себе в таком признаться.

Где–то только после пяти утра командированная аспирант Якубовская заснула, а в восемь за ней уже пришла машина. Не позже половины девятого нужно было вернуться в гостиницу, чтобы успеть подготовиться к назначенной на десять встрече. С очередным анкетируемым господином. Спасибо, хоть об этом дитя из жёлтой папки не забыло и отправило за ней водителя.

От приготовленного Петровичем завтрака Лика наотрез отказалась. Швейцар проводил гостью до машины, ласково при этом называя доченькой. Открыл, как положено, дверку. Настаивал, чтобы она взяла с собой хотя бы бутерброды, так как ему хорошо известно, как и чем в этих гостиницах кормят. Лика не стала его обижать, взяла у старика из рук тяжёлый пакет, за что себя потом три дня хвалила.

По дороге она, конечно же, спросила у водителя:

— Ваш шеф ничего на словах не просил для меня передать?

— Нет, ничего, — ответил водитель. — Только сказал, что в восемь, «кг’овь из носу», я должен забрать вас и отвезти, куда скажете.

— А сам он сейчас где? — спросила Лика.

— Извините, но я этого не имею права говорить, — несколько смутился водитель. — Тем более, у меня сейчас не отключена батарейка на мобильнике.

Лика не поняла, при чём здесь батарейка собственно. Водитель пояснил: мобильник, даже если по нему не разговаривают, и он просто лежит в кармане, но не отключён при этом от батареи питания, всё равно работает как радиопередатчик на своей частоте. Следовательно, на эту частоту могут выйти и прослушивать всё, о чём говорят рядом.

Лика подумала: жуть какая–то, конспирация как в девятьсот семнадцатом году!

Глава 4. Приезжий киллер

Чиля уже три с половиной часа, сидя на диване, дремал в загородном особняке местного криминального авторитета по кличке Синий. Ровно в восемь утра он позвонил Синему на мобильный и, не здороваясь, произнёс заранее заготовленное:

— Я знаю, что вы с семи до восьми бегаете, Николай Константинович. Пока вы идёте к душу, я бы хотел сказать вам кое–что важное. И это важное с сегодняшнего дня должно заботить не только меня, но и лично вас.

— Кто это?

— Чиляев. Меня сегодня заказали, как я знаю. А ближайший местный стол заказов только ведь у вас.

— Ты придурок? — услышал Чиля в трубке. — Дай свой телефон кому–нибудь из тех, кто сейчас рядом с тобой.

— Это не подстава, ошибаетесь. Я здесь один. Звоню из детского садика, потому что мой телефон, в отличие от вашего, слушают точно. Все, кому не лень.

— Ну–ну… И где ты взял этот мой номер?

— Купил в казино. Всего пятьсот баксов. Я могу к вам сейчас подъехать?

— Да ты уже давно подъехал, парень, — вздохнули на том конце. — Подожди пять минут, не отключайся.

Не пять, а больше десяти минут Чиля терпеливо ждал, слыша в трубке лай какого–то пса. Сторож детского сада искоса поглядывал на Чилю. И это несмотря на то, что он дал ему триста рублей, чтобы срочно позвонить. Потом кто–то подошёл к Чиле сзади и дружески похлопал по плечу.

— Можно уже ехать. Николай Константинович вас ждёт.

Чиля молча положил трубку на рычаг и пошёл за человеком, лицо которого ему показалось знакомо. Он стал вспоминать и вспомнил, что три дня назад, когда он ночью в своём штабе просматривал видеозапись вечерних теленовостей, его провожатый промелькнул в одном из сюжетов. Это был директор рынка Центрального района города. Очевидно, он оказался к Чиле ближе всех, когда местонахождение «придурка», что позвонил Синему пятнадцать минут назад на мобильный, там определили по номеру телефона, который высветился на экране. Садик ведь тоже был расположен в Центральном районе, не так далеко от рынка.

Директор на своей машине довёз Чилю до ворот дома местного криминального авторитета и с рук на руки передал охране. Двое молодых людей, спортивное телосложение которых не могли скрыть даже пиджаки на размер больше нужного, вели себя с гостем не грубо, но по принципу: «Ничего личного, мы люди подневольные».

Чилю обхлопали и ощупали с ног до головы на предмет выявления чего–нибудь металлического, потом попросили вытряхнуть всё из карманов.

«Деревня есть деревня», — отметил про себя Чиля. Он не раз бывал в подобных домах под Москвой. Там с незнакомым человеком поступали более изысканно — предлагали посетителю на время переодеться в гостевой комнате «во всё домашнее для барбекю», что вовсе не исключало, конечно же, последующей проверки содержимого карманов в отсутствие владельца, ведь это содержимое может многое сказать о госте.

