Все, кого мы убили. Книга 2

Олег Алифанов, 2016

Уже несколько лет археограф Алексей Рытин путешествует по землям Османской Империи. Он не раз сталкивается с противостоянием таинственных сил и приписывает преследования желанию некоего секретного ордена завладеть загадочной каменной скрижалью, присвоенной им еще в России. Он не стремится ни к борьбе, ни к тайне, но долг по отношению к семье своей невесты, княжны Анны Прозоровской, заставляет его доискиваться до сути. Параллельно в Петербурге однокашник Рытина Андрей Муравьев ведет свое расследование странных маршрутов русских средневековых паломников в Египет. Случайно он наталкивается на сопротивление своим поискам, исходящее из самых высоких сфер, и просит Рытина помочь ему, раз тот путешествует по искомым землям. Их переписка поначалу мешает Алексею, и все же ему придется выяснить, как его злоключения связаны с поиском языка ангелов, который уже столетия ведут тайные общества. Однако древние тайны опаснее нынешних и могут привести к столкновению с миром, о котором помнит только Книга Бытия. Сюжет развивается на фоне «восточного вопроса» и исторических реалий периода 1830 – 1835 гг.

4. Хаим

Что крылось за мнимой искренностью Карно: простое подпитие или стремление увести в дебри средневековой алхимии под удобной маской подпития? А может, желание узнать от меня хоть что-то, неизвестное и ему? Яснее ясного, что опытный француз владел бездной полезных мне сведений, но и за неделю выпытать их у него я бы не смог. Ответы могло дать только время, а для общения с ним требовалось какое-либо совместное предприятие. Назавтра я первым делом решил предложить ему сделку: работать в раскопках. Он получит свободу выбирать места и распоряжаться некоторыми средствами Общества, я — право наблюдать за ним и извлечёнными из недр находками, кои мы обязаны будем после разделить поровну. Мы без затруднений ударили по рукам, скрепив уговор роскошным завтраком за его счёт из только что полученного задатка. Но когда наши кубки столкнулись, взгляды пересеклись остриями шпаг. После Карно говорил, что это обрадовало его, ибо нет ничего крепче уз взаимной подозрительности при взаимном же интересе — того, чем грешат почти все супруги.

Он без промедления предложил мне давно занимавший его проект: начать раскопки основания Сфинкса, утверждая, что несколько лет тому один англичанин уже сделал это, срисовал некие неведомые знаки и был таков. Но прежде чем исчезнуть — приказал основательно засыпать раскоп.

— Чем это может заинтересовать меня? — спросил я.

— Лейбниц утверждал, что язык Адама невозможно восстановить, но можно найти его в развалинах, — сказал Карно, значительно подняв палец и улыбнувшись так, что я не понял, шутит он или всерьёз согласен с утверждением великого философа, много посвятившего делу розенкрейцеров.

Он тотчас добавил, что ему понадобится три тысячи франков и два месяца времени.

— Разве эти бедные арабские землекопы должны вырыть туннель к центру Земли?

— Львиная доля пойдёт мне, — махнул он рукой.

— Вы дорогой партнёр.

— Я порядком поиздержался, задолжал многим.

— При вашем умении скрываться, это не должно сильно вас беспокоить.

— Я скрываюсь — от бесчестных убийц. Любой же зеленщик знает, где меня искать.

— И никто вас не выдал?

— Ум моих противников чрезмерно изворотлив. Таким умом трудно думать простые мысли.

— Вы тоже не промах, в вашей семье, кажется, умеют извлечь квадратный корень и из отрицательной единицы, — сварливо добавил я.

Впрочем, смета и сроки меня весьма устраивали, я дал согласие, ибо даже не мечтал доселе узреть основание гигантского монумента, и хотя бы из глубины колодца ощутить всю полноту величественности древнейшей на земле скульптуры и её зодчих. Перво-наперво следовало запастись дозволением владыки Египта, Карно наотрез отказался отправляться ко двору, мне это тоже приходилось не с руки, ибо я ещё стремился сохранить свой визит в тайне от властей. Взгляд француза упал на беззаботно похрапывавшего Прохора.

Спустя час, подобающе нарядив его и обучив коротко здешним правилам, мы отправились во дворец. Прохор плелся, медленно пыля длинными шагами и всем видом изображая неодобрение. Редкие густые плевки его словно вбивали гвозди отвращения в наш замысел.

— Вернёмся к прошлому разговору. Вы сказали, что нашли для Муравьёва ту книгу Флудда.

— Вас не удивляет, что этих книг полно во всей Европе, а он явился ко мне?

— Вы предвосхитили мой вопрос.

— Я указал ему место, где её можно найти. Это не библиотека Мегемета Али. Но я вам не скажу.

— Чем же книга эта отличалась от тех, что разбросаны по свету?

— Не желаете разгадать эту загадку сами? Ладно, — сжалился он. — Вы ведь приехали заглянуть в конец задачника, где собраны готовые ответы. Учтите, там бывают ошибки, порождающие в чрезмерно доверчивых основу великих заблуждений. Андре искал не книгу, а — рукопись этой книги!

Он со значительностью закивал и скривил мину на лице, будто съел горсть сырых олив.

— Разве такое возможно?

— Иногда случается.

— Ну, я бы ещё видел смысл искать в Фустате рукописи Масуди, который кончил здесь свои дни. Но каким образом манускрипт, порождённый в Европе, оказался в Африке? — с недоверием отозвался я.

— Яснее ясного. Кто-то доставил его сюда, чтобы после обнаружить.

— И каков тут сокрыт резон?

— Не знаю. Хотите десяток предположений?

— Чтобы я усугубил их своими? Не трудитесь. Положим, что так. Но для чего указали вы незнакомцу, где его искать?

— Хотел выяснить, от кого он узнал, где я обитаю. Таков был мой вопрос ему. На деле я жаждал знать, кто знает, что я вообще ещё жив!

— И Андрей сказал?

— Задание передал ему генерал Дибич. В запечатанном письме.

— Фельдмаршал…

— О, это меняет дело, не так ли! — выпучил он глаза. — Вот теперь всё прояснилось!

— Тот лишь исполнял поручение Голицына.

— Вы знаете, — поднял он палец, — потому что имеете похожее дело и, кажется, обеспокоены сим фактом. Не трудитесь отвечать. Скажу, что с Андре вышел конфуз. Я выведал о двоих посредниках — и только.

— А откуда вы проведали о манускрипте?

— Уже не помню. Довольно давно мне попался каталог редкостей некоторых здешних хранилищ, в основном, семейных. Я всегда допускал, что подсунули мне его не без умысла, да не представлялось случая проверить наверное.

— Рискну предположить, что некоторые ходы, открытые Муравьёву, были закрыты для вас, и вы жаждали проникнуть туда без опасности, хотя бы и чужими руками. Муравьёв показал вам, конечно ту находку.

— Вы мыслите верно, здесь все используют каждого: вы меня, я вас. Иной раз мы танцуем в парах, а когда и хоровод водим, замечали? Я не могу появляться везде, где захочу. Он послужил мне отмычкой. Рукопись он нашёл, а значит, каталог не врал.

— Не позволите ознакомиться с ним?

— Нет. Назовите рукопись, которую ищете вы.

Я уже открыл рот, но от неожиданности застыл. Но глаза мои не лгали, а память не подводила — никогда не мог бы забыть я облик того встречного на моём полном странностей пути. Потом, совладав со своими членами, я бросился укрыться за низкой стеной. Карно, не сразу заметивший моё исчезновение, отмерив ещё десяток саженей, издали с недоумением переводил взгляд с моей согбенной персоны на иудейского учителя, по счастью не заметившего меня и продолжавшего следовать своим путём. Рядом с французом, мрачный Прохор, разодетый в дорогие одежды по случаю своего бенефиса, казался вальяжным господином, чей слуга ищет оброненный по пути кошелёк.

— Хотите — ждите здесь, нет — следуйте за мной, — со злостью шепнул я Карно, когда Хаим Цфат удалился на безопасное расстояние, но оставался ещё досягаем для наблюдения издали. — Только не уподобляйтесь Колоссу Родосскому.

— Главное в Каире, друг мой, — ответил тот с разгоревшимися от страсти глазами, — то, что, пока вы шпионите за кем-то, не можете видеть, кто следит за вами. Итак, план: вы наблюдаете за ним, я — чтобы никто не преследовал вас. За такие услуги я беру недорого. Полсотни франков. Встретимся у синагоги.

У меня не нашлось времени спрашивать, где находится синагога, и почему мы должны встретиться непременно там. Хаим уже свернул в проулок, и мне потребовалось всё моё проворство, чтобы нагнать его в окружающей суете. Дальше мы довольно продолжительно петляли по всей окраине, и он неоднократно озирался и даже останавливался: то ли искал верный путь в этом лабиринте, то ли в попытке следовать правилу Карно, но повсеместное изобилие людей и животных легко скрывало меня от его неумелого наблюдения. Он же в своём одеянии легко оставался отличим для меня от всех прохожих. То, что он прекрасно ведал свой маршрут, не вызывало у меня сомнения по его уверенной походке. В конце его он вошёл в неприметную дверь какого-то весьма старого строения. Расположившись шагах в тридцати, я с удобством мог наблюдать за выходом, и имел возможность порассуждать, вернее, задать себе ещё одну порцию вопросов.

