Бетельгейзе. Часть 2

Номен Нескио

1944 год. Тихий океан. Оставив территорию СССР, экипаж немецкой подводной лодки оказывается на японской военной базе Сасебо. Политика, военные интересы, интриги толкают экипаж к дальнейшим действиям.

© Номен Нескио, 2022

ISBN 978-5-0050-6786-9 (т. 2)

ISBN 978-5-0050-6692-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Внимание! Присутствует ненормативная лексика (18+).

***

Номен Нескио

Бетельгейзе

Военный приключенческий роман.

Часть II. (Рейнгхард)

***

Глава 1. Новый Свет

От автора.

Стоит ли описывать впечатления от путешествия по Главному Северному Морскому Пути, идя на подводной лодке? Полнейший мрак, звуки работающих механизмов и «стон» прочного корпуса от неимоверного давления воды на глубине, а дальше ничего. Но более всего-это особые ощущения от осознания того, что практически нет возможности всплытия на поверхность, не пробив ледяной панцирь, покрывающий моря Ледовитого океана на протяжении арктического пути. Браться описать природу тех мест задача не из лёгких и по плечу мастерам слова в особенности тем, которым пришлось побывать в Арктике. И уж тем более осмыслить читателю, знакомому с Севером разве что из второстепенных, посредственных источников, которому остаётся лишь принять на веру описание этих суровых мест. Всё здесь неприветливо, всё неуютно, сама природа даёт понять, что люди тут лишние и могут находиться здесь, соблюдая правила и условия. Разве что коренные жители, населяющие эти бескрайние территории, безоговорочно приняли эти самые правила и условия, обожествляя каждую реку и брызги от разбивающихся волн о скалистые берега, видя в подобных природных явлениях своих покровителей и кормильцев. Постоянное ощущение холода и нет перспективы, согреться. Холодно…. Холодно так, что невозможно смотреть на этот мир, невозможно дышать полной грудью. Человек из другого мира тут не самый желанный гость.

— Внимание, экипаж, слушать в отсеках! Говорит капитан! Нам предстоит пройти льдами более семи тысяч миль. Никто ещё до нас этого не делал. Задача трудная, но мы справимся, — много чего ещё хотел сказать Рейнгхард, но отчего-то замер с включенным микрофоном, уставившись в одну точку.

В лодке установилась тишина, нарушаемая лишь звуком работы машин и механизмов.

— Саша…, Саша…, так складываются обстоятельства, что очевидно мы не скоро увидимся с тобой. Наш фюрер проиграл эту войну…, но это он…, но, ни как не я. Думать об этом преступно, но ты не будешь осуждать меня, я уверен. Есть понятие долга и присяги и от них я не отступлю. Что бы ни случилось, я найду тебя.

Сумасшедшим роем вились до этого ранее незнакомые мысли в голове капитана. Он как будто только сейчас услышал самого себя. Чудовищная перспектива предстоящего похода, которая только отдаляла от дома, где его ждала Саша, теперь казалась ему ужасной. И вот чувства к женщине, рвущие на части сердце, которых он так стыдился, буквально лились наружу. Считая себя ветхим старцем среди своего экипажа, мысли о Саше Рауваль были ему стыдны. Ранее, абсолютно безучастно взирая на стопки растущих писем, которые писали матросы, складывая их одно к другому, вызывали у него чувства ревности. Он не мог себе позволить того же, считая это проявлением некой слабости. Но снова и снова так притягивала его полка в сейфе, где хранилось письмо сбитого лётчика. И вот нестерпимое желание назвать свою супругу «Моя Саша», обратиться к ней подобным образом заставляла его замыкаться в себе, охраняя эту страшную тайну, нестерпимо рвавшуюся наружу. Он даже боялся задремать где-нибудь, произнеся вдруг во сне её имя вслух.

Через пол — минуты молчания тишину нарушил Лемке, поняв, что пауза несколько затянулась:

— Господин капитан, вас слушают…, продолжайте.

Рейнгхард очнулся. Оглядев притихший центральный пост, он, облизнул ссохшиеся губы и вдруг крикнул, включив секундомер:

— Экипаж, боевая тревога! Срочное погружение! Все на нос!

Лодка вздрогнула всем корпусом, обвитым нервами многочисленных трубопроводов и кабелей. Офицеры и унтер-офицеры выстроились вдоль, подгоняя матросов, которые буквально летели через всё это узкое пространство в сторону носового отсека, чтобы переносом веса помочь кораблю экстренно погрузиться.

— Дифферент на нос пять, на корму восемь градусов. Глубина восемьдесят метров.

Открывшиеся клапаны стали принимать тонны забортной воды погружая «Бетельгейзе» в бездну морской воды. Ланге стал отсчитывать десятки метров погружения, пока стрелка глубиномера не замерла на отметке в восемьдесят метров.

— Господин капитан….

Рейнгхард не дал договорить боцману:

— Ныряем ещё…. Глубина сто двадцать метров!

Вахтенные переглянулись между собой.

— Дитер…, глубина сто двадцать метров, — медленно проговаривая свою команду, произнёс Рейнгхард.

Ланге сглотнул слюну и, утерев лоб рукой, продублировал команду. Корпус застонал. Через несколько минут он доложил:

— Есть сто двадцать метров, господин капитан.

Рейнгхард кивнул головой:

— Встать на стабилизатор глубины! Выровнять лодку! В отсеках осмотреться, доложить.

Субмарина выровнялась, перекачав тонны воды из носового отсека в кормовой, идя горизонтально. Кое — где просачивалась вода, и ещё больше скрипел корпус. Кажется, капитан был теперь доволен:

— Ну что же, очень хорошо…, очень хорошо. Боцман, всплываем!

Все, кто был на центральном посту, облегчённо вздохнули. Лодка пошла вверх, под голос боцмана, что отсчитывал метры глубины. На отметке в десять метров Рейнгхард скомандовал:

— Поднять перископ.

Устройство пришло в действие.

Отто прильнул к окулярам и вдруг закричал, буквально отшатнувшись от перископа:

— Опустить перископ!

Вся вахта в недоумении уставилась на капитана. Рейнгхард снял фуражку, вытерев мокрый лоб.

— Там…, на поверхности…, там идёт лёд. Он снесёт нам перископ. Обе машины стоп.

Лодка остановилась.

— Акустик…, что у тебя?

— Шум какой-то…, не могу определить, господин капитан, — ответил акустик, крутя ручку локатора.

— Без всякого сомнения…, это лёд…. Что же ещё это может быть? Третьи сутки полная тишина и никого вокруг, как будто и нет войны.

От невероятного напряжения у акустика повисла на носу капля пота, и он даже перестал дышать, погрузившись всецело в звуки моря.

Прошло около получаса, вахтенные уже перестали смотреть на радиста, но тут он подпрыгнул на своём месте, словно его укусила змея, горячо зашептав:

— Шум…, я слышу шум винтов…, по пеленгу….

Он не успел договорить, как капитан скомандовал:

— Поднять перископ!

Несколько неспокойное море и наплывающие небольшие льдины явили Рейнгхарду картину поверхности.

Акустик вновь ожил, прижимая рукой наушник к уху:

— Господин капитан, шум винтов по правому борту, две цели…, надводные…. Контакт постоянный, цели приближаются…, хорошо прослушиваются на носовых и курсовых углах…. Скорость около пятнадцати узлов, расстояние сорок кабельтовых…. Я даже музыку слышу.

Капитан развернул в указанную сторону перископ:

— Ага-а-а…, во-о-от…, сейчас вижу…. Русские…. Густав, полюбуйся.

Теперь старпом прильнул к перископу, стараясь внимательно рассмотреть идущие корабли.

— Ну и что скажешь? — спросил Отто через некоторое время.

Лемке не отрывался от перископа:

— А то скажу…, это гражданские… и даже более…, что один из них, кажется, ледокол. Но тут поручиться не могу. Подойти бы поближе.

Он уступил место капитану и, не ожидая решения, достал альбом с изображениями судов, став внимательно листать его, изучая и сравнивая с увиденным нарисованные контуры кораблей.

— Торпедный, носовой…, — произнёс Рейнгхард, продолжая вести наблюдение.

Равенау продублировал команду торпедному отсеку и снова Рейнгхард:

— Боцман, обе машины малый вперёд.

Лодка чуть подалась вперёд, словно вагон отправляющегося поезда. Старпом оживился:

— Господин капитан…, это…. Ага…, вот….

И, ткнув в альбом пальцем, снова кинулся к перископу, что бы рассмотреть корабль:

— Это как будто «Красин». Если это он? А это вроде он…. Тогда это ледокол. Второй определить не могу….

— Торпедный ждёт приказ, господин капитан, — произнёс Равенау.

— Торпедному, ждать…, — ответил Рейнгхард снова заняв место у перископа, — Штурман, карту и наше местоположение.

— Мы в семидесяти милях от Диксона, при такой постоянной скорости, часов восемнадцать, и они на месте, — ответил Кардес, не отрываясь от карты.

— И куда же вы ползёте? — произнёс вслух Рейнгхард.

— Разрешите, — обратился к командиру старпом. Рейнгхард кивнул головой, — Они идут на Восток, по курсу у них, как и у нас Диксон. Если идут за караваном, то почему в одну сторону и пустые? Неразумно как-то. К тому же пока на море можно обойтись и без них. Моё мнение, что они пойдут дальше, по Северному Пути и очень даже может быть, что не одни. Только вот куда? Это пока вопрос без ответа.

Рейнгхард оторвался от наблюдения и, не отрываясь, смотрел на Лемке:

— А вот это удача…. Значит так…, мы доведём их до Диксона. Если они возьмут конвой и повернут на Мурманск или Архангельск, мы атакуем их. Если же отправятся дальше, то они сами доведут нас до своей базы, где бы она ни была. У меня нет никакого желания похоронить экипаж и лодку в этих льдах, кто бы там чего не приказал…. Идя в кильватере русских, мы имеем возможность всплытия на поверхность. Полярная ночь обеспечит нам скрытность. Если, конечно, какой-нибудь идиот из нашей же конюшни не решит увеличить потопленный тоннаж русских и не отправит на дно этот ледокол, пуская от удовольствия слюни на перископ. А потопить его мы и сами сможем в любой момент. Теперь это наши заложники, куда бы они ни направились.

— А что, если они встанут где-нибудь далее Диксона, а то и вовсе уйдут по какой-нибудь реке? Мы тогда куда пойдём? — спросил боцман, — Прямая дорога под лёд или назад.

— Да, согласен…, это допустимо и в таком случае мы очень рискуем. Любое отклонение от курса вынуждает меня атаковать эти корабли русских. Так что в их интересах идти не сворачивая, куда бы они не направлялись.

Кардес с удивлением посмотрел на своего командира:

— А что, эти русские уже у нас на службе?

— Да, Гельмут, именно так…. Считайте, что я нанял их, — ответил капитан, вызвав смех остальных.

Лемке согласно кивнул головой:

— Мне кажется, что они даже не пытаются нас определить.

— Они слишком заняты собой…, музыку слушают. Аккустик!

— Да, капитан, слушают!

Ренгхард оглядел вахту, развёл руки и улыбнувшись, приказал:

— Опустить перископ!

Команда одобрительно загудела, наверное, впервые после атаки на «Марсельезу» и «Путь Сталина».

***

Глава 2

База «Сасебо». Япония

Быстрыми шагами в небольшую залу вошли несколько человек в одинаковых безупречных костюмах, тем не менее, во всём их поведении угадывалась военная выправка.

Беседовавший с капитаном Рейнгхардом мужчина средних лет вдруг выпрямился и громко произнёс:

— Господа офицеры…, — и, выдержав паузу, продолжил, — Посол Германии в Японии господин Ойген Отт, генерал — майор и военный атташе Германии в Японии полковник Шолл. Прошу!

Офицеры из команды «Бетельгейзе» громко стукнули каблуками о пол. Из всех, один лишь Равенау вскинул руку в нацистском приветствии, при этом несколько смутив самого посла, пятидесятичетырёхлетнего худощавого мужчину. Сделав вид, что не произошло ничего такого, он по очереди подошёл к каждому из экипажа и пожал руку. Офицеры приветствовали его, отданием воинского чести, прикладывая руку к козырьку фуражки. Когда очередь дошла да инженера, Отт остановился перед ним, задержавшись несколько дольше, чем перед остальными и, широко улыбаясь, пожал руку, как и прочим, при этом похлопал его по плечу точно так же, как любил делать фюрер. Теперь смутился Эрвин и даже в душе несколько корил себя за то, что так неосмотрительно выделился на общем фоне.

