Близнецы. Индивидуальность убивает

Ноэль Ивон

Главная героиня Сьюзен живет в недалеком будущем, в котором не должно быть ничего, кроме развития, и люди достигают это путем соединения двух Близнецов, имеющих разные способности. Сама Сьюзен хочет быстрее достигнуть совершеннолетия, чтобы соединиться с сестрой, ведь так она сможет достичь идеала, но жизнь девушки меняется, когда ее Близнец погибает во время процедуры. И это может значить только одно. Она – Иная.

Глава 7

— Привет, — надо мной склоняется Белла, Дэниел и Селеста.

Я вижу дерево, значит, я до сих пор в лесу, и прошло не больше пяти минут с момента, как я упала. Руки дико болят, и я подношу их к своим глазам. Они все ободраны, какие-то кусочки коры застряли в коже. Ком подступает к горлу, и я поворачиваюсь на бок, прижимая колени к груди.

— Вот видишь, это кончилось, — ободряет меня Селеста. Она не права, я не хочу снова залезать на дерево и не считаю, что это легко.

К глазам подступают слезы, но я их быстро смахиваю, но делаю это так, чтобы их никто не видел. В зонах считалось, что это признак слабости.

«Если Близнец плачет, то это признак того, что он чем-то недоволен или огорчен, а это в свою очередь признак того, что он считает свою жизнь недостаточно хорошей. Слезы — признак плохих манер, которых у Близнеца быть не должно. (Пункт из правил поведения Близнецов)»

— Сколько процентов к экзамену я получила? — спрашиваю я у Дэниела.

— Два.

Я вскакиваю.

— Два?! — я надеялась на большее. Не знаю, на сколько, но не на два.

— Да, хотя ты должна радоваться, что хотя бы столько. На экзамене проверяются твои определенные знания, а не то, сколько ты заработала на какой-то ерунде.

— Ерунде? — я начинаю кричать, — а сам ты, когда у вас были тренировки, полез первый на дерево?

— Полез, — слышу я голос Селесты и оборачиваюсь, — не кричи, Сьюзен. Ты молодец. Ты сделала это. Разве остальное важно?

Она права. Я успокаиваюсь и отступаю. Я преодолела один из своих страхов. Это уже очень важно, я придвигаюсь к тому, чтобы хорошо сдать экзамен.

— Поздравляю, — улыбается мне Белла снова уголками губ. У нее такие белые зубы, они блесят на солнце.. Видно, что она волнуется, ведь им тоже нужно сейчас подниматься на деревья.

Думаю о том, может, кто-то так же восхищается моей улыбкой, как я Беллы? Было бы круто.

Селеста подходит ко мне и снимает аппарат. Когда смотрит, хмурит брови.

— Необычно. Когда ты только начала забираться, и, когда ты была на верхушке, у тебя несильно повысился пульс. Когда ветка обломалась, был скачок, но ты практически сразу успокоилась. Очень хорошо для только что Соединенного.

Мне разрешают больше не подниматься сегодня на дерево. Хан дает свою кофту, так как моя одежда практически вся порвана, и мое тело обнажено, и говорят, чтобы я шла к врачу. Там мне продезинфецируют раны, и я смогу переодеться.

— Эта партия одежды, как видишь, не особо крепкая, — говорит он, и я улыбаюсь.

В медпункте никого нет, но он открыт, и я сажусь на койку и жду.

Кабинет очень большой, но мебели здесь минимально. Длинная кровать на колесах, поверх простыни и подушки в белой наволочке целлофановая оболочка. Стол из красного дерева, на нем пару бумажек и стакан с ручками. Старый, громко кряхтящий холодильник и широкая полка рядом с ним. В ней разные папки, бумаги и прочее.

Я встаю, чтобы рассмотреть комнату. Здесь врача еще нет, и мне скучно. Я провожу пальцем по полке и замечаю, что на ней нет пыли. Хотя бы так, здесь все стерильно. Можно не волноваться, что в мед. пункте получишь какую-то заразу.

Когда подхожу к самому пустому месту комнату, замечаю, что при моих шагах звук не такой глухой, как при других местах. Присаживаюсь на коленки и провожу пальцами по линолеуму. Под ним я нащупываю выпуклость.

— Там люк, через него можно выйти на улицу, — слышу я и вскакиваю.

Я не услышала, как он зашел, и испугалась. Я вижу, что он не злится от того, что я все осматриваю здесь.

— Мы тогда так и не познакомились. Я Генри Гаррисон, а тебя как зовут?

Он не такой злой, как мне показалось при встрече, и я улыбаюсь. Он хромает к столу, я за ним подхожу и сажусь на стул перед ним. Единственное, к чему я не могу привыкнуть, так это к его глазу и шраму. Встреть я его в другом месте, никогда не подумала бы о том, что он врач.

— Я Сьюзен Харриган.

Я протягиваю ему руки.

— Как тебя так угораздило? — спрашивает он и лезет в полку за медикаментами.

— На дерево поднималась. Тренировка была.

— Я всегда считал, что они выбирают слишком жестокие задания, — он достает щипцами кусочки коры. Я щурюсь от боли. Голос у него приятный. Не смотря на него, могло бы показаться, что ему лет 25.

— Тогда зачем вы пошли работать сюда?

— Все не так просто, как ты думаешь, — криво улыбается он, и я вижу, что в глазах у него печаль. В одном глазе.

— Вы можете мне доверять.

— Никому нельзя доверять, так, Сьюзен? — говорит он и смотрит на меня. У меня на миг появляется ощущение, будто он знает, что со мной что-то не так.

Мы сидим несколько минут в молчании. Он дезинфицирует мне раны. На теле он мне разрешает сделать это самой, так как мне приходится раздеваться. Он отворачивается.

— Ты смышленная девченка, — говорит он, и я улыбаюсь, — думаю, я могу тебе рассказать. Выгонят из штатов, так выгонят. Мне уже нечего терять.

Когда я сдал экзамены, я тоже думал, что у меня все впереди. Мои результаты были 83 процента, одни из самых лучших. Я хотел стать врачом, меня всегда притягивала перспектива помогать людям. Но получилось так, что правительство заподозрило, что я Индивидуален. Но доказательств у них никаких не было. Только тот факт, что у меня были хорошие результаты. Мои проценты — одни из лучших. Они считали, что я опасен для общества, и отправили меня сюда. Здесь я, будто в камере заточения. Я практически не разговариваю ни с кем. Мечта о том, чтобы стать доктором, не исполнилась. Я сижу здесь и могу помогать по каким-то мелочам, с которыми может справиться любой другой.

Он с злостью кинул тряпку, которой протирал мою руку, на стол. Видно было, что не легко даются ему эти слова. Мне хочется подбодрить его, сделать что-то, чтобы ему стало легче. Но что?

— Все еще впереди, — это все, что я могу сказать. Мне не приходит в голову, как я еще могу его подбодрить.

— Нет. Скоро найдется новый врач, который решит здесь работать, и меня просто вышвырнут, как использованную одноразовую вещь, — он горько улыбается.

— Все еще впереди, — повторяю я.

Я благодарю его и говорю, что все еще может поменяться. Он кивает, и я вижу, что эти слова его подбодрили немного. Его один глаз потеплел.

Я решаю, что вернусь на тренировку. Если Белла все еще забирается, ей нужна моя поддержка. Но когда я подхожу к месту, несколько людей уже слезли, в их числе и она.

— Привет, — я подхожу к ней, — ну как ты?

Она улыбается, но я вижу в ее глазах страх, ее руки трясутся.

— Главное, это знакончилось, — говорит она, и я сажусь рядом с ней.

Следующим слезает Элиот. Смотря на него, я не вижу больше слабого мальчика, которого пришлось вести к врачу. Он стоит с какими-то парнями и смеется, а я поверить не могу, что нам предстоит жить вместе посте экзаменов. С этим человеком мне придется связять всю свою жизнь. Элоди говорила, что, пожив вместе, мы понравимся друг друга. Но я не верю.

Потом я замечаю Селесту, Хана, Эльзу и Дэниела и подхожу к ним. Отдаю Хану кофту и еле сдерживаюсь, чтобы не вцепиться Наблюдающему в глотку за его два процента, но решаю, что разберусь с ним позже. При остальных мне стыдно показаться глупой девченкой.

Потом все слезают, и я радуюсь, что они живы. Возможно, им легче перенести эту тренировку, так как их часть развивала это у себя в зоне. Селеста снимает аппараты измерения пульса и записывает данные у себя в тетради.

Начинается дождь, и Дэниел говорит, что дальше мы направляемся в тренировочный зал. Селеста уходит, когда мы в общей комнате, а мы идем туда, где я тренировалась две ночи.

Когда здесь не одна я, то в зале соверешенно другая атмосфера. Соединенные ходят по нему и рассматривают место, а Дэниел идет в комнату с окном. Я понимаю, что это мой шанс. Захожу за ним, прикрываю дверь и складываю руки на груди.