Дамаск и Каир разделяет изрядное расстояние и немалые трудности пути. Поверить в то, что даже важные начальники иудейских общин путешествуют то и дело из конца в конец Османской империи, я не мог. Какое же дело могло увлечь его сюда? Предположить, что оно никак не связано с предъявленным мной начертанием, у меня не получилось. Может, он отправился искать источник? А может, антидот?

От мыслей меня отвлёк Карно, спустя минуту опустившийся бок о бок. Он произнёс успокоительные слова, но сейчас меня заботили иные тревоги.

— Что там? — указал я на дверь, за которой скрылся Хаим.

— Синагога, — удивлённо ответил француз.

Так или иначе, я решил подождать, куда отсюда отправится мой знакомец. Я сказал Карно, что останусь до конца молитвы. Только теперь пришагал и Прохор, отряхивая одежду от пыли и глядя на нас сверху вниз с нескрываемым упрёком.

— Он там не молится, — сказал Карно, располагаясь поудобнее. — Так что ждать придётся долго. Но есть и приятная весть: у меня полная фляга родосского. И ещё. Я обнаружил другого иудея, он делал вид, что ни при чём. Я неосторожно опрокинул на него бурдюк лимонада, так что вас он не заприметил. С вас пятьдесят франков и ещё один за лимонад.

— Что же он там делает? — с досадой спросил я, сделав глоток его вина. Прохор показно отвернулся. Мне казалось, он рад тому, что ему довелось продлить удовольствие фальшивого своего триумфа.

— Услуга за услугу. Кто вам эта птица? — Он посмотрел на меня пристально и добавил: — Всё одно — я узнаю.

— Залётная птица, — вздохнул я. — Мы щебетали с ней в Дамаске.

— А-а! — растянул он плотоядную улыбку. — Так это она напела вам о проклятии!

Прохор втянул голову в плечи и протяжно плюнул вдаль, вложив в сие действо всё своё презрение.

— Положим, — недовольно ответил я, не ожидая такой проницательности. — Но и собственные ваши выводы недалёки от её.

— Ему вы явно показали больше. Стал бы такой важный Птах сбивать подмётки, чтобы добраться до каирской генизы.

— Теперь ваша очередь, — едко напомнил я и сунул флягу ему в руку.

— Когда отлетает дух, мы прячем тело от глаз человеческих, чтобы избавить его от осквернения, — ответил он без заминки, словно прочитал оду, лишь только промочил горло. — Иудеи не сжигают свои документы и книги, пришедшие в негодность. Они их закапывают, словно бы хоронят. Они говорят так: «Когда писание истёрто временем или выходит из употребления, мы прячем книгу, чтобы сохранить её от надругательства. Содержание книги отлетает к небесам, как душа». Но в здешнем грунте такое немыслимо, так что они попросту складывают всё на чердак синагоги. Вот уже тысячу лет или больше. Клад для архивного юноши вроде вас, а! — меня едва не ослепил чудесный его оскал.

— Не имел чести наслаждаться той синекурой. Какие же сокровища хранит эта… букинистическая лавка? — сухо продолжил я допрос.

— Тит Ливий, Диодор… антологии Мелеагра… Шучу, не обнажайте кинжала. Но вы напрасно ищете древней мудрости у иудеев. Каббала — изобретение довольно новое, говорят, её родина — Прованс, в те годы — провинция Священной Римской Империи. Знаете, откуда пошла эта глупая мода, которую продолжаете вы, ваш Голицын и отчасти я? Николай Фламель, живший в Париже, приобрёл папирус… вы попробуйте на вкус эти связи, ведь папирусы произрастают в Египте… — и фляга с живительной влагой тут же перекочевала ко мне, — папирус, которому он дал название «Книга Иудея Авраама». Он якобы раскрыл его тайны спустя много лет с помощью раввинов, обитавших в Испании — евреям не разрешалось селиться в прекрасной Франции, м-да.

«Ты ещё не всех деталей знаешь, — злорадно подумал я, в то же время удивляясь, как легко Карно удаётся конденсировать туманные взаимосвязи между общеизвестными фактами. — Голицын зачем-то ищет письма хазар евреям Кордовского халифата».

–…Так он обрёл философский камень, эликсир жизни и даже молодости. Замечу, что это не секрет общины иудеев, кои по сию пору вынуждены помирать в ветхом состоянии, а секрет свитка, собранный по частям из разных источников. Так в Европе возникло устойчивое представление о том, что собрав кучу еврейских и египетских манускриптов, некий решительный ум может соединить разрозненные положения и восстановить утраченную сущность, известную Адаму. Ну, в переводе на язык алхимиков, пятая эссенция разума соединяет четыре Аристотелевы первоосновы. Сейчас у иллюминатов трансмутации металлов не в чести, ибо ими занялись Академии наук — ваших наук. В почёте — Адамов язык, повелевающий шестернями вселенной. Вес всему этому хламу придаёт неоспоримый факт длительной жизни Фламеля и его жены, огромные пожертвования церкви и покупка недвижимости десятками домов в Париже. Меж тем, наследства он не получал, ибо происходил из простецов.

— Могила его оказалась пуста, а сотни лет спустя люди встречали его то в Индии, то в «Гранд Опера».

— В вас ещё жив школяр-зубрила! — осклабился он вновь.

— Так для чего им язык Адама? — сглотнул я, не в силах оторваться от его удивительно хороших зубов, показом коих он словно бы желал подчеркнуть какое-то метафизическое родство со своим персонажем. — Кроме научного интереса?

Но он небрежно бросил, что как раз научным интересом там и не пахнет из-за того, что эти люди — практики, эдакие Действительные Тайные чернокнижники. Короли магии. Я попросил его не повторять мне чепухи про беседы с ангелами, ибо те должны бы, кажется, понимать нас безо всякого языка. Или напротив, на любом языке.

— Вы рассуждаете неверно, — зашептал он своим проворным языком, хотя и без того мы беседовали весьма тихо. — Известно, что духи — существа вольные, исполнять ваши молитвы или нет, зависит от того, как они сочтут баланс ваших грешков. Я уже говорил: общаются пусть дураки вроде медиумов. Адам же имел повелевать небесными силами. Слово его было тождественно закону. А коли мы знаем, что в основе всего лежит логос — суть слово или закон, то иллюминаты и ищут те самые слова, которые заставят ангелов плясать под их дудку. Да и почему бы нет? Вот, представьте себе. Бесплотные существа создали материальное тело, поместили в него духовную субстанцию и вопрошают, витая вокруг: «Ну, ну, как там»? А он и отвечает: «Жарко! Убавить». Или: «Скучно, пришлите Еву». Он им и не приказывал вовсе, просто они так вместе строили мир. Он здесь принимал, они оттуда подавали. Ну, как печник залез в трубу, а хозяин дома ему сует раствор и инструменты. Оба, разумеется, масоны, если вы сами не догадались…

Он расхохотался, заставив меня нахмуриться.

— Важно не только, что говорить, но и кто это произносит. Адам был первородным и безгрешным существом, превыше человека. Но вы смеётесь над этим, а ведь и сами занимаетесь почти тем же. К чему вы упоминали Джона Ди?

— Так ведь трудно отделить одно от другого! — воскликнул он, разводя руки. — Только начинаешь исследовать иероглифы с описанием династий, как встречаешь бога Тота, то есть Гермеса со всеми герметическими традициями. — Он что-то быстро начертил каблуком прямо на земле.

— Что это?

— Монада Джона Ди. «Monas hierogliphica».

— Напоминает чёрта.

— Вот! Из неё он выводил любой язык. — Он многозначительно скривил губы и накрыл зловещий знак флягой. — А потом я, увы, связан. Недруги охотятся за мной, полагая ложно, что я — искатель и хранитель сведений, за которые они продадут душу. Мне волей-неволей приходится искать эти сведения, чтобы продать им их при удобном случае, выторговав свою душу себе.

— Кажется, не много вы нашли для сделки, судя по драке с наёмниками в вашем доме, — поддел его я, и он не остался в долгу:

— Это так, — стал он серьёзным, и голос его обрёл едкость. — И вот я встречаю молодого человека, страждущего того же. И моё доверие к нему от того столь крепко, что я вижу в нём персону ещё более несчастную чем я сам. Вам ведь не просто надо спасти себя — в дело, кажется, замешана прекрасная дама, — закончил он отвратительным мурлыканием.

Я вскочил и высунулся из укрытия, он хладнокровно вернул меня на место, дёрнув за руку, а заодно отобрав и флягу.

— Я не позволю! — воинственным шёпотом заорал я. — Не знаю, откуда вы…

— Османская Империя — это такая деревня, — объяснил он точь-в-точь повторяя мой тон, довольный результатом, и долгое бульканье едва не опустошило чашу моего терпения. — В ней европейцы, набитые более слухами чем монетой, путешествуют из Дамаска в Каир и обратно, торгуя осведомлённостью в консульствах и при дворах пашей. О вас же, мсье Рытин, не шепчут — кричат. Тем паче что набиты вы не слухами, а золотом и… кхем… камнями.