Обойдя строй, Отт повернулся к ним лицом и потирая руки, произнёс:

— Господа, я рад приветствовать вас здесь, у наших верных союзников. Мне приятно осознавать, что Германия имеет таких солдат и такое оружие, способное совершить, то, что удалось вам. На этой базе лодка получит всё необходимое для дальнейших действий…. Так же у вас будет возможность привести себя в порядок. У меня просьба, прошу понять меня правильно, но выход за пределы периметра этого дома я бы просил ограничить. Это обусловлено высокой степенью секретности вашего проекта. Но я не буду досаждать вам своими речами, прошу вас пройти к столу и за обедом в вашу честь мы просто побеседуем. Со мной и атташе вы уже познакомились, с остальными нашими спутниками прошу обходиться именами такими, которыми они вам представятся в ходе обеда. Сами понимаете, такое время.

— Такие же хлыщи, как и все эти дипломаты. Долгие годы нужны, чтобы так натренировать себе морду, улыбаться, когда и сколько нужно. А вообще…, у меня складывается впечатление, что мы арестованы, — шепнул Лемке Рейнгхарду.

Рейнгхард пожал плечами и немного подумав, ответил:

— Я постараюсь по — возможности сократить наше пребывание на этой базе. Однако, экипаж должен отдохнуть и прийти в себя. Кто знает, что ждёт нас дальше, но мне кажется, что домой мы попадём очень даже не скоро.

Надо сказать, что очень заблуждался старший помощник Густав Лемке. И улыбка и всё остальное восхищение, которое выказывал посол Германии, генерал-майор Ойген Отт были искренними. Еще до войны он сознательно стал сотрудничать с резидентом советской разведки Рихардом Зорге, даже сделав его своим советником и всё это от большой нелюбви к Гитлеру и его идеям. Войдя в состав разведывательной организации «Чёрная капелла», активно действующей на Дальнем Востоке, главным образом в Японии, при том, что и полковник Шолл так же разделял мнение и взгляды Отта.

Все расселись за накрытые столы и принялись жадно поглощать пищу и вино без всяких церемоний и этикетов. Порядком поднадоевшая консервированная пища не вступала ни в какое сравнение с предложенными яствами. Изумительный голос Розиты Сирано, лившийся из граммофона, гармонично вписывался в атмосферу обеда. Свежий воздух и вид природы пьянил, вырвавшихся из капсулы субмарины моряков, нисколько не меньше, чем подаваемое вино. И вот уже очень скоро обеденная комната наполнилась хмельными голосами моряков, давших волю своим чувствам, и интересующихся у стюардов есть ли на этой базе женщины. Один из обслуживающих обед людей подошёл к месту, где сидел Рейнгхард и незаметно передал ему записку. Оглянувшись на своих сотрапезников, Отто решил, что секретность, с которой была передана записка останется прежней. Офицеры его экипажа были заняты исключительно собой, и не обращали на него никакого внимания. Развернув сложенный листок, капитан прочёл: «Корветтен — капитану О. фон Рейнгхарду лично. Господин капитан, к 20 часам Вам необходимо прибыть к военному атташе, полковнику Шоллу для конфиденциальной беседы».

Убрав листок, Рейнгхард рукой подозвал стюарда, обратившись к нему, стараясь не привлекать внимание:

— Проводите меня.

— Да, господин капитан, вам отведена отдельная комната, там вы можете отдохнуть. После, я провожу вас по вашему делу, — участливо ответил стюард, демонстрируя свою осведомлённость.

— Да уж, ты проводишь, — подумал про себя Рейнгхард, — Можно даже и не встречаться с атташе, ты бы сам мне всё рассказал. Не удивлюсь если под левой грудью у тебя татуировка с обозначением группы крови, как и у всех из СС.

— Может, господин капитан желает, чтобы ему принесли что-нибудь в номер? — вновь обратился стюард.

Рейнгхард согласно кивнул головой:

— Желает…. Бутылку вина и холодный сок из граната.

— Будет исполнено, — по-военному отчеканил стюард и, не переставая широко улыбаться, удалился.

Теперь к шумному веселью добавился звук бьющейся посуды. Капитан сдёрнул из — за воротника белоснежную салфетку и, положив её на стол, поднялся со своего места. Большинство офицеров заметив, что их командир собирается покинуть обед, так же поспешили подняться со своих мест, с трудом держась на ногах.

Рейнгхард поднял руки и произнёс:

— Господа, прошу…, продолжайте! Я оставлю вас. Отдыхайте, наслаждайтесь жизнью, вы это заслужили.

— Да, мой капитан, — нестройным хором ответили офицеры, теперь очень довольные своим командиром и самой обстановкой.

Ещё раз, обведя свой экипаж взглядом, он задержался на Лемке:

— Густав, посмотри тут, чтобы без сюрпризов.

Старпом кивнул головой в знак согласия. Рейнгхард вышел из зала под громкое вставание всего экипажа. Ещё громче заиграла музыка, снова вино потекло из бутылок, одни блюда сменяли другие. На выходе капитана встретил всё тот же улыбающийся стюард и жестом пригласил следовать за собой, проводив в отдельную комнату во флигиле, где уже стояла бутылка вина, ваза с фруктами, графин с тёмно — красным соком и небольшая вазочка со льдом. На заправленной кровати лежало большое махровое полотенце.

Рейнгхард огляделся, давая понять, что доволен обстановкой, и обратился к стюарду:

— Очень даже не дурно для военной базы. Очень даже…. Всё в порядке. Спасибо. Мне всё нравится. Вы можете идти.

Стюард не двинулся с места.

Рейнгхард с удивлением посмотрел на него:

— Что-то ещё?

Он согласно кивнул головой:

— Господин капитан, если вы желаете, то…, в общем, тут такое дело…, относительно недалеко есть город Нагасаки, довольно крупный, тысяч в триста населения…. Я бы для вашего удовольствия мог пригласить женщину. Я понимаю…, долгое плавание, и я не вижу ничего зазорного…, эти японские женщины могут удивить….

Рейнгхард не дал ему договорить, вежливо прервав на полуслове:

— Удивить…? Я понимаю…, но пока я всего лишь хочу отдохнуть.

Потом он очень долго стоял, закрыв глаза, под струящейся горячей водой из душа, и ничего не было вокруг кроме шума воды. Пугающая тишина для человека, который уже не представляет этот мир без шума работы машин в подводной лодке. Самое ужасное для подводника, это когда тихо, да так, что слышно, как капли воды, срывающиеся с высоты, разбиваются о воду в заполненном отсеке и больше ничего, только капли о воду и тяжёлое, прерывыстое дыхание людей. Почти инстинктивно он стал растирать пену от душистого мыла по своему телу. Поднеся намыленную руку к лицу, Рейнгхард втянул носом этот запах, он был таким или почти таким, каким сортом мыла пользовалась Саша. Опять Саша…, снова она не давала ему покоя. Он провёл себя по лицу, как бы это могла сделать она, но никогда этого не было в их отношениях. Опять и опять он водил рукой по лицу, по шее и волосам испытывая удовольствие от горячей воды и вместе с тем невероятно гнетущую тоску.

— Саша…, Саша…, — носилось в голове, и к горлу подкатился комок.

Оставаясь под струями воды и опершись руками на стену, Рейнгхард уткнулся в них головой стыдясь признаться самому себе. Сейчас он плакал, чего не было никогда в его жизни. Это был беззвучный рёв души солдата. Вода потоками стекала по его телу как будто бы она, Саша, подойдя сзади, ласкала его плечи. Саша превратилась в далёкую, безнадёжно несбыточную мечту.

А тем временем, градус отношений в обеденной зале накалялся соразмерно с количеством влитого алкоголя в организмы, измотанные долгим арктическим переходом. Сотрудники, прибывшие с послом и атташе, вскоре покинули обед, позволив экипажу не стеснять себя присутствием принимающей стороны. Отсутствие женщин заполнялось мыслями и разговорами о политической и военной обстановке в мире начиная искрить.

— Эй…, Эрвин! — позвал инженера штурман, заставив Равенау поднять тяжёлую от выпивки голову.

— Ну…, чего тебе? — ответил Эрвин заплетающимся языком.

Кардес огляделся вокруг, подмигнув товарищам, сидевшим рядом, и спросил полушёпотом:

— Скажи, а чего ты «Хайль» не крикнул, когда зашли эти из посольства? Они бы достойно оценили твой поступок.

Сидевшие рядом с Кардесом боцман Ланге и второй инженер Курт Салемберг громко рассмеялись.

— А тебе что-то не нравится? — произнёс Равенау, еще больше выпрямившись, понимая, что развивающийся конфликт может привести к потасовке, где перевес был явно не на его стороне.

Кардес усмехнулся и закурил сигарету, намеренно выпуская дым в лицо инженера.

Не выкурив и половины, демонстративно затушил её в тарелке с остатками еды, что стояла перед Равенау, сопровождая свои действия вопросом:

— Ну а может, сейчас крикнешь? Только не обоссысь от удовольствия, придурок.

Присутствующие вновь закатились смехом.

— Ну же, Эрвин…, Эрвин!!! Давай, не стесняйся…, ну же…, «Ха-а-айль», а если ещё при этом подёргаешь себя за свой член…. В общем, баба тебе уже непонадобится. Ведь столько удовольствия….

Новая порция хохота похоронила последние слова штурмана, взявшегося порассуждать о последствиях нацистского приветствия для инженера. Опираясь на стол, Равенау стал медленно подниматься со своего места.

— Опа-а-а…, оппа-а-а…!!! Смотрите — ка…, гитлерюгенд решил показать зубки, — не унимался Кардес, развалившись на стуле, призывал Равенау к себе, взмахами рук, — Ну же…. Смелее, мальчик мой, не бойся, иди к папочке.

Дальше всё произошло внезапно и молниеносно, всё тот же Кардес, подался вперёд, перегнувшись через стол, схватил инженера за форменную куртку и, что есть силы, ударил его в лицо. Тот упал на пол, но тут же, встряхнув головой и, зло, посмотрев на Кардеса, стал подниматься на ноги. Кровь обильно пошла носом, заливая воротник и форменную куртку. Конфликт разгорался. Не очень разговорчивый Салемберг с силой отодвинул стол в сторону, от чего на пол посыпалась посуда и еда, расчищая пространство для выяснения отношений. В один момент, вокруг дерущихся образовалось кольцо. Одни подбадривали криками, другие требовали прекратить драку. Теперь и Кардес, и Равенау сцепились друг с другом, беспощадно нанося удары по лицу и другим различным частям тела, падая и снова поднимаясь. Из сломанного носа инженера тоже пошла кровь. Единственный, из присутствующих, только боцман не выражал восторженных эмоций, невозмутимо глядя на драку, восседая на стуле верхом, сложив руки на высокой спинке.

Надо сказать, что из всей команды субмарины боцман был самым старшим по возрасту, и самым опытным из моряков. Обладая крепким телосложением и отменным здоровьем, Дитер Ланге часто выступал в роли третейского судьи, разбирая командные конфликты, не очень-то вникая в их суть. Не имея близких друзей и тем более любимчиков в экипаже, он визуально оценивал ситуацию и просто растаскивал спорщиков, демонстрируя увесистый кулак как единственный довод и способ погасить конфликт. И вот конфликт, где Ланге занял сторону Кардеса, не очень-то разделяя нацистские предпочтения инженера. Он докурил свою сигарету, поискав глазами пепельницу, но не найдя её бросил окурок на пол, затоптав его ботинком, быстро поднявшись со своего места он, сцепив руки, хрустнул пальцами для разминки и подошёл к соперникам:

— Ну…, будет вам! Хватит…! Держите этих бойцов и доктора сюда…. Пригласите Рецлофа.

Без всякого труда расцепил драчунов и раскидав их в разные стороны.

Сквозь круг офицеров протиснулся Эди Рецлоф, врач экипажа, негромко ворча:

— Да иду я уже…, вот как знал, всё с собой захватил. Не первый раз…. Ну…? — добавил он, осматривая штурмана и инженера, — И с кого же прикажете начать?

Драчунов усадили на стулья и закинули им головы вверх, стараясь сдержать кровотечение из разбитых носов и других ран. Услышав вопрос доктора, ничего не говоря и тяжело дыша Кардес, поднял руку и пальцем указал на Равенау, у которого, ко всему прочему была сильно рассечена бровь.