Чиля вытащил из своих карманов две пачки сигарет, зажигалку и ворох русской мелочи — сотни, пятисотенные. Больше у него с собой ничего не было, даже мобильного телефона.

— А на чём ты записал номер хозяина? Ты же недавно звонил?

— Зачем записывать? Так запомнил.

— Николай Константинович больше этим телефоном не будет пользоваться.

— Знаю, он отдал его своей собаке.

— Кому–кому?

— Там кто–то тявкал постоянно…

Чилю завели в приёмную к Синему и посадили на длинный кожаный диван, с обоих концов которого стояли рыцари в доспехах и с мечами. Вернее, рыцарей как таковых не было, просто кованая средневековая амуниция — во весь рост, с закрытыми забралами на шлемах. Что называется, для мебели.

«О вкусах не спорят», — подумал Чиля.

Когда прошли первые полчаса, он засомневался, что в кабинете кто–то есть. Однако вскоре массивная дверь приоткрылась, и Чиля увидел в проёме девушку со сверкающим жёлтым металлическим подносом в руках, полным грязной посуды. Чашка, вилка, ложка и тарелки тоже были такого же цвета.

«Не иначе из золота всё», — догадался Чиля.

Девушка пухлым задом прикрыла за собой дверь и со значением произнесла, обращаясь к нему:

— Николай Константинович сейчас чересчур заняты. Но обязательно вас примут, когда освободятся.

Чиля кивнул, откинулся на спинку дивана и вскоре задремал, так как почти не спал уже больше двух суток.

Вчера из «Белой лошади» он приехал в свой штаб на встречу с «кротом», потому что это было очень важно. Когда только приступил к беседе в приватной переговорной, его пригласили к телефону в кабинет. Звонила секретарь и она же по совместительству личный психолог кандидата Рыбчинская.

— Владислав Владимирович, вам сказали всё бросить и срочно приехать.

— Кто и когда мне это сказал? — почти с неподдельным изумлением спросил Чиля.

— Только что я вам сказала. То есть меня попросили вам позвонить и это передать.

— Кто?

— Сам. Это очень срочно.

— А вы сможете сказать ему, что мне сначала необходимо теплее одеться?

— Знаете, он меня предупредил: если вы станете, как обычно, шутить и юлить, передать вам вот что: «Это распоряжение, а не просьба».

— Слушаюсь, — спокойно и даже ласково произнёс Чиля, после чего так долбанул трубкой по дешёвому пластмассовому аппарату, что он разлетелся вдребезги.

Тут же вошла его помощница, привычно поменяла аппарат на абсолютно такой же новый и участливо спросила:

— Могу я чем–то помочь тебе прямо здесь и сейчас, мой любимый начальник?

— Можешь, — поморщился Чиля. — Налей граммов сто, больше мне не надо. — Потом подумал и добавил: — И меньше тоже не хочу.

В просторных четырёхкомнатных апартаментах ведомственной гостиницы местного металлургического комбината, где проживал кандидат, в половине второго ночи вовсю кипела работа. Народ толпился, звонил друг другу на сотовые, хотя собеседник часто находился буквально в пяти метрах. В прихожей у кулера стояла очередь за кипятком. Рядом, на столике и на полу, был рассыпан растворимый кофе, под ногами у входящих хрустел сахар. Окна были настежь раскрыты, чтобы проветрить помещение от густого табачного дыма.

— Где он? — спросил Чиля у охранника, проталкиваясь вглубь помещения.

— В спальне, — ответили ему.

Кандидат сидел верхом на стуле рядом со своей кроватью. В трусах и майке. За ним стоял второй телохранитель и массировал шефу затылок и плечи.

— Всё, хватит, — увидев Чилю, сказал кандидат и пожаловался: — Чуть шею мне не свернул, громила.

Телохранитель обиделся.

— Шею сворачивают не так. Если хотите, я могу показать.

Чиля, не говоря ни слова, сел на кровать.

— Не сверли ты меня так глазами, — потирая затылок, сказал кандидат. — Я знаю, все устали, все раздражены. У людей ко всему прочему ещё наступает какое–то отупение и равнодушие ко всему. Но надо продержаться. Осталось совсем немного.

— Зачем вызвали? — прервал его Чиля.

— На тебя решили устроить покушение.

