ATLAS. Праймал. «Мифы всегда преувеличивают, но никогда не лгут»

Олег Громов

«ATLAS. Праймал» – первая книга новой саги о пути героя и души сквозь время и череду воплощений.Случайным ли образом? Артефакт, попавший в руки героя, запускает цепь событий, которые разворачиваются в недалеком будущем и бесконечно потерянном прошлом. Поиск ответов, потеря близких и встреча союзников, обретение врагов и новых шрамов. Путь этот не бывает легким. Герою предстоит вспомнить все, вспомнить свое истинное Я. А потом? А потом разобраться, какого черта теперь со всем этим делать? Книга содержит нецензурную брань.

ATLAS. ПРАЙМАЛ

ПЯТНА

Холодный воздух залезал все глубже в легкие. Отработанное тепло, паровыми выхлопами вырывалось изо рта. Ноги проваливаются в рыхлый снег. Ветер все настырнее гудел в ушах. Тонкие сучья спящих деревьев хлестали потрескавшиеся щеки. Мертвые кроны деревьев, щедро разбрасывают белоснежный пепел, заставляя прищуриваться на бегу. Кровь. На снегу кровь.

— Она ваша?

— Нет. Я бегу по красному следу. На некоторых деревьях тоже размазанные красные метки. Лес. Он кажется бесконечным, но резко обрывается. Я в поле.

— Лес позади вас?

— Да, но очень далеко. Белый саван поля стелется до горизонта. Медленно кружится снег. Я с трудом пробираюсь вперед и вязну в сугробах по колено.

— Кровь. След пропал?

— Поле девственно. Я здесь первый прокладываю, через еще нетронутую, густую твороженную массу, путь. Я все ближе к шару.

— Шару?

— Над полем. Над слоем снега. Примерно метром выше висит шар.

— Опишите его.

— Это свет.

— Просто свет? Какого цвета?

— Я вязну по пояс, а из снега, под шаром света что-то поднимается. Не чувствую пальцев. Я… тону.

— В снегу?

— Болото. Я не вижу поверхности. Густая, холодная вода… очень плотная.

— Что поднималось из снега? Вы видите?

— Воздух… — я сглотнул сухую слюну, — Все труднее…

— Так, хорошо. Алан, я досчитаю до трех, и вы проснетесь. Один.

Я пытаюсь вздохнуть.

— Два.

— Мне…

— Три.

— Рука!

— Алан вы проснулись. — Док щелкнул пальцами.

Я распахнул глаза и стал жадно заполнять опустевшие резервуары легких. Надо мной, не спеша крутились лопасти вентилятора на потолке. Я немного перевел дух.

— Выпейте воды. — скрестив ноги Док продолжал сидеть в кресле. Показал мне на стакан воды на столике рядом.

Осилив пол стакана за один глоток, я произнес: «Рука…», так словно каждую букву прочесал на терке. Говорят, зеленый цвет успокаивает, наверно, но только если это не цвет носков Дока. Я допил, горло перестало першить.

— Что за рука?

— В самом конце, меня кто-то взял за руку.

— За руку? Хотели вас вытащить? Спасти?

— Не знаю. Какая разница Док? Я хожу к вам уже больше месяца и что толку? — я встал с кресла. — Ни чего твердого, ни одного ясного образа. То лес, то пустыня, то зима, то море. То я ранен, то я бегу за кем-то, то кто-то преследует меня. Я не вижу смысла…

— Мистер Росс. — Док поднялся со своего кресла, подошел к окну и приоткрыл жалюзи. Кабинет заполнил полосатый, солнечный свет. — Может вы и не замечаете, но мы достаточно далеко продвинулись. У вас крайне интересный случай, вы сами знаете, ваша кома…

Док снял очки и снова сел в кресло. Зеленые носки опять выглянули из-под черных брюк. Единственное их оправдание — сочетание с его темно-зелеными глазами. На черной рубашке расстегнута верхняя пуговица. На среднем пальце, черное кольцо с золотой разделяющей линией по окружности. Треугольные, черные запонки. Волнистые, черные волосы и легкая седина на висках.

Покачиваясь в кожаном кресле, он продолжил:

— Подсознание работает несколько иначе, не ждите закадрового голоса и подробных инструкций. Возможно все эти переживания, даже не относятся к реальному опыту прошлых воплощений, но служат неким катализатором. Возможно, сплетение этих разных ветвей событий приведут нас в переход, например, болото — предсмертный момент.

— Что вы сами думаете о реинкарнации?

— Как психолог, я скажу, что суть трепетной веры человека в жизнь после жизни, навеяно неистребимым страхом смерти. И как человек, подверженный такому же страху, я скажу, что естественно я верю в перевоплощение. Но что именно стоит за этим термином? Память играет с нами в злую шутку. Поэтому, я и изучаю этот феномен, уже как психолог.

Пробежавшись по мне своими зелеными рубинами глаз, Док спросил меня:

— А вы Алан? Верите? Или мы тут попусту теряем время друг друга?