— Ну что же, — сказал доктор, усмехнувшись, — Благородно…, достойно! Лёд ему на морду положите, — и, засунув два ватных тампона в носовые отверстия штурмана.

И тут, совершенно внезапно схватил за переносицу носа и сжал её. Что-то хрустнуло. Кардес вскрикнул что есть силы и затих, потеряв сознание, — Ну вот так лучше будет и дышать легче…, потом…, не сразу, но будет.

Все присутствующие затихли.

Доктор направился было к Равенау, но вдруг остановился на половине пути, осмотрев своих сослуживцев:

— Нос я ему вправил, хрящи теперь на месте, — и стал, как ни в чём не бывало осматривать инженера, — А тебя, мой друг…, будем шить, подштопаем немножко. Налейте ему чего покрепче и проводите в лазарет! Я скоро буду.

В зале установилась тишина, которую нарушили шаги старпома Лемке, появившегося в окружении трёх стюардов. Столкнувшись с инженером и его сопровождением, он с большим недоумением посмотрел на всё это действо, и в нерешительности, которая мгновенно овладела им, проследовал к столпившимся морякам. Но тут же взял себя в руки и, двигаясь очень медленно, при этом манерно давя ботинками разбитую посуду, пристально всматривался в лицо каждого присутствующего взглядом, не обещавшим ничего хорошего.

— Развлекаетесь…? — не получив ответа он вздохнул и закивал головой, — Ну что же, замечательно…!!! Достойно!

Лемке отставил руку в сторону граммофона и приказал:

— Выключить!

Один из стюардов аккуратно снял иглу с пластинки.

Все молчали.

— А знаете…, вы меня не удивили, и как только ваши мамочки решились отпустить вас в поход? — и, посмотрев на инженера, спросил, — А этот что…?

Смочив ватный тампон и, подойдя к Кардесу, доктор поводил перед его носом, — Сейчас оклемается.

Штурман вздрогнул и застонал, приходя в сознание от действия нашатырного спирта.

— Ну вот, так-то лучше будет. Я пойду, пожалуй, к следующему, — сказал Рецлоф и вышел прочь.

Старпом ещё раз оглядел своё воинство и, помолчав ещё немного, наклонился над Кардесом и вдруг нажал своим пальцем на его переносицу. Штурман вскрикнул от нестерпимой боли.

Лемке удивлённо вскинул брови и сочувственно произнёс:

— Ай — а-а-ай…, больно….

— М-м-м-м…, — промычал пострадавший.

— Больно? — переспросил старпом.

Штурман закивал головой, выставив руки вперёд, опасаясь, что действия Лемке могут повториться.

Старпом криво улыбнулся и продолжил:

— Сколько эмоций, сколько жизни и страданий…. Ну ничего, ничего, это пройдёт…, боевое ранение…. Сейчас всем разойтись, стюарды покажут ваше расположение. Виновные в инциденте будут наказаны и ещё…, покидать территорию базы запрещено, употреблять алкоголь запрещено, общаться с посторонними запрещено, всё что разрешено то запрещено, — опять никто не шевельнулся, оставаясь на своих местах. Терпение Лемке кончалось, и он громко сказал, — Я больше никого не задерживаю. Разойдись!

В полной тишине моряки двинулись на выход. Оставшись в зале, Лемке вновь оглядел царивший беспорядок.

Один из стюардов видя несколько неловкое положение старпома, услужливо произнёс:

— Вам не стоит беспокоиться. Здесь всё будет убрано.

Лемке кивнул головой и тоже вышел из комнаты, думая про себя:

— Ну да…, убирать явно не вы будете. Десять к одному даю на кон, что эти ребята из гестапо или СС. Рядиться в официантов не очень-то у них получается.

***

Зайдя внутрь отдельно стоящего маленького домика, Рейнгхард оказался в пустой приёмной, перед массивной и красивой дверью кабинета, которая тут же открылась, как будто его ждали, следя за ним. На пороге показался полковник Шолл и как радушный хозяин, жестом пригласив войти:

— Проходите, господин капитан и давайте без лишних церемоний, они нам будут только мешать, поверьте. Мы решили не отлучаться с базы, а побеседовать здесь, на месте, даже где-то по-домашнему.

Оглядевшись, Рейнгхард прошёл к столу и сел, разложив свои документы. В глубине кабинета в кресле сидел посол Германии Отт, который приветливо кивнул головой, тем не менее, оставался на своём месте, в тени, давая понять, что разговор будет касаться военной темы, но покидать кабинет он не спешил.

Решив, что паузу затягивать не стоит, полковник Шолл начал:

— Мы поступим следующим образом, сначала скажу я, ну а потом мы выслушаем уже вас. И на это есть веские причины, мы знаем, кто вы такой, но вот кто мы, для вас пока это загадка, считайте это первым шагом к взаимному доверию, к коему лично мы стремимся потому и делаем шаг первыми. Надеюсь, вы не станете возражать? Прошу понять меня правильно, сначала дело, ну а потом уже всё остальное.

Капитан согласно кивнул головой.

Полковник Шолл улыбнулся и произнёс:

— Ну, собственно, я так и думал и сразу у меня первый вопрос, может ли лодка и экипаж дальше выполнять свою работу?

— Да, господин полковник. Экипаж готов…, однако, мне бы хотелось, чтобы инцидент….

— Ну что вы, господин капитан, уверяю вас, нет причин для беспокойства. Ваших слов мне вполне достаточно. Давайте всё же к делу….

— Благодарю вас…. Вот подробный отчёт о выполнении задания, это нужно отправить в Берлин, там же, есть доклад о повреждениях лодки.

— О повреждениях?

— Да, господин полковник, лодка получила повреждения в боевых действиях.

Шолл взял со стола папку Рейнгхарда и положил её в настенный сейф, при этом достал оттуда другую и, вернувшись на своё место, положил её перед капитаном, накрыв сверху ладонью. Улыбка, как и всё остальное добродушие, исчезла с его лица, теперь он внимательно смотрел на Отто.

Помолчав немного, продолжил:

— Так вот, теперь о главном. Экипаж лодки поступает в распоряжение военной миссии Германии, здесь, в Японии, и до начала навигации ГСМП будет действовать в Тихом океане и его морях, уж не сомневайтесь, работы будет предостаточно. Более детально с приказом, вы ознакомитесь самостоятельно.

Атташе поднялся со своего места и, пройдясь по комнате, остановился перед шторами на стене, которые скрывали карту тихоокеанского театра военных действий. Раздвинув плотную материю, он внимательно посмотрел на неё.

— Работы будет предостаточно…, — зачем-то снова повторил свою фразу Шолл.

— Хм-хм, — донеслось из угла комнаты, где в кресле сидел посол, до этого не проронивший ни слова.

Шолл повернулся в его сторону и, стараясь, что бы его действия остались для Рейнгхарда незамеченными слегка кивнул головой. Затем не торопясь, как будто бы собираясь с мыслями, он вернулся на своё место за столом. Атташе заметно нервничал.

— Скажите, капитан…, что вы думаете о войне?

Рейнгхард сохранял видимое спокойствие, тем не менее, на душе у него было тревожно. Он вообще всячески избегал подобных тем, но теперь его вынуждали отвечать на неудобные вопросы, не имеющие однозначного ответа после трагических для Вермахта событий на Восточном фронте в 1943 году. К тому же совершенно не видел этих «первых шагов» к взаимному доверию.

— Вы спрашиваете меня как солдата или как гражданина Германии? — негромко, но твёрдо спросил Рейнгхард.

Шолл удивлённо посмотрел на него:

— А вы имеете разные мнения? Как солдат одно, а как гражданин другое?

Рейнгхард усмехнулся:

— Сейчас не 39-й год и не 41-й. Сейчас невозможно однозначно ответить на ваш вопрос, господин полковник.

— То есть? Может вы хотите сказать, небезопасно?

Капитан старался сохранять спокойствие и со стороны выглядел даже несколько беспечно:

— Надо быть глупцом, чтобы продолжать фанатично верить в непобедимость военной машины Рейха. Как видите, это оказалось иллюзией. И всё это при том, что пока нет Второго фронта, который может открыться в любой момент. Ни для кого не секрет, что рано или поздно, но Америка вступит с нами в войну, преследуя свои цели, а не только безоговорочную помощь России. Эти ковбои не упустят своей выгоды. Они всегда напачкают там, где пахнет деньгами.

— Для солдата вы очень дальновидны, господин капитан, а для гражданина в меру рассудительны, если говорить о степени патриотизма, — вступил в беседу Отт и, поднявшись со своего кресла, занял место за столом.

В благодарность Рейнгхард кивнул головой и продолжил:

— Тем не менее, я бы просил видеть во мне исключительно солдата, который давал присягу народу Германии.

— Германии…, дорогой капитан, именно Германии, а не кучке…, — нервно начал Шолл, но прервался на полуслове.

Рейнгхард оставался невозмутимым.

Помолчав немного, он обратился к атташе:

— Вы имеете мне что-то предложить?

— Давайте на чистоту…. Нам бы хотелось, чтобы вы согласовывали свои действия с нами, и ни с кем более, — твёрдо произнёс Отт, — В противном случае….

— В противном случае вы потопите меня…, — перебил его Рейнгхард.

Посол улыбнулся:

— Ну что вы…, это лишнее. Учитывая неоднозначность ситуации, о коей вы упомянули, довольно безрассудно разбрасываться офицерами, имеющими здравый смысл. Наша война трещит по швам, при этом одни продолжают бесконечно верить фюреру, другие, открыто разочаровавшись, не придумали ничего лучше, чем прекратить сопротивление и сдаться в плен, выползая из подвалов и сверкая погонами фельдмаршала (прим. Ф. Паулюс), нежели пустить себе пулю в лоб. Не-е-ет…, это не та Германия, которой мы присягали, это вообще не Германия. В великой Германии нет и не должно быть слов «сопротивление», «отступление» и уж тем более «капитуляция». А кто нас тащит в эту пропасть? Зарвавшийся толстяк, решивший, что он Бог неба, или этот худосочный карлик…, новоявленный Цицерон, потрясающий худенькими кулачками. Тявкать в угоду своему хозяину, вот что сейчас в Германии считается патриотизмом. Каждая…, капитан, каждая их буква в приказах, утопает в крови и стоит неимоверных затрат. Ну а фюрер…? Он отчаянно не хочет замечать очевидности катастрофы. Разве это достойно вождя кричать на заслуженных боевых генералов, брызгая им в лицо слюной, называя это руководством, а после, раздавая кресты, которыми завалены ящики столов этих самых фюреров… и всё это ради своих амбиций, всё это ради авантюр. А теперь, полчища плебеев идут с Востока. Патриотизм заключается в том, чтобы даже в самую трудную пору надо не бояться сообщить фюреру пусть горькую, но всё же правду, а не думать, куда бежать подобно крысам в подходящий момент, спасая свою шкуру. Сплотиться и остаться нацией, вот предназначения вождя. А до чего довели Германию все эти…?

Отт не договорил, а лишь махнул рукой. В кратковременной тишине, где-то далеко, раздался звонок. Тяжёлая портьера шевельнулась, и в кабинет вошёл адъютант с подносом в руках. Шолл кивнул головой, и на столе появилась бутылка коньяка, шоколад с прочей закуской, маленькие чашечки на блюдцах и кофейник. Горячий напиток был разлит в чашки, наполняя пространство душистым запахом кофе.

— Спасибо, Вальтер, ты можешь идти, — произнёс Шолл и, взяв в руки увесистую квадратную бутылку, налил в бокалы коньяк.

Офицер так же незаметно удалился.

— Прошу вас, господин капитан. Этот напиток достоин уважения и восхищения. Прошу…, не стесняйтесь. Моё предложение выпить никак не относится к теме нашей беседы. Так что, без предрассудков, пожалуйста. Я с уважением отношусь к фронтовикам, вот одна единственная причина пригласить вас на наш небольшой фуршет.

— Благодарю вас, господа, — с достоинством произнёс Рейнгхард, мучительно соображая, какое решение принять ему в создавшейся обстановке, если вдруг от него потребуют ответ немедленно.

Они выпили, закусив солёным печеньем и кусочками шоколада. Шолл поспешил тут же вновь наполнить бокалы напитком. Поднявшись со своего места, Отт взял бокал и не торопясь направился к висевшей на стене карте. Его взгляд скользил снизу вверх и наконец, остановился на месте, где была изображена Аляска.

Сделав небольшой глоток, он спросил:

— Скажите, вы действительно прошли весь путь подо льдами?