— Глупо, — отреагировал Чиля. — Такие вещи делают обычно в начале. Да и зачем? У вас сейчас и так высокий рейтинг. Победа будет за вами, всё как обещал.

— Ты ничего не понял. Я не о пиаре. Тебя по–настоящему заказал мэр города. Ты его в очередной раз оскорбил сегодня в эфире. Денег криминал ему давать отказался, ты сам знаешь. А в этом пустяке отказать не смогут. Замочить тебя им ничего не стоит.

— Откуда у вас такая инфа?

— Майор из местного управления «ГБ» предупредил. Он курирует выборы. Ушёл от меня полчаса назад. Я тебя с ним знакомил, ты должен его помнить, такой невзрачный. Сегодня и завтра ты ещё в безопасности, потому что киллер, скорее всего, будет не местный. Ему нужно ещё подготовиться и приехать. В общем, я твёрдо решил тебя спрятать.

— А он не блефует, этот гэбист? Глава тоже хотел меня посадить в кутузку — до конца кампании. Им это выгодно.

— Нет, майор на него не работает, это проверено. Он ни на кого налево не работает. В общем, оставшееся время будешь руководить своими людьми, ну и консультировать меня исключительно по телефону. Я грех на душу не возьму. Мне твоя смерть не нужна.

— Всё входит в оплату. В том числе, и риск. Мне нужен телефон этого Синего, с каким он даже сидит на толчке. Сутки у меня ещё имеются, это точно.

— Зачем тебе телефон?

— Потолкую. В Москве у меня есть кое–кто посолиднее этого Синего. Нет только охоты по пустякам беспокоить.

— Мне позвонить майору?

— Нет, пожалуй, не надо. Они же станут наблюдать за мной, а слежка мне не к лицу. Я кажется знаю, где взять телефон.

— И где?

— Куплю у одного человека в тайном местном казино.

Только около половины второго хозяин кабинета пригласил Чилю к себе, так что он успел неплохо выспаться, сидя на мягком диване. Физиономия у Синего оказалась красная, что говорило о бычьем здоровье. Чиля в редких случаях первым протягивал руку для рукопожатия хозяину того помещения, куда входил. Синий тоже руки не подал, но извинился по–своему.

— Ты не подумай, что понты. Я без надобности в своей приёмной людей никогда не держу. Кое о чём прежде нашего разговора узнать надо было. Ждал, пока Москва проснётся.

— И как, узнали? — спросил Чиля.

Синий кивнул и произнёс:

— Не переживай, убивать тебя никто не станет, заказ я отменил. И губернатору будущему ты обязательно передай: так, мол, и так, Николай Константинович тебя и власть твою будет уважать, хотя голосовать на избирательный участок не пойдёт. Ни сам, ни братва. Чисто потому, что им это в падлу… Ну, ты сам сформулируй корректно. Я даже в следственном изоляторе, когда сидел, ни разу не ходил голосовать. Обижать если кто будет серьёзно — приезжай, перетрём. Отчалишь в столицу, передавай от меня поклон Чистяку. Он о тебе хорошего мнения. Ну, бывай здоров. Тебя довезут, куда скажешь.

Ради интереса Чиля две ночи подряд заглядывал на часок в открытое для избранных и закрытое для посторонних казино, которое крышевали местные органы внутренних дел. Человека, что назвал ему номер личного телефона Синего за пятьсот долларов, после того как вчистую проигрался в карты, там уже не было видно. Кто знает, быть может, киллер всё же приезжал…

Глава 4. Весь в чёрном

Командировка кончалась, оставшиеся пять дней в Сибири прошли без Влада. Он не знал номера Ликиного телефона, но мог же в гостиницу хотя бы позвонить. Лика даже стала беспокоиться: не случилось ли с ним чего? Может, действительно, арестовали и посадили?

Она специально все вечера проводила в своём номере, никуда почти не выходила. Владик не звонил, и Лика всё это время задавала себе вопрос: «Неужели она всё про них себе напридумывала?». Нет, наверное, она всё–таки себя переоценивает.

Билеты на завтрашний самолёт были уже куплены. В тот последний вечер Лика сидела в ресторане своей гостиницы «Огни» с проанкетированным накануне редактором местной газеты. Тип этот пристал к ней как банный лист. Заглядывал за вырез Ликиной кофточки. Еды почти не заказал, зато настойчиво просил «откушать водки». Каждые пять минут говорил комплименты. Кроме того, захмелев, вдруг стал громко читать свои стихи — на тему неразделённой юношеской любви к учительнице пения.

