Хрустальное сердце для балагура

Оксана Волконская (2024)

Слава изменчива, а любовь толпы недолговечна. Я убедилась в этом на собственном опыте, и, столкнувшись на ступеньках университета с местной звездой, втайне пожелала данному постулату воплотиться в жизнь. Уж слишком упрям, навязчив и назойлив оказался Константин Елизаров, выбесивший при знакомстве. Но, быть может, первое впечатление не самое верное?

Глава 7

Ярослава Градова

— Итак, — на стул рядом со мной приземлилась сумка, а ее владелец встал напротив облюбованного столика в кафетерии. И недовольно поинтересовался. — И что это было?

— Не понимаю, о чем ты, — я невозмутимо пожала плечами, уткнувшись носом в тетрадь с конспектом. Лишь иногда отвлекаясь на новую порцию чудесного кофе.

Единственная радость в моей жизни, ей-богу.

— Да ла-а-адно?

Хорошо, единственная радость, которая хранит молчание и не задает лишних вопросов. Особенно тех, на которые у меня нет ответа.

— Значит так, — наконец, не выдержав пристального внимания старосты, я вздохнула и подперла щеку кулаком. — Это была не я. А если я — то не помню. А если не помню — значит не было. Понял?

— Слушай, как у тебя удобно, — приземлился на стул Илья и как-то даже умиленно на меня посмотрел. — Прямо как я с надоедливыми барышнями. Я тебя не помню, значит у нас ничего не было.

— И ты все еще жив? — почти натурально удивилась, покосившись на парня.

— Я не наш Царь, я с женщинами расстаюсь по обоюдному согласию и в хороших отношениях, — самодовольно заметил Хованский. Но вспомнив что-то, вздохнул и уже куда тише добавил. — Ну или не попадаюсь дважды в одни руки. Тем более в те, которые зачем-то держат монтировку.

— Хммм… — неопределенно протянула я, искренне заинтригованная. — Слушай, я смотрю, ты весело живешь. Познакомишь? Я бы пару уроков у нее взяла…

— Ни за что, — категорически открестился Илья. — А то ты их потом против меня же будешь использовать. Я так пытался в детстве одну научить драться… Две недели синяк под глазом сходил.

— И все? Всего каких-то две недели и один синяк? — не выдержав, я засмеялась, стащив у приятеля кусок булочки с повидлом. — У меня три варианта. Либо ты ей нравился, либо у тебя хорошая реакция, либо ты плохой учитель.

— Почему мне кажется, что независимо от выбранного варианта, я все равно проиграю?

— Может, потому что так и есть?

Хованский на это только фыркнул, незаметно подталкивая мне оставшуюся выпечку. И принялся делиться планами на оставшуюся часть дня, включающую в себя учебу, еще раз учебу и… Ничего кроме учебы.

Впрочем, кто сказал, что я была против?

Втягиваться в учебу было нелегко. Хотя бы потому, что большая часть предметов вызывала у меня здоровое недоумение. Не то чтобы я не понимала, о чем рассказывает преподаватель, но к концу третьей пары я была готова сдаться. Сдаться, побиться лбом о стол и признаться во всеуслышание, что я — слабак.

И что мне требуется доза допинга, чтобы хоть как-то разобраться со всеми терминами-понятиями-объяснениями, обрушившимися сегодня на мою бедную голову.

— Хочу печеньки, на ручки и власть над миром, — страдальчески вздохнула я, следуя за широкой спиной Хованского, ловко лавировавшего среди толпы студиозов. — А вот это вот все — не хочу.

— Ну на ручки я тебя, положим, взять могу, — хмыкнул Илья, обернувшись через плечо. — Вот только ты сама же после этого мне синяк под глазом поставишь.

— И когда ты только успел меня так быстро изучить? — недовольно буркнув, я поморщилась от боли в ноге. Связки ныли, как это чаще всего происходило в пасмурную погоду. Хотя сегодня вроде было солнечно…

Глянув мельком в окно, я вздохнула и покачала головой. Ну да, было. Минут пять назад, а сейчас хмурые, свинцовые тучи прямым текстом намекали на то, что будет дождь. Длинный, затяжной, холодный. И я, как назло, даже не подумала о том, чтобы взять с собой зонт…

— Я знаю натуру таких, как ты, — туманно протянул Илья, сделав неопределенный жест рукой. И тихо ругнулся, остановившись прямо посреди рекреации. — Здрасьте… Только этого мне и не хватало!

И столько в его голосе было неподдельного негодования, что я невольно заинтересовалась тем, кто бы мог вызвать у моего любимого старосты такие эмоции. Выглянув из-за его плеча, я скептически уставилась на группу девчонок, пытавшихся что-то изобразить под лившуюся из портативной колонки музыку.

Понять бы еще, что?

Правда, озвучить свой вопрос я не успела. Одна из красоток, заметив невольных зрителей в нашем лице, хлопнула в ладоши, привлекая внимание подруг. И насмешливо так, с издевкой протянула:

— Вы только посмотрите, кто тут у нас… Что, снова помогаешь сирым и убогим, Илюшенька?

Видимо, под “сирыми и убогими” она подразумевала именно мою скромную персону. Уж больно взгляд был подходящий — снисходительный, презрительный и самую малость любопытствующий. А уж поза этой миниатюрной брюнетки с явными азиатскими корнями так и вовсе не оставляла никаких сомнений.