— Какого черта? — спрашиваю его.

— Что? Это ты какого черта делаешь здесь? — он злится. Желваки двигаются, а я чувствую, как подступает ярость.

— Я полезла туда только из-за того, что хотела себе повысить результат на экзамене. Два процента за ободранную кожу и порванную одежду? — про то, что мне было страшно, я молчу.

— Послушай меня. Экзамен — это экзамен. Там проверяются твои данные, а не то, что ты заработала за какой-то мелочный поступок. Я обещал лишнюю помощь к экзамену, я исполнил свое обещание.

— С таким мерзким характером и тот, кто тебе предназначен, никогда с тобой не будет.

Он смеется и мне хочется ударить его. Я сжимаю руку в кулак.

— Успокойся, — говорит он, обходит меня и открывает дверь. Я ухожу, так и не ударив его. Что же я сделала ему?

В зале мы делаем то, что делали вчера на площадке. Результаты у меня оставляют желать лучшего.

Каждый раз, заходя в душ, я замечала под своими ногами волосы. Они оставались у меня не только на ногах, но и на всем теле. Не мои волосы, как доказательство того, что я не такая, как они.

Когда я захожу в комнату, я вижу, что Белла сидит на кровати и плачет. На коленях у нее локоны волос, а руками она заглушает плач. В свободный час никого нет в комнате, поэтому она позволяет себе выразить чувства.

Я подхожу к ней и сажусь на кровать. Она не реагирует, и я обнимаю ее за плечи.

— Ну же, не плачь, — она обнимает меня, и я чувствую, как намокает моя майка, но не обращаю на это внимания.

— Они ведь вырастут? — спрашивает она, выглядывая, — вырастут?

Они вырастают, и все Соединенные это знают, но Белла ищет в этом вопросе поддержку. Я вижу лысые отметины на ее голове. Я бы погладила ее по ней, но я так сделаю только хуже, тем более они так станут выпадать еще больше.

— Конечно, вырастут. И станут лучше, чем сейчас.

Эти слова ее не успокаивают, и я встаю. Она остается сидеть на кровати.

— Подожди немного.

Я выхожу в общую комнату, и думаю о том, где можно найти то, что я хочу. Нахожу это на складе, рядом с нашей комнатой. Возращаюсь в комнату и подхожу в Белле.

— Что ты хочешь сделать? — спрашивает она, когда я показываю ей ножницы.

Они слабые и ржавые, но и они подойдут.

— Ты хочешь остричь мне волосы?

— Нет, ты сделаешь это сама, — я ей отвечаю и беру за руку.

Веду ее в ванную комнату, ставлю перед зеркалом и вкладываю в ладонь ножницы.

— Это твое решение. Ты можешь прямо сейчас признать себя слабой и остричь их, но ты можешь завязать их в хвост и признать, что рано или поздно они должны были выпасть.

У тех, у кого выпадают волосы, не всегда выпадают они полностью. Бывает, что поражены только некоторые части, и есть шанс спрятать то, что они выпадают, просто завязав хвост. Я хочу снова увидеть ее улыбку, но понимаю, что благодаря таким словам не увижу.

Белла медленно подводит руку с ножницами к волосам, но резко одергивает ее и кидает ножницы в раковину.

— Ты права, все еще впереди. Это не конец. Всего лишь волосы выпадают, — горько говорит она, но я вижу, что у нее появилась надежда в глазах.

Я улыбаюсь, и мы обнимаемся. Я понимаю, что в наших отношениях есть искренность, хотя я знаю ее пару дней. Мы даже еще не подруги, но я доверяю ей. Это — одно из самых важных пунктов в отношении людей. Доверять друг другу. Без доверия вы не знаете его, не верите ему.

Я жалею, что не могла больше доверять Ким. Мне было важно соблюдение правил. Я ей не рассказывала о своих странностях, не говорила о том, что чувствую. Но, оказывается, верить кому-то… так приятно.

Но здесь я снова противоречу себе. Я пока не готова рассказать Белле о том, кто я такая. Но я знаю, что когда-нибудь я смогу ей рассказать. Когда-нибудь, когда нам не будет угрожать опасность.

Мы опять попадаем на урок к Веронике Датрис. Волосы у нее заколоты в пучок на затылке, а одета она в синий, строгий костюм до колен. По периметру комнаты расставлены зеркала, а столы, за которыми ми сидели на прошлом уроке, унесли. Мы все стоим у двери и не знаем, что делать и куда идти.

— Я рада видеть вас снова, — говорит она. Ее пухлые руки у нее заплетаются в узел ниже живота, ногти острижены под корень, — я хочу, чтобы каждый из вас подошел к зеркалу и выбрал то, которое ему по душе.

Мы с Беллой выбираем два одинаковых, стоящих рядом. Все зеркала практически не отличаются. Наши во весь рост, с позолотой по краям.

— Сегодня вы научитесь общаться с самими собой, — говорит она и улыбается взглядам Соединенных, — это не так сложно, как вы думаете. Скажите что-то себе. Поздоровайтесь.

Это кажется смешным, но я здороваюсь со своим отражением.

— Сегодняшний урок у вас будет индивидуальным. Вы должны взять по планшету, интерактивной ручке и записывать данные, — мы с Беллой переглядываемся, но идем к большому столу у Вероники и берем по интерактивному планшету, — Ваша задача в том, что вы должны рассказывать что-то своему отражению. Не имеет значения, что. Но трудность может возникнуть в дальнейшем. Вы должны замечать свои черты характера. Какие-то повадки, привычки. Вы должны изучить самих себя. Это нелегко, но кому живется просто? Результаты записывайте на бумагу. Это поможет вам развить внимательность и узнать себя.

Мне кажется, это интересно. Во всяком случае, это поможет мне. Я замечу за собой какие-либо повадки, которые могут меня выдать. Я включаю планшет. Редко с ними обращаюсь, поэтому чувствую себя неуютно.

— Хм-м. Как ты? — спрашиваю я у второй Сьюзен.

Замечаю, что Белла смотрит на меня и улыбается. Тыкаю ее пальцем в бок, и она смеется. Наверное, со стороны это выглядит глупо.

— Сьюзен, ты такая растрепанная, — говорю я тихо и поправляю волосы, — Что я могу тебе рассказать? Все идет своим чередом. Встреча Близнецов, экзамены у нас, Соединение…

Я вспоминаю, что не знаю совсем, как сдала экзамены Молли. Мне не удалось в наши встречи узнать об этом у нее. Мне не удалось узнать вообще ничего о ее жизни.

— Сейчас мы проходим процедуру Восстановления. Я делаю все, чтобы в конце хорошо сдать экзамены, — я замечаю, что когда вру или недоговариваю, локоны волос завожу за ухо, даже если они не выбиваются, но не записываю это в планшет, — здесь сложно. Моя часть из зоны «сила», видимо, не так хорошо занималась, поэтому мне сложнее восстановиться.

Я знаю, что никто не слышит меня, но все равно не решаюсь говорить правду. Когда не знаю, что говорить, замечаю, что обхватываю то руку, то талию.

— Мне здесь нравится. Я чувствую себя свободной, — и это правда. Улыбаюсь своему отражению и вижу, что, когда улыбаюсь, у меня спокойное выражение лица. Только губы выдают, что у меня хорошее расположение духа.

Все, кроме лжи, я записываю. Даже когда пишу, замечаю за собой, что немного хмурюсь при чем-то абсурдном, а когда не знаю, что записать, у меня дергаются губы, будто я причмокиваю.

— Скажи, Сьюзен, ты когда-нибудь боялась чего-то? — спрашиваю я, но не собираюсь отвечать правду, — да, — слова выходят сами собой, — я боюсь. Мне страшно, когда я в полной темноте. Это из-за того, что я не могу контролировать ситуацию. Я ничего не вижу — и это меня пугает. Мне страшно, что кто-то может узнать о моих странностях. Страшно, что меня не примут из-за них. Все мы зависимы от общества, и мне страшно, что я останусь без него.

Я одергиваю себя, когда понимаю, что слишком много рассказываю правды. У меня раскраснелись щеки, горят глаза. Я решаю, что будет правильным записать об этом в планшете. Моя искренность польстит правительству.

Я смотрю по сторонам. Белла с интересом рассказывает что-то отражению, отчаянно жестикулируя. Если бы нам предолжили такое задание в школе, все бы не поняли его. Но здесь другая атмосфера. Даже я здесь стала раскрепощенней.

Я начинаю корчить рожи зеркалу. Рассказывать мне ничего не хочется, но я решаю, что запишу свои черты при разных эмоциях.

— Что это? — смеется Белла, когда я стараюсь изобразить злость. У меня ничего не получается, и от этого я злюсь по-настоящему.

Мне нравится наблюдать за собой. Это интересно, замечать за собой что-то новое, видеть свою реакцию на то, что ты видишь или тебе говорят. Если бы у меня не был такой прямой нос, или глаза не сидели бы так близко, или еще куча недостатков, возможно, я была бы симпатичной. Но красивый человек не всегда добрый.