— Верю. Но меня больше интересует сама «смерть».

— В этом мы с вами и похожи Алан. Смерть — это то, что как раз и стоит ЗА термином «реинкарнация». Скажите, думаете ли вы что бессмертная душа, она же истинное Я, эго, тэтан, самость, может быть также смертной?

— Может быть. Может по воле неких неизвестных нам сил или законов.

— А теперь представьте, что вас ждет такая смерть — полная и окончательная. Что вы предпримите?

— Все возможное.

— Это называется выживание. Я много путешествовал, Алан. И видел, как по всему миру люди живут в аварийном режиме существования. Приверженцев самых разных конфессии и воинствующих религиозных взглядов, борющихся за выживание их идей, но не самих себя. Они с улыбками идут под горячие пули или принимают холодные объятия смерти, веря, что только дух может быть спасен и только дух может спасти или исцелить их тело. Но если отнять у них эту веру? Дух? Они превратятся в тех бедных детей в грязи, детей с ружьями, детей на костылях, без рук и ног. Детей, не загаженных ложными догмами и простым желанием выжить. Нет ничего более естественного, чем желание выжить.

Этот инстинкт двигал племена язычников к набегам и завоеванию все новых земель, для большего урожая и прекращения голода. Что бы выжить. Они закапывали награбленные сокровища, уверенные, что смогут ими воспользоваться в другой жизни и там в ином мире, они помогут им… выжить.

Именно этот инстинкт, в прошлом толкал мыслителей на поиск эликсира бессмертия. Он же и заставляет атеистов магнатов сегодня, спускать свои деньги, которые они не могут потратить в следующей жизни, на поиск пути к бессмертию, чтобы продолжать тратить их в этой.

— А я знаете, много плавал с одним Капитаном, который любил поговаривать: «Прошлое в одной руке, будущее в другой, а посередине хуй».

— Это… интересно. Но не совсем понятно мне.

— Он говорил это о своих нерешенных отношениях со своей бывшей женой и новой дамой сердца.

— И, тем не менее, я не уловил…

— Суть. Как и я. К чему вы ведете?

— Гхм, нам пока не удалось собрать пазл вашей какой-либо прошлой жизни, но позвольте еще немного поинтересоваться вашей нынешней.

— Да, пожалуйста… — протянул я, снова растянувшись на кушетке.

— Насколько я уже знаю, вы преступали черту закона и были осуждены, так?

— Да, домашний арест.

— И, тем не менее, это ограничение свободы. Вам ведь было некомфортно? Некомфортно. Но допустим, вы оказались в тюрьме. В тюрьме поднялся бунт и ваша камера открыта. Теперь вы отчасти свободны. Вам протягивают оружие и вот ваш выбор — присоединиться к бунту против несправедливого суда и системы или остаться в камере в иллюзии покорной морали.

— А если я осужден справедливо?

— Что ж, исходные данные те же, но ваше решение принимает другой оттенок.

— Ну, если остаться в стороне, то, скорее всего, будешь убит новой системой, новой пришедшей силе на смену старой.

— Непременно. — подтвердил Док.

Лопасти вентилятора продолжали неспешно вращаться, заполняя своим тихим волнением тишину.

— Не спешите с ответом. Вернемся пока в наш предсмертный момент. Болото. Ваше желание выжить, может помочь нам преодолеть этот барьер и заглянуть глубже. За переход. Наверняка так и есть, но нужно проверить. Да, это сложно, но если у вас еще есть силы для еще одного погружения Мистер Росс, то можем продолжить.

— Нет, мне надо идти. В следующий раз.

— Что ж, сделаю вам скидку, — он поднялся и пожал руку. — в следующий раз.

— До встречи Док.

Уже у двери он меня остановил:

— Алан, последний вопрос…

— Нет, я не буду заводить собаку.

— Нет, я не об этом. Та рука, она была мужской? Это было больше похоже на рукопожатие друга, отца? Или более нежное, женское? Мать? Возлюбленная? — он выдержал короткую паузу, — Сестра?

На секунду я задержался, но не оборачиваясь все же вышел за дверь. Никак не мог выкинуть из головы его зеленые носки…

Не могу сказать, что эти сеансы несли какую-то пользу. Я продолжал просыпаться от досаждающих, неясных потусторонних снов, содержащие обрывки необычных, странных и я не уверен, что моих воспоминаний.

Я вышел на улицу. Закурил. Затянулся уже слегка морозным воздухом и выпустил сизый, смешавшийся с паром изо рта дым. Прохладный и солнечный Париж. Да, уже прошел почти год как я перебрался сюда. В один из немногих городов старушки Европы, а ныне ее Метрополь, что еще держится монолитом среди давно расчленённого Евросоюза. Здесь я вырос, хотя лет пятнадцать назад он еще был совсем другим, но времена корпоративного феодализма Нового средневековья уже наступали. Национальный вопрос стирается вместе с границами потерявших суверенитет стран. Старый порядок, воплощенный в системе международных организаций, по сути рухнул. Еще формально существующее ООН, пытается подпирать уже рухнувшее здание палочками и подвязывать его веревочками из новых альянсов и союзов кота с угрем. Но убедить окружающий мир, что этот капитальный ремонт ведет всех нас в очередное коммунальное светлое будущее, выходит, мягко говоря, слабо.