Боже, он и это знает! Казалось, он целиком видит меня насквозь. Подумав в тишине и не будучи прерываем им, выкурившим большую трубку в перерыве, я поведал ему о скрижали и своих замыслах раскрыть надпись, показанную ему ранее.

— Тут явно пахнет каббалой. А каббала заимствовала идеи у гностиков. — Те тоже евреи. Жили неподалёку отсюда. Вот потому я и караулю здесь! — рявкнул я тем же шёпотом, что и он.

— Гностики учили, что юдоль сия греховна и дана в наказание, что тело — обуза и подлежит умерщвлению для освобождения души. И что битва сил добра и зла уже давно случилась. Как первая, так и последняя. Злой Демиург царствует в материальной части вселенной.

Я с трудом сдержался. Вот досада! Мы с ним словно бы кружили по следу друг друга. Я живо представил себе множество таких орбит, по которым сновали мы все: Голицын, Голуа, Карнаухов, Карно, я сам — и ещё несметное множество трудолюбивых муравьёв (Муравьёв?) или, вернее, навозных жуков, отбирающих тайны друг у друга в надежде собрать свой ком — чего? С Карно нас роднило одно: мы не охотились за тайной, а спасались от неё, и конечно, я хотел освободить от проклятия Анну.

— Как проникнуть в генизу? — холодно спросил я.

— Немыслимо! — отрезал он. — Это не «Гранд Опера», а вы не жена Фламмеля.

— Я готов ждать удобного случая сколько потребуется.

— Обождите лет сто. Весь мир постепенно превращается в «Комеди Франсез», не случайно, как видно, Бонапарт подписал устав сего театра в полыхающей Москве. Но сегодня билетов туда не продают. Как и в библиотеку сераля, верно? — подмигнул он, но я сделал вид, что не заметил его колючего намёка.

— Неужели такой проныра, как вы — и не пролез туда? — мне уже опостылела эта игра, где он клал в лузу один шар за другим, а я словно выставлял ему подставу за подставой. — Ваши бакенбарды вполне сойдут за пейсы.

— Это же иудейская святыня, — пропустил он мимо ушей над бакенбардами. — Впрочем, подкупите мусселима, он упрячет вашего семьдесят третьего толковника в тюрьму, а вы в качестве награды за его выкуп потребуете исполнения ваших желаний.

— Но за освобождение мне придётся платить вдвое!

— Блестящий расчёт! О иудее вы и не подумали. Удивляюсь, как скоро Восток делает циников из самых благочестивых особ!.. — Он глотнул из фляги, приблизился ко мне и выпалил в лицо: — А вы его не выкупайте. Он вам что — брат?

Его ладонь медленно спустилась вниз по бакену, по правде сказать, ухоженному как у парижского франта.

Я рывком отобрал у него флягу, и долго не отрывался от неё, так что он забеспокоился.

— Но это уже чистая подлость! — выдохнул я в конце.

— Вы варвар, — пожал он плечами, не без усилий обретя своё вновь. — Вам не страшно совершить подлость. У православных нет ни чистилища, ни кругов ада. Какая вам разница, с какой суммой грехов вечно торчать в вашей универсальной преисподней?

— Откуда у вас такие представления?

— Бонапарт говорил так о вашей ужасной стране.

— Вы, кажется, не поклонник корсиканского чудовища?

Он гадливо сморщил нос, словно раздавил скорпиона.

— Я не числился в его почитателях, но швырять в поверженных титанов камни — удел рабов, постарайтесь это запомнить, и вы не попадёте впросак в салонах Лондона… чёрт с ним с Лондоном, — здесь, в Александрии, у Мегемета Али… Не бросайтесь оскорблениями — эта привилегия присвоена англичанами. За Па-де-Кале перчатки не долетают. А вы — варвар. Скифы обязаны аргументировать мечом. Постойте, а это мысль! Без английского… г-хем… эпиграфа вы уже не найдёте в Египте памятника; угрюмые и суровые скифы же не оставили по себе ни одной записи. Если вы способны уловить в моей сентенции двойной смысл, знайте, что он не случаен.

Определённо, он всё больше и больше мне нравился. Одновременно я ненавидел его.

— Муравьёв предупреждал меня, что вы гостили в России. Прошу простить за то, что та экспедиция Наполеона не нашла тёплого приёма. Если вы видите в этой моей сентенции двойной смысл, знайте, что он не случаен.

— Вы глупы и не остроумны, — оценил он, подумав с минуту. — В моей речи смысл настолько тоньше вашего, насколько французская обходительность в любви обворожительнее русской кухни.

— В Париже подают мороженую конину?

Он расхохотался:

— Вы грубиян, Рытин. Потому я вас и прощаю. Знайте, я не сопровождал своего императора. Наш отряд посещал одно презабавное болото под Псковом. Мы следовали с бригадой Удино.

— Что же вы там обнаружили, кроме войск Витгенштейна?

— Не скажу.

— Скажете. Вы обязаны мне жизнью, теперь и деньгами, а такие наглецы, как вы, всегда платят по счетам, пусть и не сразу. Я подожду. А покуда откупорьте вашу флягу.

— Не серчайте. Ладно, кое-что открою. Витгенштейн ни при чём. Император не давал Удино поручения атаковать Петербург, на такое безумство великие полководцы не способны. Бригада преследовала совсем иную цель: прикрывать манёврами наш маленький отряд, устремившийся в сторону ещё на полторы сотни километров.

— Манёвры те выглядели странно.

— Для непосвящённых. Удино и сам не ведал о главной цели, он лишь получал указания.

— От вас?

— Не представляю, от кого. Может, ни от кого?

— То есть вы обладали самым большим секретом. А Наполеон — знал его?

— Не подвергайте осмеянию неведомое. Впрочем, ваша манера объяснима, шутками вы заставляете меня продвигаться дальше по просторам моей памяти на северо-восток и выведываете сведения. Не выйдет. Я держу ухо востро. Конечно я тоже находился тогда в полном неведении. Просто мне посчастливилось входить в число отряда из дюжины сорви-голов, способных быстро скакать, метко стрелять и при этом не забывать думать. О задании нашем… историко-археологического толка знало двое, много — трое, они и вели нас к известному им месту. Половина из нас носили гвардейские мундиры. То ли они охраняли нас, то ли имели задание убить, если что-то пойдёт не так. Копать землю также входило в их обязанности. Ну и трое последних — мы, ветераны египетских раскопок, с опытом разгребания средиземноморских развалин.

Чем далее, тем глуше становился его голос, а выражение лица приобретало болезненную твёрдость. Он замолчал, и никакие подначивания мои не могли более разговорить его, возможно потому ещё, что вино кончилось. Я спросил, зачем он рассказал мне сию сказку без начала и конца, тогда он посетовал на то, что и я рассказал ему про скрижаль без конца и начала. Я обещал подумать, напомнив о чрезвычайной ценности сведений о самой находке как таковой, он же отметил, что его дельце в Поречье — это и вовсе секрет за семью печатями. Так мы тихо препирались до позднего вечера, оставаясь на месте, Прохор дважды ходил за водой и лепёшками, и возвращался в сопровождении булочника и водоноса, но так ни разу и не присел, фланируя по округе и с гордостью ливанского шейха нося бремя мнимого величия. Казалось, его теперь обижало то, что мы променяли его миссию на непонятное прозябание в жаркой пыли.

— Где тут поблизости можно найти хорошего вина? — спросил я.

— Хорошего вина купить тут немыслимо. Ближайшее место, где можно украсть бордосское — подвалы французского консульства.

— Вы крали?

— Разумеется. Когда бежал из подземелья. Тюрьма — по соседству с погребами, там есть подземный ход, так что глупо было не подкрепиться.

Но в ту странную ночь мы не дождались Хаима Цфата обратно. То ли ушёл он неведомой нам чёрной дверью, то ли проскользнул в кромешной темноте — то было немудрено, обладай он зрением совы, — только мы, шатаясь от сонливой усталости, вернулись не солоно хлебавши в своё пристанище, едва только восток подёрнулся пеленою рассвета.

Я проснулся, тревожимый неприятным чувством. Не успевшие отдохнуть глаза явили мне в утреннем сумраке склонившегося надо мной Карно. Он сидел на низком пуфе, и левой рукой словно удерживал правую, сжимавшую кривой ятаган.

— Не стану скрывать, — мрачно сказал он. — Ночью я хотел вас зарезать. Но час размышлений спас вас.

— Приятно иметь дело с рассудительным человеком, — ответил я и прибавил, когда он отвёл нож: — и в особенности с нерешительным.

Мы помолчали, ибо в таком положении не слишком велико разнообразие предметов для разговора.

— Второго дня вы привезли две кучи книг: ту, что заказал я, и ещё одну, — заговорил он.

Утомлённые глаза свидетельствовали о том, что он не обманывал. Я брезгливо отодвинул подальше от себя его руку.

— Я желал знать, почему эти книги интересовали тайное общество ваших врагов.

— Вечером я не стал их разбирать, отложив до утра, а вчера и вовсе у нас случился сумбурный день, однако этой ночью, едва заснув, я очнулся от непреодолимого интереса. Видите ли, книги подобраны с большим знанием дела.

— Какого дела? — я медленно поднялся, дабы не напугать его резким движением.