Я не хочу врать, что не встречала красивых людей и душевно, и внутренне. Такая Белла, Элоди, Шон и Шейн. Тамолодая девушка, которая помогла мне подняться, когда я упала с лестницы еще в детстве.

— Не хочешь прогуляться сегодня? — спрашивает Белла, вдоволь насмеявшись. Я смотрю в окно и замечаю, что дождь почти кончился. Небольшие капли бьются о стекло, а потом растекаются по нему. Еще не темнеет, но на улице мрачно.

— Хорошо, — я соглашаюсь все равно. Будет лучше, если у меня будет, кому доверять.

Когда заканчивается время, мы сдаем планшеты. Вероника аккуратно складывает их в стопочку, и я завидую ее перфекционизму. Для меня не имеет значения, как застелена кровать или сложена посуда. Но иногда мне не хватает усидчивости, чтобы до конца доделать что-то.

Мы с Беллой не заходим в комнату, а сразу идем на улицу. Дождь уже закончился, и трава блестит от капель. Дует легкий ветер, но снаржи все равно тепло. Я снимаю обувь и становлюсь босыми ногами на землю.

— Никогда не разувайся после дождя. Вся земля холодная, и ты простудишься, — всегда говорила Элоди. Но сейчас ее нет, и я могу себе позволить насладиться свежестью.

Ноги немного застревают в земле, и ходить немного сложней, чем обычно, но это совсем не мешает. Белла тоже разувается. Обувь мы оставляем у входа.

— Что ты чувствуешь? — интересуюсь я у нее.

— В смысле?

— Что ты ощущаешь? После процедуры. Ты понимаешь, что ты делишь с кем-то тело, или нет? Есть что-то особенное, что происходит с тобой, но не происходило раньше?

— Ты же сама можешь ответить на вопрос, — улыбается она.

— Я думаю, у нас разные чувства.

— Наверное, ты права, — вздыхает, — но я ничего не чувствую физически. Единственные ощущения, так это то, что я все время думаю, как это происходит. Внутри меня сидит моя вторая часть и дает мне силы? Или я уже есть общее что-то? Не могу в это поверить.

Она нервно смеется. Когда она это делает, она немного откидывает голову назад. Зубы у нее белые, как маленькие облака. Наверное, чтобы были такие, надо чистить их три раза в день.

— Я чувствую, что во мне какой-то клад, что ли. Но я не могу его открыть. Во мне будто большая сила, но я не могу сразу ей воспользоваться. И меня это бесит. Будто видишь рядом с собой то, что давно хотел, но не можешь дотянуться! — она фыркает.

Я делаю вид, что понимаю, но это совсем не так. Мне даже нет, до чего дотягиваться. Мне придется добиться всего своими силами, и неизвестно, получится ли у меня.

— А ты что чувствуешь? — этот вопрос ставит меня в тупик.

— Примерно тоже самое, что и ты, — отвечаю я, но вижу, что ответ ее не удовлетворил, — глупое чувство, когда понимаешь, что у тебя вдруг появилось что-то еще, кроме того, что ты учил всю жизнь. Я чувствую свободу в действиях и рада этому.

Мы доходим до забора, и я замечаю, что наверху сетка. Я слышу легкое жужжание, почти незаметное, но оно есть. Роюсь пальцами в земле и поднимаю камень.

— Если ты хочешь узнать, заряжен ли забор, то так не узнаешь. Надо кинуть какую-нибудь проволку, чтобы закоротило, — вдруг говорит Белла, — но можешь не напрягаться. Я и так знаю, что это так.

Меня это пугает. Я не понимаю, чего опасаются правительство, ставя забор, заряженный током, ведь в любом случае Соединенный, что уйдет из зоны «Восстановление», будет считаться нарушившим правила и будет отправлен за пределы зоны.

Не бывает случаев, что пропавших не находили. В Новом Времени полностью искоренили случаи, когда люди живут на улице. Если такие есть, значит, они не прошли процедуру и прочее, а таких ликвидируют или отправляют за пределы. У других им спрятаться невозможно, они все контролируются. Но они это преподносят по-другому.

«В данный момент идет повышение мер безопасности в городе. Мы стараемся только ради своих жителей, чтобы ничего не угрожало их жизни, и они чувствовали себя в любом месте комфортно. (Отрывок из речи Бенджамена Андерсена)».

— Ясно, — отвечаю я Белле и кидаю камень под ноги. Она улыбается.

Мне нравится, что она все время улыбается. В такие моменты ты чувстувуешь, что человек тебе родной, если он доверяет тебе такую важную вещь, как улыбку.

— А кто тебе предназначен? — спрашивает Белла, и я краснею. Молчу, надеясь, что она забудет свой вопрос, но она его повторяет.

— Элиот, — вздыхаю я и смотрю на небо.

Оно покрыто серыми тучами, но в некоторых местах есть проем, в которые пробивается солнце. В такие моменты оно светит в глаза. Люблю, когда так происходит. Я чувствую такую приятную боль в глазах, и ощущение, что солнце наполняет меня жизнью.

Впервые за какое-то время я позволяю себе задуматься о том, что будет у нас в будущем. Я не хочу быть с этим человеком всю жизнь. Приходить вечером с работы и видеть его. Он будет сидеть и читать книгу, которая мне не нравится и попросит на ужин ту еду, которую я терпеть не могу. Интересно, что чувствуют другие? Они тоже думают, что не хотят прожить жизнь с этим человеком, или они испытывают какие-то приятные чувства?

— Ого, — восклицает Белла, — ничего себе. Повезло же, — говорит она, но когда смотрит на мой вид, смеется, — или не повезло. Он симпатичный, не скрою. Но если сердце к человеку не лежит, то это не твоя вина.

— Ладно, — через какое-то время отвечаю я, — а тебе?

— Рассел Скотт.

Я припоминаю, что у него было около шестидесяти процентов результат на экзамене, и он учился в параллельном классе. Он долговязый, худощавый, но у него после Соединения появились мыщцы, и он стал выглядеть мужественнее. У него короткие темные волосы и узкое лицо. Если присмотреться, можно заметить, что у него почти не видно зрачка из-за темноты глаз.

Я представляю, как они бы смотрелись вместе с Беллой. Она высокая, но он выше ее на пол головы. Она крупнее, чем он, но это не выглядит плохо. Они гармонируют друг с другом, как белый шоколад с черным или кофе с молоком.

— А вот и тот, кого мы вспоминали, — говорит Белла, и я сразу думаю, что она имеет ввиду Рассела, но смотрю в сторону и вижу, что к нам идет не он.

— Привет, Элиот, — говорит она, когда он подходит, — я забыла сделать домашнее задание. Я пойду, — я немного ошарашена такой резкой сменой настроения. Белла заговорщески смотрит на меня, я отправляю ей молнии глазами.

Она специально сделала так, чтобы оставить меня с Элиотом.

— Хорошо, — нехотя соглашаюсь я, и она исчезает за тяжелой дверью общей комнаты.

Только когда она уходит, вспоминаю, что у нас здесь нет домашних работ, и мысленно злюсь на нее.

— Как ты? — спрашивает он, и я удивляюсь, что он вдруг решил наладить отношения.

— Хорошо, а ты?

— И я хорошо.

На этом наш диалог заканчивается. Я все больше понимаю, что нам даже поговорить не о чем, и начинаю его рассматривать. Он ростом, как Белла. У него большие зеленые глаза и светлые волосы. Ресницы длиннее, чем у меня. До Соединения он был довольно крупным, но сейчас он выглядит еще более спортивным. На лице до сих пор заметны последствия того, что ему было нехорошо. Круги под глазами, бледность, легкая испарина на лбу.

Мы проходим по тропинке вдоль забора, но мне уже скучно с ним.

— Это так необычно, когда ты соединен с кем-то, — вдруг говорит он, — то есть, не соединен, а ты состоишь из двух частей. Я не хочу сказать, что это плохо. Нет, наоборот. Так интересно… Что получаешь то, что хотел все восомнадцать лет.

— Да, ты прав, это интересно.

— Но тебе же этого не понять, да?

Он смотрит на меня, и я сглатываю.

— Что? Ты о чем?

Он таинственно улыбается и не отвечает. У меня появляется ощущение, будто мне душу вскрыли и рассмотрели, и поднимается от пяток к макушке. Элиот подмигивает и разворачивается. Я хочу его остановить и спросить, что он имеет ввиду, надеясь, что не то, что я одна в этом теле, но мои ноги будто приросли к земле. Он уходит, а я так и остаюсь стоять на месте.

Когда я возращаюсь в комнату, уже почти десять часов вечера. Отбой только в одиннадцать, но все ложатся раньше, чтобы восстановить свои силы после процедуры, и лампочка горит только над моей кроватью, хотя я помню, что в последний раз, когда была здесь, выключала ее.