Раздался голос колоколов.

Проходя под солнцем этих улиц, хранивших атмосферу старого Парижа, казалось, что весь тот безумный и хаотично движущийся мир был так далеко отсюда. Невысокие дома у канала реки Сены, уютные террасы, кофейни. Но синтетический вкус хлеба в местных пекарнях уже говорил о необратимости, о чем-то неуловимом и навсегда потерянном. Тем, не менее, Док, он же Алесандр Кеннет, проводил свои сеансы именно здесь, напротив Собора Парижской Богоматери. Как он говорил, звук здешних, знаменитых колоколов помогает его пациентам и ему настроиться на один тон. На одну вибрацию. Этот звон пробивается через стены уличного шума, но уже пролетая через речной канал, тонет в колодце ближайшего квартала. Мне же на эти католические ковбелльные колыбельные, как и на все брендированные сувениры церковных франшиз было плевать — выспаться бы. И если честно, сотня виски перед сном, все еще было лучшим снадобьем, но по-прежнему не самым эффективным снотворным.

На сеансах Кеннет погружал меня в пограничное состояние и пытался найти причину моих кошмаров в возможно травмирующих событиях моих прошлых жизней. Я не верил, что добраться до них, можно вот так просто. Как не споткнуться о возможные фантазии наивного мозга? Впрочем, это и не было просто. И я по-прежнему не понимал, зачем продолжал кормить Кеннета толстыми купюрами и себя тощими надеждами.

Сам кабинет Дока, больше походил на конуру нуарного детектива. Из его окон, поверх ребер стен и шпиля Собора возвышались величественные обители, глядящие своими стеклянными глазами на разбитые районы за каменной стеной.

Да, за этой дамбой — кочевые пристанища. Как и у других стен, разбросанных по Европе агломерации — миллионы беженцев в районах-резервациях, бегущие от локальных городских войн частных корпораций и непригодных более для жизни городов из-за бунтующей погоды.

Я шел вдоль речного канала. Затянулся. Прищепкой, никотин защемил в груди. Впереди меня, неспеша прогуливался отец с сыном. Может отчим, может брат, как знать? Мальчик держал одной рукой синий, легкий воздушный шар, а другой тяжелую руку отца. Во всяком случае, они все так выглядят — эти стальные, гидравлические пластины имитирующие мышечные волокна. Я снова почувствовал тяжесть на челюсти и вкус железа.

Мальчик задрал голову глядя на летящие черные пятна грачей, сорвавшихся с крыши Собора. Я тоже проводил их взглядом. Вспомнил отца. Его бумажные самолеты — оригами из секретных документов. Так мы их утилизировали. Отец чем-то спрыскивал бумажные крылья, дабы быть уверенным, что пущенный белый, космический корабль, войдя в нижние слои атмосферы и преодолев пять этажей, точно сгорит прежде, чем обрушится на зеленое поселение муравьев. Я верил, как и говорил отец, что «особое покрытие» позволяет истребителям разогнаться до сверхсветовой скорости. Они устремлялись в бесконечные дали, оставляя после себя лишь оранжево дымчатый шлейф и запах чернил.

Здесь, на этой земле я его и потерял. В 2010 году отца командировали в Женеву. Он был физиком, работал в ЦЕРН и ничего не рассказывал над какими проектами, и на каких объектах вел работу. Позже он перевез и нас, всю семью в Париж. В 2012 году при взрыве на одном из объектов он погиб, как и еще десяток ученых. Компания просто прислала чек на приличную сумму и письмо с соболезнованиями.

В детстве я часто травмировался. У меня были не самые крепкие кости, и сам я был еще тем везунчиком, но это меня не останавливало от сомнительных развлечений. Мелкими, мы тогда часто носились по всяким крышам и забытым стройкам. Нас не остановил даже вид с восьмого этажа на грязно коричнево-красный асфальт, где в серой куртке и малиновой слякоти потаившего снега лежал наш друг. «Ну, ему хоть в школу завтра не надо теперь», — попытался, помню, тогда кто-то пошутить.

Через год, после смерти отца я сам познал ощущение свободного падения. Хруст обвалившегося края крыши и вот я уже лечу, заглядывая в мелькающие окна многоэтажки. В тот день, помню было серое небо, и были серые обои на шестом этаже, два прыгающих холма под одеялом на пятом, запах жареной картошки на четвертом. Свист ветра. Крики. Потом я обнял капот зеленой машины. Треск. Продолжительный сигнал. Поцеловал горизонтальный бордюр. Мне в глаза ударил луч тусклого солнца. Потом темнота. Тишина. Пропали запахи и ощущение пространства. Занавес.

В следующий раз, когда я открыл глаза, на календаре минуло четыре года.