— Грабители, работающие на орден, конечно, никак не могли выбрать эти фолианты. Дело в том, что эти люди, находящиеся в нижних градусах посвящения, невообразимо глупы и ничтожно образованы. Главные же действующие лица отчего-то никогда не шныряют ночами по смердящим задворкам восточных городов. Из этого, простите, я сделал поспешный вывод, что выбирали книги — вы. И ещё: ваш рассказ о том, как вы спугнули грабителей, так похож на правду, что никак не может быть ей.

— Странно, ведь вы сами, убегая после стычки с ними, говорили, что они вернутся.

— Вот! И я это вспомнил! И приписал вам следующее действие: зная, что я поверю в их возвращение, вы разыграли кражу и ваше участие в том, чтобы её отвратить. А на самом деле выбрали книги сами. Вы не учли одного, подумал я: что мои враги могут вернуться за мной, а не за книгами. Им нужен — я. Как и вам. И в этом моя беда, — рукояткой клинка он постучал себя по голове. — Потому что вам нужна эссенция, выжимка, самое главное. А книги содержат — всё. Увы, они содержат много лишнего. По всему выходило, что вы так-таки заодно с моими недругами. Но если они — простые громилы, то вы — рядящийся в шкуру учёной овцы волк их стаи.

— Меня терзают воспоминания былой поры. Ещё на родине меня обвиняли те самые члены тайного ордена в том, что я не тот, за кого себя выдаю. И они до сей поры в том убеждены. Но вы ведь умнее.

— Я уже занёс острие над вашим беззащитным горлом, как одно сомнение спасло его. — Карно театрально замахнулся кинжалом и вонзил его в пол. — Я подумал, а каков ваш мотив привозить эти книги ко мне, если они уже отобраны с полным пониманием предмета?

— Узнать, что их объединяет, конечно!

— Тот, кто собирал их, обязан знать, что их объединяет, — ответил он назидательно. — Он бы схватил их и исчез, а вы приплелись ко мне и к тому же глупо бравировали находками. Из сего я сделал по раздумии один лишь возможный правильный вывод: вас послали какие-то люди, снабдив списком и указаниями. Откуда они узнали состав моей библиотеки — вопрос отдельный, но вы лишь смышлёный посредник. Вы достаточно образованы, чтобы соотнести титулы на десяти разных языках, но недостаточно умны, чтобы прочитать и понять то, что под ними.

— Рад, что вы составили обо мне такое впечатление, ибо оно, кажется, спасло мою жизнь. Поскольку правда одна, а лжей много, то прийти к наиболее невинной для меня помог вам не иначе, как мой ангел-хранитель.

— Но в какую-то минуту вы решили, — продолжал повествовать он, не отвлекаясь на мои слова, — что достаточно самостоятельны, чтобы сыграть свою партию. И отвезли книги не в Петербург, а в моё логово, в надежде прояснить истину и возвыситься над вашими нерадивыми хозяевами. Я вынужденно рукоплескал вашей дурости, для чего пришлось отложить нож. А поскольку я сам из таких же, позвольте пожать вашу руку. Два дурака, вместо мощёной дороги спокойной жизни, избрали висячий над пропастью мифов мост.

— Объясните мне эту книгу. Она слишком новая среди всех раритетов.

— «Le Rouge et le Noir»… Анри Бейль, мой старый друг, назначенный нашим консулом в Триест, написал её. Увы, он тоже убеждён в том, что я мёртв.

— Есть ли друзья, от которых вы не скрываетесь? — поставил я вопрос как можно каверзнее, но он не поддался.

— Он не просто друг, — улыбнулся Карно. — Скорее, брат… По тайному обществу, и, возможно, не по одному. Мы знавали друг друга в дни похода в Россию. У меня имелось своё задание, у него своё. Трудности отступления сближают… Потом пути наши разошлись.

— Он тоже скрывается под псевдонимом… Все скрываются и всё скрывают. А что скрывает гениза? Найдите способ попасть туда, Жан-Луи, я готов заплатить.

За завтраком, случившимся, впрочем, в обеденное время, мы продолжили прерванный диалог. Занятно, что после нашего объяснения на рассвете мы легли и преспокойно проспали ещё часов пять.

— Оставьте эту несовершенную мысль. Не потому, что это опасно или дорого: ведь для вас не существует ничего слишком дорогого, как для меня достаточного в цене. Просто вы не представляете, сколько документов скопилось там за тысячу лет, и все в ужасном состоянии. Ни тебе каталога, ни библиотекаря. Да и что, скажите на милость, станете вы искать?

— Но я убеждён, что Хаим Цфат прибыл сюда после моего визита к нему не случайно.

— Вот и прекрасно! Вам повезло, что у вас имеется такой осведомлённый архивариус, знающий, что отбирать. Пусть проделает всю чёрную работу, а вы следите за местом, куда он сносит добычу. Поручите вашему секретарю. Он пройдоха и ловкач, сумеет раздобыть для вас…

— Но он не сможет прочесть!

— Кто сказал прочесть? Украсть.

— Не опасаетесь, что воровство станет вашей второй профессией?

— Почему второй? В Египте у всех европейцев это первая профессия. А мы — европейцы… даже вы.

— Я не смогу приказать такого…

— Учитесь. Или хотите, я прикажу? Но с вас триста франков. — Он встал в позу цезаря и перекинул через плечо длинную полу халата на манер туники: — «Ступай, раб, и укради мне то, не знаю что!» А вы покраснели. Да перестаньте, сейчас кражи в моде. Тянут всё, что плохо лежит, и особенно что хорошо торчит: статуи, обелиски… Воруют и друг у друга. Всякие камни с письменами… м-да. Розеттский, например. Сфинксов с ликом Аменхотепа. Может даже обрадуете вашего Голицына.

— Для чего ему все эти подлинники?

— Сами знаете, поэтому охотно отвечу. При печати знаки искажаются. Это неважно в случае простого текста, но для магических начертаний может оказаться убийственным. Не моя, но такова вера этих людей.

— В книге, которую поручено отыскать мне, не содержится никаких колдовских таблиц. — Я сообщил ему название «Silentium Post Clamores», но не заметил в его лице перемен.

— Откуда вам знать!

— Вы скажете, где она?

— Издание тысяча шестьсот семнадцатого года есть и у меня. Но вам нужен первоисточник. На худой конец, оттиск. Если вас не опередили, то часть рукописи в Константинополе. В той самой библиотеке сераля, — пропел он последние слова.

— Странно поручать кому-либо заведомо неисполнимое задание, — задумчиво молвил я.

— Ваш наниматель мог не знать о том. И с чего взяли вы, что задание неисполнимо?

Мне не хотелось упоминать о наших с Муравьёвым догадках, но он ведь и без того намекал на свою осведомлённость в этом вопросе.

— Лет десять тому… — осторожно приступил я, выбирая слова, дабы не выболтать лишнего.

— Нет, пожалуй, поболее. Я немного знаком с вашим Дашковым, — пренебрежительно махнул он рукой. — Он шпион и проныра, далеко пойдёт. Неудачный дипломат, но талантливый… исполнитель неисполнимых заданий.

— Ему вы тоже указали какую-то рукопись?

— Вроде того.

— Вы, книжный червь, не могли забыть названия.

— Мы беседовали о многих трудах, например Гийома Постеля «De orbis terrae concordia» — «О Всемирном Согласии», изданном в тысяча пятьсот сорок четвёртом, где содержится среди прочего мысль о необходимости единого языка для общего мира.

— Мысль о согласии хороша для разобщённой Европы, — произнёс я задумчиво.

— Так вы бонапартист, — подначил он. — Согласие хорошо для того, кто диктует его условия. А прочие — соглашаются. Вы с этим согласны?

— Бонапарт пытался навязать нациям единство мечом, путь нашего покойного государя лежал через личные договорённости царствующих династий, — серьёзно ответил я.

— Кодексом, друг мой — больше законами, чем мечом, — проворчал Карно неуверенно.

— Ещё скажете — системой мер и весов, — отозвался я в том же духе. — Пол-литра совести, два сантиметра чести. И миллион килограмм пушечного мяса. Не желаете сегодня пролить свет на миссию Удино и вашего отряда? Я оплачу золотом.

Прохор, оказавшийся поблизости, замер и ревниво закряхтел, не поворачивая головы.

— Узким умам не постичь сложности пути к великой цели, — вздохнул Карно, потупив взор.

— Оставим покуда, — согласился я. — Я всё же куплю у вас эту книгу Майера. Двести, вы говорили, франков? На всякий случай. Итак, князь Голицын — глава тайной организации, опутавшей три части света?

— Эдак вы и царствующую фамилию запишете в магистры розенкрейцеров! — рассмеялся он. — Тысячу двести… Голицын — слишком видное лицо, чтобы являть собой тайного начальника, он, возможно, один из поместных глав, но сам, конечно, претендовал на большее. Сделать ему этого не дали его же друзья, стоявшие выше в иерархии. В нужный момент царю Александру попал в руки доклад о деяниях князя, где истинные события подавались вперемежку с вымышленными догадками в крайне невыгодном свете. Не стану говорить, как ваш ушедший император боялся тайных обществ. Не тех нерешительных прожектёров, которые впоследствии бездарно провалили петербуржское восстание, а настоящих иллюминатов и иже с ними. Они не спешили открываться, а он не понимал их целей и потому испытывал ужас даже перед собственным Библейским Обществом.