Живой и невредимый, профессорский внук появился в дверях неожиданно. Весь в чёрном. У Лики заколотилось сердечко, она замерла. Он обвёл глазами зал, потом быстро направился прямо к их столику. Редактор посмотрел туда же, куда смотрела Лика, и вдруг резво вскочил со своего места. Вытянув руки навстречу входящему, отрепетировано заголосил на весь зал:

— Старик, только не бей… Прошу тебя, ну хотя бы не здесь! Меня заставили эту мерзость опубликовать, они на меня надавили. Но я верну сполна — всё верну, что вы мне проплатили за лояльность. Моя Люська потратила вчера все эти деньги, курва. Купила себе шубу, хотя я не разрешал. Она… Я отработаю потом. Сейчас, ты понимаешь, не могу. Ващенко твой должник. Старик, ты это знай.

«Вот ведь какое говно!», — подумала Лика о редакторе.

— Плыви отсюда, — процедил ему сквозь зубы Влад. — Ты мне и не был нужен.

Редактор затараторил: «Понял, понял, понял…». Схватил со стола свою барсетку и ретировался, даже не попрощавшись с дамой.

Подошла официантка и вызывающе небрежно бросила:

— Девушка, а кто теперь будет оплачивать заказ? Вы или кто–то уже другой?

Влад на неё даже не взглянул, но заметил:

— Юбка у тебя сзади в чём–то… Заляпана.

Официантка поверила, ойкнула, и убежала к себе в подсобку, а Влад присел на свободный стул.

— Лика, салют. Мне сказали, ты завтг’а уже уезжаешь. Это ведь так?

— Здравствуй, Владик, — тихо произнесла она. — А кто такой «крот»?

— Наш человек, что работает в штабе пг’отивника.

— Сливает вам информацию?

— Да.

— Кротом могут быть как мужчина, так и женщина?

— Да, не это имеет значение. То есть, нет никакой разницы.

— И в данном случае? Только не ври мне.

— Её зовут Люда. Она одна воспитывает сына.

— И тебе её жалко. И что, она очень красивая?

— Лика…

— Да я понимаю, что не имею прав задавать вот такие вопросы. С твоей точки зрения. Мы ведь были знакомы всего четыре часа. Но я хочу задавать, и буду. Кстати, ты женат?

— Нет.

— Разведён?

— Как спиг’т в пиве.

— Где вы встречались?

— С кем?

— С Людой. На одной из ваших «конспиг’ативных кваг’тир»?

Влад не ответил, он засмеялся.

«Вот наглец!», — возмутилась про себя Лика, а вслух грустно спросила:

— Над чем ты смеёшься? Почему ты такой радостный?

— Лика, ты ко мне явно нег’авнодушна, как и я к тебе, вот этому и радуюсь, — ответил он.

— Не дождёшься, как я не дождалась!

— Извини, такая работа, — стал он виновато оправдываться. — До дня голосования совсем ничего осталось. Все сходят с ума. Я даже не подумал тогда взять у тебя твой телефон, поэтому не смог позвонить и сказать, что не удастся заехать.

— Ты сейчас пришёл, чтобы записать этот номер? — спросила она.

— Я его давно узнал, — ответил он, после чего назвал все одиннадцать цифр её федерального номера.

— Надо же, какая у нас редкая память! — с издёвкой сказала Лика. — И в кого только…

Он молчал. Лика немного подумала, а потом как капризный ребёнок захныкала:

— Знаешь, Влад, я давно хочу есть.

— Так поедем к Петг’овичу, здесь так себе ког’мят, — предложил он.

— Мне всё равно: никуда уже не хочу ехать, — призналась Лика.

Он встал и направился к стойке администратора, на ходу вынимая портмоне из внутреннего кармана пиджака. О чём–то там с этой женщиной переговорил, потом вернулся.

— Никуда не нужно ехать, нам всё сюда доставят. Идём.

— Я тебя в свой номер ещё не приглашала, — заметила на это Лика.

— Конечно, я тебя зову в свой, — ответил на это он.

Лика пожала плечами.

— Хорошо, пошли.

На ресепшн он взял ключи от люкса, и они поднялись на шестой этаж. Влад открыл дверь. Почти следом официант принёс салями, хлеб, фрукты, разное вино, бутылку виски и большой букет белых роз. Вдобавок к этому через час прикатили столик с горячими блюдами от Петровича.

Влад выпивал совсем немного, рассказывал очень смешно о своей работе, о себе. Так, ничего конкретного, в общих чертах. Но было интересно и весело. Лика видела, какими глазами он на неё смотрит. И ей это, что тут скрывать, нравилось. Она от души смеялась, с ним было очень легко и даже уютно.