Я фыркнула, выйдя из-за спины парня и встав рядом с ним. Засунуларуки в карманы джинсов и склонила голову набок, разглядывая это чудное творение. Грудь вперед, одна нога в сторону, руки в бока и надменное выражение лица. Таких мой руководитель труппы с легким оттенком смирения называл “леблядь” и уверял, что это явление нужно просто пережить.

В конце концов, сцена — она такая. Она даже таких людей роняет с любой высоты. Если, конечно, им удается взять хоть какую-то вершину, что случалось не так и часто.

— Кто это? — я вежливо улыбнулась, вопросительно посмотрев на старосту. И, не удержавшись, поморщилась от особо неудачного жете в исполнении кого-то из группы поддержки “лебледя”. Да, таких “талантливых” прыжков с ноги на ногу через воображаемое препятствие большая сцена еще не видела. — Мда… Ни в ритм, ни в счет, никуда. Ужас, блин, летящий на крыльях ночи.

— Кто-то разрешил тебе открыть рот? — “леблядь” вскинула бровь, попутно бросив уничижительный взгляд на тут же стушевавшуюся девчонку. — Деточка, такой хромоножке как ты, даже до таких па далековато.

— Ратманова, тебе заняться больше нечем, а? — Хованский цепко ухватился за мой локоть. И миролюбиво заметил. — Помнится, у кого-то были шикарные долги по такой смехотворной теме, как “Естествознание”.

— О! Ну простите, дорогой староста и самый добрый самаритянин нашего университета, — Ратманова откинула на спину тугую косу темных волос и хмыкнула. — Не у всех такие связи в деканате. И вообще. Некоторые студенты не только учатся, но и честь нашего учебного заведения на соревнованиях отстаивают.

Илья сжал челюсть, явно сдерживаясь, чтобы открыто не нахамить этой стервозной девице. Но, в отличие от него, я не отличалась ни терпением, ни всепрощением, ни чем-то еще. И раз уж день начался со скандала с местным звездным мальчиком, так почему бы не продолжить в том же духе?

— Если ее отстаивают такие, как ты, и ТАК, то я удивлена, что у университета еще не отобрали лицензию, — хмыкнула я, точно дозируя яд в собственных словах и обводя пренебрежительным взглядом весь этот цирк. Да что там цирк! В цирке хоть акробаты талантливые. Этим такое не светит. Так что скорее дешевый балаганчик.

— Да ты… Ты… — от неожиданности мамзель Ратманова стала задыхаться. Она, видимо, не ожидала, что кто-то пойдет против ее великой, почти монаршей воле. — Как ты смеешь? Что ты вообще об этом знаешь, хромоножка? Ты даже фуэте выполнить не сможешь, споткнешься!

Я сжала кулаки, сощурившись и уставившись на эту выскочку. Грудь обожгло обидой, а задетое самолюбие так и подмывало выйти и поставить на место весь этот балаган доморощенный. Умудрившийся с двух слов сковырнуть и без того плохо заживаюшую рану.

— Фуэте, говоришь? — голос неожиданно охрип, как от сильного волнения. На пару секунд я застыла, сомневаясь в том, стоит продолжать этот конфликт или нет. В конце концов мне учиться с этими людьми, стоит ли портить отношения еще больше? Но…

Тихие смешки и перешептывания вызвали невольную дрожь вдоль позвоночника. И на какой-то миг я вернулась назад, на сцену, увидела как наяву всех своих коллег-соперниц, руководителя труппы и хореографа… И тут уже не было места сомнениям.

Мне не впервой ставить на место выскочек. Я всю жизнь кому-то что-то доказывала. Докажу и сейчас.

— Подержи, — я протянула Илье собственный рюкзак, скинула с ног балетки и прошла в образовавшийся в кружок. — К твоему сведению, в профессиональной среде словосочетание “выполнить фуэте” не употребляется, — равнодушно бросила я. — Обычно говорят “крутить фуэте”.

Ответа дожидаться не стала. Глубоко вздохнув, я привстала на пальцы одной, здоровой, ноги, а вторую отвела в сторону под прямым углом. Одно движение — и мир смазался, завертелся со страшной силой. Фуэте — не то движение, которое исполняется медленно и постепенно, нет. Тут важна скорость и техника. И, да, чтобы эта мымра ни говорила, неподготовленному человеку ни за что не сделать шестнадцать оборотов вокруг своей оси лишь на кончиках пальцев.

Вот только я таким человеком не была.

Раз, два, три… Девять, десять, одиннадцать… Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Мир покачнулся, и я остановилась ровно так же, как и начала. На кончиках пальцев, отведя ногу в сторону под прямым углом и чуть прогнувшись в спине. После чего медленно опустила ногу, игнорируя острую вспышку боли, прошедшую от бедра до самых кончиков пальцев. И присела в безукоризненном реверансе, чуть склонив голову набок.

А сердце заходилось то ли от бешеного ритма, то ли от радости, то ли от злости на саму себя. И зачем я только полезла, спрашивается?

Да, бедная, хромоногая, травмированная я все еще могла крутить фуэте. Жаль, что всего шестнадцать раз. Когда-то я могла сделать тридцать два оборота и даже не запыхаться. Сейчас мне отчаянно не хватало воздуха, обезболивающего и…

Выпрямившись, я с трудом удержалась от гримасы боли, натянув на лицо привычную вежливую маску. Всем своим видом стараясь не показать, что во мне нет даже уверенности в том, что я смогу отсюда уйти.

Без посторонней помощи, разумеется.