Радуга взаимности

Оксана Кирсанова, 2019

Перед вами история трогательной, таинственной и сложной школьной любви, где последний звонок стал лишь началом непростых испытаний для ее героев. В первой части романа она – юная, несколько наивная ученица десятого класса, он – молодой, женатый учитель химии, прочно стоящий на ногах и внезапно ощутивший волны давно забытого чувства. Ей предстоит изучить оттенки многоликой человеческой любви, ему – преодолеть страх быть отвергнутым и брошенным. Что приготовила для них судьба в этом воплощении? Какую оценку они получат в аттестат зрелости своей души?

Август 2012

— Ты опять плачешь! Ты мама двоих детей, один из которых вот-вот пойдет в школу. Ты должна думать о тетрадях, белых бантах, торжественной линейке и огромном букете гладиолусов, — громогласно рассуждала Марина, глядя на вздрагивающую от рыданий Олесю.

Прислонившись к столешнице, держа в руке чашку с горячим чаем, Марина в который раз пыталась вразумить подругу. Олеся примостилась на краешке стула за обеденным столом, поджав ноги, и напоминала нахохлившегося воробья. Ее волосы были растрепаны, заколка, державшая пучок, давно съехала на бок, но она этого не замечала. Ссутулившись, сгорбившись, она сосредоточенно смотрела в чашку, как будто пыталась по ней разгадать будущее.

— Не шуми, пожалуйста… Диме еще час спать нужно, — прошептала Олеся и подняла на Марину зареванные глаза, — а гладиолусы уже не в моде.

— Одумайся! Твои мысли заняты только одним: сможешь ли ты увидеть его 1 сентября. Опомнись, подруга! Давай! Ты же всегда была сильной. Хотя бы ради детей, им нужна счастливая мама! — продолжала Марина, активно жестикулируя и рискуя вылить на себя еще не остывший чай.

— Я… я не могу… — сквозь поток слез, с полным отчаянием в голосе пролепетала Олеся, — понимаешь, не могу! Я люблю его, люблю! Как тебе объяснить, что такое любовь, если ты никогда ее не испытывала?

— Знаешь, я ведь и обидеться могу на такие слова. Могу, но не обижусь.

— Извини… Я немного не в себе.

— Ты много не в себе. Олесь, все любят и очень многие страдают. Ты не одна такая на свете и случай твой не уникальный. Сколько песен о любви написано, заметь, в основном о несчастной. Когда все хорошо, не тянет стихи писать, драйв на другие вещи уходит. Вдохновение страдальцев обычно посещает. А я, да, я не страдала от любви, и это не значит, что я не любила. Просто я умею не оглядываться назад. Закончились отношения, значит закончились. Значит, так нужно. Помнишь, ты сама мне читала стихи Андрея Дементьева?

— Да, помню, там даже закладка лежит на этом стихотворении. Читаю как аффирмации.

Марина взяла томик стихов, лежащих здесь же, на комоде, и зачитала первые два четверостишия.

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

Если то, что случилось, нельзя изменить.

Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,

С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.

Иль о том, что случиться не может уже.

Лишь бы озеро вашей души не мутилось

Да надежды, как птицы, парили в душе.

— Не нужно, Олесь, не нужно мучиться из-за того, что невозможно, — закончила мысль Марина.

— Я не могу…

— Я знаю, что можешь. Тебе никто не запрещает его любить. Только терзать себя и рыдать прекращай. Больше, чем есть, не будет, ты же сама знаешь… А, Олесь?

— Угу…знаю… я знаю, что опять ему поверила, а он опять испугался своих чувств. Или моих. Уже не важно, — задумчиво и грустно ответила Олеся.

— Просто забудь, — Олеся села за стол, рядом с Мариной, — как ты Саше объяснишь причину своих слез?

— Он поздно сегодня придет, к тому времени я успокоюсь и буду в норме, — пообещала Олеся.

