Не Близкие Люди, Морана

Олег Малахов

Сборник ранее опубликованных книг Олега Малахова.«Не Близкие Люди». В семье Модзалевских случилось горе, умерла любимая дочь. После её смерти остается её маленький ребенок и её муж, отношения с которым быстро портятся. Как двум сторонам поделить ребенка?«Морана». Первая мировая война. Молодая девушка хочет доказать самой себе, что способна служить в армии и, наравне с мужчинами, стойко переносить все тяготы и лишения военной службы. Под видом добровольца она направляется в действующую армию.

Глава шестая

Письмо адвоката произвело на Модзалевских впечатление настоящего первого выстрела и означало начало войны. Все предшествовавшие, до этого момента, действия Лукомского, можно было считать лишь подготовкой к приближающейся осады. Теперь, фактически, эта осада началась.

Визит поверенного был вторым таким выстрелом. Модзалевским стало ясно, что Лукомский решил не отступать перед своей целью, и что Саше грозит реальная и, быть может, совсем близкая опасность.

Тонкая, сложная психология мелочно-щепетильного и эгоистического самолюбия, уязвлённого ущемлением своих «прав», ускользала от них. В действиях зятя они не видели ничего, кроме желания мести в особо жестокой форме. Их сильно беспокоил предпринятый зятем поход, вызванный этим самым «желанием мести», они понимали, что такой поход Лукомского будет злой, неутомимый, энергичный и до самого конца.

Ссылки на законы и цитаты, которыми было напичкано адвокатское послание, сами по себе, честно говоря, не особо пугали Николая Павловича. В качестве агента крупного предприятия, он нередко имел дела с адвокатами, а поэтому ему довольно часто приходилось получать подобные страшилки, и он прекрасно знал, что их авторы бывают очень не прочь цитировать лишь те законы, которые говорят в их пользу, умалчивая о таких, на которых можно строить доводы в пользу другой стороны. Он старался успокоить и объяснить это Елизавете Сергеевне, которая, наоборот, была поражена всеми этими ссылками и цитатами. Но, с другой стороны, ссылки и цитаты гласили действительно нечто очень определённое, так что нельзя было совсем не беспокоиться.

И Николай Павлович решил тоже обратиться к поверенному.

Как-то однажды, ещё до визита Лукомского, но уже после получения от него письма с угрозой отобрать Сашу, Николай Павлович поспрашивал на этот счёт, при случайной встрече, одного из своих знакомых адвокатов.

Адвокат не сказал ему ничего внятного. Только заметил, что законы у нас на этот счёт очень неполные, а практика суда очень незначительна, и советовал Модзалевскому не волноваться и придерживаться выжидательной тактики.

И хотя этот адвокат, пойманный на улице и застигнутый врасплох — не мог обстоятельно всё обдумать и помочь сразу дельным советом, Николай Павлович решил, что это недостаточно серьёзный и знающий адвокат, и что он будет обращаться к кому-нибудь другому.

Вся местная адвокатура была, безусловно, на его стороне. Любой из адвокатов очень охотно взялся бы за его дело. Среди них было двое молодых и очень талантливых специалистов по гражданскому праву, заваленных обильной практикой. Но, как нередко бывает с нерешительными людьми при каком-либо очень серьёзном выборе, реальные мотивы, обусловливающие выбор, смешивались у Николая Павловича с мотивами психологическими и даже метафизическими, не имеющими прямого отношения к юридическому существу дела. Молодые и заваленные практикой специалисты показались ему именно, что слишком молодыми для такого дела: они не были женаты, не имели детей и, по мнению Модзалевского, с чем была вполне согласна и Елизавета Сергеевна, не были способны всецело вникнуть в такое дело, центром которого являлся ребёнок и тонкие семейные чувства. На этом же основании выбор его, в конце концов, остановился на пожилом, семейном адвокате, Аркадии Васильевиче Турове, который неоднократно вёл дела «Сома», был опытен, умён и очень любил своих детей.

Аркадий Васильевич, как и очень многие русские люди, был склонён к самокритике и всяческим сомнениям как к себе самому, так и к своим поступкам. Он уже вступил в такой возраст, когда сказывается утомление привычной профессиональной деятельностью и начинается её усиленная оценка со стороны. В противоположность Миллеру и подобным ему адвокатам, которые знать не хотят никаких сомнений и твёрдо гнут свою линию, Туров теперь всё яснее и яснее видел односторонность адвокатской деятельности и фальшивое положение адвоката, сплошь и рядом обязанного действовать, говорить и верить так, как говорит, действует и верит тот, кого он представляет. Адвокат, в противоположность судье, есть лишь одна из сторон в процессе, и поэтому вся его адвокатская деятельность неизбежно односторонняя и принуждает его ограничивать себя, как человека и мыслителя, а также сдерживать своё личное мнение, если оно идёт вразрез с мнением его доверителя. Аркадию Васильевичу раз за разом, на протяжении всей своей практике, приходилось делить свою личность на адвокатскую и Туровскую, что ему совсем не нравилось. И с годами он всё больше и больше не переносил этого «раздвоения личности».