— Нет, не весь путь, господин генерал — майор. Возможно, что я нарушил приказ, но в районе Диксона нам попались два русских ледокола, которые направлялись на Восток. Полярная ночь скрыла наше присутствие и мы, встав в кильватер этих кораблей, прошли по ГСПМ. Нас даже не пытались обнаружить, к тому же мы прослушивали их радиообмен. Они были в полной уверенности, что шли одни. Для прохода подо льдами нужен навык как капитана, так и команды, а у меня его нет, нужна ледовая разведка и очевидно дополнительное оборудование…, там не всё так просто…, в общем, я не стал рисковать ни людьми, ни лодкой, посчитав появление русских ледоколов просто удачей.

— Ну а дальше, что…? Вы потопили их?

Рейнгхард замолчал.

— Капитан…, я задал вам вопрос.

— Нет, господин генерал. Я не стал этого делать. Они отправились в бухту Петропавловск, очевидно на базировку. Первооснова нашей акции — это скрытность. Опять же, стрельба торпедами подо льдом…, в общем, я повторюсь, тут нужна теория ведения боя и первоначальные навыки, а это отдельная статья, требующая углублённого изучения.

— Вас бомбили?

— Нет, за весь поход ни разу…. Просто повезло.

Отт повернувшись к Рейнгхарду, улыбнулся:

— В очередной раз вы меня приятно удивили. Мне кажется, что помимо скрытности, у вас были другие веские причины. Но я не буду вас пытать. Моё мнение, что вы правильно поступили.

— Скажите, а вот ваш офицер…, — спросил Шолл.

— Инженер Равенау…, — тут же нашёлся Рейнгхард. Он готов был отвечать на этот вопрос, ожидая его рано или поздно, — Эрвин Равенау, господин полковник.

— Да, да, именно Равенау. Он состоит в НСДАП? — продолжил Шолл.

— Нет, — уверенно ответил капитан, — Это юность, он слишком молод. Для него всё ещё море — это хлопанье парусов, скрип мачт, чайки, и корабли, корабли, корабли, до горизонта море и прочая романтика, как и понятия о патриотизме, чувстве долга. Я даже не удивлюсь, если узнаю, что по ночам он сосёт палец, или мочится в постель. Совсем мальчишка…, собственно, как и многие из экипажа. Тем не менее, я доволен им как инженером, собственно, как и всей командой. Война ещё не успела испортить его душу, а в перископ он видел всего лишь гибель кораблей.

— Вы доверяете ему?

— Я лично занимался набором команды, ну а Равенау из моего прежнего экипажа. Он попал ко мне сразу же как получил погоны офицера. Мне кажется, что то, о чём вы спрашиваете, пройдёт, только нужно время.

— А вам…, вам тоже нужно время, чтобы принять решение по нашему делу, которое я предложил? — быстро спросил Отт.

— Вы предложили мне согласовывать свои действия с военной миссией, то есть с вами лично. Буду откровенен, вы вербуете меня? — ответил Рейнгхард, теперь не делая различий между военным атташе и послом.

— Не дурно…, очень даже недурно, дорогой капитан. Вы держитесь достойно, — произнёс Отт, — Ну хорошо…, у вас есть семья….

Рейнгхард вздрогнул. С некоторых пор этот факт делал его уязвимым. Он сделал глоток из бокала и поставил его на стол:

— Да, моя семья осталась в Германии и что с ней сейчас я не знаю. Моя Саша….

— А дети?

— Дети…, — в последнее время мысли о Саше заставили его совершенно забыть о своих детях. К тому же видел он их всего несколько раз, в самом младенчестве, — Дети…, да, конечно…, Хельга…, это дочь и….

— И…? — с неподдельным интересом спросил Отт, видя замешательство капитана.

Рейнгхард закивал головой, судорожно вспоминая имя своего сына:

— И Алекс…, это мой сын. Ему сейчас….

— Хорошо, Рейнгхард, достаточно. Просто вы немного устали, я понимаю. К тому же тяжёлый поход…, но прошу ответить мне на ещё один вопрос.

Рейнгхард поднял голову и посмотрел в глаза Отту. Посол, поднял бокал, приглашая выпить и, сделав глоток, спросил:

— Скажите мне, только искренне, вот случись вам сейчас оказаться в Германии, куда вы кинетесь в первую очередь? Не думаю, что в Ставку фюрера, докладывать о своих успехах и непобедимости германского оружия. Нет, мой дорогой…, можете не отвечать мне…, вы отправитесь в свой дом, обвитый плющом. В дом…, корветтен — капитан, герр Отто фон Рейнгхард, командир подводной лодки U — 4600 «Бетельгейзе», кавалер Железного креста. Хотя очень даже может быть, что ваша супруга может и осудить вас. Вы понимаете, о чём я?

Рейнгхард безуспешно подыскивал слова для ответа. Отт решил развивать инициативу:

— Не пытайтесь скрыть свою жизнь, дорогой капитан. О вас мы знаем абсолютно всё. Сейчас вы не можете принадлежать себе. Я спрашивал вас о семье лишь для того, чтобы вы более себе ответили на мои вопросы. Уж поверьте мне, вот там…, — Отт указал при этом на карту, где располагалась Европа, — Их меньше всего интересует ваша семья.

— Ну а вас…, почему вдруг стала интересовать моя семья? Знаете, я не очень-то верю в человеческую добродетель, — зло спросил Рейнгхард, решив не переходить на личности.

— С нами, капитан, вам относительно гарантировано возвращение домой. Конечно, никто не может дать полной гарантии, ведь идёт война, и мы солдаты армии, которая сейчас находится не в самом лучшем положении. Но, поверьте, слову офицера, что я говорю правду. Идёт 44-й год, мы не скоро оправимся от страшных ударов. Нам не собрать уже ту армию, какая была ещё год назад. Теперь надо выделить приоритеты и решить, кому ты нужнее, этим с Унтер — Дер — Линден или тем, кто ждёт тебя в Шлезвиг — Гольштейне, Виндааллее дом пять. Я больше чем уверен, что то, что говорю сейчас, вам хотя бы однажды, уже приходилось говорить кому — нибудь и вы правильно думаете…, я вербую вас!

— Почему я должен доверять вам, господин полковник, — спросил Рейнгхард Шолла.

Шолл повернулся к Отту, и тот снова слегка кивнул головой.

— Ну что же, прошу, это вам, — из ящика стола полковник вытащил небольшой конверт и осторожно положил его перед Рейнгхардом.

Капитан взял в руки конверт и раскрыл его. Внутри находились фотографии его детей, которых он не сразу узнал, но вот изображение Саши вызвало испарину на его лице. К тому же, эти фотографии были не из их семейного альбома и сделаны уже в его отсутствие.

Он не мог оторваться от снимков, потом сделав усилие над собой, произнёс хриплым голосом:

— Откуда это?

— Не стоит беспокоиться, господин капитан. Снимки сделаны нашими преданными людьми, патриотами Германии. Вы же видите, что никакого насилия, ваша семья знала, кто и для чего их фотографирует. Это привет вам. Там есть…, на обратной стороне.

Рейнгхард быстро перевернул фотографию: «Дорогой Отто, муж…, мой супруг, теперь нет ничего страшнее нашей разлуки и того расстояния что разделяют нас. Мы ждём тебя. Мы все ждём. Твоя семья Саша, Хельга и Александр».

— Смотрите, смотрите, капитан. Это ваша семья, и снимок сделан после того, как они узнали о вас, что вы живы и здоровы и очень мечтаете о скорейшей встрече. Или у вас другие планы, и вы не стремитесь вернуться к своей семье? Может я поторопился сообщить вашей супруге о ваших чувствах? Я поступил так, потому что так же, как и вы, я солдат, отец и супруг и более того, я немец.

— Но ведь Саша….

— Саша уже не та, какой знали её вы. Саша, теперь это воплощение матерей и жён несчастной Германии, но надежда…, есть надежда. Она, будущее Германии. Вы понимаете меня, Отто?

— А что с ней?

— С ней…? С ней ничего…. Ваши дети её занимают больше, чем партийная возня…, — Шолл сделал паузу и, посмотрев на Рейнгхарда, продолжил, — И вы, дорогой Отто…. Она ждёт вас. Наши люди беседовали с фрау Рауваль — Рейнгхард и скажу вам больше…. В общем, кроме фотографий есть звуковое письмо, вы прослушаете его без всяких условностей. Оно…, собственно, как и всё прочее, никоим образом не касается наших предложений.

— А вы подготовились к нашей беседе, господа! — произнёс Рейнгхард, — Вы не оставляете мне выбора.

— Вы заблуждаетесь, господин капитан, но я прекрасно понимаю вас. Ваш выбор должен быть осознан, и я призываю в помощь вашу рассудительность. Вы нужны Родине…, новой Германии.

Шолл подошёл к настенному шкафу и достал оттуда увесистую коробку, положив перед Рейнгхардом, раскрыл её:

— Позвольте предложить…, сорт «Royal Coronas Cuba», марка «Bolivar»…. Понимаю…, что несколько непатриотично, но попробовать стоит. Угощайтесь, господин капитан. Давайте несколько отвлечёмся от нашей темы…. Вам нужно всё осмыслить, но прежде отдохнуть.

— Простите, вы говорили о звуковом письме, — спросил Рейнгхард.

На лице Шолла вновь возникла добродушная улыбка.

— Ну что же….

Вновь, где-то в глубине дома ожил звонок и появился адъютант.

— Вальтер, вот что…, проводите корветтен капитана… и постарайтесь, что бы ему ни мешали…. Ну а вы, дорогой капитан, можете следовать за этим офицером.

Рейнгхард поднялся со стула и проследовал из кабинета, мимо адъютанта, любезно указавшего направление на выход.

Оба офицера остались одни.

— Ну и что вы думаете? — помолчав, произнёс Шолл.

— Совсем не дурак этот Рейнгхард, — ответил Отт, — Тем не менее, не всё так просто с ним и рано говорить об успехах…. А вообще…, хорошая работа, Йоган, особенно с фотографиями и звуковым письмом. Надеюсь, что это не дешёвая стряпня, которой кормят своих клиентов эти господа из гестапо?

Шолл вздохнул и налив в бокалы коньяк произнёс:

— Вовсе нет, генерал, там, в письме жизнь, страсть… но всё же… больше жизнь. Инстинкт победил арийские страсти о превосходстве. Женщина она везде женщина, и это лишний раз подтверждает нежизнеспособность идей нашего фюрера.

— Нежизнеспособными они стали лишь благодаря русским, — ответил Отт.

Шолл взял сигару и стал жадно вдыхать запах табака.

Насладившись своим занятием, он произнёс:

— Тут можно спорить, конечно. Идеи без денег ни что…, но кончаются средства…, и все великие замыслы превращаются в прах. Остаются лишь низменные потребности…, еда, сон и потрогать задницу фройляйн, разносящую пиво. А вот это — вечно…, и уже плевать, где твоя Родина и вообще на это понятие. О высших материях мечтают те, кто воюет в кабинетах, и уж никак не те, кто сидит в траншеях, давя окопных блох.

На первый взгляд, казалось, что дом — резиденция военного атташе на базе был пуст. Тем не менее, всё в нём жило и дышало какой-то секретной, очень скрытой жизнью. Где-то звонил телефон, и кто-то отвечал на него, распространявшийся запах кофе говорил о том, что его приготовлением занимался явно ни посол, и ни атташе. Незримое присутствие некоего количества людей ощущалось довольно явно.

Адъютант и Рейнгхард прошли в комнату. Невозможно было определить, существовало ли в этой комнате окно. Задрапированные стены и шторы создавали ощущение глухого замкнутого пространства. Не было ни портретов, ни фотографий, ни флагов, в общем, все те мелочи, которые сопровождают военную службу. На столе с зелёным сукном стояло магнитофонное устройство, мягко горела кабинетная лампа, там же была тяжёлая пепельница, с зажигалкой и пачкой сигарет с изображением верблюда. Капитан занял место за столом.

Адъютант пододвинул к нему магнитофон:

— Тут всё просто. Для начала прослушивания служит вот эта клавиша…, далее это «Стоп», вот сюда — это «Перемотка», так «Вперёд», а вот так «Назад». Но если будут затруднения, я рядом.

— Спасибо, офицер. Мне кажется, что вы и так увидите, если у меня будут, как вы говорите, затруднения. Вы появитесь тут ещё до того, как я решу вас позвать если понадобится помощь.