Так прошли три или четыре часа. Потом наступила понятная обоим пауза. Но длилась недолго. Влад встал и бодро заявил:

— Я пег’вый в душ. Я мигом, давно хочу пг’илечь.

Потом нежно посмотрел на Лику и добавил:

— Мне завтг’а можно не вставать чуть свет. Пг’едставляешь, можно будет чуть дольше поваляться в постели.

Лика, само собой, и на этот раз отчётливо всё «пг’едставляла».

Минут через десять Владик вышел из ванной комнаты в гостиничном белом халате, вытирая мокрую голову полотенцем и как-то застенчиво улыбаясь. Что–то в его походке и позе было не так как обычно. И это «не так как обычно» он под халатом старательно придерживал левой рукой, что была спрятана в широком кармане.

— Иди, если хочешь, я буду тебя ждать, — сказал он, улыбаясь, как о само собой разумеющемся. — Вода вначале бежала холодная, а сейчас — само то. Я не выключил душ, и там есть ещё один халат.

Лика с женским любопытством на него взглянула, потом закрыла лицо руками и опустила голову к коленкам. Плечи её затряслись.

Профессорский внук не на шутку перепугался:

— Ликочка, что с тобой? Что случилось? Ты плачешь?

Он сел перед ней на корточки и попытался отнять её руки с прикрытого лица, чтобы глянуть на него, не обращая внимания на то, что халат на голом теле в это время распахнулся. Лика сама убрала руки — она улыбалась.

Владик сидел перед ней на корточках, недоуменно заглядывал в глаза. Силился что–то понять, но не мог.

Она ещё раз взглянула на то, что он уже давно забыл придерживать. Оно тоже напряжённо и тупо вылупилось ей прямо в лицо.

Лика сквозь смех, с трудом, но произнесла:

— Милый, ты же хотел прилечь в постель. И поваляться чуть подольше. Так ты приляг, приляг и поваляйся. А я пойду к себе. Спокойной ночи!

Встала и ушла: как он с ней тогда за городом, так и она с ним сейчас — пусть помается.

В своём номере, который после просторного люкса показался ей ещё меньше, Лика долго принимала душ. Подставляла лицо под тоненькие струйки и была почти счастлива.

Вначале вода, действительно, бежала холодная: половина второго ночи, мало кто в этот час намывается даже в гостинице. Стучал Влад или нет, она не могла услышать, ведь шумела вода. Скорее всего, приходил, стучал. Нет, она в этом тогда была просто уверена.

«Ничего, придёт ещё раз, никуда он от меня не денется», — думала она. Но он опять не пришёл.

В три часа ночи в номере раздался телефонный звонок.

— Девушка, извините, конечно, если разбудила, — услышала Лика незнакомый голос в трубке. — Это вас беспокоит администратор гостиницы. Не моё это, конечно, дело, но я к вам сейчас как женщина к женщине, а не как должностное лицо. Дело в том, что ваш друг прилично выпил, но не спит. Заказал себе девочек. Девушка, не знаю, что там у вас произошло, но нельзя же так с человеком. Такой у вас мужчина! Не хамло какое–то командировочное, я их здесь повидала, различаю. Он же к вам со всей своей душой… Если уж таких мужиков нам с вами этим фирменным шлюхам подкидывать, то я тогда уже не знаю, какой вам ещё нужен!

Лика, не дослушав, бросила трубку. Накинула халат и, как была босая, так и помчалась к нему наверх.

Дверь оказалась закрытой не на ключ. «Администраторша предусмотрела», — догадалась Лика. Она тихонько открыла и вошла в его номер.

Владик был мертвецки пьян. Он сидел в постели, покачиваясь, с закрытыми глазами, привалившись спиной к массивной деревянной спинке кровати. По обе стороны от него с отсутствующим выражением лиц полулежали, коротая проплаченное время, две совершенно голые и тщательно выбритые «там» девицы. Увидев Лику, они испуганно вскочили.

Лика брезгливо стала срывать с кресел их одежду, и зашвырнула всё это в коридор.

— Свободны!

Девчонки попробовали было возмутиться:

— Ты кто такая? Ты чего раскидалась?

— Это мой муж, и я сейчас вызываю сотрудников органов внутренних дел, — твёрдо заявила Лика.

Девицы за секунды натянули свои шмотки, и их как ветром сдуло.

Она внимательно осмотрела Влада. Нет, вроде бы ничего у него с ними не было. Девчонки, наверное, даже не попытались привести клиента в чувство. Да и зачем? Больно им это надо, если уже заплатили.