— Что же такого содержало обвинение?

— Ну, например, что чернокнижник Голицын…

— Такие слова ещё употребляются в делопроизводстве?

— Хорошо. Мол, магистр иллюминатов Голицын устранял своих недругов, пользуясь неким тайным знанием. В качестве доказательства приводятся митрополиты… я запамятовал их имена… умершие вскоре после споров с князем-чернокнижником. Пардон, иллюминатом. Интересен способ: он якобы дал прочитать… гхем… как бы выразиться? Читать там особенно нечего… Дал ознакомиться с одним манускриптом обоим своим противникам, который давался сим лицам будто бы для рецензии Библейскому Обществу. Третий же недруг, всех злейший, не дожидаясь погибели, отправил в печку сей грязный труд.

— Кто же сей непримиримый противник?

— А ваш архимандрит Фотий, с которым в последние годы дружил ушедший император Александр. Ссорился он с князем Голицыным весьма нелицеприятно.

— Почему вы всё время говорите о покойном государе, как об ушедшем?

— Вы что же, не слышали легенды о том, что в гроб вместо него положили солдата?

— Неужто вы верите небылицам, рождённым от того, что государя так долго везли из Таганрога, что разложение сделало его трудно опознаваемым? — искренне удивился я.

— Верю. А вы не верите, что он умышленно уехал подальше, чтобы его мнимый труп успел разложиться до неузнаваемости? Проведший в дороге полжизни и здоровый как его собственный конь, вдруг заболевает и умирает в несколько дней. В теплом приморском городе, куда все ездили лечиться от скверного петербуржского климата. Не верите в разыгранную словно по нотам партию? Случайности не обрушиваются в таком изобилии, особенно на царей. Его родные не служили по нему панихид. Как и мои по мне. Ведь я тоже мёртв десять лет, и можете не сомневаться, смерть можно успешно разыграть не только в театре.

— Прекратим домыслы, ибо они содержат лишь косвенные улики, — прервал я его, когда он и сам замолчал. — Вернусь к прежней теме: если не князь Голицын, то кто же истинный глава той тайной организации, о которой никто ничего не ведает? Только не говорите, что почивший император возглавил европейский заговор.

— А что, недурная мысль, если учесть, что из Таганрога в те дни отплыла одна известная английская яхта… Мне они не открылись, знаете ли. А предполагать не означает знать. Могу ответить, что не стоит искать их среди лиц первенствующих или окружающих троны. Там опасно, можно угодить в опалу или на гильотину, причём скорее всего вовсе не за принадлежность к братству, которое лишится важного лица. Слишком яркого света они не выносят, ведь они сами иллюминаты, то есть светила. Но и во тьме не обитают, несмотря на все слухи о подземельях Агарты. Те, околачивающиеся вблизи королей, кем-то назначены из интереса к делу или попросту находятся в ловушке.

— Пожалуй, — задумчиво согласился я, вспоминая Артамонова и Голуа. — Они мастера на такие проделки. Но мне известны только истории с лицами невысокого звания.

— Ваш граф Орлов, снующий с особыми поручениями по Европе и Азии — не на крючке ли у вашего государя? В плату за жизнь брата поклялся вечно служить монарху. Ну, представьте, что у него есть и противники, в плату за что-то служащие у кого-то не менее грозного для них, чем царь для Орлова. Но вообще, вы зря думаете, что никто ничего не знает. Уверен, что не одно европейское правительство следит за его членами, однако, имея разрозненные сведения, не могут слить воедино нечто главное.

— Вот когда пригодилось бы сообщество великих держав с единым языком, — пробормотал я. — А то слишком многое искажается при переводах — и не одной только Библии.

— Пригодился бы скорее острый ум. Все они ищут признаков переворота, революции. Но это путь ложный, ибо не земные революции интересуют их. — Он помолчал. — Голицын отставлен, но он в силе, и ему опасаются противостоять. Он облечён властью тайного общества — самого страшного из всех. Но уверяю вас, он сам страшится кого-то, находящегося за пределами вашей империи, но знающего о каждом его шаге.

Я мрачно посмотрел на него.

— Извольте уж договорить. Не земные революции, сказали вы, — а какие тогда? Небесные?

— На мой вкус, все революции корнями тянутся в ад, — заключил он и поспешил выйти.

Прохор блистательно справился со своим заданием добыть фирман на проведение раскопок. Правда, первое время дело продвигалось скверно, однако когда я обещал поднять ему жалованье со дня начала работ, до того отсутствовавшие нужные чиновники стали находиться, и уже недели две спустя землекопы протянули верёвки, ограждавшие двадцать саженей с северного угла истукана.

Выбор сего расположения Карно объяснил в своей манере:

— Он хотя бы отбрасывает сюда тень, этот тетраморф, в отличие от злых пирамид, за которыми весь день нигде не спрячешься.

— Херувим из видения Иезекииля? Почему вы так его назвали?

— А-а, хоть этого вы не знали! — обрадовался он. — Но под песком сокрыты крылья орла, тело быка и лапы льва.

— Просто я не так представлял тетраморфа. Как же вы увидели его целиком?

— Его никто не видел целиком. Лет пятнадцать тому его расчистили по грудь. Египетское имя его по сию пору покрыто тайной, слово «сфинкс» — греческое и, конечно, ложно по сути. Вот я и величаю его тетраморфом.

Впрочем, он не скрывал, что, по его сведениям, с этой стороны основания должны находиться неизвестные эпиграфы. В этом он не ошибся. Дней через десять в предрассветных сумерках мы, поминутно озираясь на скрипевшую деревянную опалубку, подпираемую десятками тысяч пудов песка, решились обследовать тридцать аршин огромной коренной плиты. Верёвочные лестницы исчезали в тёмной щели колодца, мы настороженно дымили трубками на краю провала, ожидая, пока солнце блеснёт над горизонтом, чтобы пролить немного света вглубь расщелины. Лишь на рассвете и перед закатом имели мы по четверти часа, когда свет достигал дна, откуда я титаническим усилием воли заставлял себя не смотреть вверх, опасаясь поддаться панике беспомощного существа, зажатого и копошащегося между хлипкими крепями и туловищем чудовища. Три дня спустя, скрипя зубами от гнева и песка, мы вынуждены были признать, что следы довольно свежих сколов свидетельствуют о том, что хотя Карно и оказался прав, но некто поработал здесь до нас не так давно. Письмена кем-то оказались предусмотрительно сбиты — и исчезли. Карно грешил на англичан, но я припомнил ему такую же практику самого Шампольона, увозившего пуды сколов в Париж. Сколов, отметил себе я. Не списков.

И второе задание — выследить Хаима Цфата, Прохор исполнил превыше похвал. На третий день мы знали не только, где тот обитает, но и время, когда он и его прислуга отлучались из дома — первый всегда в генизу, прочие на базар или в синагогу. Из того, что Хаим всегда уходил налегке, а возвращался зачастую со свёртком, мы сделали вывод, что он пополняет свою коллекцию документов, а не просто переписывает или запоминает нужное. Я горел желанием как можно скорее осмотреть собрание, но, конечно, не похищать ничего, а лишь ознакомиться с научной целью.

— Я отпишу в Палату мер и весов, чтобы вашим именем назвали эталон нравственности, — положил Карно мне руку на плечо. — С вас всего сто франков. Я горжусь вашей дру… — он убрал руку за спину, — нашим соседством.

Он предложил мне учинить обыск позднее, чтобы не спугнуть искателя древних манускриптов, пока тот не накопит весь ценный материал.

Прохор таким решением остался недоволен:

— Судите сами, я коли у вас стал послом при правительстве, то филерить за ним мне времени нету. Значит, надзирателей, чтоб караулили, надо трое, каждому, если смышлёный, по тридцать пять копеек в день — одних расходов на рубль. А взять бы его — да потрясти!

— Так он испугается и вовсе ничего не скажет, — возразил я. — Сами же мы ничего не узнаем, там дело каббалой пахнет.

— Так каббалиста надо вдвое против обычного потрясти — и скажет, — убеждал Прохор, приложив руку к сердцу, но получив твёрдый отказ, ругаясь, ушёл нанимать караульных.

— Тоже интересуетесь исполинами? — Карно подобрался тихо и заглянул мне через плечо.

Шёл девятый день раскопок юго-западного угла. Под плетёным навесом, прикрытым подобием балдахина, где мы устроили кухню, столовую и кабинет, я остановился на весьма примечательной книге, одном из тех прекрасных экземпляров, что собрали мы в его доме.

— С чего вы взяли? Просто листаю альбом. Переплёт выдаёт в нём уникальность, ручное творение. Не удивлюсь, если вы единственный его обладатель. Он ведь не издавался? — Француз слегка кивнул, явно польщённый. — Прекрасные работы. А кто рисовал?

— Это — мой альбом времён республики и империи. Рисовали разные люди, с Бонапартом всегда отправлялось немало молодых талантов. В числе том и я… Кое-что изображено с фризов, капителей и алтарей. Я мечтаю когда-нибудь издать его. Но нужен богатый меценат. Вроде вас. Или хотя бы вашего князя Гагарина.

Он, как обычно, намекал на что-то, чего я уловить, увы, не мог.