Знаете, это ощущение, когда не можешь вспомнить какое-то простое слово, оно так и вертится на языке и ты как бы знаешь каждую его букву, но не можешь сказать ничего внятного. Так бы я и описал свои воспоминания о том, что происходило в моей голове за эти четыре года анабиоза. Самое интересное — мое тело не ощутило ход времени, то есть за период, когда я из четырнадцати летнего подростка должен был окрепнуть в восемнадцати летнего юношу, ну хорошо не окрепнуть, но по крайне мере вырасти — я не изменился, даже волосы и ногти не росли. И выйдя из комы, я остался тем же щупловатым подростком. Но придя в сознание все процессы возобновились. Четыре года просто выпали из жизни, не сказать, что я их даже потерял, разве что визуальная разница с повзрослевшей сестрой теперь стала не так ощутима. На моем сознании это тоже практически не отразилось, даже наоборот, у меня пробудилось дикое желание к различной новой информации, а коэффициент ее усвоения зашкаливал. Так, например, за месяц с небольшим я выучил четыре новых языка: французский, который я знал откровенно слабо до этого; английский, дававшийся мне с трудом; латынь, ну он просто интересно звучал; и итальянский, как ни как язык Ренессанса. Но в основном, мое внимания привлекали различные труды на тему смерти. Из разных сфер, культур, мифов и экспертных мнений. Возможно, я просто хотел вспомнить эти четыре года. Хотя не знал, было ли вообще, что вспоминать.

Пока я дремал в коме, у матери завязался роман с моим лечащим врачом. И я не мог ее винить в чем-либо ведь, для меня прошел лишь год со дня смерти отца, а для них уже более пяти лет. К тому же он здорово помог мне реабилитироваться, помогал сестре и матери в период моего отсутствия. Девлин или же Дев, ну или Дейв, так его звали, был нейробиологом. А моя мать была когда-то журналистом, но позже увлеклась фотографией. Не знаю, почему ее все тянуло к ученому мужскому миру. Впрочем, Дейва я считал достойным моей матери и через год они уже собирались пожениться, но все откладывали. Он перевез нас в новый дом. А потом… Мы не успели даже коробки толком распаковать, как пришлось съезжать. Проект, над которым работал Дейв, прекратили финансировать, так он сказал, и теперь он не сможет выкупить дом до конца.

В те дни мы часто гуляли с Агатой вдвоем. Я уводил ее в парк, подальше от повышенного тона в голосе взрослых. Однажды, вернувшись домой, дверь оказалась не запертой и в доме не было ни мамы, ни Дейва. Шли часы, мы просто сидели и ждали, что может все-таки они или хоть кто-то придет, но нет. В доме был небольшой бардак, разбросанная на кухне посуда. На одной из стен было смазанное пятно крови. Агату трудно было успокоить в первые часы, да и я и сам не знал, что нам теперь делать. Соседи будто бы нас игнорировали, но некоторые все же сказали, что их забрала полиция. Я прозвонил местные отделения, но не какой информации о каком-либо задержании или даже выезде на этот адрес не было. Они просто исчезли. Но, конечно это было ошибкой — звонить в полицию. К нам уже ехал наряд, а значит… Приют? Интернат? Или еще куда хуже? Дом, фактически был не наш, а старая квартира была уже продана. Да и какие права у подростков? В то же время я перерыл весь дом, нашел немного, но достаточно на первое время наличных. Так мы оказались на улице…

А еще, в тот вечер, в спальне под кроватью я нашел завалявшийся лист бумаги из какого-то документа или проекта Дейва.

…когда отказывает неокортекс, сознание проваливается в обонятельный мозг, и в этот момент человек переживает, то что называется клинической смертью. Затем сознание проваливается дальше, в рептильный мозг. В этот момент, слабая химическая связь между неокортексом и обонятельным мозгом все еще действует, но связь между неокортексом и рептильным мозгом намного сильнее. Пережитый опыт, если таковой имеется, то он не усваивается, запоминание образов уже невозможно, а симбиотические связи теряются даже у пары близнецов. Ни один человек не может рассказать об этом этапе. Однако у некоторых образцов, гиппокамп продолжает генерировать тета-ритмы уводя сознание в неопределенную зону. При дальнейшей стимуляция синапсов рептильного мозга, возникают образы, галлюцинации, видения с участием эго и других персонифицированных лиц. На следующих этапах, сознание полностью погружается в рептильный мозг, оттуда в ядро ДНК и…

Это была смазанная копия, но читаемый отрывок в нем, я помню до сих пор.

На часах было без двадцати двенадцать. Я поднимался на станцию. Мне нужно было попасть к Гительману или просто к Часовщику. Он жил на другом конце города и быстрее всего добраться до той части можно было на «струне». Из толщи городских массивов торчали высокие башни, выполняющие роль транспортных узлов и торговых центров. Из таких цилиндрических стволов на разных уровнях высоты тянулись струны — жесткие и тонкие балки из специальных металлов. По ним мчались компактные со стороны и вместительные изнутри обтекаемые вагоны — Скайкорды, здесь их называют так. Некоторые свисали со струн, другие скользили по ним сверху. Переходы с уровней высоты и смена узлов происходила с удивительной автоматизированной синхронностью. Метро никто не отменял, но здесь, неоспоримый бонус — прекрасный вид на город. Стрелы башенных кранов, вытягивающих город вверх.