Бумажник Влада лежал на столике рядом. Лика раскрыла — он под завязку был набит купюрами. Если они и взяли что–то себе, то немного. Или побоялись трогать вообще.

Лика попыталась положить Влада на кровать.

— Милый, приляг. Нельзя же вот так до утра сидеть.

Но Влад, хоть ничего и не соображал, а крепко держался за спинку кровати. И слабо попросил:

— Не надо меня никуда класть: я не могу лежать, меня тошнит.

Лика совсем растерялась, она не знала, что с ним таким теперь делать.

— Бедный ты мой мальчик. Владик, может, тебе принести ведро? Может, тебе сейчас пальцы в рот, а?

В ответ он, мотнув головой, грязно выругался:

— В кг’еста мать! Мне пальцы? Я за что вам заплатил? Ну же, я сколько могу уже ждать.

Лика всё поняла. Боже мой, за кого он её принимает!

«Сама виновата, — подумала она. — Зачем вот ушла?». Ей стало жалко себя, ей было жалко его. Лика до боли закусила губу, секунду–другую подумала, потом бросила ему за спину две подушки, скинула с себя халатик и стринги, и быстренько уселась сверху. Обняла, обхватила руками и ногами, прижалась к нему крепко–крепко. Профессорский внук затих, прислушался к чему–то в себе. Лика погладила его по кудрявой голове, старательно намочила ладошку тягучими своими слюнками вперемешку со слезами, нащупала «так как обычно» сзади себя и осторожно сжала в кулаке.

Через пару минут в Ликиной руке стало толще, там росло и скоро выросло — да так, что уже не помещалось и в двух Ликиных кулачках. Где–то копчиком, первой косточкой на своей пряменькой спинке Лика чувствовала, как оно её теперь там, сзади, подпирает. Она привстала, подалась немного вперёд, потом тихонечко садилась, немного побаиваясь, что вот сейчас он точно проснётся, сейчас откроет глаза… И зря боялась: не проснулся.

Правду говорят, что настоящая любовь способна творить чудеса. Вряд ли Влад тогда соображал что–то своей задурённой головой, но телом–то он был с ней целиком. Она старалась вовсю, изо всех своих девичьих силёнок удерживала его на той грани, за которой уже был совсем беспробудный сон. Владик тяжело дышал на Лику коктейлем выкуренных сигарет и выпитых бокалов. Но ей не было противно. Лика не могла ему позволить не получить от неё того, чего он так желал. И он получил, она сумела, она, как могла, вела его и довела–таки — до самого последнего.

Влад дёрнулся и, нет, не застонал даже, а зарычал. Лика шепнула ему на ушко: «Ну–ну, родной, всё хорошо, давай–давай!», при этом чуточку над ним приподнялась, чтобы он там, в Лике, ни во что не упирался, когда выпрастывается, чтобы ему не было больно это делать. Влад дёрнулся ещё пару раз и обмяк.

— Владик, у тебя теперь всё хорошо, мой мальчик? — заботливо спросила она. — Тебя уже не тошнит?

Он приподнял немного свою хмельную голову, что–то попытался сказать, но не смог, и тут же повалился с подушек на бок. И теперь, уже точно, окончательно уснул. Как младенец, тихонько посапывая.

Лика слезла с него, липкая по самые коленки. Закрыла своего картавого Владика одеялом, лежала рядом, с умилением смотрела. Похоже, она навсегда запомнит эту ночь. А он так никогда, наверное, и не узнает, что эта ночь у него была, потому что просто не может ничего помнить. Разве что ощущения? Он же всё чувствовал. Но ощущения не помнят, помнят о них. Откуда Влад мог узнать, что это у них было. Что он мог запомнить? Ничего.

Лика оделась и ушла к себе. Он может проснуться, увидит её такую рядом, и… Что «и», она не знала. Но этого «и», любого, она не хотела.

Назавтра рано утром Якубовская улетела в Питер. Сибирь проводила гостью ясной солнечной погодой. У трапа самолёта щурился от яркого солнца молоденький питерский стюард.

— Даже не хочется отсюда улетать, — почему–то поведал он доверительно Лике. — Надо же, настоящее бабье лето!

А когда приземлились в Санкт–Петербурге, там накрапывал дождь, в колыбели русской революции было сыро и противно. На этом Ликино бабье лето кончилось.