— Значит, это вас интересовала битва богов с титанами?

— Это не титаны, конечно. Гиганты. — Он перелистнул обратно. — Вот три мойры сокрушают Агрия. А тут Афина бросает Сицилию на бегущего Энкеладоса. Неужели не узнаете юного гиганта в лицо?

— Оно довольно равнодушное, словно малый только что отобедал и спешит вздремнуть, а жена бежит за ним, чтобы он наколол дров, — ответил я. — Он по сию пору похоронен, но жив. Греки землетрясения связывают с его именем.

— Да, потому что боги не могли умертвить гигантов, предположительно, имея с ними различную физическую сущность. Посему убивал их смертный Геракл — стрелами, пропитанными ядом гидры. — Он помедлил и приблизил своё лицо к моему. — У вас это не вызывает никаких аналогий?

Мы пролистали несколько картин. Мне казалось, что он переводит взгляд со страниц на меня и обратно в попытке уловить изменения на моем лице.

— А кто это? — я указал на крылатое существо, и Карно рассмеялся одним ртом.

— Имя ему Паллант. Вообще, многие из гигантов обладали крыльями. Но не только.

— Почему вы перешли на шёпот? Сфинкс услышит? Он тоже?.. — подмигнул я.

— Боги… ну, или греки — не могли уразуметь, как гиганты перемещаются, они объясняли это наличием крыльев или строением их ног из змей. Гигант мечет скалы, а ноги-змеи сами несут его к цели. Диодор Сицилийский…

— Что — Диодор Сицилийский? — раздражённо переспросил я, видя как он умышленно замешкался, неловко возясь с кувшином лимонада.

— Проживал на Сицилии несколько позднее ссоры того гиганта с… Не изображайте из себя Афину, Рытин, альбом уникален, как и моя голова! Так вот. Он писал о Скифе, основателе племени, жившем далеко на севере… или на юге, это кому как. Иже бяша до пупа человек, останок же его наподобие змеи обретается. Бляшку, изображающую мать его, змееногую богиню земли, нашли в одном из курганов. Куль-Оба, вы ведь слыхали?

— Нет! — бодро солгал я. Он кивнул, удовлетворённый.

— На самом деле они могли шагать даже сквозь землю, — продолжал нащупывать он.

— Каким же способом?

— Говорю вам, они имели иную природу. Впрочем, та природа не придавала им бессмертия. Телесного бессмертия.

— Вы излагаете так, словно греки зрели этих существ как дело самое обыденное, и лишь кое-что вызывало у них вопросы. Ну, например, ноги-змеи.

— Они видели их, конечно. Тут можете не сомневаться.

— С чего вы так уверены? Может и сами, проводя раскопки какого-нибудь акрополя на Сицилии, докопались до Энкелада?

— Когда бы вам довелось видеть нечто подобное, — резко оборвал он, — вам стало бы не до смеха.

— Греки считали богами себя, а гиганты олицетворяли галлов и несомый ими хаос, — ответил я отстранённо, дабы в порыве спора не проговориться о главном, пока он не проговорится о своём.

— Вот вы и объяснили мой интерес к гигантам — чтобы разрушить сие несправедливое сравнение, — поспешил он довольно расхохотаться уже в полный голос. — Времена меняются. И хаос теперь царит в Греции, а галлы возвысились и по мере сил упорядочивают мир.

— То есть миф изначально ложен, и победили на деле исполины? — рассмеялся я ему в тон.

— Историки меняют выводы и даже сами причины, используя один и тот же факт. Вот, вы залезли ко мне в буфет и видите изобилие чая и немного кофе. Какое заключение вы обо мне сделаете?

— Вы любите чай, поэтому запасаете его.

— Нет, я предпочитаю кофе и расходую его, а чай почти не трогаю. Но, дорогой мой коллега, — вкрадчиво промурлыкал он с лукавой ухмылкой, — если мой интерес мы худо-бедно смогли объяснить, то что в основе вашего?

— С чего взяли вы, что я питаю к сему интерес?

— Вы не могли спутать титанов с гигантами, для такого образованного юноши сие немыслимо, — он ядовито растянул губы.

— Это дело между французами и греками. Русских тогда ещё не народилось, — попробовал я опять обратить всё в шутку, но он настаивал:

— Греческий мир в те поры захватывал и часть полуденных равнин нынешней вашей империи. — Я насторожился. — Возможно, я ошибаюсь, но в России интерес к этому велик. Видите ли, гигантов боги преследовали по всей земле. — Он остановился и посмотрел, понимаю ли я его, как того хочет он. — Битва шла по всей тогдашней Ойкумене, — подчеркнул он и, словно это могло что-то доказать, стал перекладывать страницы. — Вот, Алкионей: не имея возможности убить его в месте, где тот был рождён, Геракл прикончил его в Беотии. Посейдон бьёт трезубцем Эгеона во Фригии. А вот сей же, погребающий Полибота под островом Кос. О Сицилии я уже говорил? А о Сицилийском Диодоре с его Скифией?

— Что ж, в наш век галлы страдали что в Египте, что в России, — не отвечая на его настойчивость. — Старые легенды продолжают сбываться.

— Если продолжить линию ваших суждений — они несли порядок, разум. Но что, если миф вывернут наизнанку победителями? Бонапарта союзники победили, но убеждены ли вы, что это к лучшему? И разве победители в нашем мире всегда на стороне добра? Может, история, которую они пишут, только провозглашает их таковыми?

— Мысль сия не нова, — отрезал я. — Цивилизация противостоит хаосу, но как боги для уничтожения гигантов не могли обойтись без грубой силы смертных людей, так и праведнейшие цари вынуждены прибегать к насилию, не в силах совладать с варварами кодексами.

— О, да! — воскликнул он. — Вопрос только в том, кто из противников есть варвар. Чаще всего это определяют последующие историки. Но проигравшие историй не пишут.

В последующие за тем недели мы под землёй обошли все стороны сложившего свои крылья исполина, везде натыкаясь на матёрый известняк, с которого предшественники тщательно сбили остатки всех начертаний, где таковые имелись.

— Что скажете? — спросил я как-то вечером Карно, когда мы наблюдали закат на фоне равнодушного лика каменного чудовища.

Карно поджал губы:

— Мегемет Али может разочароваться в негоцианте Хлебникове, на которого выписан фирман. В нём сказано, что находки подлежат паше по праву первого выкупа. А у нас их нет. Могут подумать, что мы утаили найденное. Здесь редкий дурак уходит с пустыми руками. А давайте свезём отсюда всего Сфинкса целиком? Кому лицо, а кому зад — разыграем в орлянку.

Хвост пыли от летящего кометой скакуна не дал мне съёрничать в ответ и заставил обоих нас схватиться за трубы. Но то мчал Прохор, по-казацки пригнувшись к шее гнедого красавца кохейлана, на лбу которого между разными побрякушками и стразами висел голубой камень против сглазки, или cattivo occhio, как называют её левантийцы.

— Хаим снялся с постоя и исчез! — крикнул он. — Собирайтесь.

Решение никто не оспаривал, волею вещей складывалось так, что мы обязаны догнать и обчистить беглецов. Верблюды наши, однако не обладали резвым аллюром. По счастью, Прохор, предвидя это, отдал распоряжения надзирателям вызнать если не путь, то хотя бы направление бегства.

— И так понятно, что конечный их пункт — Дамаск, — пытался успокоить я всех. — Если не нагоним сразу, попросту двинемся туда.

— Попросту? — взвился Карно. — У меня другие планы, мой друг, кроме того, грабить в городе хлопотно, да и рукописи могут перепрятать — ищи потом. Нет, наш шанс только в пустыне.

Соглядатаи Прохора проследили беглецов до самых дальних окраин, но мы никак не могли решить, какой путь — по морю или по суше избрали те.

— Они двинутся пешком, — процедил Карно, щурясь в пыльную даль. — Их мало. С ними проводник из местных.

— Морем, — предположил я, — безопаснее. — Если они сговорились с корабельщиком заранее, то, имея фору, останутся вне досягаемости для преследователей на всё время пути, в котором могут спокойно заниматься документами.

— Как они могли сговориться заранее? Он не мог знать, когда отыщет последний нужный ему манускрипт.

— Телеграф, — ответил я, показав на крылатую вышку на далёком холме из песчаника.

— Ваш семьдесят третий никогда, — медленно проговорил француз, — не станет рисковать в море такими ценностями.

— Сейчас море спокойно, — возразил я.

— Пустыня! — рявкнул он, но потом смягчился. — И караванный путь на Газу только один.

Сетуя на его беспримерное упрямство, но не имея возразить, я только со злобой стегнул коня.

К закату первого дня пути мы получили, наконец, долгожданное подтверждение того, что небольшой отряд сменил бесполезных лошадей на верблюдов и спешно покинул последнюю перед пустыней деревню. Они опережали нас на пять или шесть часов. Прохор потребовал дать лошадям отдых, прежде чем ночью мы двинулись следом. Карно объявил, что бессмысленно пытаться догнать верблюда на верблюде и предложить использовать превосходство в скорости коней, чтобы настигнуть беглецов не позднее следующего ночлега, иначе лошади полягут и не смогут более скакать. Воды и припасов взяли мы только на двое суток, и в лунном свете снова пустились в погоню.