Казалось, адъютант даже не обратил внимания на колкость капитана, и вскоре удалился из комнаты, прикрыв за собой дверь. Рейнгхард остался один и не сводил взгляда с устройства. Ему просто не верилось, что посредством какой-то там кнопки он может услышать голос Саши. Он осторожно присел на стул перед магнитофоном, оставленным на столе, и ещё долго не решался включить его. Наконец дрожащей рукой он заставил себя нажать кнопку воспроизведения звукозаписи и сразу же погрузился в далёкий мир своей Родины. Катушки с плёнкой закрутились и послышались голоса.

— Алекс…, Алекс…, сейчас же подойди ко мне.

Тут же стал звучать мужской голос:

— Фрау Рауваль, как вы себя чувствуете?

— Спасибо, всё хорошо. Алекс…, ну, где же ты проказник. Хельга, приведи своего брата ко мне, Господи, несчастье моё.

— Замечательно, — опять зазвучал мужской голос, — Тогда я бы просил сказать вот сюда несколько слов. Это послание вашему супругу. Но прошу вас не забывать, то, о чём мы с вами договорились, ничего лишнего и воздержитесь называть имена. Прежде чем эта запись попадёт к вашему мужу, она должна проделать долгий путь. Есть риск, что плёнка может попасть в нехорошие руки, конечно, мы постараемся этого избежать, но тем не менее. Я оставлю вас, чтобы ни мешать, но поторопитесь, у нас мало времени.

Зазвучали удаляющиеся шаги, скрип и звук закрывающейся двери. Теперь он слышал лишь учащённое и волнительное дыхание Саши.

Потом она откашлялась и заговорила:

— Дорогой, От…, мой супруг! Я очень счастлива, что появилась такая возможность послать тебе весточку. И всем этим я обязана двум господам, внезапно появившимся в нашем доме. Мне хочется им бесконечно доверять, я уверена, они хорошие и добрые люди. Ты не представляешь, как трудно сейчас мне. От тебя нет известий, по радио говорят одно, возвращаются фронтовики, и я узнаю совершенно другое. Нас обманывают. А как же обещания о незыблемости Рейха. Я очень беспокоюсь за наших детей, добрые и милые малыши, сейчас Хель…, то есть дочке пять, а сынишке три, ты же их почти не видел. Что ещё сказать? Ты должен знать, что мы ждём тебя. Я люблю тебя и…. — теперь отчётливо было слышно, как она плакала. Потом собравшись с силами, произнесла, — Твоя жена.

Далее голос её задрожал и запись прекратилась. Рейнгхард сидел теперь как парализованный. Плёнка кончилась, и полная катушка бешено закрутилась на устройстве, но скоро остановилась. В комнату вошёл адъютант.

— Я могу это оставить себе? — спросил капитан у вошедшего офицера.

— К сожалению это невозможно. Да где и на чём вы собираетесь слушать?

— Ну да…, конечно. Понимаю.

— Прошу за мной. Вас ждут.

Рейнгхард вернулся в кабинет и, не говоря ни слова замер на пороге закрывшейся за ним двери. Шолл поднялся из-за стола, приглашая жестом руки:

— Проходите, господин капитан, будут ли какие-нибудь просьбы? Можно, конечно, устроить сеанс связи с вашей супругой, но, правда, ненадолго. Но это возможно.

— Простите, но в моём доме нет телефона. У меня будет просьба, изыщите возможность переслать письма экипажа своим родственникам.

— Хорошо, — ответил атташе, — Это обычная для нас практика. Что-нибудь ещё?

— Возможен ли выход экипажа в город. Понимаете ли…

— Понимаю…, но тут вот какое дело, дорогой Отто…. Это несколько необычная страна, не похожая, ни на одну из европейских стран, с, очень своеобразными правилами и укладом жизни, тут надо…, ну как бы выразиться…, уметь жить что ли. Без всякого сомнения, я понимаю вас и физиологические потребности вашей команды, но просил бы воздержаться от выхода за пределы базы.

Рейнгхард молчал. Оценив ситуацию, Шолл произнёс:

— Ну что же, господин капитан. Мне кажется, на сегодня будет достаточно. Как вы заметили, что мы с вами были абсолютно откровенны и рассчитываем на ваш адекватный поступок. Подумайте, с кем вы…, на чьей вы стороне, кому, и в каком качестве вы нужны, прежде всего, как офицер и как…. В общем, вы поняли нас.

— Вы работаете на американскую разведку? — прямо спросил Рейнгхард.

— Нет, господин капитан…, не на американскую. Но давайте без домыслов. Мы ждём вашего решения, а теперь отдыхайте…. Кстати, дорогой капитан, вы можете обратиться с любой просьбой… Желаете девочку…, или мальчика. Не стоит сдерживать чувства, у вас впереди тяжёлая работа.

Шолл и Отт поднялись со своих мест и, подойдя к Рейнгхарду, крепко пожали ему руку. Капитан направился к выходу и, повернувшись у двери, кивнул головой.

Дверь закрылась, и оба чиновника остались одни. Сделав по глотку из бокалов, они закурили.

Указывая пальцем на пачки писем, Отт произнёс:

— Йоган, вот это надо изучить, хотя, то, о чём там написано, нетрудно угадать…, всевозможные сопли и слюни.

Потом решительно поднявшись со своего места, он сгрёб всё лежавшее на столе и швырнул в пылавший камин. Шолл обезумевшими глазами смотрел на Отта:

— Да, Йоган…, да…. Именно так и ни как иначе. А этот капитан нам и самим пригодится, если он, конечно, не полный болван. Русские проглотят все эти императорские орды самураев, как бюргер сосиску, и хочу заметить…, даже не поперхнутся.

— Ну так что скажете? — обратился атташе к Отту.

Посол задумался, глядя на тлеющий кончик сигары.

— Трудно делать выводы. Этот капитан ничего не боится, и заполучить его себе, будет большой удачей. Надеюсь, послания с Родины сослужат нам хорошую службу.

— Ну а если он откажется?

— Ну а если откажется…, то всё равно никуда он от нас не денется. Но всё же я надеюсь, у него хватит здравого смысла сделать правильное решение, и он не доставит нам ненужных хлопот. Как думаете?

Шолл пожал плечами.

— Ну посмотрим, — продолжил Отт, — Прошу вас, изучите документы и что там с лодкой. Я смотрю там палубное орудие в полной негодности. Интересно, что это за снайпер такой мог так изувечить пушку. Держите меня в курсе всех событий на базе, и особенно меня интересует капитан. Куда пошёл, с кем говорил, о чём говорил…, всё до мельчайших подробностей.

— Да, господин генерал, — чётко ответил Отт.

— Ну и славно.

Опять в тишине кабинета где-то раздался звонок и вскоре появился адъютант.

— Машину господину послу, — приказал Шолл.

— Машина вас ждёт, — тут же доложил офицер.

Отт поднялся со своего места, подойдя, ещё раз окинул взглядом карту, и надев кожаное пальто, поданное адъютантом, обратился к Шоллу:

— Прощайте, полковник…, м-да…, прощайте.

Обменявшись рукопожатием, вышел из кабинета.

— Вальтер…, ты знаешь, что делать, — сказал Шолл адъютанту.

— Да, господин полковник…. И там всё в порядке, наши японские друзья заверили, что господин корветтен — капитан останется доволен.

— Плёнку не уничтожай, возможно, она нам ещё пригодится.

— Будет сделано.

— Тогда я больше тебя не задерживаю!

***

Глава 3

Берлин. Резиденция на Фоссштрассе.

Сидя в своём личном кинотеатре, в правительственном квартале Берлина на улице Фоссштрассе, расположенном в трёхэтажном особняке, Адольф Гитлер смотрел хронику. Ещё почти год назад в этой комнате иногда собиралось достаточное количество приглашённых, расставлялись мягкие стулья, подносились напитки. Всё мероприятие было похоже на семейный просмотр фильма. Но теперь в зале стояло просторное низкое кресло и предназначалось оно лишь для одного посетителя. На экране валились с небес самолёты, огромные корабли вспарывали океан, браво вышагивали похожие друг на друга солдаты, улыбающаяся публика радостно приветствовала войска, махая маленькими национальными флажками. Парад войск сменил проезд колонны автомобилей с руководителями Рейха, которых осыпали множеством пропагандистских листовок и снова бесконечное море из счастливых людей. Офицеры, яркие белокурые женщины в сопровождении крепких мужчин, дети, ухоженные старички, держащие под руку своих далеко немолодых спутниц. Все они как будто щурились от яркого солнца, и вот на экране возникает он, вождь этой великой нации. Такое впечатление, что сияние идёт именно от него. Тысячи рук, вскинутых в приветствии. Теперь это его народ, и они любят его, ни смотря на некоторую не очень привлекательную внешность.

От открывшейся двери по задрапированной стене пошла волна, в комнату зашёл полковник Люфтваффе Николаус фон Белов, личный адъютант фюрера по особым поручениям. Гитлер не пошевелился и всё так же продолжал смотреть сквозь экран, куда-то совершенно мимо.

— Мой фюрер, — негромко обратился адъютант, — Для вас срочное донесение, это наша лодка. И ещё…, снаружи ожидает приёма гросс — адмирал Дёниц.

Гитлер откинулся от спинки кресла, подавшись вперёд, и теперь сидел, сгорбившись, смотря в пол. Белов негромко кашлянул, более для привлечения внимания и обратился к Гитлеру:

— Вы позволите…?

Чуть повернув голову, фюрер произнёс:

— Скажите мне, Николаус, — при этом он поднял руку и крючковатым пальцем указал на экран, где снова показывали восторженную толпу, приветствующую его, Адольфа Гитлера, — Могут ли они все лгать…, притворяться…, весь этот народ? Германия — это величайшая страна. Вот вспомните, если исходить от простого, американцы прекратили поставки «Кока — Колы», ну так у нас появилась «Фанта». Мы способны к экономическому развитию, мы можем быть независимыми. Так что…. Я знаю, в Европе меня называют чудовищем…, но разве есть в том моя единоличная вина? Я вынужден быть жёстким, потому что мои генералы определённо не умеют воевать, либо встречаются отъявленные трусы и предатели. Либо они полные болваны, либо болван я, потому что доверил им это дело. И теперь не военные победы, а лишь акции устрашения могут заставить считаться с нами, обстоятельства принуждают меня пренебрегать всеми нормами ведения войны…. Как вы думаете, Николаус…?

— Мой фюрер, мне кажется, что нет. Просто сейчас не самое лучшее время, но я уверен….

— Вам кажется…, такая неуверенность, ну что же…. Хорошо, хорошо. Забудьте…, — перебил Гитлер смутившегося офицера. Он уронил голову на руку, опёртую на подлокотник кресла, закрыв глаза ладонью, — Что у вас там…?

Белов раскрыл папку и начал читать:

— Донесение от военного атташе Германии в Японии, полковника….

— Я знаю, кто у нас военный атташе в Японии…. Пригласите сюда гросс — адмирала, а папку передайте ему же. Спасибо, можете идти. Мы не станем заставлять ждать гросс — адмирала. У него есть пара минут что бы ознакомиться с донесением и представить его мне.

— Да, мой фюрер, — адъютант кивнул головой и удалился.

Теперь в комнату неслышно вошёл Дёниц, держа всё ту же папку. Оглядевшись вокруг, гросс — адмирал не обнаружил в комнате ни единого стула, поняв, что сесть ему не предложат. Гитлер поднял трубку телефона внутренней связи и коротко произнёс:

— Хватит…! Достаточно!

Хроника прекратилась и экран погас. Помолчав немного, фюрер обратился к гросс — адмиралу:

— Так что там, Карл? Прошу вас, не читайте мне текст…, просто изложите в устной форме суть, что бы мне было понятно.

— Мой фюрер, позвольте поздравить вас! Победа нашего оружия! Лодка…, наша субмарина «Бетельгейзе» благополучно пересекла Северный океан и теперь находится на военно-морской базе «Сасебо» в Японии.

Дёницу показалось, что его сообщение не произвело на фюрера должного впечатления, на которое он так рассчитывал. Но более всего он не знал, как представить аламайскую операцию, где не было никакой ремонтной базы. К тому же распоряжение фюрера об аресте капитана «Бетельгейзе» не было ни отменено, ни выполнено и как теперь к нему относиться Дёниц не знал.