В период передела Евросоюза, когда мировая экономика встала — зашевелились люди. Массовые бунты, погромы и корпоративный терроризм изрядно потрепал город. А теперь его реконструкцией занимается корпорация «VVS», которая купила основного строительного подрядчика Франций.

«VVS» занимающаяся до этого в основном протезированием и фармакологией, стала практически градообразующим концерном. Компания собиралась перенести свою штаб-квартиру в Париж и начала строительство кольцевого Форта вокруг столицы. Изначально эта дамба позиционировалась как защита от природных неожиданностей. В последнее десятилетие не катастрофические, но частые подземные толчки прошлись по всему континенту. Некоторые шутили, что массовый психоз и марш бессмысленных митингов раздражает саму землю. Но Франции, особенно его северной части, повезло оказаться в некой оазисной зоне, где особых климатических потрясений не было. Тем не менее, «VVS» прогнозировала сейсмическую активность в ближайшем будущем, а из-за бугра вот уж второе десятилетие угрожающе помахивали дымными кулачками несколько супервулканов. Кольцевой Форт, должен был сдержать, как и возможное наводнение, так и удержать город от землетрясений.

Французский Сенат не одобрил эту идею, но весь город уже был практически частной территорией, монополизированной «VVS». Восстановление и обновление Парижа шло колоссальными темпами. Напряженные отношения Сената и «VVS» сопровождались частыми диверсиями подрыва строительных работ Форта. Так росли побитые пулями стены высокой инфляций. Как и недовольство народа, считавшим, что дамба лишь фикция для отмыва денег, а на увеличения уровня преступности, коррупции в кабинетах и наркотиков на улицах по-прежнему никому нет дела. Другие считали, что именно здесь, закрывшись на самообеспечение и можно будет пережить Европейский гуманитарный кризис.

Я же думаю у города просто историческая тяга к крепостным стенам, начиная еще от времен Римской империй. И сегодня, для Парижа это вновь актуально. Но нынешнее кольцо куда более высокое, чем поборы «стены откупщиков». Более громоздкое и гигантское, чем Тьерская стена. Форт простирается от Заповедника Булонь на западе, до Заповедника Венсен на востоке, проглатывает их, все округа и близлежащие пригороды.

Старый Сенат все еще питал надежды сохранить прежние границы Франций, «VVS» же сосредоточилась на централизации Парижа и его защите от наплыва беженцев. Строительство кольцевой дамбы и стало стеной в их отношениях. Церковь, как всегда распластавшись перед небесами, призывала всех к миру и согласию. Паломничество к Парижским стенам не прекращалось и регулярно, представители высокого сана духовенства выбирались в бетонвили к своей пастве.

Скайкорд перестроился ниже, и я потерял стелющийся у горизонта контур Великой Парижской Крепостной стены. Читаю на экране бегущую ленту новостей:

«…после долгого молчания, переговоры между главами Сената и компанией „VVS“ назначены на ближайший вторник. Этот этап переговоров должен стать заключительным по главному вопросу кольцевой Стены, а также ряда других социальных проблем…».

Три года они не могут прийти к единому решению, а тут вам заключительный этап.

Наблюдаю, как внизу за стеклянным корпусом вагона мелькают крыши многоэтажек. Передо мной стоит девушка, не задерживая взгляд, она листает ленту новостей, останавливается на гороскопе. Не то чтобы я интересовался, но на заметке о Водолее прищурился. Она пролистнула дальше.

Су#№!… ладно, вроде обещают без потрясений. Так, о чем я?

Часовщик.

Уезжая из Питера, а точнее отплывая, Капитан, с которым я проработал добрые лет пять в порту, подарил мне небольшой катер из своего личного мини-флота. На нем я смог перевезти часть картин и вещей Агаты. Я не знаю зачем, но в тот момент я еще не был готов оборвать некую памятную связь, а времени на размышления не было. Капитан, был единственным, с кем я мог поговорить о необычных вещах и событиях той ночи. Он старый моряк повидавший всякого и практически ничему не удивлялся. Он дал мне «наводку» на своего старого приятеля. Наводку, так как не знал точного адреса и контактов. Капитан сказал, что тот старьевщик и археолог: «Такой же любитель копаться в прошлом, как и ты». Они не виделись примерно пятнадцать лет, но Кэп попросил: «Если найдешь эту старую саперную лопатку, то передай ему, что я драл двух его жен. Но Мария, была святой дырявая твоя голова. Он поймет». Кэп закусил трубку, в бородатой улыбке обнажая золотой зуб и добавил, что наверняка он сможет помочь мне с камнем.

Камень.

