Нити судьбы

Н. Ланг, 2021

Задумывались ли вы над тем, что незримыми нитями связывает людей воедино? Сколько разных и неповторимых историй порой сплетаются между собой, образуя причудливый узор. Волею случая, попав в хоспис, начинающий писатель Арсений вникает в хитросплетения судеб его постояльцев и сам становится частью их жизни. Это рассказ о том, что каждая человеческая судьба уникальна и достойна внимания; рассказ о том, что действительно важно; рассказ о том, что останется после нас.

13. Арсений

Табор французов, оставив щедрые чаевые, шумно покидал банкетный зал. В сутолоке я заметил Аделину. Медные волосы, тяжёлой волной падавшие на плечи, гордо вскинутая голова, царственная манера держаться.

— Постой, Аделина! — крикнул я, но мой голос утонул в общем гомоне.

Я перескочил через стойку, удивив посетителей. Выбежал на улицу, но никого не увидел. Она вновь ускользнула от меня. В воздухе витал её запах — сладкой земляники и яблока. Оставшись ни с чем, я понуро вернулся в ресторан.

— Проклятие! — я бросил полотенце на столешницу.

— Тебе так важна эта девушка? — поинтересовался бармен.

— Да, я потерял бумажку с номером её телефона.

— Бывает, друг! Не судьба, значит, — он пожал плечами.

— Жалкое оправдание для неудачников.

Закончив работу, я поднялся на крышу, чтобы успокоить нервы. Сев на скамейку, я вглядывался в безоблачное небо. Наступил сезон белых ночей, так любимый путешественниками со всех уголков мира. Исторический центр Петербурга превратился в настоящий муравейник, где миллионы человек весело проводят время, забыв о том насколько, оно скоротечно. Но разве не к этому мы стремимся, придумывая новые развлечения, работая сутками, предаваясь мечтам. Всё это мы делаем, чтобы забыть о скоротечности жизни. Вдалеке от суматохи, я чувствовал, что остался единственным человеком на земле. Столь явственно ощущалось одиночество. Оно не тяготило меня. Я слушал громкий, звучавший на разный лад голос мегаполиса.

Идея была зыбкой, не до конца выношенной, как дитя, появившееся на свет до срока. Ещё в отрочестве я сочинял повести. Тогда это занятие походило на игру — стоило написать хоть слово, даже одну букву и герои начинали жить. Раньше я не придавал значения тем фразам, которые ложились на бумагу. Но по прошествии времени я понял, что творец — будь то писатель, художник или актёр, несёт ответственность за каждое слово, за каждый образ, за каждое созданное им произведение. Именно эта ответственность гнетущим бременем легла на плечи. Я не мог взять ручку. Она казалась тяжёлой, сделанной из свинца. Лист бумаги пугал чистотой. Ни одной мысли не появилось за последний месяц. Нужно придумать хоть пару слов, неважно каких, главное — положить начало. Но я так не заставил себя взять авторучку. Пальцы не сгибались, словно были деревянными.

Стоит наблюдать за жизнью, наблюдать за людьми. Хитросплетение судеб запутаннее любого романа. Повседневность предлагает множество сюжетов, лежащих на поверхности, только надо быть очень внимательным, чтобы не пропустить увлекательные явления.

Светало. Сильный ветер с востока гнал рваные тучи. Настала пора уходить. Я оставил блокнот и ручку на крыше. Ветер с силой перелистал пустые страницы, будто был недоволен мной. Ведь я не написал ни строчки.

***

Следуя природной наблюдательности и любопытству, я стал приглядываться к пациентам"Надежды". Некоторые из них старались не замечать болезни, избегали разговоров о ней, храбрились, смеялись громко, но за бравадой скрывался страх перед неизбежностью. Другие же не могли выбраться из депрессии, полностью сдавшись на милость болезни. Была и третья когорта людей. Совершенно особенная и немногочисленная, те, кто никогда не сдавался. К ней принадлежал один человек, с которым я успел сблизиться.

Мужчина выглядел совсем древним. Его кожа была испещрена тысячами морщин, а на руках проступали тёмные старческие пятна. Одевался он опрятно. Носил только брюки со стрелками и отутюженную рубашку. Его невозможно застать в пижаме или тренировочном костюме. Осанка выдавала в нём офицера. Ходил он прямо, высоко подняв голову, словно бы на него не давили тяжесть прожитых лет и неизлечимая болезнь. У него были потрясающие лазурные глаза, которые несмотря на почтенный возраст не выцвели, но дело было даже не в цвете. Они казались гипнотическими, такими, словно он жил столетиями и знал все секреты бытия. Звали его Терентием Фёдоровичем Лавреневым. В приюте скорби он провёл полгода. За это время в других палатах сменилось около десяти соседей. Сменилось… Так выражаются работники. Пациенты просто умерли. Ушли, но не перестали существовать. Он вспоминал своих умерших товарищей с теплотой, о каждом рассказывал интересную историю. Терентий Фёдорович во всех людях находил, положительные черты, а злость оправдывал отсутствием здоровья. Познакомившись с ним ближе, я удивился величию его духа. Он узнал о своём диагнозе поздно, когда опухоль в лёгком дала метастазы. Страшный зверь пожирал нутро. Но несмотря на боль и постоянные изнуряющие процедуры, которые поддерживали слабые ростки жизни, Терентий увлекался каким-нибудь делом. Особенно ценил живопись.