Я подхожу и сажусь на кровать. Белла уже тихо сопит, и я не хочу ее будить, чтобы сказать пару ласковых слов за то, что она ушла. Я перегибаюсь через кровать и щелкаю ее в нос. Она хмурится во сне. Когда я тянусь обратно на кровать, вижу, что ее полка закрыта не до конца. Борясь с мыслями о том, что я лезу в чужую личную жизнь, я заглядываю в нее. Там все перерыто, но ничего особенного нет. Про себя я отмечаю, что никогда не замечала за ней неряшливости, но запихиваю эту мысль глубоко внутрь головы и ложусь спать. Сегодня я слишком вымоталась и не иду в тренировочный зал. Когда голова едва касается подушки, я засыпаю.

— Подъем, — нас снова будит Хан, и я рычу во сне. Мне хочется еще поспать хоть немножко, но я опасаюсь, что он опять заберет у меня одеяло, и я поднимаюсь, выставив руки вперед:

— Встаю, встаю, — говорю я, но про себя замечаю, что мой голос не внушает доверие.

Он уходит, и мы все идем в душ. Там я освежаюсь и чувствую себя лучше, но постепенно приходят воспоминания о том, что вчера сказал Элиот, и я стону от еще одной проблемы. Он не должен знать. Если он имел ввиду то, что я… другая, то ему не составит труда рассказать это остальным.

Если я просто не сдам экзамены, то я останусь жива, хоть и за пределами штата. Если правительство узнает, что я Индивид, то они просто ликвидируют меня. Я даже знать не хочу, как. Я хочу остаться в живых, и это моя цель.

Когда мы заходим в общую комнату, там снова стоят Дэниел и наши инструктора. Мы вместе идем в кафетерий, там Наблюдающий просит минуту молчания, и мы все садимся на свои места.

— Сейчас к каждому подойдет Селеста или Закари, с ним вы познакомитесь попозже, и с помощью укола введет в вас препарат, — говорит он, — я прошу не волноваться и не устраивать истерики. Он поможет вам быстрее восстановиться после Соединения.

Когда ко мне подходит молодой парень со светлыми волосами, я протягиваю ему руку. Он вводит препарат в предплечье, как вводят прививки. На руке осталось маленькое красное пятнышко.

Закари невысокий и загорелый, уголки глаз у него сильно наклонены вниз, грубые, мужские руки и низкий голос, но выглядит он совсем непримечательно. Если бы я встретила его в другом месте, не узнала бы.

Когда я поела, я смотрю по сторонам. Замечаю, что Элиота здесь нет, но почему-то не хочу думать об этом. Мозг старательно засовывает мысли о нем вглубь моего сознания, и я так не хочу вспоминать его. Подкрадывается мысль, что это странно, но она сразу пропадает так же быстро, как и появилась.

После завтрака мы снова бегаем в лесу. Хоть это только третий раз, но я чувствую себя намного увереннее, и рассматриваю окружающую природу. Сквозь ветви деревьев просачиваются лучи солнца и падают на лицо, под ногами хрустят упавшие листья.

Сегодня мы занимаемся в тренировочном зале. Хан и Эльза расставляют нас в шеренгу, Дэниел идет, как обычно, за окно. Парни и девушки стоят вместе, поэтому я понимаю, что сегодня будет смешанная тренировка. Эльза уходит к Дэниелу.

— Сегодня пройдет первое маленькое испытание, оно в ваших результатах ничего не изменит. Оно нужно для того, чтобы определить ваши слабости и посмотреть, как вы восстанавливаетесь, — говорит Хан, — сейчас разминаем ноги.

Мы с Беллой переглядываемся. Я задаю немой вопрос «Что мы будем делать?», но она пожимает плечами. Мне интересно, но я не осмеливаюсь спросить у самого Хана. В конце концов, скоро мы все узнаем.

— Размялись? Я хочу, чтобы вы рассредоточились в три равные шеренги и встали в конце зала. Прошу, чтобы не было так, что в одной шеренге сильные, а в другой слабые.

Я хочу, чтобы мы с Беллой были вместе, но Хан выбирает трех капитанов, которые будут выбирать тех, кто будет на их стороне.

— Сьюзен, — мое имя третьей, и я иду к низкорослому, крепко сбитому парню. В нем я с трудом узнаю своего бывшего одноклассника, Дигари Горна.

Он очень умен, это я помню по вечно поднятой руке на уроках и его результатам на разных тестах, а так же экзамене. У него очень бледная кожа, но это не портит его, а гармонирует с его темно-рыжими волосами. У него приятное лицо, большие зеленые глаза и пухлые губы. Он все время гладко выбрит, но сейчас я замечаю на его лице легкую щетину. Она придает ему мужественности.

Когда я подхожу, он мне улыбается, и я улыбаюсь в ответ. Следующей выбирают Беллу, и она идет к темнокожей девушке с орлиным лицом. У нее длинный крючковатый нос и вытянутая челюсть. Она мне сразу не нравится, хотя я и понимаю, что нельзя судить о человеке по внешности.

Все разделены на группы, и мы идем к концу зала. Там белым мелом начертены широкие дорожки, мы становимся у их изголовья. Сейчас будет соревнования, суть которых будет — пробежать первым.

— Все становятся в линию, а первые люди бегут. Сейчас вы сами можете выбрать, за кем стоять, но потом менять расположение и соперника запрещается. Когда добежите, разворачиваетесь и идете обратно по нулевой дорожке, — громко говорит Хан.

Хан мне кажется добрым. Даже когда он кричит «подъем!» сердитым голосом, все равно его слова не воспринимаются, как сказанное со злостью. И внешность у него миловидная. Широкая челюсть, большие карие глаза и морщины от носа к кончикам губ, даже когда он не улыбается. Он выглядит старше своих лет.

Никто не решается бежать первым. Я думаю, что мне стоит опять вызваться первой, и подхожу к началу дорожки, но меня опережает высокая девушка. У нее длинные, светлые волосы. Они настолько белые, что кажется, что она поседела, или их облепил снег. Во всяком случае, выглядит она ослепительно. У нее вытянутое лицо и кошачьи глаза, кажется, что оранжевого цвета.

— Я первая, — говорит она. У нее звонкий голос, как колокольчик.

Остальные группы тоже выбирают того, кто побежит первым. Во первой группе это девушка, которая вызвала Беллу, а во второй высокий, темнокожий парень. В нем я тоже узнаю своего бывшего одноклассника, Моргана. Фамилию я не смогла вспомнить.

— Сейчас мы с Дэлом, — говорит Хан, и я понимаю, что он так называет Дэниела, — немного поменяемся местами. Он будет стоять в конце дорожек и фиксировать время, за которое вы пробежали. Я буду стоять около них и отмечать ваши ошибки при беге. Я больше занимаюсь тренировкой Соединенных, поэтому мне легче заметить их, чем Дэлу. Еще, если возникнет такая ситуация, что вы прибежали с соперником в одно время, мне будет легче заметить со стороны, кто прибежал раньше.

Мы все стоим у начала дорожек живой цепью, первые стоят чуть ближе к ним. Они готовы к бегу и ждут, когда Дэниел объявит, что можно бежать. Он поднимает руку. Я вижу, как в замедленном кадре, как она опускается.

Я все еще надеюсь, что Соединенные не восстановились. В основном, на это уходит около двух недель, как раз до первого испытания, дальше они чувствуют себя лучше и возращают только остатки сил.

Первой прибегает девушка из нашей шеренги. Она идет по нулевой дорожке, радостно улыбаясь и держа руки вверху в знак победы в этом маленьком сражении. Следующими идем я, парень с длинными волосами и… Белла.

— Вот черт, — думаю я и хочу поменяться с кем-то местами, но вспоминаю слова Хана. Не хочу выглядеть глупой или слабой перед остальными. Да и сдаваться не в моих правилах.

Белла смотрит на меня и улыбается. Ее не пугает, что мы должны бежать вместе. То есть, мы соперники. Мне не нравится то, что я должна пытаться опередить человека, с которым у меня завязалась дружба.

«На старт», отмечаю я для себя в голове, когда Дэниел поднимает руку.

Внимание.

В моей голове разом помещаются все страхи. Я не знаю, почему я переживаю, это происходит будто на подсознательном уровне. Смотрю на Беллу, Хана, Дэниела. Для них, возможно, это ничего не значит. Но у меня будто все мое тело помещается в сердце, я чувствую каждое биение. Такое ощущение, что каждый может его услышать, даже не вслушиваясь. Кровь клокочет в ушах. Все будто замедлилось в многие разы, я сконцентрирована только на руке Дэниела.

Марш.

Я срываюсь с места. Ноги будто одеревенели от страха, но я прогоняю его глубоко в голову и набираю скорость. Чувство, будто ветер бьет в лицо, но понимаю, что его здесь нет. Полностью отдаюсь бегу, пытаюсь делать шаги на столько большими, сколько могу, и откидывать свое тело на столько быстро и далеко, сколько у меня получается. Не смотрю по сторонам, боясь увидеть, что Белла или длинноволосый парень уже далеко впереди. Я сконцентрирована только на одной точке, руке Дэниела, которая держит какое-то маленькое устройство.

