Хранилище

Оксана Игоревна Кириллова

Куда мы попадаем после смерти? Встретим ли мы там родных? Существуют ли рай и ад и всегда ли умершие попадают именно туда? Девятнадцатилетняя Кира нашла ответы на эти вопросы при жизни. Если это еще можно было назвать жизнью…

«Ты говорила с Богом?»

Ах, да. Я, конечно, поинтересовалась у Глафиры, встречала ли она Пушкина, Наполеона, Юлия Цезаря — хоть кого-нибудь. Вряд ли они все попали в рай и ад. Тетя усмехнулась и ответила вопросом на вопрос:

— А ты никогда не сталкивалась на улице с Ричардом Гиром? Странно, вы ведь живете на одной планете.

— С кем ты здесь общаешься?

— Ты же сама видишь. Со всеми, кто попадается. Тут ни у кого нет своего места: сегодня ты здесь, завтра там… заснул в одном месте, проснуться можешь в другом — и, знаешь, особой разницы нет, везде все одинаковое. Проблема только в том, что найти здесь кого-то невозможно. Я бабушку-то свою в последний раз видела в день собственной смерти, когда она пришла к воротам меня встречать. Помню ощущение невесомости, когда я, держа ее за руку, шагнула за ворота и вдруг оказалась посреди зеленого луга… мы сели прямо на траву, и перед нами как по мановению волшебной палочки стали возникать блюда одно за другим. Удивления я не испытывала — я уже говорила, сильные эмоции в Хранилище начисто убиваются, — но наблюдала за этим с любопытством. Бабушка ласково спросила, что бы я хотела съесть, и я только я подумала об овощном салате, как он вырос передо мной прямо из-под земли. Мы ели, долго болтали, вспоминали прошлое, а потом я уснула… и, проснувшись, обнаружила, что все так же лежу на мягкой траве, но рядом со мной переговариваются совсем другие люди. Я, правда, восприняла это как должное, но хотелось бы еще хоть раз увидеть родных…

— Тебя встречала только бабушка? А остальные? — осведомилась я, поглощая уже вторую порцию мороженого.

— Еще мама была. А остальные не пришли. Видимо, я их не интересую, — без особой грусти заявила Глафира, и перед нами прямо из воздуха возник «заказанный» тетей абрикос.

— Все время хочу фруктов, — пояснила она, с жадностью набрасываясь на него.

— Вот бы и на Земле так: подумал о еде — и вот пожалуйста, — в который уже раз машинально позавидовала я.

— Одна из немногих привилегий Хранилища. Откровенно говоря, тут больше нечего делать, кроме как есть и болтать. И погода здесь комфортная — вроде как нежаркое и недождливое лето.

— Я, хм, заметила. А нас вы отсюда не видите?

— Какие замечательные вопросы ты задаешь. Оглядись вокруг, посмотри вниз — ты что-нибудь видишь? Может, своих спящих родителей?

— Нет… только земля и трава. Тупой вопрос, — согласилась я. — Но как тогда вы узнаете, что кто-то из нас к вам присоединился?

— Это ощущение ни с чем не спутаешь. Знаешь, эмоций-то мы, по большей части, не испытываем — на душе все время спокойно и тихо. А тут — как будто толчок какой-то вот здесь. — Она приложила руку к груди слева. — И образ того человека (родственника, друга, любимого) перед глазами встает… Передо мной возникла «картинка»: ты в детской кроватке с плюшевым медведем. Теперь этот образ возникает каждый раз, когда ты возвращаешься…

— С тех пор я несколько изменилась, — не могла не отметить я.

–…но картинка была такой расплывчатой, что я мгновенно поняла, в чем дело: ты умерла не до конца. Мне рассказывали, что такое редко, но случается, и тогда образ предстает нечеткий. Так бывает, когда у человека клиническая смерть. Знакомая говорила, что как раз после расплывчатого «видения» встречала у ворот свою дочь и едва успела поздороваться, как та опять исчезла. Видимо, откачали.

— Видимо? То есть вы вообще не представляете, что там с нами происходит? — спросила я.

— Иногда нам снятся сны о вас, — отозвалась Глафира, расправившись наконец с абрикосом. — Ты мне, кстати, часто снилась. Поэтому я легко тебя узнала. Мне очень захотелось тебя увидеть. Поэтому я закрыла глаза и вмиг переместилась прямо к воротам.

— Могла бы и не перемещаться?

— Конечно. Многие попросту игнорируют «призыв», если не особенно хотят встречаться с родственником. Или, к примеру, не знали его при жизни и почти не видели во сне, так что не чувствуют никакой необходимости… в конце концов, встречать или нет — наш выбор.

— Очевидно, увидеть меня необходимости не возникло больше ни у кого, — обреченно заметила я, а потом Глафира до утра «травила байки» на эту тему.