— Адмирал, прошу вас, не произносите больше этих громких фраз, тем более о победе германского оружия. Теперь «наше оружие», которое ещё не успели сжечь русские, пятится задом к нашим границам, а наши «неустрашимые» итальянские и румынские союзники бегут впереди этого самого «оружия», — в его голосе звучало неподдельное отчаяние, — М-да уж…. Ну и что там дальше?

— Я констатирую факт, проект «Бетельгейзе» доказал свою жизнеспособность и невероятные возможности.

— Невероятные возможности, — повторил фюрер, — Ну и где же мне их применить, эти самые невероятности? Можно ли ими остановить повсеместное бегство…?

Дёниц старался не уходить от темы и быстрее закончить доклад. Гитлер был явно не в том настроении, чтобы адекватно реагировать на сообщение.

— К тому же лодка имеет возможность быстрого переоборудования под командный пункт.

Гитлер поднял голову и, повернувшись, первый раз посмотрел на Дёница:

— Даже так…? Вы предлагаете мне командовать из подводной лодки или намекаете на побег…? Не бойтесь говорить правду, только знайте…, мой ответ нет…! Нет, Карл и ещё раз нет! Я буду здесь, в Берлине и если понадобиться, то и погибну тут как солдат. Если бы я вас не знал, адмирал, то сей час же приказал бы вас арестовать за подобные разговоры. Тем не менее, вы принесли мне хорошее известие. Значит, мы поступим следующим образом, я прошу вас продумать и детально разработать план дальнейшего использования «Бетельгейзе». Жду вас через два дня с предложениями, надеюсь, вы уложитесь в этот срок. Обдумайте всё хорошенько. Мы не можем себе позволить прохлаждаться, когда такая сложная ситуация на фронте. И прошу не забывать о судьбе «Тирпица», «Бисмарка», которые оказались в руках некоторых наших ослов. Мне нужна акция, от которой содрогнётся мир. Мы потеряли Крым…, а Ленинград так и остался русским…, от Севера до Юга полная катастрофа. Я безоговорочно доверяю вам, Карл…, уверен, вы не подведёте меня, или у вас другое мнение?

— Нет, мой фюрер. Я думаю, что мы не будем возвращать лодку по Северному пути, к тому времени, когда она достигнет Атлантики с Востока, наступит весна и военные действия активизируются. У меня есть некоторые мысли вернуть её в Европу, обогнув Южную Америку. Нужен тщательный анализ и прогноз оперативной обстановки на тихоокеанском и атлантическом участках. К тому же США собираются вступить с нами в войну, так мы им покажем, охладим их военный пыл. Я немедленно отдам приказ штабу о разработке плана относительно «Бетельгейзе».

— Нет! — вскричал Гитлер и отчаянно замахал руками, сжатыми в кулаки, — Нет, Дёниц, никакого штаба, слышите меня? Я уже не верю никому. Только вы сами, лично займитесь планом…, именно лично и лично мне его доставьте. Так будет спокойней. Имейте ввиду, мне не нужна операция ради пары выпущенных торпед в какой-нибудь баркас, к которому приделали гребной винт.

Гросс — адмирал продолжал стоять, и Гитлер как будто не замечал этого. Фюрер дышал тяжело и громко, раздувая ноздри.

— Скажите мне, кто командует лодкой?

— Корветтен — капитан Отто Рейнгхард, мой фюрер, — ответил Дёниц, намеренно опустив приставку «фон», зная некоторое раздражительное отношение Гитлера к этой прослойке нации, — Это достойный офицер, я знаю его лично. Женат на женщине фрау Рауваль…, по рекомендации комиссии по национальной этике, есть дети.

— Хорошо, адмирал, это очень хорошо. Дети…. Дети — это замечательно. Вот что…, представьте его к награде. Мне бы хотелось, чтобы вы лично контролировали этот проект. У меня есть все основания полагать, что за моей спиной происходят процессы, инициируемые людьми, которые давно уже похоронили Германию. Которые затаились подобно крысам и ждут момента всадить нож в спину нации, иначе говоря, предатели. И очень может так случиться, что они постараются воспользоваться «Бетельгейзе» в своих мерзких целях. Я уже распорядился беспощадно поступать с врагами Рейха, не взирая ни на какие заслуги. Мне стоило поступить подобно Сталину, вычистить из наших рядов сомневающихся, но я безоговорочно верил своим соратникам и вот теперь пожинаю горькие плоды своего доверия.

— К сожалению, мой фюрер, предатели были всегда, — согласился Дёниц.

Он всячески старался избегать подобных тем, собственно, как и разговоров о политике. Но Гитлер как будто не замечал отстранения адмирала от темы. Ему просто надо было выговориться.

— Я не перестаю удивляться, откуда у русских такое пренебрежительное отношение к истории? Ещё в 1939 году, на переговорах в Берлине, я предлагал Молотову разработанный Риббентропом план, где Россия могла с лёгкостью заполучить Ближний Восток с выходом к Индийскому океану и тем самым разрезать британскую империю, существенно ослабив её интересы в этом регионе. Но Сталин от чего-то выбрал себе в союзники этих англичан, которые всю жизнь, открыто ненавидят Россию, и я не сомневаюсь, что однажды наступит тот момент, когда они предадут Сталина и в очередной раз нагадят России.

Гитлер поднялся со своего места и внимательно посмотрел на адмирала. Форменный китель без погон смешно топорщился на нелепой фигуре.

Сгорбленной походкой, подойдя поближе, фюрер, несколько раз похлопал его по плечу, затем обернувшись в пол — оборота, не сводя с Дёница пронзительного взгляда, указав пальцем на белый квадрат экрана, произнёс:

— Поверьте мне, дорогой Карл, даже если через много лет, после того как мы уйдём, найдётся хоть один человек который задумается о превосходстве и избранности своего народа, значит наши труды были не напрасны. А я уверен, более того, я знаю, так будет! Пройдёт пятьдесят или сто лет и меня ещё вспомнят! Как вы думаете?

Гитлер опустил голову и, заложив одну руку за спину, направился к своему креслу, куда опустился в полном бессилии. Он не стал ждать ответа адмирала. Дёниц стоял в полной растерянности, не зная как поступить, но вскоре Гитлер сам обратился к нему, слегка повернув голову:

— Что же вы стоите, гросс — адмирал Дёниц, командующий всеми морскими силами Германии? Идите же…, у вас много дел. Прошу вас…, а меня оставьте одного. Передайте полковнику Белову мою просьбу, пусть приведёт ко мне Блонди. Прощайте, Карл.

Дёниц осторожно вышел из зала. В небольшой приёмной его встретили всё тот же адъютант полковник Белов и телохранитель фюрера, группенфюрер СС Ганс Раттенхубер. Вид у адмирала был растерянный. Ни говоря ни слова, Белов протянул руку и Дёниц передал ему папку. Взамен адъютант достал из сейфа портфель и пистолет и осторожно положил всё это на стол перед Дёницем.

— Господин гросс — адмирал, — обратился к Дёницу телохранитель, — У вас всё в порядке?

Лицо Раттенхубера не выражало ни каких эмоций, очевидно так и должен держаться телохранитель, сплошная маска без чувств. Невозможно было понять, что испытывает Раттенхубер к собеседнику во время общения, да и вообще ко всем остальным. Было ясно одно, чтобы он не делал в этот момент, он всегда был готов исполнить своё предназначение. Ни один мускул не дёрнется, обвались хоть крыша над ним или улети земля в ад.

Дёниц надел поданное пальто и фуражку, и оглядев ещё раз присутствующих офицеров, произнёс:

— Да, господа. Всё хорошо…. Фюрер попросил….

— Я знаю, господин гросс — адмирал, спасибо…. Вас проводить? — поинтересовался теперь Белов.

Дёниц молча ответил отказом, кивнув головой.

Так же, не отводя взгляда от адмирала, Раттенхубер поднял трубку телефона и сказал:

— Машину господину гросс — адмиралу Дёницу. — трубка что-то ответила, и офицер вновь обратился к Дёницу, — Господин гросс — адмирал, мы ожидаем воздушный налёт. Я хочу предложить вам спуститься в бомбоубежище, если желаете…. Позвольте вам предложить так же выпить. Такое время…, там, снаружи небезопасно.

— Нет, спасибо, я тороплюсь.

Раттенхубер кивнул головой и снова поднёс телефонную трубку:

— Машину к подъезду…. Будьте осторожны, господин гросс — адмирал. Машина ждёт вас.

Дёниц покинул Резиденцию фюрера быстро сев в поджидавшую его машину. Было слышно, как где-то далеко начали выть сирены противовоздушной обороны, орудийные расчёты зенитной батареи занимали свои места. Какие-то люди спешно поднимались на крышу Резиденции по пожарным лестницам. Выехав за внутреннее кольцо охраны особняка, навстречу машине адмирала попался пожарный автомобиль, ехавший с большой скоростью в сторону дома.

— Теперь это стало обычным явлением для Берлина, — с горечью подумал Дёниц.

Сквозь автомобильные стёкла, он рассматривал бегущих людей, держащих в руках узелки с вещами, маленьких детей, которые спотыкались, и падали, обдирая руки и коленки, плача навзрыд, старики так же спешили в ближайшие бомбоубежища. Полицейские, стоявшие на улицах, жестами поторапливали жителей, указывая направление к бомбоубежищам, не переставая глядеть на небо, где вот — вот могли появиться самолёты. Регулировщик остановил машину Дёница, подняв руку вверх. Через дорогу переходила группа детей возрастом от пяти до десяти — двенадцати лет. Казалось со стороны, что окружающая суматоха их только забавляла. Три взрослых женщины подгоняли их, насколько это было возможно. Дёниц обратил внимание, что дети были одеты приблизительно одинаково с какими-то повязками на ручках. Последний мальчишка в солдатской пехотной кепке на голове явно ему не по — размеру, шедший в паре с девочкой, задержал свой взгляд на машине Дёница и тут вдруг показал язык Томасу. Томас улыбнулся и погрозил пацану пальцем, приговаривая:

— Ух…, вот я тебе сейчас уши надеру!

Замыкавшая колонну детей женщина тоже беспокойно смотрела на небо и, не переставая, что-то говорила своим подопечным. Она смешно размахивала руками и теперь была похожа на курицу — несушку, прикрывающую своими крыльями цыплят от нападения коршуна.

На другой стороне улицы детскую колонну встречал полицейский, который ещё минуту назад о чём-то страстно спорил с пожилым немцем, одетым в вязаную лыжную шапочку, брюки, заправленные в горные ботинки и в фартуке поверх толстого свитера, стоящим перед стеклянными дверьми кафе с надписью «Рейнский гусь». Которому вдруг, отчего-то вздумалось выйти с ведром и тряпкой и приняться мыть стёкла, не желая позаботиться о своей безопасности, абсолютно не обращая внимания на рёв сирены. Полицейский даже попытался схватить старика за рукав, очевидно, чтобы силой отправить в бомбоубежище, но тот сопротивлялся и что-то зло стал выговаривать, размахивая руками. Поняв тщетность своих усилий, полицейский, махнув рукой, принялся помогать женщинам, сопровождавшим детскую колонну. Старик исчез в дверях заведения и через несколько секунд с победным видом, гордо подняв голову, появился с раскладной лестницей, поставив её, он полез с тряпкой вытирать висевшего металлического гуся, державшего в лапах деревянную кружку с пивом, а в клюве жареную сардельку.

Увидев, в зеркало заднего вида, интерес своего пассажира к происходящему, водитель произнёс:

— Это, кажется, дети фронтовиков из приюта. Я уже видел такие повязки. А этого «гуся» видно уже ничем ни напугать…. С ума старик выжил…. Безумец….

— Замолчите, Томас! — нервно произнёс Дёниц и, похлопав водителя по плечу, сказал примирительным тоном, — Поехали….

Колонна детей пересекла улицу, и машина адмирала двинулась дальше.

Мысли метались в голове Дёница и теперь вот эти дети и бегущие граждане с узелками не давали ему покоя:

— Эти дети родились уже при нас…. Что мы им оставим…? «Бетельгейзе»…? Оружие возмездия и русских в Берлине? Разгневанного и почти беспомощного фюрера, которого я только что видел? Сейчас он грезит глобальной акцией германского флота, что бы затмить небо, что бы содрогнулся мир…, или остановиться на лежащем на боку «Тирпице», — Дёниц как будто очнулся, прикоснувшись пальцами к замку на портфеле, им овладело беспокойство, не узнал ли водитель его мыслей, глянув на улицу в окно, он произнёс, — Томас, у меня мало времени, поторопись….