Мне страшно, что я могу быть последней. Это не изменит ничего в моей репутации в коллективе, не повлияет на мои результаты на экзамене. Я боюсь, что разочарую саму себя. Боюсь, что это подорвет во мне веру в то, что я смогу выжить.

Рука Дэниела катастрофически медленно приближается. Такое ощущение, что 70 метров я бегу около часа. Я беру всю свою силу воли в кулак, ведь именно она поможет мне бежать еще быстрее.

Я не замедляю бег к концу и пробегаю мимо Дэниела на такой же скорости, на которой и бежала. Он находится слишком близко, но я лишь волей случая не задеваю его. Я понимаю, что если у моих соперников не был меньший остановочный путь, то я первая.

Оборачиваюсь и вижу Беллу. Она наклонилась и упирается руками в коленки. Тяжело дышит. Мне тоже с трудом дается дышать, но я пытаюсь успокоить себя и дышу медленно и спокойно. Чувствую, что кровь прилила к лицу, а я вся вспотела. Вытираю руки о леггинсы и пытаюсь успокоить сердце.

Когда возращаюсь, стараюсь проходить мимо Дэниела. Он держит в одной руке, которой взмахивал, устройство, а в другой тонкую пластинку, но не вижу своих результатов.

— Молодец, — хрипит Белла, когда мы возращаемся по нулевой дорожке, — я не ожидала, что ты прибежишь первой.

Этого мне хватает. Я знаю, что прибежала первой, и я горда собой. У меня будто буря поднимается к груди, и я кричу «Да!» на весь зал. Это происходит непроизвольно, но я в шоке, что способна на такое. Мне нисколько не стыдно, хотя приемные родители учили меня скромности. Здесь мы все чувствуем себя свободными от наших запретов.

— А ты? — вдруг я вспоминаю, что не спросила у Беллы про ее результаты.

— Третяя, — отвечает она, но я не слышу в ее голосе сожаления.

Я хлопаю ее по плечу, и она одобряюще улыбается. Снова кончиками губ. Я просто таю от этой улыбки.

— Ничего, у меня еще будут возможности надрать вам задницы, — говорит она, и мы смеемся. Я смеюсь вместе с ней и чувствую, что я счастлива, хотя все время только и думала о том, чтобы выжить.

Как пробегают остальные, я не смотрю. Я пытаюсь отдышаться и прийти в себя от выигрыша. Когда все забеги кончаются, я медленно подхожу сзади Дэниела. Я хочу увидеть, какие у меня результаты, но не хочу, чтобы он меня заметил.

Он сверяет результаты в тонкой пластинке с результатами на навороченном секундометре именно в этот момент. Он круглый и с кнопкой на его краю, чтобы было удобно надавить на нее, когда кто-то прибегает. В верху отмечено, какой забег имеет данные результаты. Я не понимаю, как он помнит, кто был в каком забеге, но смотрю на пластинку и вижу, что на ней отмечены имена и рядом номер. Я понимаю, что он означает то, какими по счету мы бежали.

Я вижу, что мой результат в пластинке 8.65 секунд и хочу уйти, но мой взгляд по случайно задерживается на секундометре, и как раз в этот момент он проверяет наш забег. На нем моей результат 8.59 секунд. Я понимаю, что все равно прибежала первой, но во мне поднимается какая-то несвойственная мне обида.

Я хватаю его за плечо и разворачиваю к себе. Сначала он смотрит на меня непонимающим взглядом, но потом его брови хмурятся, и он хочет что-то сказать, но я его опережаю.

— Мой настоящий результат 8.59 секунд, но ты записал, что 8.65, — я констатирую это, как факт. Я сначала стараюсь говорить спокойно, но у меня не получается, — почему ты все время достаешь меня? То драка в первую ночь, то чуть не убил Беллу, сейчас написал неправильные результаты!

Я понимаю, что скорее всего веду себя, как ребенок, ведь вполне возможно, что он просто ошибся, но что-то мне подсказывает, что это не так.

— Сумасшедшая, — криво усмехается он и отворачивается. И все.

Я решаю не спорить с ним. Все равно я первая, это ведь самое важное. Или нет…

Я складываю руки на груди, но ухожу. Становлюсь рядом с Беллой. Хан с Дэниелом становится перед остальными, он хлопает в ладоши, и они отвлекаются на них.

Я очень зла, хорошее настроение будто улетучивается. Почему Дэниел все время хочет сделать мне хуже? Что же я ему сделала, раз он так меня ненавидит?

— Судя по вашим забегам, я могу с уверенностью сказать, что многие из вас забыли, что значит бегать, — говорит Хан. Он пальцами одной руки касается пальцев другой, образуя пирамиду.

Я пытаюсь вспомнить ошибки, которые я могла допустить, когда бежала, или какие-нибудь советы, которые давал Хан на пробежках, которые я не выполнила, но не вспоминаю. Он объясняет нам, какие у нас были недочеты. Когда он говорит, что многие из нас смотрят под ноги, когда мы бежим, но:

–… кроме Сьюзен, — при этих словах я краснею.

Потом Дэниел объявляет результаты.

–… Белла, 8.7 секунд, Льюис 8.67 секунд, Сьюзен 8.59 секунд…, — я довольна собой. Про себя замечаю, что он сказал мой правильный результат.

Слушаю все результаты и подсчитываю, что я на 9 месте. Прямо подо мной девушка со светлыми волосами, и я почему-то радуюсь, что у меня результат лучше.

— К экзаменам ваш результат должен быть меньше семи секунд, — говорит Хан, — сейчас вы еще не адаптировались, поэтому результат намного хуже. Но все еще впереди.

Значит, на две с половиной секунды меньше. Я не смогу. Остальные еще вернут силы, но я не смогу за примерно три месяца натренироваться настолько.

— Сейчас «адский круг», — говорит Дэниел. Я не понимаю, что он имеет ввиду, — девушки и юноши отдельно.

Я стою на месте и не двигаюсь, ожидая того, что он объяснит, что это такое, но он молчит. Все делятся на две группы и отходят в разные стороны.

— Ты чего стоишь? — спрашивает Белла, — ты что, никогда в адский круг не играла?

— Играла… Просто забыла, — отвечаю я, стараясь, чтобы звучало правдоподобно

Судорожно вспоминаю все виды спорта, которые могла знать, все игры. Но не могу такой припомнить. Во всяком случае, звучит устарающе.

— Видимо, процедура на тебя подействовала чересчур ошеломляюще, что ты забыла, что это такое, — смеется она, и мы подходим к компании девушек, — такое невозможно забыть.

Они расходятся по кругу и присаживаются.

— В общем, все становятся в стойку, — начинает она, но видит, что я не понимаю, — ну опираются руками, чтобы отжиматься. В кругу, и каждая девушка по кругу отжимается один раз. Например, я отжалась. Потом ты, и так далее. Потом круг начинается заново, и надо два раза отжаться. Понятно?

Я киваю. С отжиманием у меня идет неплохо, я думаю, это легче, чем подтягивания или отжимания на брусьях. Мне это кажется не таким сложным, пока не появляется одна проблема. Белла становится в стойку, за ней я. Она говорит:

— Ну только ложиться нельзя, но это и так понятно.

Я чуть не падаю от этих слов. Я думаю, что сразу устану с такими правилами.

— Все встали, — слышу я голос Дэниела, — теперь все наоборот. Хан засчитывает результаты, кто сдался первым, я и Эльза смотрим за техникой. Первым отжимается тот, у кого в забеге самый лучший результат. У парней Марк, у девушек Мадлен. Отжимаемся по часовой стрелке. На счет три начинаем отжиматься. Раз…

Не знаю, как у остальных, но я уже хочу отдохнуть.

— Два…

Он тянет слова, как мед. У него приятный голос, только слишком громкий.

— Три.

Между мной и девушкой, которая прибежала первой среди девушек, два человека. Та светленькая и Белла. Мадлен отжимается. Ей дается это с трудом, и я вижу, как напрягаются ее мыщцы на руках. Девушке со светлыми волосами не так сложно. Смотря на нее, я восхищаюсь. Она сильная, но совершенно не выглядит мужественно. У нее тонкие руки, талия, но при этом она не обеделена формами. В отличие от некоторых…

Белла отжимается хорошо. За ней я. Мне тяжело, но я не чувствую, что у меня совсем нет сил.

— Задницу ниже, — слышу я голос Дэниела. Он опускается рядом и смотрит, как я пытаюсь выровняться, — еще ниже.

Я слышу, как он рычит от злости и берет одной рукой над ней, а второй под ней и самостоятельно опускает ее на нужное расстояние. Я злюсь и мне хочется встать и ударить его, но я терплю, потому что если сдамся, то проиграю испытание, хоть оно и не засчитывается.

