Кукушкины детки

Олег Давыдов

Роман-психоанализ Олега Давыдова «Кукушкины детки. Семейная хроника» (1988 г.) – это не только живое свидетельствование сартровского «Ад – это другие», но и его расширение до «Ад – это я». Слой за слоем снимающий с себя ложные одежды унаследованных субличностей герой обнаруживает, что вся его жизнь (и в том числе всё его окружение) состоит исключительно из этих родовых программ и не имеет никакой самостоятельной сути и жизненности. Сумеет ли он найти выход из этого психоаналитического лабиринта? Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К концу этой главы Илья делает неудачную попытку встретиться с Дарьей. Он три часа слоняется на декабрьском морозе у ее дома и, конечно, простужается. Кроме того — постоянно такое ощущение, что его как будто бы кто-то на что-то подталкивает. Уж не те ли Трое из пустыни? И, наконец, Стечкин знакомит Илью с Александрой Моросовой, журналисткой, опубликовавшей недавно статью о таких отщепенцах, как Илья Слепнев.

Ты курица моя и красишь ногти лаком. И обезьяна броски наш. И одеяло, и оранжевый автобус. И бурундук, сундук, шкатулка… Но мальчик — стук. И свечка, и горит она. И освещает. За ящиком не броско мне. Ты топишь печку. Юкакаракрара какаракук. Сторонка моя неистова. Штраф празднуй. Крудил неброси ушел крудаль. А тумбочка стоит и не ушла. Ковер лежит — он самолет. А ставенки лесные. И ставки не нужны. А стул небось стукол. Ну-ку-ку-ку-ку… Уходи, не мешай!

Когда сын Ильи был еще совсем маленьким, ползая по всей квартире в записанных ползунках, подбирая корочки хлеба, упавшие со стола, он иногда заползал и к Илье, чего-нибудь там читавшему или писавшему — очень занятому. Илья немного поиграет с ним, а потом говорит: ну теперь уходи, не мешай. И это было так неприятно Саньке, что в конце концов словечко «уходи» стало для него ругательством. В отчаянии, когда его обидели или когда он ударится и ему очень больно, он кричал: «уходи». Это, пожалуй, для него было именем существительным, заклинанием. А Фаина с Илюшей смеются ласково: дурачок-мальчишечка, глупенький. Ну почему же — глупенький? А если и глупенький, почему родители этому радуются? Почему вы так рады глупости и смеетесь над тем, что невыносимо ему? Уходи… Куда вы его посылаете?

А ну хватит смотреть телевизор! Лентяй — что из тебя дальше будет?.. Ишь барчук. Ну-ка давай эта — что-нибудь делай! Лень-матушка впереди тебе родилась!

Конечно, родичи получали какое-то удовольствие от Илюшиного замешательства и слез обиды. Об этом можно судить хотя бы по тому, с каким сладострастием, впадая в прострацию, сам Илюша орет теперь на своего сына: ну-ка иди, ей Богу, отсюда — уткнулся в ящик, сыч. Это можно бы и иначе сказать, но говорит сейчас не Илья, а как раз вот глас рода. Илья же — только транслятор, и у него нет сомнений в его правоте. В правоте его рода. У рода нет сомнений, и ему ничего не объяснишь. Он глух, как милиционер, составляющий на вас протокол. Он действует методично.

ОДЕРЖИМЫЙ БЕСОМ ОТЦОВСТВА

— Ну что тебе тут непонятно, ей Богу, чего тут еще объяснять? Ты купил сто конфет. Из них четверть отдал бабушке. Сколько конфет у тебя осталось?

— Это надо сто разделить на четыре.

— Ну, и что ты узнал?

— Сколько конфет у меня осталось.

— Нет еще…

— И отнять четыре?

— От чего?!

Санька сопит, пожимает плечами, трет глаза, потом: нет — умножить на четыре… Да ты думай… что ты хочешь узнать? Сидит, тупо уткнувшись в коленки. Каша бежит через край, дед возит грязной тряпкой по плите. Приходится бороться с ним уже в собственном сыне… Он не выносит постепеновщины и раздумий над тем, к чему приведут его эксперименты в условиях этой грязной немытой квартиры. Он их не хочет учитывать, эти условия, знать их не знает, не видит. Вперед, сложные задачи требуют немедленного разрешения — не в уме и не на бумаге, а в жизни… Может, прибавить четыре? Задача с динарием кесаря — думай! Бабушка Марата Абрамовна то и дело бестолково проглядывает в нем, спешит дрожащими руками сделать все как-нибудь побыстрей, поскорей, побыстрей… Все уже сделано — испорчено раньше, чем задумаешься, что ты вообще там собирался сделать. Думай же, думай…

— От всех конфет надо отнять те, что я отдал бабушке?

— Наконец-то! А остальные — твои.

Втолковываешь им в пустоту, втолковываешь — нет, бесполезно… Марата Абрамовна, ну я же просил вас не ставить в холодильник кастрюлю с капустой без крышки, сто раз просил, а вы все равно… Вы что — издеваетесь, что ли? Положит сверху на капусту крышечку от детской кастрюльки и думает, что все в порядке. Я же хочу, чтоб она не воняла, поймите вы это, а так можно и не накрывать. Вся вы в этом — живете одними пустыми символами, но они же не покрывают действительности. И отец ваш… Да ладно, ладно, не буду… В общем — одна показуха. А это что у вас банка от шпрот две недели стоит в холодильнике? Вы ее есть, что ли, будете? А эта тухлятина?.. Ведь из-за вас в холодильник уже ничего нельзя…

АЙ, Я ИЗ-ЗА ТЕБЯ ПОГОДУ ПРОСЛУШАЛА!

Нет, лучше совсем упраздниться — я вас не трогаю, и вы меня не трогайте. Делайте, что хотите. Безумствуйте, суетитесь, лазайте по помойкам, покупайте тухлятину, варите из нее кашу, чините, паяйте…

Конец ознакомительного фрагмента.