Где-то далеко забухали первые разрывы авиационных бомб.

— Где это может быть? — спросил Дёниц пытаясь определить район бомбардировки.

Водитель ехал осторожно, объезжая битый кирпич, разбросанный на небольшом участке улицы, и даже немного приоткрыл окно, прислушиваясь к разрывам. В салон машины ворвался свежий морозный воздух ранней весны, с лёгкой примесью дыма. Где-то был пожар, полыхавший ещё с утреннего налёта.

— Я думаю. Это Старый Эссен не иначе, господин гросс — адмирал. Там, где собирают двигатели, кажется, для самолётов. Район улиц Цайменштессераллее и Флендорферштрассе. Просто у меня там живут родственники, а рядом завод Круппа. Вот туда и долбят сейчас. Жирный кусок для авиации, хорошая цель.

***

Глава 4

Тай-Тикки. Опиум

Подходя к своему флигелю, капитан уловил посторонний запах, который ярко выделялся на фоне местного разнотравья и необычных деревьев, который окончательно перебил его мысли. Это был необычный запах, совершенно незнакомый ему, не цветочный или какой-то ещё, уже привычный или ожидаемый. Он же резко, словно бритвой, врывался в вечернюю свежесть своей необъяснимой особенностью. Рейнгхард существенно замедлил шаг и словно хищник стал с жадностью втягивать воздух с примесью неизвестного вкуса, стараясь, не поворачивая головы, осмотреть местность вокруг. Капитан остановился возле какого-то причудливого дерева и, притянув к лицу ветку, ноздрями стал втягивать запах растения. При этом незаметно расстегнул кобуру с пистолетом. Со стороны выглядело всё совершенно естественно. Побывав долгое время в «автономке» нет ничего удивительного, что человек наслаждается земной природой.

В его сознании всплыли слова предложения, произнесённые военным атташе о девочке или мальчике в утешение уставшему солдату фюрера. С крыльца донёсся звук подвешенных колокольчиков «Голос ветра». От дерева, возле которого остановился Рейнгхард, было хорошо видно, что входная дверь во флигель приоткрыта.

— Браво, господа! Однако как оперативно сработано, — усмехнувшись, произнёс про себя капитан, — А интересно, девочка там или мальчик? Неужели я вызываю сомнения в предпочтении. Ну-ну, посмотрим, насколько вы всё про меня знаете.

Однако сильное волнение охватило капитана. Он, не торопясь поднялся по небольшому крылечку и, толкнув дверь, вошёл в комнату.

Из движущегося в комнате был всего лишь дым от ароматных палочек, запах которого распространялся даже за пределами флигеля. Вся обстановка была далека от привычных для глаза европейца борделей Гамбурга или Роттердама. Вместо граммофонного джаза всё так же звучали висевшие снаружи колокольчики вперемежку с завываниями ветра и шумом дерева, бившего ветками в окно и шурша по крыше. К дыму ароматизированных палочек примешивался довольно странный запах, исходивший от горевших свечей, выполненных в виде цветков кувшинок. Рейнгхард задержал дыхание, но дым, как будто змеёй заползал в ноздри, от чего у него немного закружилась голова, а на висках выступила испарина. На полу располагался низкий столик с набором маленьких чашечек, сосудом и чайником, вазой с фруктами и орешками, какими-то другими яствами в вазочках и сложенными треугольником полотенцами. Перед столиком лежали две тростниковые циновки. Голос ребёнка, произнёсшего что-то на непонятном языке, оторвал взгляд капитана от стола. Чуть в стороне на полу, покорно опустив голову на грудь, сидела девушка, сложив маленькие руки на бёдрах. Он видел лишь убранные, чёрные волосы, собранные на голове и заколотые длинными деревянными спицами. Она была в шёлковом кимоно, на котором были изображены танцующие журавли, с завязанным в необычный бант на спине поясом.

Рейнгхард осмотрелся, привыкнув к полумраку, не торопясь снял с себя тяжёлый плащ — пальто и фуражку. Девушка подняла руку, в которой был маленький колокольчик и, прозвонив в него два раза, подняла лицо, посмотрев в глаза капитана. И тут она улыбнулась. Нет, она не затмевала Солнце, не сражала на повал, она улыбнулась так, как не улыбалась никогда в своей мало-мальски повзрослевшей жизни. Это была улыбка от состояния огромного счастья как будто при виде родного человека, самого ожидаемого и желанного близкого и нет в мире никого роднее и ближе. В какие-то секунды она благодарила провидение, предоставившее ей возможность видеть этого человека, находиться в непосредственной близости от него, дышать одним воздухом или не дышать вовсе. Мгновения душевного ликования в один миг сменил стыд за свои переживания, и она закрыла лицо руками лишь бы скрыть своё состояние, объяснить которое было невозможно. Состояние Тай-Тикки можно было сравнить с восторгом ребёнка, подростка или взрослого человека, который вдруг, после долгой разлуки с родителями, близкими или любимыми, выхватывает глазами из общей толпы это, одно единственное лицо и весь остальной мир с его суетой уже не имеет значения. Собственно, исчезают любые препятствия, как техногенные, так и природные. Испытывая непреодолимое желание достичь расстояния вытянутой руки, и хотя бы прикоснуться друг с другом.

Рейнгхард инстинктивно облизал вмиг пересохшие губы. Перед ним был совершенный подросток, японская девочка с красивыми грустными глазами и ангельским смуглым личиком с лёгкими следами белил. Приложив руку к груди, она произнесла на японском языке, стыдливо опустив голову:

— Господин, моё имя Тай-Тикки, — ещё раз плавно хлопнув себя по груди, она вновь произнесла, — Тай-Тикки.

Постояв немного, Рейнгхард кивнул головой подумав:

— Тай-Тикки, очевидно это её имя.

Потом обратившись к ней, произнёс, давая понять, что ему известно то, что она сказала:

— Да, да…, я тебя понимаю, Тай-Тикки…. Ты Тай-Тикки.

Девушка закивала головой, и налив из низкого глиняного сосуда в пиалу какой-то напиток протянула его капитану всё так же не поднимая головы. Помедлив, он принял пиалу, слегка коснувшись её руки. Она опять взглянула на него.

— М-м…, — произнесла она, плавно взмахивая вверх руками, показывая, что ему надо выпить налитый напиток.

Рейнгхард втянул носом запах дымящейся жидкости и сделал несколько глотков. Это было что — то вроде чая, крепко настоянного на душистых травах. Она улыбнулась, приняв обратно посуду, и тут же опустила глаза, кивнув в ответ головой и отведя руку, указала ему на кресло, рядом с которым располагалась и она, приглашая присесть. Он, было, двинулся к креслу, но вдруг замер на полушаге и отрицательно замотал головой, при этом очертив в воздухе полукруг как знак отказа предложения девушки. Испуг появился в её глазах.

Она быстро зашептала:

— Но почему, господин? Почему? Я вам не нравлюсь? Я умею доставить удовольствие мужчине. Прошу вас! Вы, несомненно, должны верить мне, мой добрый господин.

Рейнгхард продолжал стоять, не двигаясь с места, абсолютно не понимая, о чём говорит эта маленькая японка, не сводя глаз с её лица, на котором мгновенно изобразился ужас, очевидно, из-за его отказа. Он развернулся и зашёл за ширму, чтобы снять с себя форму. И тут же опять услышал звук колокольчика. Оглянувшись, капитан увидел маленькую ручку японки, протягивающую ему сложенный халат. Сняв форму, Рейнгхард осмотрел себя и решил, что халат пригодился бы ему сейчас в самый раз. Стоя в подштанниках и нательной рубахе, он был несколько недоволен своим внешним видом, тем более что во флигеле была женщина. Дым от горящих свечей какими-то чудесными облаками обволакивал сознание Рейнгхарда, кратковременно унося его из действительности. Меняя одежду, он иногда замирал, впадая в необъяснимое состояние ступора. Сознание уже не являло ему поход лодки, разговор с атташе и дипломатом, да и вообще все те многочисленные события с начала войны, представая каким-то чистым листом, как будто не было ничего в жизни тридцатидвухлетнего мужчины, ни войны, ни семьи, ни друзей. Не было восторга от морских побед и печали от смерти боевых товарищей. И даже образ Гитлера был где-то далеко, на уровне цивилизации племени Майя. Сейчас не было ничего, кроме звука колокольчиков на крыльце, ветра и всё тех же деревьев. И море, грохот накатывающихся на берег волн слышались ему необычайно громко. А ещё звук маленького колокольчика в руках Тай-Тикки. Ему показалось, что мир стал другим, тихим, спокойным, умиротворённым. До слуха капитана донеслось едва слышное пение. Женский голос как будто манил к себе. Он стоял не шевелясь, прикрыв глаза, задержав дыхание, боясь, что от любого его действия голос может прекратиться и совсем исчезнуть. Сознание, очертив какой-то невероятный вираж, вернуло его в реальность, и он открыл глаза. Состояние похожее на сильнейший шторм, когда корабль полностью погружается под воду обрушивающейся волны, и нет как будто ничего, но потом вновь оказывающийся на поверхности лишь затем, чтобы через какое-то время снова принять следующий удар. Перед ним была Тай-Тикки, продолжая петь что-то непонятное. Он, не отрываясь смотрел на неё. Она улыбнулась, и, прекратив пение, произнесла на ужасно ломаном немецком, делая плавные пассы руками, показывая на дверь ванной комнаты страстно увлекая туда:

— Нада хади.

Она повернулась и, держа голову в пол оборота, не переставая увлекать его руками, двинулась вперёд. Как заворожённый, абсолютно не пытаясь сопротивляться, Рейнгхард двинулся за ней, и вскоре оказался завернутым в простыню и погружённым в наполненную горячей водой огромную ванну, среди плавающих лепестков каких-то цветов. Её пение возобновилось, и она осторожно, приблизившись сзади, с большой нежностью взяла его голову и опустила на что-то мягкое. Её руки стали массировать виски и надбровные дуги, потом переместились на лоб, потом мочки ушей, опять виски и шея. Ему показалось, что откуда-то издалека он услышал свой стон от бесконечного удовольствия и тут же ощутил, что кто-то невидимый, но присутствующий здесь поднёс к его губам маленькую глиняную пиалу. Не открывая глаз, он сделал глоток. Этот был вкус прежнего неизвестного напитка, и он вновь приложился к пиале. Казалось, что ощущение тумана в голове распространилось теперь по всему телу, и не было никакой возможности подчинить себе какую-нибудь часть тела, чтобы приказать ей совершить движение. Очень осторожно она переместила его руки на края ванны. Какая-то прохладная субстанция с запахом растения покрыла его грудь и нежными прикосновениями, руки женщины стали растирать это нечто по груди и далее вниз по телу, погружённому в воду, скользя по животу достигая таза и бёдер.

От этих волнующих прикосновений он вздрогнул и тут же услышал нежный голос, пропевший полушёпотом:

— Тсс…. Хади не нада.

Его тело растирало что-то похожее на мочалку, втирая в кожу растительную жидкость. Он попробовал открыть глаза, но лёгкая пелена застилала его взгляд, веки были тяжёлыми и не позволяли ясно рассмотреть происходившее. Но он увидел женщину, стоявшую теперь у другого конца ванны, которая держала в руках белый кувшин, наливая из него в воду что-то похожее на молоко. Это горячее буквально обволокло его тело, и он опять застонал от удовольствия, закрыв глаза.

— Десять метров…, пятнадцать…, двадцать…, лодка погружается, господин капитан…, — звучало где-то очень далеко, словно сквозь ватную завесу, — Погружаемся, погружаемся…, так…, очень хорошо…, отлично….

Осторожно поставив фарфоровый кувшин на пол, Тай-Тикки пододвинула столик с питьём и, оглядевшись, быстро скинула с себя кимоно, оставшись обнажённой. Стараясь не потревожить Рейнгхарда, она погрузилась в ванну. Подождав немного, девушка стала массировать его ногу, разминая пальцы, скользя по ступне своими маленькими, почти детскими ручками, надавливая на точки известные ей одной. Она действительно знала своё ремесло. Закончив массаж, внимательно наблюдая за ним, её маленькие ножки заскользили по его ногам, достигнув паха, а затем вверх по животу до груди и снова вниз и опять вверх.