Пока до меня снова доходит очередь, я успеваю устать. Я вижу, что Мадлен еле держится, но светленькая чувствует себя хорошо, как и Белла. Я отжимаюсь два раза, но мне это дается легче, чем Мадлен. На третьем кругу она сдается и падает, как и две девушки, одна темнокожая с завитыми волосами, а другую почти не отличишь от парня, у нее короткие волосы и мужские черты лица. Ее зовут Эмми Диего, она училась в моем классе.

— Минус один процент тем, кто сдасться до пятого круга, — вдруг говорит Дэниел, и я взрываюсь внутри. Как он смеет?

— Как только мы закончим круг, я тебе зубы выбью, — шиплю я.

— Ой, у тебя нога подкосилась, — говорит он и несильно толкает меня. Он смеется.

На четвертом кругу сдаются еще три девушки. Одна рыжая и выглядит, как ребенок, ни за что не скажешь, что ей восемнадцать. Другая брюнетка и тоже темнокожая, третяя с впалыми скулами. Я вижу, что светленькой и Белле уже тяжело, но мне еще тяжелей. Хотя человеку, который никогда не занимался спортом, надо радоваться тому, что я еще продержалась.

Я чувствую, что руки деревенеют и практически не держат меня. Они трясутся так, будто я несколько часов носила над головой кувшин с пятью литрами воды. Пот стекает по лицу и попадает в глаза, некоторые капли падают на пол. Я начинаю обещать себе ерунду за то, что буду держаться. Если пройду третий круг, то позволю себе ударить Дэниела. Если пройду четвертый круг, позволю себе погулять допоздна с Беллой и прочее.

— Про задницу не забывай, — слышу я голос Дэниела, и хочу накричать на него.

— Держись, — говорит мне Белла сквозь зубы. Я ничего не отвечаю.

Когда начинается пятый круг, я искренне хочу упасть. Осталась только я, Белла, светленькая и четыре девушки. Я не знаю, на что рассчитывал Дэниел, но до пятого круга сдалось больше половины.

Белла отжимается, и я в душе радуюсь за нее. Я отжимаюсь первый раз. Глаза застилает пелена пота, я хочу сдаться прямо сейчас. Я отжимаюсь второй раз, руки подкашиваются, и я уже не хочу сдаться, а у меня ощущение, что еще раз, и я просто упаду.

Я отжимаюсь третий раз. Я не знаю, как у меня получается, но крики Беллы дают мне сил. Я делаю это ради себя, ради нее. И еще для того, чтобы доказать Дэниелу что-то. Я отжимаюсь четвертый раз и громко кричу, еле-еле дотягиваюсь до того, чтобы встать в стойку. Я боюсь, что именно на пятом разу я сдамся. Боюсь, что не дотянувшись грудью до пола, сдамся. Боюсь, что не поднимусь и упаду. Но я отжимаюсь. Все тело напрягается, и я просто выталкиваю себя наверх. Пять раз. Я обессиленно падаю.

— Молодец! — одобряюще кричит Белла. Я не могу ей ответить, я просто лежу.

— Молодец, — повторяет за ней Дэниел, хотя его слова не звучат так, будто он рад за меня. Но я все равно улыбаюсь, хотя и обещала себе, что обязательно ударю его.

После пятого круга никто, кроме меня не сдается, н на шестом сдаются сразу три незнакомые мне девушки, хотя возможно, что они учились со мной. Остается только еще одна незнакомая, светленькая и Белла.

— Белла, давай, — говорю я, и она криво улыбается. У нее трясутся руки, и она еле держится. У нее слиплись волосы на лбу.

На седьмом она все-таки сдается, как и девушка с белыми волосами. Я кидаюсь к Белле и обнимаю ее, а она довольная, улыбается. Она вся мокрая, кажется, что если ее сложить, с нее потекет пот литрами.

Победила девушка, незнакомая мне. Она полновата, у нее маленький рост, широкие плечи и бедра, короткие волосы, но видно, что они выпадают. Она вскидывает кулаки вверх, победно выкрикивая слово «да!». Она мне не нравится. Не знаю, почему. Может, из-за неприятной внешности, а, может, от того, что выиграла. Парни до сих пор играют, я вижу, что выбыло только три парня.

— Я горжусь тобой, — говорю я Белле.

— Спасибо, приятно слышать, что девушка, которую я знаю неполных три дня, гордится мной, — смеется она, и я взъерошиваю ей волосы. Она лежит на моих коленях.

— Да ладно тебе, мы же подружки.

— Скажешь еще такую гадость, я тебе голову оторву, — шутливо отвечает она.

Мы смеемся, и я ничуть не огорчаюсь, что я только седьмая. Не всегда же побеждать. Мы терпеливо ждем парней, пока они закончат. Когда же наконец это происходит, мы снова становимся перед Дэниелом, Ханом, на этот раз еще Эльзой, и они объявляют результаты.

— Дамы первые, — говорит Эльза, и забирает бумажку с результатами, — первая среди девушек Кэрол Нейрон.

Все хлопают, а Кэрол снова поднимает руку вверх и кричит. Она дает каким-то девушкам пять. Короче, заметно, что она довольна собой.

Эльза передает результаты Хану. Хотя он тренирует девушек, а она парней, они все равно диктуют, кто победил, в соответстви с полом.

— Первый среди парней Дигари Горн, — громко говорит он, и все снова аплодируют и кричат одобряющие слова. Я вместе с ними. Сейчас я рада, ведь смогла преодолеть это маленькое испытание, и радуюсь за остальных тоже.

— Но к концу испытаний девушки должны отжиматься, конечно, вне адского круга, около тридцати раз, парни около семидесяти-восьмидесяти. На данный момент, включая то, что вы играли и теряли силы, максимальное количество среди девушек было семь раз, среди парней двадцать семь. Мы приняли в расчет, что вы устали после забега и во время игры, поэтому совсем неплохо. Но мы надеемся на лучшее, — объявляет Дэниел.

Я чувствую себя уверенной. Я седьмая, учитывая то, что я никогда в жизни не отжималась. Я седьмая! Эти слова эхом отдаются в моей голове, пролетая по всем закоулкам моего сознания. Я хочу кричать от радости. Значит, у меня еще не все потеряно. Значит, я выживу.

На сегодня физическая тренировка окончена, остались две интеллектуальные. Мы с Беллой идем за руки на обед. Мы держимся только за мизинцы, но все равно это такая близость, которой у меня еще не было, хотя она и девушка. У меня такое хорошее настроение, что я пою какую-то давно забытую песню.

Она потом еще долго звучит у меня в голове, как и многие песни, которые имеют свойство заедать, как испортившиеся пластинка, и крутиться в голове при всех обстоятельствах, которые только возможны. Но я не стремлюсь от нее отделаться, а жду, пока она быстрее сама прекратит звучать в голове. Ведь чем больше ты стараешься что-то забыть, тем сложнее это забывается.

Иногда мне кажется, что нет объяснения тому, как правительство пришло к технике разделения Близнецов. Если бы это произошло в Ваше время, то общество не приняло бы такого кардинального изменения.

Это произошло в 2039 году. Наше общество сильно не изменилось, все было, как обычно. Обычные люди вели обычную жизнь. Те, кто вырастал не умным и не глупым, был основной частью нашей вселенной. Простой, среднестатический человек, которых 90% всего населения. Он рос, учился на пятерки и шестерки при десятибальной шкале, вырастал каким-нибудь секретарем, женился или выходил замуж, заводил детей и доживал жизнь, как и все остальные. В принципе, это было выгодно правительству, так как эти люди не могли бунтовать, не рождалось революционеров. Остальные 10% писали книги, снимали фильмы и пели песни, они тоже не представляли угрозы.

Но в 2039 разорилась война между Северной Америкой, Южной Америкой, Китаем и Россией. 3 мировая война, ровно через сто лет начала 2 мировой войны. Казалось, что этот момент специально подбирали те, кто начал войну, сыграв такую злую шутку.

Китайцы к тому времени развились и начали войну за территорию. Можно было подумать, что они победят только из-за огромного количества солдат. Но все глубоко ошибались.

У них было генетическое оружие. Действовало оно таким образом, что при распылении его в воздухе люди не могли бы размножаться. Смысл оружия в том, что при попадении расспыления в кровь или даже в дыхательные пути, оно оставалось в тебе на долгое время, но, в принципе, не приносило особых проблем. Но оно действовало на беременную женщину. Плод просто не выживал, никогда. Он не успевал развиваться и до пяти месяцев, а у тех, кто в тот момент носил плод уже после пяти месяцев, случался выкидыш. Все были в отчаянии.

Но правительство не могло дать этому случиться. Все произошло намного проще.

Правительство Китая прислало «весточку» правительству Соединенных Штатов Америки, в которой была одна маленькая ампула с веществом. Их предупредили, что именно это расспылится по всей территории, если США не сдастся добровольно, и для примера посоветовали проверить его. Проверили и пришли в ужас. Но не хотели сдаваться. Они изучили его и решили, что могли бы разработать вакцину.