Дома в Питере каждое хмурое утро она уезжала на трамвайчике в библиотеку — собирать материал для лекций, как велел научный руководитель. Возвращалась поздно. Мама всё время спрашивала: «Там хороший буфет?» Лика рассеянно отвечала: «Хороший». Как–то мама спросила: «А там холодно?» Лика, не задумываясь, подтвердила: «Холодно».

Глава 5. Заграничная любовь

Профессорский внук позвонил ей только через пять недель — узнать, как дела. Голос в трубке звучал как–то необычно… близко что ли. Совсем–совсем рядом. Лика этому удивилась. Но он её просветил: ничего необычного, международный звонок, всегда такая слышимость.

— Влад, а ты сейчас где? — спросила она.

— Типа тут… отдыхаю, — ответил он.

— А поконкретнее…

— На Кипг’е.

— Ах да, и как же я забыла, — ехидно заметила Лика. — Поздравляю тебя с убедительной победой на выборах. На очередных.

— Это не ко мне, — возразил Влад, — а к новому главе региона. Могу дать адрес для поздг’авительных телеграмм.

— И как там, на Кипре, погодка? — спросила Лика. — С утра, наверное, шёл дождь?

— Не знаю, — ответил он. — Я из гостиницы редко выхожу.

— Что так? — спросила Лика. — А как же пляж и сопляжницы? Там ни одной приличной что ли?

— Лика, давай не будем попусту тг’атить вг’емя, — вспылил он, — В таком ключе общаться глупо.

— У меня времени навалом, — соврала она и плаксиво попросила:

— Влад, пожалуйста, поговори со мной ещё.

— Лика, да я по телефону ненавижу разговаг’ивать.

— Неправда, — возразила она. — У тебя такая штучка с наушником почти всегда была в ухе, тебе постоянно звонили, и ты постоянно общался.

— Нет, это пг’авда, — стоял он на своём. — Я отвык по телефону болтать — пг’осто так, не по делу. У меня пг’облемы с таким общением.

— Ладно, — сказала Лика. — Не буду усложнять тебе жизнь.

— Скажи мне, у тебя же нет загранпаспог’та? — спросил он.

— Хочешь вызвать меня к себе в номер по важному делу? — сразу догадалась Лика.

— Если нет паспог’та, тебе его сг’очно сделают, — не обращая на это внимания, продолжил он, — в пг’едставительстве нашего региона в Москве. Лика, тебя устг’оят в гостиницу, пг’ивезут в пог’т, посадят в самолёт. Я обо всём договог’ился. Здесь я встг’ечу с белыми розами, встану на колени, всё что пожелаешь. Никаких своих денег не надо. Тебе надо только из твоего Ленинграда добг’аться до пг’едставительства в Москве, и это всё, что от тебя тг’ебуется. Ты можешь сейчас взять ручку?

Лика ничего не ответила.

— Лика, тебе нужно записать адг’ес и кабинет, где тебя будут ждать. Российский паспог’т у тебя на руках?

— Нет… — сказала Лика, чувствуя, как на глаза навернулись слезы.

— Что значит, нет? — рассердился Влад. — Лика, куда ты его дела? Где твой российский паспог’т?

— Нет, Влад, я никуда не поеду, — пояснила Лика, и сразу в трубке образовалась какая–то беззвучная космическая пустота. Надолго. Потом там, в этой далёкой и невыносимой пустоте, с оглушительным звоном открылась и опять захлопнулась стальная крышка «зиппы». Лика вздрогнула.

— Влад, я же слышала, ты совсем недавно курил, — укорила она. — И опять куришь.

Он молчал.

— Слушай, что я тебе расскажу. Нас в школе водили на экскурсию в мединститут, показывали лёгкие курильщика и лёгкие некурящего человека, они были законсервированы в спирте или формалине, точно я не знаю. Многие мальчишки потом бросили курить. Знаешь, разница впечатляет.

— Я тоже это видел, — задумчиво сказал профессорский внук. — Но меня впечатлило иное.

— Что же? — спросила Лика.

— Лёгкие и того, кто дымил всю свою жизнь, и того, кто табаком не баловался, стояли на одной и той же полке. И даже плавали в абсолютно одинаковых банках. Это и есть главное, Лика, а всё остальное уже не суть важно. Ответь мне: в чём же ты увидела эту твою разницу? Нет никакой разницы.

— Влад, ты меня запутал, — наморщила свой лобик Лика, — тоже, между прочим, золотая медалистка средней школы. — Повтори, пожалуйста, ещё раз свой вопрос.

— Зачем? — мрачно возразил он. — На него у тебя всё равно не найдётся ответа, потому что его нет и быть не может. Для меня — уж точно.