Одна ее здешняя знакомая приходила к воротам за своей первой любовью и обнаружила, что умершего также встречает его отец. При жизни они с ней недолюбливали друг друга: именно из-за него когда-то не состоялась свадьба влюбленных. Теперь эмоции, разумеется, свелись к нулю, и знакомая Глафиры охотно пообщалась бы с отцом любимого, если бы только могла на него смотреть: от его фигуры исходило такое нестерпимое сияние, что она буквально была не в силах поднять на него глаза. Выяснилось, что он попал в рай — знакомая Глафиры до сих пор не понимает, за какие такие заслуги. Приход сына он все же почувствовал и ненадолго переместился к Хранилищу, чтобы повидаться с ним.

— Наверняка скоро утро — надо заранее попрощаться, а то опять не успеем, — заметила я после пары-тройки подобных историй. — Завтра еще поболтаем. Наверное, есть свои плюсы в том, что я каждый день появляюсь у ворот заново: я, похоже, единственная, кого ты видишь постоянно.

— Да, и этому я рада, — сообщила Глафира. — Правда, ты всегда так резко исчезаешь… Когда это случилось в первый раз, я уж подумала, что ты больше не вернешься — как дочь той моей знакомой. Но когда твой образ опять «вызвал» меня к воротам, я поняла, что это не клиническая, а эмоциональная смерть — так было у одного моего…

— Послушай, — перебила я: времени оставалось действительно мало, а это меня интересовало — настолько, насколько что-то может интересовать лишенного эмоций человека. — Ты все через знакомых узнаешь… а с Богом не разговаривала?

Уже задав вопрос, я подумала, что знаю ответ. Люди сидят на траве и от скуки целыми днями едят. Землян не видят, болтают с кем придется. И такова участь большинства. Разве похоже, что Бог тут хоть во что-то вмешивается?

— Он у нас не бывает, — покачала головой Глафира. — Может, в рай заглядывает, а у нас-то Ему что делать… и, видимо, это Он решает, кого куда определить… но точно ничего сказать не могу.

А есть ли Он вообще? Неужели мы даже после смерти об этом не узнаем? С такой мыслью я проснулась (скорее, очнулась) в своей постели.

Я встала с кровати и лениво потянулась; во рту остался привкус мороженого и уже в ванной, подойдя к зеркалу, я обнаружила, что испачкала себе пломбиром пол-лица: к несчастью, он быстро таял и начинал течь. На всякий случай: вне Хранилища я в последний раз питалась мороженым месяц назад, а никак не накануне перед сном.

Два совершенно разных мира… но для меня они слились воедино. Что здесь, что там — покой. Никакой динамики — все застывшее, статичное. Ничего не происходит. Разве что погода там лучше…

… — А спиртное там можно заказать? — деловито спрашивает Лика, моя подружка.

Для нее я новоиспеченный писатель, неожиданно решивший сочинить байку о загробном мире.

— Нет. То есть может и да, но в этом не будет большого смысла. Там невозможно запьянеть, — объясняю я, параллельно заканчивая переписывать себе ее лекцию.

Хотя толку от моей добросовестности теперь мало — «автомат» мне уже не светит. Из-за Лики, между прочим. Ну и ладно. Заняться больше особенно нечем.

— Как странно. А… — Она понижает голос до шепота, потому что входит преподаватель. — А секс?

— Вот уж что им там точно как рыбке зонтик. Род-то продолжать незачем, потому и инстинкты притупились. Из-за этого многие обитатели Хранилища жалеют о том, что при жизни уделяли этой сфере много внимания и совершали всевозможные ошибки. Теперь-то им это кажется неважным и смешным. Им уже не понять самих себя.

— Что же им кажется важным?

— По большому счету… ничего.

Вот Лика удивится, когда узнает, что это вовсе не вымысел. Надеюсь, это будет очень нескоро. Да вряд ли мы там встретимся, чтобы это обсудить.

— А что они делают с утра до ночи? — продолжала любопытствовать она.

— Ну, начнем с того, что утра и ночи у них просто нет — всегда белый день. Ясно, без осадков, температура где-то плюс двадцать пять, легкий теплый ветер, — бесстрастно сообщила я. — А что они делают…

Я успела произнести «едят», прежде чем преподаватель сделал нам замечание.

«И не толстеют??» — написала подруга на полях моей тетради.

Раньше я бы на такое разозлилась. Теперь только зачеркнула ее вопрос синей ручкой и подписала рядом: «Нет».

— Вот это супер! Твори дальше, потом обязательно дашь почитать, — прочирикала Лика мне на ухо.

Отсутствие необходимости в бесконечных диетах, с которых моя анорексичная подруга не слезала лет с тринадцати, реабилитировало Хранилище в ее глазах. Даже несмотря на то, что там обесценивались «основные блага» человечества (а без описания секса и алкогольных вечеринок любая книга теряет всю прелесть и, соответственно, половину читательской аудитории).

Так считает большинство. Да плевать. Какая мне разница.

Иногда приятно осознавать, что я никогда не буду волноваться из-за чего-то до дрожи в коленях. Никогда не буду ни по кому тосковать. Вряд ли заплачу от обиды (раньше со мной это частенько случалось). Вот только привычный лексикон… никак не могу выбросить из него эти слова… а пора бы… сколько бы я их ни вычеркивала, они опять появляются…

…«люблю»…

…«ненавижу»…