Случилось так, что именно в этот момент профессор Корнелий Йохансон предложил метод воспитания сверхчеловека. Идеала. Его не восприняли всерьез, когда он предложил свой метод несколько лет назад на собрании ученых, но сейчас у правительства не оставалось выбора. США не хотело терять свою территорию, но и не хотело подвергать опасности своих жителей. Вышло именно так, что оружие китайцев и метод Корнелия были прямо противоположны.

Что произошло, и так ясно. Через несколько недель беременным девушкам вводили препарат, разделяющий плод и оградили штат так, чтобы создать Новый мир, соответствующий Новой жизни, не вмешиваясь в остальные проблемы. Именно так написано в учебниках истории, именно так нас учили двенадать лет в школе.

Когда у нас была тренировка, Дигари спросил у Дэниела, почему у нас почти только одно физическое восстановление. Так и было, две силовые тренировки в день и одна умственная, на которой мы редко изучали что-то новое. Этот вопрос поставил всех нас в тупик, все вдруг остановились и задумались.

— Сейчас отдыхайте, во время обеда все будьте в кафетерии, — ответил Наблюдающий, и я поняла, что он тогда и скажет.

Все свободное время я думала, что это на самом деле странно. У нас ведь будет экзамен на пятьдесят процентов интеллектуальный и на столько же физический.

— Ты никогда не задумывалась над этим вопросом? — спросила у меня Белла, когда мы сидели на кроватях.

Я ответила тогда не сразу, погруженная в свои мысли.

— Только сейчас. А ты?

— Да и я тоже только сейчас. Такое чувство, будто у нас всех отключили в мозгу функцию здравого мышления, — хрипло засмеялась она, и я опять восхитилась ее белыми, ровными зубами, — интересный вопрос. Может, мы сами должны восстановить свой ум?

— Возможно, не знаю.

Тогда на этом разговор закончился. Дигари задал совершенно простой вопрос, но он будто вызвал у всех какое-то недоумение. Я сидела на кровати и думала, пока не заснула. Мне приснился тревожный сон, и я проснулась в поту, но сейчас уже не помню, что за сон был.

Сейчас мы все сидим в кафетерии, и все тихо переговариваются. Мне кажется, мы с Беллой единственные, кто ест, хотя это только из-за того, что мы понимаем, что нам нужна пища для того, чтобы не сдасться на тренировках.

— Прошу минуты внимания, — встает Дэниел, и в этот момент из-за его тона, фразы у меня такое ощущение, что он старше меня не на пару лет, а ему лет сорок, — сегодня на тренировке один из вас задал мне очень интересный вопрос. Он спросил, почему наши тренировки заключаются в основном на физических способностях? Так вот в чем дело. Об этом не разрешено говорить, но мои правила в том, что каждым своим наблюдаемым я даю какую-нибудь помощь. Первые испытания будут в основном заключаться на физической силе. Конечно, не будут проверяться только ваши силовые способности, а только большая часть. Именно поэтому сейчас у нас в основном силовые тренировки.

— А зачем тогда у нас еще и уроки? — спрашивает кто-то, и я оборачиваюсь, но не нахожу спросившего.

— Потому, что если мы не начнем восстанавливать Ваши умственные способности сейчас, потом это будет намного сложнее. Но как только вы пройдете испытания, основывающиеся на силовых способностях, все сбалансируется. Я надеюсь, что ответил на ваш вопрос, а теперь приятного аппетита.

Теперь я понимаю, что это завал. Мне остается только надеятся, что я не буду последней. Мне нужна лишняя помощь на экзамене, а не то, что потянет меня вниз. Пошла уже вторая неделя, первое испытание будет через несколько дней.

— Ты вся позеленела, — говорит Белла, и я улыбаюсь в ответ. Мне нечего ей ответить.

— Как у тебя с Расселом? — спрашиваю, чтобы сменить тему. Это ее партнер.

— Мы почти не общаемся, — равнодушно пожимает она плечами.

Сначала я не решаюсь спросить, почему. Я сама не общаюсь со своим партнером. Не представляю, как буду жить с ним. А если я плохо сдам экзамены, ему придется ехать со мной. Тогда он будет ненавидеть меня всю жизнь.

— Но зато вы не испытываете, что готовы разорвать друг другу глотку, — стараюсь я пошутить.

— И то правда, — слегка улыбается, — но я понятия не имею, что у нас может быть общего.

— Я тебя понимаю, Белла, — говорю, чтобы поддержать.

Осматриваю кафетерий. Вижу, что Рассел сидит в своей компании. Мы встречаемся взглядами, когда он поворачивает голову, а потом он переводит взгляд на Беллу и улыбается. Она ему отвечает тем же, но я сомневаюсь в искренности улыбки.

Больше сегодня мы не поднимаем эту тему.

После обеда у нас снова тренировка. Я тяжело вздыхаю. Прошло чуть больше недели, но мне уже кажется, будто я здесь целую жизнь. Нам говорят, что бы мы разделились на две группы. Мы идем за Ханом, вторая группа идет с Эльзой. Наша группа идет на прощадку, а вторая в другую сторону.

На площадке мы становимся в шеренгу, и нам снова дают устройство, которое было на нас при залезании на дерево. Я помню, что оно измеряет биение сердца. Нам объясняют, что мы не должны их снимать, но зачем они нам понадобятся, нет. Идем в лес.

Я первое время рассматриваю округу. Мы здесь бегаем почти каждое утро, но я не устаю восхищаться здешней природой. Деревья здесь не очень близко стоят друг к другу, и может показаться, что мы находимся в нелюдимом парке. Но потом я задумываюсь.

Что ждет меня впереди? После экзаменов, если я выживу. Я уеду в зоны и буду воспитывать Близнецов? Иногда мне кажется, что такая жизнь мне бы понравилась. Мне нравятся дети, но я ведь наблюдаю за ними со стороны. Как я буду относиться к ним, когда я буду жить с ними всю жизнь? Какой я стану, не имея возможности развиваться так, как разиваются люди из «смешанной» зоны?

У Элоди только первое поколение Близнецов в воспитанниках, но ей еще предстоит два. Я не могу судить, каким человек станет после стольких лет, но я знаю, что Ким третье поколение у ее приемной матери. Лина выглядит уставшей и замученной, но я не могла бы сказать, что она несчастлива.

Ким… Страшно, что я ее больше не встречу. Мы все меняемся после Соединенния. Чаще всего те, кто дружил до процедуры, встречаясь, даже не узнают друг друга. Это страшно, не узнать человека, с которым ты общался столько лет. Увидеть его и не понимать, что ты в нем нашел когда-то, почему вам было интересно вместе.

Я не скажу, что она очень ждала процедуры, но ей не было страшно. Она принимала это, как должное, будто это новообретенная обязанность человека. Это было для нее так же обыденно, как рождение, как свадьба.

Я не часто вспоминаю ее, и мне немного стыдно. Мы много лет были вместе, мы могли друг другу доверять. Интересно, Ким вспоминает меня?

«Привязанность к кому-либо определенному мешает развитию Близнеца, а позже соединенного. Человек должен уметь расставаться с чем-то, оставлять свое прошлое перед процедурой и обрести новую, Идеальную жизнь. (Отрывок из учебника по социальным знаниям 12-ого класса)».

Наверное, это правильно, уметь расставаться с тем, кто тянет тебя воспоминаниями, как тяжелый груз. Уметь расставаться с тем, чего не вернуть. Но тогда с какой целью человек живет, не имея права вспоминать? Помнить то, что когда-то приносило радость? Что когда-то делало тебя счастливым?

Эти мысли тяготят меня больше, чем воспоминания. Я мечусь между двумя временами, в моем прошлом и в моем настоящем, где Сьюзен Харриган до процедуры, и где Сьюзен Харриган после процедуры.

Я задумываюсь на столько, что не замечаю что-то под моими ногами, только когда моя нога цепляется за что-то, и я чувствую, что теряю равновесие. Нога выворачивается, и я падаю на бок, рефлекторно расставляя руки в стороны. У меня чувство, будто я падаю не на землю, а в бесконечность. Это от того, что время будто замедляется и тянется, как улитка. Я проезжаюсь немного боком, больно обдирая коленки. Это напоминает мне, когда я отлетела в первую ночь, когда Дэниел открыл дверь в смотровую комнату.

Я только успела вскрикнуть, как ко мне подлетает Белла. Она встревожена, но я говорю ей, что все хорошо, и ей не стоит волноваться. Она улыбается и подает мне ладонь, я хватаюсь за нее и, отталкиваясь другой рукой от земли, приподнимаюсь. На земле остается длинная темная полоса от того, как я проехалась.

На меня практически никто не оборачивается. Такое чувство, будто у них отключена такая функция, как внимательность, ведь хотя бы на мой крик или звук того, что я упала, они бы инстиктивно обернулись бы. Мне даже становится немного обидно.