Больше он ни разу не сиял, как в тот последний день. Возможно, если бы мне удалось его как-то активировать, то его почуяли бы херувимы. Но как его активировать и главное если получиться то, что мне потом делать с этой мини-армией на выезд? Я пришел к мысли, что может, стоит как-то оцифровать камень и пробовать воздействовать на его цифровую копию. Во-первых, это безопасно, подыскав ключ, можно уже было бы знать, как активировать, а значит выбрать момент и устроить засаду. Во-вторых, это быстрей, можно просчитывать сотни вариантов и ставить совершенно любые опыты. Но это оказалось куда сложнее. Для подобного эксперимента, для установки, которая могла бы работать с его, как оказалось, сложной структурой, нужны были не дешевые материалы и оборудование.

А старьевщик оказался довольно состоятельным коллекционером различных реликвий.

Когда я отыскал его, то решил сначала показать фото и придумать легенду о камне, а потом уже думать по ситуации. В ответ на фразу Капитана, он лишь выронил:

— Хэх, старый лис еще жив?

— Должен признаться, ваши пенсионные свингер тусовки прошлого меня мало интересуют. — я сел в кресло напротив Часовщика и выложил фото на стол.

— И? — Часовщик секунду потупился на фото, — Я что, похож на экстрасенса? Единственное, что я могу сказать с уверенностью молодой человек то, что здесь изображено, с 90% вероятностью находится у вас в кармане. Уж поверьте, вы в этом не оригинальны. И что вы хотите? Если вам нужно подобрать серьги под цвет комплекта, то вам в ближайшую ювелирную. Но вы же здесь не за этим?

Моя история об английском графе подарившим невероятное, драгоценное колье моей прабабушки, сохранившееся у бабушки в период войны, но раздавленное под гусеницами танка, и оставленной по наследству моей маме подвеска с единственным сохранившимся камнем, которая была украдена здесь в Париже на одном из раутов, не слишком увлекла мистера Гительмана. И после небольшой паузы он разразился пронзительным смехом.

— Ой, ой. — с трудом отдышавшись, и прихватывая сердце он продолжил. — Это, простите, очень смешно. Гхм, увы, сэр, но вы далеки от образа потомственно аристократа, ваша связь с этим морским пронырой, что вас прислал не добавляет вам очков, а о вашей актерской игре я вообще молчу. Давайте уже на чистоту или больше я вас не задерживаю.

Я достал золотую подвеску с черным агатом. Часовщик принялся разглядывать его под разными углами, надел очки с линзой кратно увеличивающей фокус объекта.

— Да, если это тот, о чем я думаю…, впрочем, вы бы вряд ли сидели здесь. — тихо шептал Часовщик. — Кошмары вас как, не мучают?

— Ну, в обще то…

— И что вы за него хотите?

— Я его не продаю.

— Да побойтесь черта я бы и не купил. Я еще хочу дотянуть до доброй сотни лет. Конечно, я могу постараться вам подыскать покупателя, если вы конечно…?

— О чем речь?

Понятно, в таком случае вот возьмите.

— Что это?

— Контакты, одного хорошего психолога. Возможно, вам пригодится. Но все зависит от того на сколько вы суеверны. — он откинулся на спинку кресла, коричневая, клетчатая жилетка, белая рубашка, пепельно серые немного кудрявые волосы. На обоих, чересчур волосатых руках он носил механические часы, но сверялся всегда по карманным часам-медальону викторианской эпохи.

— Мистер Рубен Ян Гительман.

— А можно просто — Часовщик. Я понял вопрос в ваших глазах, юноша. Есть один занимательный миф. Тысячелетия назад, войско под предводительством некоего Хан Умана, ну в источниках чаще встречается это имя, возвращалось из Индийского похода. Там по преданию они вели длительную войну с последователями черных культов. Поход завершился успешно и войны вывозили с темных земель многие богатства в качестве награды. Но главное, Хан Уман забрал из проклятых земель камень Черной Богини Кали. Камень тот, некогда источник вечных знаний был осквернен темными ритуалами черных жрецов, он мог открывать доступ к прошлому и будущему, управлять временем и умами людей. Но сколь велики были возможности Черного Камня, столь в нем было и боли, грязи, крови… Поэтому и закрепилось название за ним — Черный.

Где-то северней монгольских степей, по одному из мнений в районе современного Байкала, войско подверглось нападению Дракона, точнее где-то говориться именно о ДРАКОНЕ, как о летающем змее, в других немногочисленных источниках, как о племенном войске на боевых знаменах которых, красовался величественный змей. В пылу того сражения, камень был разбит на части, самый большой кристалл был потерян, а фрагменты поменьше на разных временных этапах всплывали в других легендах. Но как я уже говорил, все зависит от степени вашего воображения и суеверия.

Мифы всегда преувеличивают, но никогда не лгут. Связь камня со временем и пространством, а судя по всему и с умами людей, для меня была очевидной.

Уже уровнем ниже я пролетал над крышами усеянных скелетами антенн и солнечных панелей. Открытые рестораны на цветущих верандах. Группа подростков, перепрыгивающая пропасти между покатых крыш здании. У меня короткой судорогой свело левую ногу.