— Пойми, этот твой директор — эфемерная личность: сегодня здесь, завтра там. Сегодня приголубит, завтра оттолкнет. Он не то, что слез, он мыслей твоих не достоен. Хочешь любить — люби, но не во вред своей семье, — Марина, как всегда, была непреклонна в своих суждениях, а сейчас еще и абсолютно права.

Олеся встала и подошла к открытому окну. «Лето. Все люди любят лето, почему опять все это случилось летом, почему? Почему я не могу прийти в себя, почему все время плачу, ну лето же, должно быть весело…всем весело, а мне нет. Нужно, наверное, уже что-то пить от нервов», — мысли Олеси текли беспорядочно и неспешно.

На детской площадке, радуясь последним дням свободы, резвились дети, видимо, младшие школьники или старшие детсадовцы. Они с криками носились в детском городке-горке, играя в салки, а родители хватались за сердце при каждом их вираже. Особенно мамы. Папы почему-то никогда не думают о плохом. Упал и упал, подумаешь, с кем не бывает. Лавочки оккупировали пенсионеры и мамочки с колясками. Казалось, все вокруг дышало любовью, покоем и счастьем.

— Устала я от этой любви, устала. И выгнать из сердца никак не получается. И понимаю все, и мужа люблю, — Олеся уже не всхлипывала, повернулась к Марине и еле уловимо улыбнулась.

— Вот и прекращай себя истязать. Ну, Олесь, правда. У тебе все хорошо, зачем он тебе?

— Люблю я его. Думала, после откровенного разговора мне станет легче, все устаканится. А он не захотел выслушать, а потом и вовсе исчез.

— Кто его поймет… Вообще странно как-то, — Марина задумалась.

— Самое неприятное, что вообще ничего не объясняет, пропадает и все. Я не хочу близких отношений, я хочу дружбы, как бы странно это не звучало, — пыталась объяснить Олеся, — может, он поэтому перестал писать?

— А почему тогда не захотел с тобой встретиться, когда ты предлагала? Нелогично. Олесь, ты все время под него подстраиваешься, а он вертит тобой как хочет. Не думала, что он может быть таким.

— Я сама не знаю, что хочу. Но быть его любовницей… пожалуй, нет. Не для меня эти треугольные страсти. Четырехугольные. У него жена есть.

— Да, понимаю. Ты и раньше больше к нему душой тянулась… а не…чем-то там еще. Но Олесь, он же явно дал понять: встречаться с тобой не намерен: ни для разговоров, ни для чего-то еще, — напомнила Марина.

Эти слова отозвались болью в душе Олеси. Она физически почувствовала, как внутри, из живота, нарастает волна непонятного страха. Руки вспотели, пульс участился, в ушах появилась вата. «О нет, только не сейчас». Она быстро подошла к столу, одним махом выпила уже практически холодный чай, заев чем-то сладким, что попалось под руку. Поняв, что приступ в этот раз отступил, нашла в себе силы продолжать разговор.

— Это и обидно. Неужели я не достойна того, чтобы просто со мной поговорить? Так сложно? Занят, он, видите ли. Вот скажи, как так можно: пропал и все. Писал-писал письма, и пропал, как будто и не общались совсем, — Олеся сильно переживала.

— А ты не думала, что с ним могло что-то случиться?

— Ничего с ним не случилось, ходит на работу, я специально интересовалась этим вопросом. Тоже все никак не могла поверить, что наш обожаемый директор взял и свалил без объяснения причин. А он, видишь, «жив-здоров и даже довольно упитан», — Олеся процитировала слова главной героини из любимого фильма «Москва слезам не верит».

— Понятно… Нужно забыть, выбросить из головы, из сердца — из всех частей тела! — пыталась пошутить Марина.

— Если бы было все так просто…

— То есть тебе нравится все время отдавать, истощая свою нервную систему, да? Ты же ничего, совсем ничего не получаешь от этой любви, одни слезы. Кому нужен этот альтруизм? Я вообще не понимаю, откуда силища берется на такую отчаянную любовь?