Дальше я стараюсь не задумываться о серьезных вещах. Коленка до сих пор болит, как и бедренная кость, и я не хотела бы снова упасть. Я не замечала за собой раньше такой невнимательности и неуклюжести.

Мы проходим мимо большого дерева, и я думаю о том, что слава Богу, что нас не заставили лезть на такие деревья. То, на которое я карабкалась, значительно меньше этого, это как сравнить рост младенца и взрослого человека, грубо говоря. На такое залезть не столько сложно, сколько страшно, и, упав с такого, ты уже не выживешь точно.

Когда мы проходим чуть больше получаса, я понимаю, что что-то не так. Здесь деревья намного гуще и солнцу сложнее пробраться. Еще нет и вечера, но все равно здесь мрачно. Мы никогда не забирались так поздно, да и вообще шли по другой тропинке.

— Куда мы идем? — спрашиваю я Беллу.

— Что? — она будто просыпается из какого-то сна, — О. Я не заметила, как мы шли.

Я смотрю по сторонам и замечаю, что остальные тоже не особо интересуются, куда мы идем. Будто все разом перестали волноваться.

Вспоминаю недавно сказанные Беллой слова: «Такое чувство, что у нас всех отключили функцию здравого мышления».

Потом мы останавливаемся, и я вижу Веронику. Она одета, как обычно, но сейчас на ней сапоги и теплая накидка. Смотря на нее, я завидую ей, ведь мне тоже стало зябко. Предполагаю, что вторая группа встретит Селесту, если они вообще сейчас идут куда-то. Втайне я хочу оказаться на их месте, ведь если они дома, то сидят в тепле и уюте, возможно, с чашкой чая в общей гостинной, отдыхая. Я потираю ладонями локти, пытаясь согреться. Чувствую кожей мозоли на руках, они обдираются, но мне не больно. Очень холодно, на коже появляются мурашки.

Дэниел и Хан подходят к Веронике. Только сейчас я замечаю, что они тоже взяли с собой теплые кофты. За учительским составом стоит большой пикап, передние фары освещали бы лес, но его загораживают люди.

— Вы все помните, что первое испытание в субботу, через четыре дня, — начинает Вероника, но я не понимаю, на что она намекает, — но даже мы не знаем, что там будет, — я думаю, она врет.

Она замолкает. Такое чувство, будто она специально держит «интригу». Как всегда.

— Не будем тянуть кота за хвост, — говорит она. Слава Богу, — на экзамене вам никто не поможет. Вы должны работать индивидуально, сегодня ваша первая серьзеная тренировка. Ваша задача — выбраться из леса. Ограничения во времени есть: вы должны выбраться до утра. Можете идти по-одному, можете не разделяться. А мы будем наблюдать за вами со стороны.

Слова она произносит, будто скороговорку. Ее пухлые руки сложены на груди, а светлые волосы аккуратно сложены в валик.

После этих слов она садится в пикап, как и Дэниел с Ханом. Я даже обдумать ее слова не успеваю, как они скрываются за нами, а потом и свет от фар потухает.

— Что, простите? — спрашиваю я, находясь в тихой истерике.

Мы в темноте, без теплых вещей, еды, воды, еще неизвестно, как нам выбираться. Я черчу стрелу в сторону, куда уехала машина, чтобы не забыть. Конечно, вряд ли нам это сильно поможет, но мы хоть не уйдем в совершенно обратную сторону.

— Кажется, от нас решили избавиться, — пытается шутить Белла, — и просто решили, что это самый простой способ.

Мне больше хочется верить, что она права, чем думать о том, какие будут испытания и следующие тренировки. Не прошло и полторы недели, как они нас обрекли на смерть.

Я смотрю под ноги, в надежде, что отчетливо заметны следы, но я ошибаюсь. Земля сухая, следов совсем невидно, учитывая то, что у нас даже нет света. Но это не самое плохое. Там, где завернул пикап, тропинка разветвляется, образуя перекресток. Машина поехала направо, но если дальше тоже будут перекрестки, мы не выберемся отсюда и через год.

— Ты запомнила дорогу, когда мы шли? — спрашивает Белла, и я хочу засмеяться от чувств, нахлынувшись на меня. Усталость, слабость, безысходность.

— Я на первых ста метрах перестала по сторонам смотреть, — отвечаю, она слабо улыбается, наверное, пытаясь подбодрить меня.

Сейчас около четырех часов, но солнце не будет освещать нам путь вечно. Я не слышу ни пения птиц, ни стрекот кузнечиков. Такое чувство, будто вся живность давно покинула эту местность. Дует легкий ветер, но учитывая то, что здесь очень холодно, это не идет на пользу. Я радуюсь тому, что хорошо поела сегодня.

Никто не сделал ни шага. Такое чувство, будто все сразу окаменели. У нас в детстве была игра «заморозки». Суть состояла в том, что один человек ловил остальных, а дотрагиваясь до них, они замирали, будто замороженные. Сейчас все стоят примерно так же.

— Что делать будем? — спрашивает блондинка, которая вызвалась бежать первой на недавних соревнованиях.

— Понятное дело, что идти, — подходит к ней плотный парень. У него выпали все волосы, но он, будто по привычке, проводит по лысине пятью пальцами.

— Ага, — возмущается она, складывая руки на груди, — легко сказать. Куда?

— Направо.

Он так невозмутимо это говорит, поднимая плечи, что мне хочется улыбнуться. Я смотрю на свою стрелку, которую начертила. Она не понадобилась, ну и ладно. Мы плотной кучей идем в сторону, куда поехала машина, и я вздрагиваю каждый раз, когда чья-то холодная кожа случайно касается меня.

Дорога двигается некоторое время прямо, но через какое-то время снова разветвляется. Следов не видно ни на одной из них. Не видно вдалеке фар, не слышно шума машины, но это и понятно, они уже далеко уехали.

— Думал, так все просто? — спрашивает блондинка лысого парня, — а теперь куда?

— Разделимся, всего-то. Половина с тобой пойдет, половина со мной.

— Нам не стоит разделяться, Марк, — вступает в разговор Белла, — как мы потом найдем друг друга?

— Твоя правда. Есть варианты получше? Андреа? Изабелла? Кто-нибудь еще?

Я понимаю из разговоров, что девушку со светлыми волосами и оранжевыми глазами зовут Андреа, а парня без волос Марк.

— Я не знаю, какие еще варианты, но Белла права, — говорю.

Не помню, с какого момента стала высказывать свое мнение. Мне всегда казалось, что правильное решение найдет кто-то другой, а то, что скажу я, не так и важно. Но, как сказал Шон, мой приемный отец, — если хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам.

— И что ты предлагаешь сделать? — спрашивает Марк, снова проводя рукой по голове. Мне его жаль, возможно, он любил свою прическу.

Близнецы никогда не делают себе какие-то особенные стрижки. Девушек подстригают до ушей, в основном, иногда до плечей. Чаще всего девушкам захватывают волосы сзади, если волосы длинее, то делают косу или хвост. Парней стригут под ежика. Может, у Марка были чуть длинее волосы. Это не приветствуется, но и не запрещено. Пока не запрещено.

— Я… Я не знаю, — отвечаю ему, обхватывая руками талию, пытаясь согреться, — Но я знаю, что разделяться не стоит. Если выбереться одна группа, то как мы найдем вторую?

— Значит, вторая останется в лесу, — говорит Марк, а я на этих словах вздрагиваю. Не хочу остаться в лесу.

— Это не солидарно по отношению к остальным, — делает шаг Андреа навстречу ко мне, и это единственный момент, когда я согласна с ней.

— Пока никто не придумает другой вариант, мы разделяемся.

— Мы не должны разделяться! — Повышаю голос я, но никто не пытается поддержать меня. Я с надеждой смотрю на Беллу, но она качает головой, мол, извини, Сьюзен, у нас действительно нет другого выхода. Смотрю на остальных, но такое чувство, будто всем плевать.

— Разделяемся, — игнорирует меня Марк, обходя стороной, — все, чье в алфавите до буквы «Н», идут со мной. Те, чье имя после, идут с Андреа. Советую каждому посчитать людей в своей группе, будет жаль, если кто-то потеряется.

Отличный способ разделить на две группы. Гениально. Я оказываюсь с Беллой в отдельных группах, и мне это уже не нравится. Я надеюсь, что блондинка противостоит Марку, но она пожимает плечами.

— Но… — пытаюсь сделать я еще одну попытку, но все начинают разделяться.

— Мы пойдем направо, — говорит Андреа, когда ее группа уже стоит рядом с ней.

— Мне без разницы, — соглашается Марк.

— Если что-то случиться, кричите.

— Да что может случиться? — усмехается.

Да, а мы ведь тогда не знали, что это «что-то» случится.

Когда мы проходим десять минут, и дорога не меняет направление, я радуюсь. Есть маленькая надежда, что и дальше не будет разветвлений. Но это невозможно, и через некоторое время я вижу, что перед нами опять перекресток.

Конец ознакомительного фрагмента.