Защита Ружина – 2. Роман

Олег Копытов

Герой, защитивший кандидатскую диссертацию в романе «Защита Ружина», теперь вознамерился писать и защищать докторскую… Его характер изменился. Как и страна, перешедшая из девяностых в нулевые…

Глава третья

Владислав Алексеевич Бедобабин назначил мне встречу на субботу. Хорошо! В издательском доме — даром, что проектный стиль, все работники должны были находиться на работе с девяти до шести кажный будний день.

Конечно, я приехал в академию экономики и права — по-старинному и навеки закрепленному — «нархоз», от совдеповского института «народного» хозяйства, — не к условленным двенадцати, а пораньше, сказал вахтерам свое «сим-сим»: «Я к ректору», — услышал в ответ: «Он еще не приходил», — твердо пробурчал, что велено в приемной ждать — и пошел гулять по заведенью. Будучи журналистом я частенько бывал в своей этогородской альма матер — педе, в институте культуры, в политене, теперь почему-то Тихоокеанском почему-то университете, а вот в нархозе, поверите-нет, не был ни разу. Академия экономики и права слыла самым престижным вузом города: просто потому, что профессии юриста и экономиста считались самыми престижными в новой, всего-то тринадцатилетней России (а вот сколько их уже было — этих «Новых Россий», ежли от Петра… да нет, от его папы, от Алексей Михалыча посчитать?). Плюс здесь было банковское отделение: сидеть в тепле на лавке менял — это вам не задрав штаны целыми днями за куском хлеба бегать. Ну и здесь учились практически все мажоры города: дочь гендиректора «Региобанка», сын местного золото-платинового короля, племянники губернатора, не говоря уж о юных женах пузатых урок, из тех, кто остался-таки в живых после лихих девяностых и смог перебросить свои капиталы в легальный сектор. Было немало и просто наивных мальчиков и девочек — детей своих наивных родителей. И те и другие почему-то верили, что экономике прибыли можно и должно учить в вузе, что те, кто умеет это делать, те, кто знают секреты инвестирования, такие молодцы и альтруисты, что бросят дурное дело делать деньги самим, а станут годами за нищенскую зарплату препода рассказывать свои секреты чужим прыщавым юнцам… О том, что юрист в России (а может быть, везде?) — профессия, быстро выжигающая в человеке природную мораль, остатки стыда и чувства справедливости, короче, о том, что в любом юристе нет ничего человеческого, — тоже редко кто вспоминал. Оттого недостатка в обучающихся в академии экономики и права, неважно, платно иль бюджетно, никогда не было…

Но сейчас, в субботу, без двадцати двенадцать, бывший нархоз почему-то был совершенно пуст. Высокий вестибюль приветливо рассыпал по себе бело-сине-фиолетовый свет северной стороны из стеклянной стены напротив входа, терпеливо ждала своей вечерней очереди огромная люстра под потолком из белых матовых шаров и стальных угольников, манили прохладой дубовые перила внутреннего балкона, в лабиринтах второго и третьего этажей взору отрывались то портреты «Ученых института» — при внимательном рассмотрении это были человек пятнадцать-семнадцать преподавателей со степенью доктора наук, то большие постановочные фотографии — стилизации под известные русские картины: «Чаепитие в Мытищах», например, где купчиху изображала развесёлая студентка-толстушка, а самовар был натуральным, то гордость местных стен — желто-зеленые гобелены.

Бедобабаин появился в узком предбаннике приемной без четверти час: невысокий, немного похож на плюшевого медвежонка, поздоровался за руку:

— Вот в субботу нужно с главбухом срочный вопрос решить, а с внучкой только завтра смогу встретиться… Ну ладно, пойдемте в кабинет…

Разумеется, Владислав Алексеевич Бедобабин не просто устраивал Андрея Васильевича Ружина в свою академию, но имел на него вид весьма практический и прагматический.

–…Второй год уже пытаемся открыть кафедру пиар, думали в этом сентябре получится, но вот чуть-чуть не хватило («Налички занести или бумажек оформить?» — подумал Ружин, впрочем, Миша Гинзбург божился, что Бедобабин в этом смысле среди ректоров города — «белая ворона»: в последние годы исповедует принцип «с чемоданами в Москву не ездить»). Поэтому давайте сделаем так. У нас есть кафедра маркетинга и рекламы, это близко к пиар, так ведь?

Ружин глуповато кивнул.

–…Ей всего три года, но можно сказать — что уже три года, там очень сильная заведующая, впрочем, декан МЭО («Еще бы расшифровал, что такое «МЭО», — едва успел промелькнуть внутри себя вопросом Ружин) — тоже сильный, настоящий руководитель. Я поговорю с ними, они возьмут вас на год совместителем. Почитаете годик на КэМэиР, привыкните к академии, основная работа с постоянным окладом у вас, Всеволод Петрович говорил, есть, а с сентября будущего года мы с вами вместе откроем кафедру пиар. Вот тогда вы у нас развернетесь: сами наберете преподавателей, сами определите тему и направление кафедры, Сысоев говорил, что вы человек инициативный и талантливый, что вы стремитесь к большим свершениям («Слышал, Ружин, что авторитетные люди про тебя говорят?! Мотай на ус!»). Думаю, у нас всё получится. Ну как вам такие планы?..