С Часовщиком мы все же нашли контакт, хоть он и не пролил особого света на камень. Сначала я подкидывал ему блестящие безделушки, за которые он отказывался достойно платить. Зная, что мне нужна солидная сумма, потом он еще не раз предлагал найти покупателя для камня. Но признав свое бессилие в этом вопросе, он разглядел другие мои таланты и связал их со своими потребностями. Он сам стал подкидывать наводки и однажды обмолвился об очень интересном заказе, но потом долгое время его откладывал. И вот вчера он сообщил о том, что звезды сошлись и у него все готово. За этим разговором я к нему и ехал. Так, я и окунулся в культурные слои Парижского черного рынка антиквариата.

Когда я уже выходил со станций позвонил Пирс. Да, Пирс — мой собственный черный алмаз этого самого черного рынка. Местный абориген и старый друг, который помог мне когда-то выжить и адаптироваться к неприветливым улицам совсем другого Парижа. Без горячего капучино и круассан по утрам, города отличного от фотографии с туристических открыток.

Мы не виделись лет десять, но он помог и в этот раз. Примерно первые полгода я пытался начать как-то жить заново и по-новому. С Пирсом мы выкупили старое заведение и решили построить там бар. Это было его локальной мечтой. Крутой, большой, охуенный бар.

Мы решили делать все сами и это вылилось в нескончаемый ремонт. Но как только первая партия алкоголя выстроилась на стройных полках бара, а в зале появились первые столы и стулья — мы открылись. Ну был некий шарм в этом недострое, который привлекал первых забегаев на один-два шота. Днем стройка, вечером стойка. Так и работала эта трудовая терапия, в этот период я спал крепче всего. Чудесно, сладко и без единого сновидения.

Облагораживание бара шло по всем фронтам: сам бар, зал и кухня, нижний этаж Пирса, второй этаж и фасад здания. Второй этаж был большой кладовкой, секретным хранилищем и нашем пристанищем — жили мы здесь же. Когда этот склад мы подразгребли, обустроив его под мастерскую, мне все чаще стали мозолить глаза картины Агаты. Как и другие вещи, я оставил их там. Нет, большую часть я даже не распаковывал, но сам факт их присутствия…

У меня начались периоды бессонницы…

Тогда я уже думал о камне, о способах его активации. Да я постоянно об этом думал. Тогда Пирс и познакомил меня с Ионой. Гениальный хакер, как он ее рекламировал и не зря. По ничтожным наводкам Капитана, связям Пирса и цифровому интеллекту Ионы, удалось выйти на Часовщика.

На первых порах, с Пирсом я снова оседлал черную зебру. «Изъятие недооценненостей из невежественных рук» — как я это называл. Мелкая контрабанда, реже угоны, все чаще коктейли. Мы обставляли бар, закупали технику, нанимали персонал, но пока так и не окупились.

Вроде все шло чередом, но бессонница сменялась навязчивыми кошмарами. Может старый еврей все же не выдумал ту легенду из желания набить цену, но был прав… Визитка психолога у меня, как ни странно, сохранилась и примерно чуть более месяца назад, я все же решил к нему сходить. Регрессивный гипноз, рисунки-кляксы, практики дыхания и прочая ерунда. А чертики сниться продолжали…

Впрочем, я уже у двери, и она открывается.

В особняке Часовщика меня встретила и проводила к кабинету, как всегда Роза. Честно сказать, я до сих пор не знаю, кто она и что здесь делает. Подвижная старушка вечно носилась по здоровому дому, то таская что-то куда-то, то протирая бюсты, то шумя сковородками.

Отворив двери из красного дерева, я вошел в кабинет.

— Боже! — Гительман выплюнул глоток коньяка обратно в стакан. — Никак не привыкну к вашим варварским манерам врываться без стука.

На стенах были развешаны часы различных форм, размеров и эпох. Круглые с извивающимся усатым, морским драконом. Угловатые в форме звезды с надписями на древне-арамейском. Квадратные с кукушкой и маятником. Естественно, песочные с причудливыми сосудами. Все они показывали одно время — половина первого, кроме экземпляров со стрелками, идущими против часовой.

Я сел в уже привычное кресло. Гительман налил новую рюмку коньяка.

— Завтра вечером в Музее Орсе, точнее под ним, состоится закрытый аукцион. Небольшой бунт, переформирование и немного крови приверженцев старых традиций одной незначительной, но весьма богатой секты, назовем ее так, устраивают распродажу века и день открытых дверей. Естественно, для определенного круга лиц. Где-то в глубине замка есть хранилище, в которых содержится то, что они не продадут ни за какие деньги. Уверен там, много интересного, но главное это кодекс «Arcana Arcanorum» и записи Графа Калиостро. Собственно, их и нужно достать.

— Какой ваш интерес? Что в тех записях?

— Интерес? 250 000 евро по факту и еще столько же после перевода записей, каждому. Да возьмите вашего друга, это дело на троих.