Марина, экономист по образованию, пыталась из всего извлекать прибыль. Вот и сейчас она активно старалась убедить подругу в том, что просто так отдавать — глупость, нужно что-то получать взамен.

— Слабость это. Не сила, — Олеся нервно рассмеялась. — Была бы сильной, давно б забыла, а так, видишь, мучаюсь и думаю посетить психотерапевта.

— Да нет… Слабость — поддерживать близкие отношения, когда понимаешь, что у них нет будущего, но получать удовольствие друг от друга хотя бы иногда. А у вас что? Ересь какая-то. Столько лет носить в сердце любовь, безответную и безнадежную, как это?

— Ну… не совсем уж безответную-то… — пыталась возразить Олеся.

— Зато категорически безнадежную, — закончила Марина, и в ее голосе послышались и жестокость, и сочувствие одновременно.

Олеся тихо согласилась и пропела: «Безнадежная любовь, безответная, а была б она твоя — беззаветная».

— Помнишь? Тогда Аллегрова была на пике популярности.

— Да-да. А ты под эту песню предавалась меланхолии. Нашла, что вспомнить. Теперь можешь петь по Ваенгу, если совсем себя угробить хочешь.

— Я хочу, чтоб это был сон, но, по-моему, я не сплю, я болею тобой, я дышу тобой, жаль, но я тебя люблю, — нараспев проговорила Олеся слова из «Шопена».

— Т-а-к, — протянула Марина, — чтобы я больше этого не слышала. Что за мазохизм? Немедленно прекрати.

Подруги налили еще по чашечке чаю, Олеся накапала пустырника, и после обсуждения очередного Марининого бой-френда начала потихоньку успокаиваться. Мужчины в жизни Марины занимали ключевое место. В этом подруги были совершенно не похожи друг на друга. Тихая Олеся и взбалмошная, никогда не унывающая, темпераментная Марина — всегда страстно влюбленная (в этот раз уж точно на всю жизнь) в самого лучшего мужчину в мире. Беда в том, что самый лучший мужчина был таковым максимум полгода.

«Все проходит. Пройдет и это. Когда-нибудь обязательно пройдет», — успокаивала себе Олеся. Все, что она сейчас хотела — забыть. Даже воспоминания отражались болью в сердце, а ведь еще недавно были счастьем и радостью. «Нужно брать себя в руки, не хватает мне еще панических атак. Да, он в очередной раз оттолкнул меня, и опять сделал это грубо и больно, думая только о себе. Но теперь-то мне не шестнадцать, справлюсь как-нибудь. Зато хороший урок будет: не влезай, убьет».

Марина убежала по делам. Закрывая дверь, Олеся бросила взгляд на тумбочку, где лежала бесплатная районная газета. Заголовок на первой странице гласил: «Все только начинается». Статья была о новом скандальном благоустройстве ближайшего парка, но Олесю эта фраза привела в смятение, и слезы снова устроили ей дружную капель.

Послышался детский плач. Олеся вытерла скатившуюся на щеку слезу и побежала в спальню. Димка лежал в кровати и хлопал глазами. «Господи, спасибо тебе за Сашу, за Диму и за Юлю. Сделай так, чтобы я оставила прошлое в прошлом и жила настоящим», — искренне помолилась Олеся.

Но прошлое не хотело быть прошлым, оно рвалось наружу старыми дневниками, много раз перечитанными, местами с расплывшимися от слез чернилами; тетрадями, где его рукой были поставлены пятерки; школьными фотографиями, как будничными, внезапными, так и чинными, торжественными, сделанными в актовом зале. Были электронные письма, датированные уже этим веком, фотографии с вечера встречи выпускников, но главное — на том же месте стояла школа, та самая, которая помнила Олесю юной девушкой, и куда через несколько дней в первый класс пойдет ее дочка.