Я ехал домой, из преддверия Северного микрорайона в центр, в полупустом «21-м» автобусе, сел у окна и думал вполне пристойную и наивную мыслишку. Вот стоит в серванте ваза для цветов. Давно стоит. Скучает. Пылится. Уже сильно нервничает от своей невостребованности. Месяц стоит, два, больше, полгода стоит… Никто в доме цветов не покупает. Ни повода нет, ни свободных денег: все уходят на что-то насущное — еду, квартплату, всякое такое… А тут вдруг муж жене ни с того ни с сего, а просто так — букет тюльпанов купил. Так ведь это ж еще не всё! На следующий день и сын матери — в кои-то веки! — тоже букетик цветов купил. А просто так. Купил да и всё!. И еще и старую вазу пришлось из кладовки достать. Ту, что не нужна была, да жалко выкинуть. И вдруг всё так в доме поменялось! Те же столы-стулья, диван, дверь на балкон, палас на полу… Всё так да не так! Две вазы и обе с живыми цветами! Когда ничто того не предвещало. И дело не в бело-красно-фиолетовых огоньках тюльпанов, не в желтых ежиках хризантем, не в причудливых гранях хрустальной вазы и теплых овалах глиняной. Не в них. А в чем?

Нет, ну мыслишка и вовсе даже пустая, скорее всего — не мыслишка даже, а простецкая метафора, может, сравнение даже. Просто не было у Ружина ни одной работы, а теперь — целых две. И не самые тяжелые, пыльные и скучные. Поди плохо!

Впрочем, как минимум до сентября постоянная работа будет одна. Да, чужеватая, да скучноватая… И вообще большие витиеватые куски текстов про район Нерюнгри Яншин забраковал. Точнее, сказал: «Понимаете, Андрей, ни в мультимедийной презентации, ни в большой корпоративной книге очерки, написанные высоким слогом, заказчик даже читать не будет, сразу выкинет и заноет, что ему нужно совсем другое».

— А что запросит?

— Ну, такой бюрократический отчет о достижениях… или, во всяком случае, о том, что хоть что-то делалось, и вообще самый грубый, самый примитивный позитив. И побольше фоток, таких же… перецвеченных, в общем, примитивных.

— О как! А это… Роман, всё же я в толк не возьму, а почему заказчику не нужно хороших текстов, фотографий, я не знаю, если не как произведений искусства, то хоть с выдумкой, с авторским взглядом… да и потом, даже дизайн, вёрстка, мне казалось, могут быть подобны искусству…

— Вообще, в принципе — конечно! Андрей, все мы тут не так давно, и я тоже. Что, думаете, мы не пытались, я лично не пытался, разным заказчикам, разным генералам предлагать какой-то креатив? Еще как! Мы тут ночей не спали, всё выдумывали, креативили, ну, например, я не знаю, для одного транспортного предприятия, скажем… Фуры едут по дороге, которая превращается в женское такое очень аппетитное тело, ну и там где от талии — она на боку лежала — подъем к бедру… И-и-и! Там взлетают вверх производственные показали — до таких фантастических значений.

— И как?

— Никак. Послали генералу, тот просто крест накрест перечеркнул, и коротко написал: «Жду новых предложений»… В общем, Андрей, через пару проектов вы сами будете заранее понимать, чего хочет заказчик, а пока я вам так скажу — покороче и попроще. Особенно в презентациях. Это ведь вообще виртуал, там текстов особых вообще никогда никому не нужно было.

Последняя фраза у Романа вообще классной получилась. В точку. Дескать, виртуальные, созданные на любом экране и для любого экрана, тексты хорошими, то есть глубокими и красивыми, не могут быть… даже не по определению, а как? По природе своей? Ну да. По природе.

«Поэтому не мучься, Ружин, своими творческими муками, — сказал себе Ружин, — а пиши коротко и ясно, типа „Здесь, в Нерюнгринском районе Республики Саха-Якутия разница между самыми высокими летними и самыми низкими зимними температурами достигает 93-х градусов, тем не менее, люди работают так, что район всегда был и останется донором других районов: здесь развита угольная промышленность и лесодобыча, в планах — дотянуть северную ветку БАМа от Тынды до Якутска“. Всё! А в остальное время — газеты в интернете читай, на перекуры ходи и с коллегами о чем-нибудь трепись».

Вообще, я, конечно, не человек «от девяти до шести» и никогда им не был. И не буду, уже, наверное, никогда. Я был и есть, и всегда останусь человеком свободного графика. Да чего там! Свободным художником… Порой с замашками летучего голландца. Мало того — кошки, которая гуляет сама по себе. Куда и когда ей вздумается. Мне нужна постоянная смена декораций, партнеров и чтобы мои выходы были и не частыми, и не долгими. И уж — упаси Боже! — не затягивались бы на целый акт никогда. Но при этом и аплодисменты нужны почаще. Не только в общей толпе на поклонАх третьим, если считать от левой кулисы. По ходу спектакля ВСЕ выходы и эмоции короткими обязательно. В каких-нибудь особо щемящих зрительный нерв и душу сценах, эпизодах, монологах и даже паузах. А вот на поклонах! — чтобы все актеры и актрисы уже ушли и влезли в гримерках в свои турецкие джинсы и китайские ботинки, разбежались такси ловить домой ехать, и уехали б даже уже, а меня, чтоб всё вызывали.

Такое ведь было.

На первой защите Ружина.

Бывало и до нее.

А после? Будет?