— По–твоему, значит, я дура, — сказала Лика и жалобно попросила:

— Влад, не обижайся. И прекрати опять выбирать слова. Ты не допускаешь, что у меня тоже могут быть какие–то свои дела — прямо сейчас, когда ты меня вдруг так захотел увидеть? Я не могу к тебе приехать. Я учусь.

— Нет, по–моему, это я дебил, — резко заметил он. — Ладно, пег’еживём и это, не впег’вой.

— Ты мне ещё когда–нибудь позвонишь? — похолодела Лика.

— Я уже сказал: не люблю пг’осто так болтать по телефону, я тебе не мальчик, с кем можно болтать.

— Влад, а можно я тебе когда–нибудь потом позвоню сама? — попросила Лика и добавила: — По делу, Влад, можно?

— Ну, если по делу, звони… — холодно ответил он, и она услышала в трубке непрерывный гудок.

Лика позвонила ему только через три месяца — по делу. Попросила выслать ей по электронной почте архив концепций разных пиар–кампаний, что у него наверняка скопился, потому что она, как и обещала Борюсику Туринскому, подумала–подумала на досуге, да и устроилась специалистом по работе с клиентами к нему в пиар–агентство. А там уже шеф её как нового партнёра попросил достать, если есть возможность, примеры пиар–сопровождения самых различных проектов — у более опытных коллег, чтоб самим лишний раз над этим голову не ломать.

Влад долго не брал трубку. Потом ответил: «Ну». Похоже, он был сильно пьян. Лика изложила свою просьбу. Он сказал:

— Хог’ошо, диктуй адг’ес.

Лика назвала имейл сначала целиком, потом стала старательно произносить ещё раз по буквам, ведь это на английском языке. Но он её прервал:

— Бг’ось, я запоминаю сг’азу.

Через два дня выслал концепции — на все случаи в жизни.

Потом Влад как–то позвонил ей сам:

— Извини, не на тот нажал телефон в памяти.

Лика сказала:

— Мне всё равно приятно, мог бы ошибаться и почаще…

На этом разговор прервался. Недели через две он позвонил ещё раз, но разговаривал с большим трудом. Зато Лика отчётливо различила женский смех где–то рядом с ним и игривые восклицания.

В следующий раз она звонила ему сама. Это случилось через два года и четыре месяца. Женского смеха уже не было, но о себе Влад рассказывать наотрез отказался, а её грубо спросил: «Что, ещё не вышла замуж?». Она, по обыкновению, ответила: «Никто не предлагает». Дальше разговаривать было не о чем. Лика сама нажала на кнопку, чтобы завершить разговор, и поклялась себе, что больше никогда не наберёт ни одной цифры его телефонного номера. Как и обещала сама себе, она этот номер забыла. Быть может, между ними что–то настоящее и начиналось. Но этого ведь совершенно точно не вернуть.

Так и шли месяцы, потом годы, жизнь так закрутила Лику, что она о нём почти не вспоминала. Но иногда, ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, Влад, там, внутри, где–то над сердцем, вдруг напоминал о себе Лике, комом подкатывал к горлу, и она ничего с этим не могла поделать. Первая любовь, такая странная и непонятная, жила в ней, не хотела отпускать насовсем, безвозвратно, и временами так переполняла душу и тело, что становилось невыносимо больно и обидно. За себя, за него, за всё то, что могло быть у них, да не вышло.

Глава 6. Говорящий писсуар

У стойки регистрации народу набралось немного, и Чиля сразу подумал, что погода в связи с этим неожиданно может испортиться. Минут через двадцать по аэропорту разнеслось: «Вниманию пассажиров, вылетающих рейсом номер девяносто четыре местных авиалиний. Вылет вашего рейса задерживается по метеоусловиям аэропорта прибытия».

— С каким рейсом нас сдваивать будут, не знаешь? — спросил Чиля в справочной, направляясь в бар, так как организм потребовал привычные сто граммов. Но в справочной нужной информацией никто с ним не хотел делиться. Зато в баре знающие люди тут же подсказали, что ждать придётся следующий рейс по расписанию, это в лучшем случае, так как, пока пассажиров не накопят, никто не улетит.

Каким образом и через какое время Чиля всё–таки попал на нужный борт, он уже не помнил. Какую именно из ненасытных самолётных утроб в итоге досыта набили пассажирами двух рейсов, тем более, не ведал. Даже когда этот клёпаный крылатый металл вытащил свои поджатые под брюхом лапы и пошёл на посадку, он не почувствовал.

Конец ознакомительного фрагмента.