Но он продолжал заниматься адвокатурой и, как человек очень добросовестный, вёл дела клиентов без сучка и задоринки, не допуская ни малейшего действия к их провалу. Но, снимая адвокатский фрак, Аркадий Васильевич нередко чувствовал, что в данный момент он всей своей душой стоит на стороне своего противника по процессу.

Аркадий Васильевич, после того как Модзалевский обратился к нему, подверг дело обстоятельному юридическому и общечеловеческому анализу. Юридический анализ дал ему довольно точные ответы насчёт этого дела. Но общечеловеческий анализ поселил в нём сомнения. Он никак не мог решить, кто больше прав по-человечески: Лукомский или Модзалевский?

Туров был в замешательстве. Ему хотелось сказать Модзалевскому: — «мне не хочется быть ни вашим защитником ни защитником Лукомского. Мне не нравится это мерзкое дело и я не вижу в нём правильную сторону».

Но Николай Павлович был очень симпатичен ему, а теперь он, был, сверх того, ещё и жалок, внушая искреннее сострадание к своему состоянию. И когда Модзалевский горячо попросил Турова стать его поверенным, то он пожалел его и согласился.

— Но я вам скажу откровенно, — заметил он Николаю Павловичу, — я не ручаюсь за положительный исход дела.

— Вы, Аркадий Васильевич, никогда за исход дела не ручаетесь. Я это знаю, — спокойно возразил Модзалевский.

— Суд, вероятно, мы проиграем — продолжал Туров, — уж очень на этот счёт определённо высказывался сенат в своих решениях.

— И мы ничего не можем сделать?

Туров пожал плечами.

— Закон гласит коротко и ясно: отцу принадлежит власть над ребёнком. Закон не предусмотрел такой оказии, какая случилась с вами. Но в жизни такие оказии случались и до вас, и сенат решал их в пользу родителя.

Модзалевский смутился.

— Согласно закону?

— Если хотите, да, согласно закону. Хотя по правде надо сказать, законы эти довольно тусклые.

— Послушайте, Аркадий Васильевич, — промолвил Модзалевский, — ведь это же совсем необыкновенное дело… К нему совершенно нельзя относиться с точки зрения закона. Тут столько тончайших обстоятельств… Я не думаю, чтобы оно было трактовано, как какой-нибудь грубый и корыстный захват ребёнка. Ведь судьи-то люди!

— Конечно люди, но не ангелы.

— В таком случае что же делать? — опешил Модзалевский.

— Что делать?… Возражать против иска… А там, как бог даст!

Аркадий Васильевич задумался и долго тёр себе лоб, придумывая какое-нибудь утешение Николаю Павловичу.

— Конечно, дело это не совсем обыкновенное… — начал он. — И притом возмутительное. Разве можно делать детей и отношения к детям предметом спора? Соломон был прав, когда придумал свою выходку. Тут, в сущности, совершенно не следует судить и копаться в кассационных решениях, а надо просто воззвать к живому чувству любви: «Я рассекаю этого ребёнка мечом: кто его любит, тот попросит его пощадить, а кто попросит его пощадить — тот и есть его родитель!»

Модзалевский тяжело вздохнул.

— Доводить такие отношения до суда это гадко, противно и унизительно для человеческого духа, — продолжал Туров, — в сущности, законодатель был прав, когда оставил этот вопрос почти без внимания. Мне кажется, что он думал по этому поводу: «Зачем я стану регламентировать подобные отношения? Ведь это область правды божьей, область порывов человеческой души… Как же можно ставить их в один ряд с областью договоров о найме или споров о подлоге?»

Аркадий Васильевич замолчал.

— Нельзя ли тогда, в крайнем случае, хотя бы затянуть процесс? — спросил Модзалевский. — Ведь тут, собственно, что самое главное? То, что ребёнок попадёт в плохую обстановку в таком малом возрасте. Если это будет позднее, когда он окрепнет, это ещё не так страшно. А может быть, со временем и страсти улеглись бы, и как-нибудь всё это успокоилось бы…

— Такие дела скоро и не заканчиваются… — возразил Туров. — Сами знаете, что будут неявки, предоставление новых документов, апелляции да кассации… Во всяком случае, — прибавил он, — «мы ещё поборемся», как сказано у Тургенева. В сенатских решениях я усмотрел противоречие, и можно будет за него зацепиться.

Навигация была в самом разгаре. Приближалась нижегородская ярмарка. Обычно это было самое счастливое время для Модзалевского. Счастливое потому, что оно было трудное и хлопотливое, а он страстно любил своё агентское дело.

Конец ознакомительного фрагмента.