В полдень с холма я различил в трубу караван Хаима, до него оставалось версты четыре, но они уже поднялись на седло перевала, куда нам ещё только предстояло взобраться. Они спешили, будто знали, что за ними идёт охота. Ещё через четыре часа они уже видели нашу кавалькаду. Изо всей мочи они старались скрыться в стремительно надвигавшейся ночи, близость добычи придавала сил нам, но не нашим лошадям. Тени гор уже поглощали беглецов, а животные наши, храпя, еле плелись, и тогда Прохор решился на отчаянный шаг, без предупреждения застрелив одного из верблюдов, навьюченного бурдюками с водой, и я в который уже раз подивился, какая искра воспламеняет порох его решимости и смётке после недель меланхолии. А случилось вот как. С равнины мы давно не видели преследуемых, тогда Прохор, убедив нас, что без отдыха лошадям всё равно не одолеть грядущий подъем, пешком отправился на ближайший холм. Карно двинулся следом. Вернулись они, ожесточённо споря каждый на своём языке, но очевидно понимая друг друга. Француз убеждал прибавить, а там — хоть бы и загнать лошадей, ассистент мой охолаживал его вопросом, кто платить будет за падёж. Всё же мне почудилось, что он внял уговорам Карно, потому что немедленно седлал коня и бросил его вперёд, объяснив мне, что до Хаима не более двух вёрст. Однако не проскакали мы и полуверсты, как он вдруг осадил коня и вмиг спешился, бросившись к краю уступа, на котором оказались мы. Никого и нигде я не мог видеть, Карно кричал, требуя спешить в сгущавшейся ночи, но Прохор молча поверял ружья и устраивался поудобнее. Я осознал его точный замысел, лишь когда в расщелине между прикрывавшими тропу скалами появился караван беглецов. До него было саженей полтораста, на выцеливание у Хлебникова имелось не более полуминуты, но он справился с первого выстрела. Местные погонщики тут же повиновались, сев на землю рядом с поверженным великаном, но лишь после второго выстрела, доказавшего, что шутить мы не намерены, Хаим остановил изнурённый свой караван. Пока Прохор держал их на прицеле, а пуще того, следил, чтобы они не спрятали ценных манускриптов в камнях, мы с Карно проскакали крюк в лишнюю версту, и тогда я вполне осознал точный расчёт секретаря, выбравшего единственно верное место для перехвата на всём пути. Когда сумерки уже охватили предгорную долину щупальцами теней, вытянувшихся от острых вершин, он неспешно подтянулся на своём удивительно свежем скакуне.

Погонщики, стеная, ходили меж двух трупов и сетовали на утрату вьючных животных, я предложил им взамен денег, но они, по обыкновению людей восточных, поняли моё сочувственное движение как слабость, и принялись, крича, доказывать справедливость двойной цены. Прохор, не остывший ещё от своей охоты, замахнулся на них прикладом, и те сразу стихли, бормоча что-то себе под нос. Карно уже рылся в тюках Хаима.

— Как ваш визит в Каир связан с тем рисунком, что я вам показал? — спросил я сразу.

— Вы поступили бесчестно, не исполнив обещания открыть нам место обретения того рисунка, — ответил иудейский учитель, — не обмани вы нас, мне не пришлось бы преодолевать тягот враждебного пути.

Карно с удовольствием навострил уши и ухмыльнулся.

— Вы не объяснили мне, зачем вам эти сведения. Не изволите ли поведать сейчас?

— Теперь это уже не имеет смысла. А наш уговор более не действует.

— Если бы тогда я открыл вам обстоятельства, при коих эпиграф оказался в моих руках, как поступили бы вы?

— Возможно, никак. Ответ зависит от вопроса, — презрительно бросил он.

— Что же удалось вам выяснить?

— Теперь это всё в ваших руках. Незачем разбрасывать все вещи, — говорил тот, — скажите, что вы ищете, и я отдам вам это.

— Ты и сам знаешь, что ищут археологи в карманах у историков, а масоны у каббалистов, — бросил Карно, — Но даже если ты отдашь украденное из генизы, я должен убедиться в том, что ты не утаишь чего-нибудь. Так что другого способа нет. А коллега обыщет тебя самого.

— Но я не крал! — вскрикнул Хаим Цфат.

— Но я не жандарм! — вспыхнул я одновременно с ним. — И не намерен…

— Так вы до Страшного Суда будете раскланиваться, — заметил Карно, развязывая последний увесистый мешок, из которого посыпались превосходные сухие дрова.

— Давай, барин, я, — притворно вздохнул Прохор, поплевав на ладони, и через мгновение извлёк из-под одежды Хаима туго перетянутый свёрток. — Важная, поди, вещь, — хохотнул он.

— Напрасно вы вмешиваетесь в то, что вам неведомо, — предостерёг меня Хаим, играя скулами от нескрываемой досады.

— Обещаю изучить ваши находки и после выслать их вам в Дамаск, — сказал я, чувствуя себя прескверно и с трудом выдерживая его пронзительный взгляд, в котором, однако, не заметил и намёка на ненависть, а лишь сожаление о проделанной впустую работе.

— Если останетесь живы после изучения, — ответил он незамедлительно. — Или — до. Берегитесь: ночью ползают ядовитые гады.

— Слышал, Прохор? Держись от господина Карно подальше.

Прочие расспросы решил я отложить до утра. Мне нужно было собраться с мыслями и силами.

Странной могла показаться совместная та ночёвка, но так безопаснее на случай нападения грабителей сильнейших, и мы вместе вскипятили кофе и поужинали рисом и финиками, а после принялись расстилать свои одеяла в некотором отдалении от туш несчастных животных.

— Как бы они не перерезали нас, — шепнул Прохор, точно знал, что я собрался поразмышлять о некоторых чертах его характера.

— Ножи отбери.

— Передушат… Камнями перебьют, — не мог решить он.

— Утопят, затопчут верблюдами, похоронят заживо… заговорят, — предложил я, но он не понял.

— Может, связать? За ноги, как лошадей?

— А если бедуины нападут? — предостерёг я. — Что это у тебя в кисете?

— Воду кипятили — один из них подошёл и сглазил, — сообщил он, — или кинул чего. У меня свой чаёк припасён.

После, так чтобы он видел, я умышленно медленно выпил и кофе и его чаёк.

Запах знакомых трав тревожил какие-то старые воспоминания о давно покинутом Отечестве. В свете догорающих углей Карно перебирал найденные документы, после осмотра каждого делая глоток из фляги с вином. Я незаметно падал в дрёму, и казалось, что просыпался несколько раз, видя Прохора, беззвучно трясшего Хаима и совавшего ему под нос тугой свёрток с неведомыми письменами, но очнувшись вдруг утром, обнаружил, что иудея и его провожатых простыл и след. Я поднял обоих своих спутников.

— Вязать надо было, — хмыкнул Прохор. — Да ну и пёс с ними.

— Как бы не так, — сказал я. — Могут обвинить нас в воровстве, а местным жителям для этого свидетелей не требуются. За кражу и в Одессе полагается кнут, а тут и вовсе отсекут руку.

Карно в нашем разговоре участия не принимал, он сразу бросился пересчитывать манускрипты, и к радости своей обнаружили, что ни одного не пропало. Самый, по общему мнению, ценный, Прохор с удовольствием извлёк из-за пазухи, никак не желая с ним расставаться. Француз протянул к свёртку руку, но Хлебников отдёрнул её и убрал за спину. Древность ветхого папируса, который невозможно разделить без опасения повредить безвозвратно, казалась сомнительной, но он перекочевал в мою чересседельную суму.

— Но это я придумал его обыскать! — запротестовал Жан-Луи, зная, что ничего тем не добьётся, а Прохор только плюнул в сторону верблюжьих туш, от которых уже начало потягивать смрадом.

Карно я, конечно, не доверял, рукописи мы поделили надвое, свиток Прохора, это яблоко раздора, присоединили к моей части добычи, при этом француз лишь усмехнулся, но спорить не стал, заносчиво заметив лишь, что ему и половины хватит, чтобы нащупать смысл целого. На это я парировал, что Хаим смысл и без того знал, да только не зря приехал собирать целое из кусков. Впрочем, уговорились изучать всё вдвоём.

В деревне нас встретили настороженно, но, похоже, Хаим сюда не возвращался, да и мы не решились задерживаться дольше того, что было необходимо для пополнения запасов воды.

— Странное дело, что они сбежали, — тихо пробормотал Карно.

— Боялись, что догоним, так только хуже будет.

— На оставшихся четырёх верблюдах они бы ушли далеко от наших лошадей.

И то верно, кони еле плелись, утомлённые прошлой погоней.

— А каков ваш вывод? — спросил я, но вместо ответа услышал ещё один вопрос:

— Странное дело, что они сбежали, ничего не взяв. И сбежали не в Каир, где могли бы донести на нас.

— На это я и сам отвечу. Хаим читал многие эти манускрипты, и теперь имеет достаточно у себя в голове. Оставаться, чтобы мы выудили… чтобы вы — выпытали из его головы эти знания, он не желал. А в Дамаск он уехал, чтобы поскорее передать их кому надо. Сдаётся, что документы сами не имеют большой ценности.

— Ну, так отдайте мне, — буркнул он угрюмо.