— На троих?

— Да я тоже там буду, но естественно, как гость. Возможно, я смогу помочь вам сориентироваться внутри. Вот в чем план: я войду через соседний дворец Почетного Легиона и спущусь в зал, просканирую помещение, и достану для вас карту здания. А вы через музей, проникните на нижние этажи, пройдете в зал, найдете хранилище, найдете записи и благополучно, по английский уйдете. Я пришлю вам план музея и нижнего комплекса, а когда вы уже окажитесь в аукционном зале, пришлю уже обновленную схему той части, где должно быть хранилище. Остальное ваших рук дело.

— 350 000.

— 250 000. — стоит на этой цифре Гительман.

— 350 000.

— Вы испытываете удачу, мой друг. Хорошо. 300 000

— 350 000.

— Не наглейте.

— Хорошо, 300 000.

Гительман поволновал коньяк покачав бокал в руке и отпил крепкий эликсир риторики.

— 250 000. — вернулся к своему Гительман.

— Нет, 300 000.

— Идет, 300 000. По рукам.

— Так что в записях? У вас приглашение от самих сектантов? Вы уже бывали там?

— Только в музее. И вообще эти вопросы не имеют отношения к делу! Знал бы я, что в тех записях мы бы вот это вот все не обсуждали. И еще…

Гительман взял небольшую паузу.

— Если вы, принесете мне еще один кристалл, то я умножаю итоговую сумму вдвое.

— Вдвое? Что за кристалл?

— Я не смогу его описать, но возможно он будет там же. Если вы его увидите, несомненно поймете, что это он. Я только могу дать вам еще один совет — берите все, что можете унести.

— Бери все и не отдавай ничего? — ухмыльнулся я.

— За ваш здоровый сон! — Гительман опустошил рюмку коньяка.

ХЕР ИЗ БУТЫЛКИ

«Оружию и хмелю пою…»

Рваный блюз купается в шумной болтовне и перезвоне стекла. Раздается гром колокола, наверно в честь героя, осилившего шот чистого Stroh 80 или может в честь Эмми, торжественно разбившей заказ дорогого виски, а может у Пирса просто зачесалась рука, для лишней порции шума повод не важен. Я выхожу в зал, в окутанный медовым полумраком и запахом пряного рома трюм. С экранов телевизоров по углам рассеивается ярко-зеленый свет футбольного поля. Янтарь стекла на столах и пламя ламп над головами гостей. Тритиевый, свет надписей на пивных бочонках, связанных у потолков и колонн, выделяется мягкими, зелеными пятнами. Сокровищница стройных рядов драгоценного зелья разных оттенков и крепостей, укрыта за заграждением длинной стойки и пивными башенными кранами. Отражение пламени подсветок в холодных зеркалах добавлял эффект изобилия скромному, черному дереву бара. Черный саксофон из колонок все настырней борется со смехом и гамом.

— Алан! Ты только посмотри, почти весь зал занят! — встретил меня Пирс. Закатанные рукава белой рубашки, серебряные часы, клетчатая серая жилетка, улыбка в тридцать два сверкающих алмаза и один бриллиант в ухе.

Кофейный, с корицей оттенок Пирса поглощал яркое разноцветие бутылочек с пьянящими зельями и разбавлял крепкое Американо черной барной стойки.

— Салют Ал.

Том. Еще один бармен. Стройный брюнет, белая рубашка, черный жилет, забитый рукав. Том — актер, и лучшая его роль «Дон Жуан». Каждая юбка, севшая за бар, рискует оказаться вовлеченной в послужной список Тома или Пирса. Не знаю, какой у них счет на данный момент.

— Том, нужно срочно два «Циркуля»… Эй, привет Алан!

Элли.

Эл, пышная девчонка с диким нравом, чего не скажешь о ее сестре Эмми. Но их тандем был волшебен. Если одна могла усмирить троих уже разгоряченных и быкующих друг на друга байкеров, то вторая им может продать еще по стейку на брата и бутылку рома в знак дружбы. В общем Эл и Эм — две наши официантки.

В эту пятницу и вправду было людно как никогда. Простые местные работяги глотают уже по третьей пинте пенистого. За соседним столиком две пары кибер протезов обнимают по кружке темного стаута и красного эля. Аугментаций от «VVS» — рабочие с Форта?

В дальнем конце стойки воротничок опрокинул в себя очередную стопку виски и стал прикрикивать в телефон:

— Второе сокращение на недели, ты хоть понимаешь!? Нет… нет, я не пью их таблетки и не собираюсь.

У окон, на диванах сидели смуглые бороды, налегающие на шоты. Вырабатывая электронные паровые облака, они косились на свиные рёбра в ядрёном соусе BBQ за соседним столиком. А там, молодые специалисты отмечали видимо свое начало карьеры и отбытие из этого округа на задворках Парижа в деловые районы типа Дефанс. Абсент, виски, коктейли, пиво — молодые почки все переработают. Но…

Конец ознакомительного фрагмента.