В хосписе придерживались мнения, что творчество утешает пациентов. Здесь оборудовали художественную мастерскую, где постояльцы"Надежды"могли заниматься рисованием и гончарным ремеслом. Чистые холсты громоздились у стены, кисти, как тюльпаны, бережно составлены в вазу. Пол устлан пластиковой плёнкой, испачканной акварелью. На хлипкой конторке в особом порядке по цветовой гамме разложены тюбики с масляной краской, здесь же скучала палитра. Резкий запах химии почти не выветривался из кабинета.

Вдохновлённый воспоминаниями, Терентий Фёдорович придумывал колорит и мотивы для своих полотен. Лавренев много экспериментировал. Разбавлял краску скипидаром, едкий запах которого пропитал вещи, смешивал и находил экспрессивные тона, придавая обычным предметам вычурные формы. Или же просто изображал по памяти те места, где бывал в прошлом.

— Я могу заглянуть в любые уголки мира, куда пожелаю, не выходя из палаты, — часто говаривал отставной офицер.

Иногда я украдкой наблюдал, как озарялось его лицо, когда он размешивал ультрамарин и краплак. Начинал с тёмных цветов, перемешивал их с яркими, получалась сочная палитра. Его глаза будто светились изнутри, когда он делал мазок на белоснежном листе. Набросок уже родился в воображении, теперь оставалось перенести задумку на холст. Лавренев выбрал необычный ракурс, что делало картину фантастичной. Впечатлили жёлтые подсолнухи, растущие из моря. Терентий Фёдорович нарисовал вид сверху, будто смотрел с небосвода, как подсолнухи тянут вихрастые лимонно-чёрные головы к солнцу. Море густого фиолетового кобальта контрастировало с багрянцем заката.

Я долго любовался его полотнами, которые украшали фойе хосписа. Ангельские крылья, висевшие на крючке, и лестница, ведущая в небо. Ангел спустился с небес и снял свои крылышки, чтобы жить, как человек, или это человек смастерил крылья и вздумал взобраться на небосклон по лестнице. На следующем рисунке изображён лев, из гривы которого каскадом расплывался семицвет. У царя зверей было почти по-человечески мудрое выражение, а радуга напоминала о саванне, где он жил хозяином в своём прайде. Но особенно мне запомнился"Летучий голландец". Так Терентий назвал полотно, на котором корабль с огромными механическими крыльями плыл, рассекая облака. Художник так работал с тенями и полутонами, что сумел создать ощущение, будто корабль вырвется из облачной дымки картины. Судно выглядело объёмным и настоящим, можно было различить мелкие детали, даже заклёпки на корме. Всё-таки Терентий Фёдорович был отставным офицером морского флота и как никто другой знал строение кораблей. Картины этого живописца порождали странные размышления. В каждом из его творений крылась непостижимая загадка. Верно подмечено, чтобы понять душу художника, нужно посмотреть не меньше десятка рисунков, потому что в них заключён внутренний мир живописца.

— Ума не приложу, что бы делал, если б не болезнь. Пил бы, наверное, — рассмеявшись, признался бывший капитан.

Он самый жизнелюбивый человек из всех, с кем я водил знакомство. Что бы ни случилось, он улыбался, излучая уверенность и оптимизм. Глядя на него, я убедился, что в жизни нет ничего непреодолимого.

Едва поднявшись с кровати, Терентий Фёдорович занимался физическими упражнениями. Старое увлечение, которое сделалось частью натуры. Он вставал затемно, принимал контрастный душ и разминал мышцы. Одна из скромных радостей пребывания в хосписе. Движение дарило полноту жизни. Лавренев чувствовал свои ноги и руки, чувствовал, как бодрящее тепло разливается по всему телу, чувствовал силу, которая дарована природой. Учащённо бьётся сердце, ускоряя бег крови по венам, значит, он ещё жив, значит, есть надежда. Сегодня Терентий Фёдорович был на процедурах дольше, чем полагалось и пропустил завтрак. Я дождался возвращения пациента и доставил еду в палату.

Конец ознакомительного фрагмента.