— Конечно, отдам, — пообещал я так, чтобы до него донеслось обратное.

На привал расположились вёрстах в четырёх, а в Каир без спешки прибыли к вечеру другого дня.

Недели две исследовали мы ветхие манускрипты, некоторые из которых порой рассыпались у нас в руках. Скверная сохранность не позволяла читать их, но из разрозненных отрывков поняли мы, что Хаим искал упоминания последних сражений.

— Здесь есть указание на Мегиддо, в другом пергаменте упоминают Дамаск. Есть и ещё какие-то места, не слишком-то ясные, — подвёл итог Карно. — Мензале, например, я знаю, другие нет. Одно место как-то связано со Скандинавией, но возможно это Германия. В старых географических названиях легко ошибиться, и ещё легче вовсе ничего не понять.

— Неужели в годы битв высших сил существовал Дамаск?

— Это поздние сочинения, притом вторичные. Что-то вроде апокрифов. В генизе не могут храниться скрижали Завета. Много художественных оборотов. Их характер назидательный, как в Притчах. Писатели преследовали свои цели и ссылались на какие-то источники, общеизвестные для своего времени и утраченные в наше. То тебе Тит Ливий, то вдруг Диодор. Никакой системы. Да шучу, шучу, коллега.

— Но Хаим выбирал эти рукописи неспроста, — нахмурился я.

— Ему важно знать, что этих битв было множество.

На сём ложном выводе мне и хотелось пока оставить француза, ибо сам я понимал, что Хаим искал упоминания одного-единственного верного места, посему и увёл рассуждения в сторону. Я хотел оставить себе время на обособленные размышления, хотя понимал, что откройся мы взаимно, то могли бы скорее и вернее нащупать нужный путь. Беда, что никто не торопился делать этого первым, боясь сделать ход главным козырем.

— Это простая мысль. Война обычно состоит из многих баталий, некоторые из которых противоположны по исходу. Трудно представить, что противные силы собрались в одном месте, чтобы сразу решить дело — и никто не отлынивал и не опаздывал. Битва народов не означает, что у Лейпцига собрались бесчисленные толпы французов, русских, шведов и немцев с чадами и скарбом.

— Будьте серьёзны, Рытин, — сказал Жан-Луи, словно это не я призывал его к тому же. — В древние времена исход решался обычно одним главным сражением, и победители стремились истребить всех побеждённых, не давая пощады даже чадам.

— Но в нашем случае, по-вашему, не так?

— Не так. Некие колена, или, если угодно, расы, расселились по земле, и кто-то открыл охоту.

— Силы света и тьмы? — настаивал я.

— Я бы поостерегся употреблять такие слова. Они не прояснят вам картины, а лишь исказят неизбежным отождествлением вас как исследователя с первыми.

— Я прежде всего учёный. Эпиграфист.

— Все желают дружить с хозяином лошади, которая побеждает, — усмехнулся он.

Один из документов, со всеми предосторожностями извлечённый из недр Прохорова свитка ещё третьего дня, насторожил меня, и теперь я решился спросить своего опасного коллегу.

— Необычайно интересно, — проговорил я. — Умеете вы прочитать это?

Он с недоверием пересел на мой край, чтобы не брать в руки папируса, грозившего раскрошиться.

— Почему же вас заинтересовало сие письмо?

— Язык мне неизвестен, а знаки знакомы. Вы видели его раньше?

— Говорят, это знаки письма… — он запнулся, — библейских исполинов.

Я вздрогнул.

— Рефаимов? — уточнил я.

— Вы ведь не интересуетесь ими? — он усмехнулся и воззрился на меня со злобой превосходства, словно он был этим самым рефаимом, а я неправедным хананеем. — Где же, интересно, могли вы повстречать эти письмена?

Чтобы не упоминать валунов из Арачинских болот я рассказал о находках в Гелиополисе.

— Никто не сумел прочитать, — вздохнул Карно, и мне не удалось уличить его в неискренности. — Язык редкий и эпиграфов на нём мало, это вам не иероглифы.

— Иисус Навин со своим воинством позаботился о том, чтобы нечестивое семя вместе со всеми предметами их быта истребить навеки. А если бы их было больше, вы бы взялись за прочтение? У меня есть кое-какие зарисовки из Баальбека.

— Кое-какие?

— Их существует больше, но я нашёл их уже почти в темноте.

— Почему же не продолжили утром?

— Спешил в Дамаск.

— Нет, вы положительно интересуетесь исполинами. Вспомните, гигантов преследовали по всей земле!

— Вы снова о своём.

— Что поделать, тут дело нешуточное.

— Оно каноническое. И ещё в большей мере апокрифическое.

— Я размышляю о том, откуда вы могли о них слышать. Древнееврейского первоисточника вы не читали. Вульгата и библия короля Якова переводит рефаимов просто «гигантами». Впрочем, кажется, они упоминаются в списке племён, но без намёка на их сущность… А-а! Септуагинта. Я угадал?

— Не терзайте себя, я читал славянский перевод, который используется в нашем богослужении. Это существа довольно загадочные.

— Ещё более загадочными их сделали переводчики. То же слово пишут и как «мертвецы», так что о истинной сущности рефаимов без подлинной книги не догадаться. Странно, правда? Вообще же в еврейском языке слово это значит «призраки». Нет, вам это не безразлично. Иначе что занесло бы вас в Баальбек?

— Туда меня занесли люди шейха Антеша, когда меня занесло в Леджу преследование моих коллег по науке.

— Бальзам на душу. Повторяйте почаще. Я всегда рад слышать, что не я один подвергаюсь гонениям. Дадите поглазеть на ваши баальбекские каракули?

— Сколько угодно. Даже место опишу, где их нашёл. Ломайте голову, сколько влезет. А мне там чуть не проломили голову камнем, пока я рисовал. Но уговор: о результатах сообщить первому мне.

— Я вас обману. Скажу, что ничего не выяснил.

— Ваше тщеславие подведёт вас. Вы это на всю Европу закричите, так что же, я не услышу? Итак, ещё раз: кричите, но мне первому. Думаете, я не понял, почему за вами охотятся? Сболтнули лишнего о своих находках, да ещё кое-что приукрасили, ложно дав понять бывшим сообщникам о неких тайных выводах. А может, и не ложно.

— Да, гордыня — моё сокровенное имя, — не без гордости признал он.

— Так вы сами верите в исполинов?

— Я работаю с документами, — сварливо ответил он, из чего я сделал вывод о том, что ему кое-то не безразлично. — Я верю в существование письменных и устных преданий, мне этого достаточно. Один араб, Ибн Фадлан, путешествуя по Хазарии видел скелет исполина метров шести по-нашему. Но признайтесь хотя бы мне! Вы ведь испытываете приязнь к вашему необузданному Святославу, а не к цивилизованным хазарам, истреблённым этим диким язычником. Так вот знайте, что вы в таком разе стоите на стороне зла. И никто вас не сдвинет, потому что вы, как историк, придумаете сто причин, по которым каганат следовало уничтожить как можно безжалостнее.

— Может, когда-то это имело место, но не теперь, — отверг я. — Моя задача — беспристрастно изучать факты. А хазары — почти что миф.

Прохор произвёл последние счёты с работниками и теперь вьючил тюками наших животных, которые, зря надеявшиеся на скорый сон, ревели и мотали шеями. До темноты у нас оставался час, и нам как раз хватало его, чтобы проделать десять вёрст до жилища на окраине Джизы.

— Каков ваш дальнейший план?

— У меня их много. Двинуться в Вавилон на раскопки башни. Вы со мной целиком или вышлете золото?

— К чему вам? Сороковой этаж возводили из чистого сапфира. Заодно долг вернёте.

— Ах, вы всё это давали в долг! Знаете, какой величайший секрет тамплиеры привезли с Востока, за который их истребили и за которым все охотятся?

— Его любой верблюд знает, на то он и величайший.

— Не ёрничайте. Это формула расчёта сложного процента. Европе он был неведом, а на Востоке… ну, вы меня понимаете, — он почесал под ухом. — Ваш голодный верблюд позавидовал бы бешенству Филиппа Красивого, когда тому объяснили, что он задолжал втрое против того, на что рассчитывал. Дальнейшее известно. Несчастный Жак Молэ отправился на костёр, а молчал он не потому, что ему отрезали язык, а потому что сам не умел объяснить этой формулы. С той поры все ищут секрет. А он преспокойно лежит у каждого в пустом кармане. Так что не напоминайте мне больше о долге. Иначе мне придётся вас убить и стать вами. Да это в порядке вещей. Я сделаюсь русским боярином, всё равно ваши аристократы грамотно говорят только по-французски. Я смогу прослыть грамотным боярином.

— А может вы и убили настоящего Карно, и сейчас — уже он? — заметил я.

— Возможно. Но вам-то что надо? Вам нужно не тело Карно, а выводы его разума.

— Ошибаетесь, мне нужны его знания древнееврейского.

— Десять тысяч олухов читают по-древнееврейски. Айда в Александрию. У меня есть одна мысль, поделюсь, когда приедем. Ковырять свитки вы сможете и там, а я попытаюсь препарировать ваш баальбекский язычок. А не понравится — оттуда можете вернуться в свой затхлый Бейрут в пять дней. Здесь всё кончено.