Морана

Олег Малахов

Первая мировая война. Молодая девушка Морана хочет доказать самой себе, что способна служить в армии, и наравне с мужчинами, стойко переносить все тяготы и лишения военной службы.Под видом добровольца, скрывая свой пол, она направляется в действующую армию. Прямо на передовую позицию. Направляется туда, где ежедневно гибнут солдаты.

Глава четвертая

Тусклый весенний день склонялся к вечеру. По небу кружились тяжелые, серые, наполненные влагой тучи. Они спускались низко-низко, медленно захватывая высокие вершины сосен и елей темного сырого леса. Ветви деревьев, блестевшие от осевших на них водных капель, висели тяжелыми и неподвижными. На деревенской улице стояла непролазная, глубокая, липкая грязь. По колеям тянулась вода, сливаясь на середине деревни в одну большую, темную, отливающую перламутром, глубокую лужу. Но за деревней уже весело зеленели холмы, оживающие после зимы. Робко, бледными иголочками, пробивалась трава, а в окопах, вырытых в прошлом году, было совершенно сухо.

На одном из холмов училась третья рота. Она только что сложила винтовки, сняла шинели и с веселыми шутками и гоготом, строилась по группам на гимнастику. Группы были разными. Одни состояли из людей, умеющие делать самые сложные упражнения под музыку, с оружием и без него. Другие только начинали делать сложные упражнения. А третьи еще ничего не знали, и с ними занимался бравый унтер-офицер Андрей Орлов. Орлов еще до войны служил в полку и заработал унтер-офицерские нашивки. Потом в октябре 1914 года во время тяжелых боев на Висле был ранен, эвакуирован, поправился и добился в госпитале, чтобы его вернули в родной полк. Он во всем подражал своему командиру. Даже в манере одеваться. И носил папаху, заламывая ее по-кабардински, делая плоский верх.

В группе у Орлова находился и доброволец Йовичич.

— Ну а теперь, барин, я займусь с вами отдельно. Уж больно сильно способны вы в этом деле. Настоящий гимнаст из вас получится. Олимпийский!

Йовичича солдаты называли барином, а кто был из южных губерний, звал его паном. Они не догадывались, что он девушка. Его девичью застенчивость, то, что он никогда догола не раздевался при них, они объясняли особенностью избалованного барина, нежностью дворянчика. Подшучивали над этим, но с особой деликатной чуткостью, свойственной совершенно простым людям. Они не сильно издевались над его девичьей стыдливостью и не допытывались до него, чего он такого стесняется. И насколько могли сдерживались при нем от грубых шуток.

С первого дня веселый, любезный, образованный барин Моран Николаевич заслужил любовь и уважение всей роты, приобрел себе множество защитников и покровителей. У него оказалось множество талантов. Столько всего он умел! И пел, и танцевал, и письма, для неграмотных, писал, и роте газеты читал, и про немца рассказывал, да так подробно, что можно было подумать, что он сам немец. А еще он прекрасно умел рисовать. Орлова с его двумя георгиевскими крестами так изобразил, что любо-дорого было смотреть. Портрет, настоящий портрет. Прямо фотография. Орлов его послал домой своей жене, пусть полюбуется. И никогда ни для кого не было отказа. Придет к нему солдат с простой просьбой, Моран свою хорошенькую голову поднимет, улыбнется такой милой, доброй улыбкой, и скажет: — «Хорошо, сейчас.» и сделает то, что его попросили.

Такой славный был этот недавно появившийся барин!

— Так вот, барин, мы с вами вот что попробуем… — говорил Орлов, глядя своими карими глазами прямо в глаза Йовичич, и какая-то усмешка светилась в этих глазах. И от этой усмешки лицо Йовичич заливало кровью, и тревожная мысль молнией проносилась: «неужели догадывается, неужели догадается?»

— Глядите на меня. Первое — пол выпада, руки вверх, пальцы в кулак, вот так. Раз! Второе — поворот налево, руки в стороны. Два! И третье — встать на правое колено, руки на бедра. Три! Встать в положение смирно. Четыре! Начинаем!

Рядовой Йовичич точно и безошибочно повторил все несложные движения Орлова. Ей ли, танцевавшей бальные танцы, ошибиться в приемах орловской гимнастики!

— Чёрт! Ловко. Но на втором движении немного неладно вышло, — говорил Орлов, и опять в его глазах играл не то удивленный, не то насмешливый огонек, который бросал в краску Морану, — На втором приёме — остановка.

Йовичич проделала и остановилась с раскинутыми руками, пальцами, сжатыми в крошечные кулачки, и расставленными в широкий шаг ногами.

— Ну вот! Неверно. Мордочка налево, в сторону движения, подбородок вверх, а ноги чуть шире!

И Орлов своими толстыми, грязными пальцами, пахнущими землей, взял Йовичич за тонкий, изящно обточенный подбородок и повернул голову налево.

— Вот так правильно будет. А кожа у вас, барин, прямо как у бабы, нежная!

Холодные мурашки побежали по телу Йовичич, от самого затылка, по спине, к ногам. «Догадался, он понял, он догадался, — сверлила мысль. — Что теперь будет?… Неужели насмешки, травля, а может быть хуже…»

— Продолжаем! — командует Орлов и показывает новый прием.

Справа бойкими, четкими голосами, сильно звучащими в вечернем влажном воздухе, с ровными ритмичными промежутками раздается:

— Раз, два, три-и!… Раз, два, три-и!…

Там, вслух, уже научившиеся, делают гимнастику с оружием.

От этих криков команд, от этого дружного хорового счета глухая деревушка, утонувшая в лесах и болотах широкого русского простора, кажется густо населенной, культурной, людной и веселой.

После этого будет бег на время. Это то, что больше всего полюбил рядовой Йовичич… Так легко бежать на упругих носках, едва касаясь кончиками пальцев земли, в такт c другими людьми. Так свободно врывается в широкие легкие вечерний свежий воздух, а по всему телу торопливо переливается кровь, и на время забывается постоянный зуд искусанного насекомыми, давно немытого тела. Нежные поры которого уже давно протестуют против этой грязи, этого сна в одежде, на жестком полу, чуть прикрытой соломой, с мешком под головою, накрывшись шинелью, в общей людской свалке, беспорядочно разметающие свои руки и ноги.

Конец ознакомительного фрагмента.