Кто был знаком с Тай-Тикки, увидев её, совершенно не узнал бы сейчас эту девушку. С каким-то уж фанатичным рвением она предавалась своему искусству, можно сказать, что совершенно искренне отдавалась она этому незнакомому мужчине. Казалось, в последние два часа её душа уже не принадлежала ей. Сейчас, эта молодая женщина двадцати одного года, безнадёжно влюблялась, испытывая чувства до этого абсолютно ей незнакомые. В какие-то секунды, даже теряя самообладание. Мужчины, которые встречались в её короткой жизни, представлялись ей исключительно пользователями, и она покорно ублажала их в угоду своим хозяевам, продававшим её достаточно задорого. Она была одной из немногих девушек борделя, которую запрещалось бить в наказание за плохо выполненную работу, или по жалобе клиента. Тем более, что в отношении её не существовало такого понятия как «плохо выполненная работа», даже тогда, когда какой-нибудь богатый заказчик с жиденькими усиками, грубо обращался с ней, пыхтя и хрюкая от удовольствия, подминая под свои жирные или дряблые старческие телеса и терзая это молодое и нежно — прекрасное покорное, словно выточенное умелым мастером маленькое тело с упругой грудью.

Но Рейнгхард…, этот представший перед ней хмурый и уставший человек был совершенно другим случаем, внезапно возникшим в её беспросветной жизни. Без всяких сомнений можно взять на себя смелость и объявить её в этот вечер счастливой. Искренность в голосе и самое главное, можно сказать, как удивительно ожили её глаза, выражавшие до этого безумную тоску и рабскую покорность. Чувства, которые теперь она испытывала к Рейнгхарду взывали её к стыду, но то, для чего она оказалась во флигеле корветтен — капитана заставляло покорно выполнять свою работу. И пока это обстоятельство было сильней её женских переживаний, с которыми никто, никогда не считался, извлекая из этой женщины исключительно денежную и физическую выгоду, щедро оплачиваемую клиентами, иногда даже с потухшими возможностями. В таких случаях Тай-Тикки творила чудеса, ненадолго возвращая этих мужчин к жизни в отношениях с женщиной.

Его рука, лежавшая на краю ванны, соскользнула и с шумом опустилась в воду. Рейнгхард очнулся и насколько мог, осмотрелся, увидев перед собой обнажённую девушку и её маленькие ножки у себя на груди. Его сознание было окутано плотным облаком дурмана. Одной рукой он дотронулся до её ноги и осторожно провёл по ней рукой. Она вздрогнула, но не отстранилась, а даже наоборот несколько приблизилась к капитану. Смешно перебирая маленькими пальчиками, её ступня заскользила по его груди к лицу. Он немного сжал её своей рукой и, придвинув ещё ближе, крепко прижался губами к маленькой, почти детской ступне, закрыв глаза. Она издала тихий стон, закинув голову назад. Её вторая нога скользнула вниз и упёрлась в низ живота, но, кажется, он этого даже не заметил. Прошло несколько минут, после чего она почувствовала, что крепость его рук несколько ослабла, и осторожно высвободилась из его руки. Он не шевелился. Осторожно повернув рычажок переключения способа подачи воды через боковые патрубки у дна, она открыла кран, и ванна стала наполняться горячей водой. Тай-Тикки приблизилась и, взяв со столика маленькое полотенце, протёрла его виски и лоб, на которых выступили капельки пота. Проведя рукой по его волосам, она прижала его голову к своей маленькой груди.

— М-м…. Саша, — с шумом выдохнул он, произнеся непонятное для неё слово.

— Да, мой господин, да…, Сася, Сася, я понимаю, — страстно зашептала она, одной рукой прижимая его к себе ещё сильней, а другой, гладя по лицу, решив, что произнесённое слово «Саша» это наверно его имя или нечто такое имеющее прямое отношение к этому мужчине.

Он не ответил.

— Да, да, Сася, Сася. Господин доволен мной, доволен Тай-Тикки.

Его руки заскользили по её бокам, выгнутой спине, ягодицам и бёдрам иногда набирая в ладони горячую воду и покрывая ею тело женщины. Пересохшим от волнения горлом она издала глухой хрип. От прикосновений её тело вздрагивало, словно от электрических разрядов заставляя мышцы судорожно сокращаться. То, что происходило с ней сейчас, нельзя было назвать работой, это была безумная страсть, возникшая стремительно, буквально из ниоткуда, абсолютно неожиданно, застав её врасплох. И сопротивляться она была уже не в силах.

— Сася, Сася! — она всё крепче прижималась своим телом к его лицу и кажется, уже плохо контролировала свои действия.

Сделав несколько движений, она явно ощутила его внутри себя и с каждым движением молодое, упругое тело сотрясала сильная судорога, от чего она несознательно крепко сжимала своими ногами тело Рейнгхарда. От ритмичных движений тел вода из ванны стала выплёскиваться, заливая пол. А уже через несколько секунд разум Тай-Тикки помутился и из груди вырвался громкий стон. Женщину охватил невообразимый жар от чувств, которые ей не были известны до этого вечера, и она до такой силы сжала шею капитана, что Рейнгхард буквально захрипел от нехватки воздуха, но, кажется, что он совершенно не заметил этого или не обратил внимания.

— Сася…, Сася…! Вот…, вот оно, вот оно счастье быть женщиной! Мой господин, мой господин, я сейчас сойду с ума!

— Если бы так могло произойти, если бы ты только пожелал и смог забрать меня к себе, забрать меня с собой. Всё что мне нужно, это лишь немного еды и циновка, постелить на пол, чтобы только быть рядом с тобой, чтобы служить только тебе. Ты оценишь мою покорность, и я не доставлю тебе хоть сколько-нибудь хлопот. Мой добрый господин, если бы ты только знал, что значит моя жизнь, как я живу, чем же прогневала я небеса, а теперь, чтобы ни произошло и ты, вдруг отвергнешь меня, я больше туда не вернусь. Более ни одному мужчине я не позволю прикоснуться к себе, разве что, если только после того, как убью себя. Мой господин, Сася, мой господин, забери меня к себе. Спаси меня. Господи, смогу ли я хотя бы надеяться на это, разреши мне хотя бы говорить об этом, хотя бы подумать об этом, разреши мне немного побыть счастливой, мой добрый господин.

Её глаза, словно две черные маслины были полны слёз, что крупными бусинами падали на волосы и лицо капитана, сдерживать которые, она была уже не в силах. Всё, что говорила Тай-Тикки, для Рейнгхарда слышалось лишь скоротечным набором звуков непонятного чужого языка.

— Сася…, Сася, — не переставая, произносила она, и голос куда-то всё отдалялся и отдалялся, становился тише, обрастая продолжительным эхом.

***

Ослепительный луч солнца ударил в глаза Рейнгхарда. Он отчётливо слышал привычный, каждому городскому человеку шум улицы большого города. Его слух улавливал движение машин, многочисленные шаги пешеходов, звонки трамваев, хлопанье дверей, голоса и смех людей, свистки регулировщиков и крики продавцов газет, рекламирующих свой товар кратким пересказом последних новостей. И вот среди всего этого, до него донёсся отчётливый голос человека, располагавшегося в непосредственной близости:

— Скажи мне, дорогой Отто, ты считаешь, что она счастлива? — спросил Генрих Браумбергер, однокурсник Рейнгхарда и давний друг ещё со школы в Шлезвиге.

— А…? Что? — протирая глаза, спросил Рейнгхард, удивлённо уставившись на своего друга, взявшегося невесть откуда.

Генрих протянул ему белоснежный платок:

— Вот…, возьми мой платок. Очевидно, что тебе в глаз попала соринка или песок. Ненужно тереть руками.

Рейнгхард осмотрелся. Взгляд остановился на его жене Саше, которая с непередаваемым восторгом обсуждала что-то, держа в руках кучу национальных флажков и каких-то листовок, стоя в окружении многочисленных молодых женщин и юношей и явно имея лидирующее превосходство среди собравшихся молодых людей. Браумбергер и Рейнгхард сидели в летнем кафе, наслаждаясь свежим пивом в тот летний жаркий день. Повод провести время был как никогда важный. В одном квартале от кафе находилась швейная мастерская, где, дожидаясь своих владельцев, на вешалках висели два новеньких кителя офицеров Кригсмарин, с первыми боевыми наградами и опознавательными знаками выпускников школы, где готовили подводников для германского флота возрождённой Германии Адольфа Гитлера. Он сделал глоток и посмотрел на Генриха.

— Мне кажется…, кажется, что да…, она счастлива, — ответил Отто не совсем уверенно, — Она молода, есть семья…. Чего же ещё нужно женщине?

— Отто, Отто, дорогой мой друг, ты идеализируешь ситуацию. Да не семья тут главное…, неужели ты не видишь? Фюрер…, она живёт и дышит им, как и все остальные.

— Прекрати, Генрих, — оборвал своего друга Рейнгхард, сжав руки в кулаки до белых костяшек, — Я ничего не хочу слышать. Мы только что получили назначения, теперь в наших руках судьбы людей. Пусть не самые лучшие, но всё же, подводные лодки, грозное оружие и доверие, чем я так дорожу. Наша карьера успешно развивается, и нет ничего глупее, чем подобными рассуждениями о политике вбить кол в свою карьеру и жизнь.

Оба мужчины замолчали. Вскоре к группе, где была Саша подошла такая же молодая женщина и, выдернув её из толпы, о чём-то прошептала ей на ухо, от чего они залились смехом и, повернувшись к мужчинам в кафе, стали махать им руками. Второй женщиной была Инга Браумбергер. Отто и Генрих улыбнулись и помахали женщинам в ответ.

Положив в папку с меню деньги за посещение кафе, Рейнгхард обратился к своему другу, кивнув в сторону Саши и Инги:

— Значит фюрер…? Ну…, — он указал рукой на женщин, — Нет, дорогой Генрих…, фюрер тут вовсе не причём. Пошли. Нам назначено.

Уже через полчаса в огромных зеркалах швейной мастерской отражались двое молодых мужчин одетых в форму офицеров подводного флота, которые с удовольствием осматривали себя и без сомнения были очень довольны. Портной бесшумно приблизился к ним, стараясь не помешать любоваться, и когда на него обратили внимание, с небольшим поклоном, протянул две новенькие фуражки с белым верхом, какие носили лишь капитаны субмарин. И Отто, и Генрих с наслаждением приняли фуражки и, не сговариваясь, одновременно одели их, рассмеявшись от такого однообразного действия. Но вскоре улыбки сошли с их лиц и теперь они были серьёзны и вновь, не отрываясь, смотрели на свои отражения. Не отводя глаз, Рейнгхард обратился к своему товарищу:

— И снова фюрер…? Нет, дорогой друг…. Не с фюрером делят постель наши женщины и не от фюрера рожают нам детей. Ну, ты только посмотри…. Причём тут фюрер? — он указал рукой на отражение в зеркале.

Казалось, что Браумбергер его не слышал.

Постояв немного, он произнёс:

— Нас не должны убить. Он знает, что делает…, надеюсь, что знает, — потом всё-таки повернулся к Рейнгхарду и добавил, — Пошли, нас ждут наши жёны, а то и правда, да мало ли что….

Рейнгхард улыбнулся на шутку, тем не менее, огляделся, убедившись, что они одни. Ещё немного посмотрев на работу портного, Браумбергер сказал:

— Ты вот что, пожалуй, иди, а я задержусь тут ещё немного, расплачусь и догоню вас. Надо отметить это событие. К тому же столик на четыре персоны уже заказан в «Ретиро синьора Баллерей Рестаурант» (Ресторан «Уединение у синьоры Баллерей»), рекомендую, очень даже приличное и тихое место без этой джазовой пошлятины. В общем, идите туда, а я присоединюсь к вам позже.

Генрих подошёл к окну и махнул стоявшим женщинам рукой, давая понять, что ждать его не стоит и они, в свою очередь, показав, что поняли его, закивали головами и направились по улице, в сторону ресторана как было условлено. Переодевшись в гражданский костюм, Рейнгхард вышел из мастерской портного, держа в руках свёрток с формой, и направился вслед за женщинами, с каждым разом прибавляя шаг. Но несмотря на то, что Саша и Инга, двигались, медленно, словно прогуливались, беседуя о чём-то, догнать их не было, никакой возможности. Рейнгхард пустился бегом, не понимая, как такое вообще возможно.

— Саша, Инга…! Да подождите же…. Фрау Рауваль — Рейнгхард…! Саша! — почти задыхаясь, крикнул он что есть силы, взмахнув руками в бессилии.

Достигнув перекрёстка, он оказался на проезжей части и тут улицу заполнил громкий автомобильный сигнал, издаваемый водителем огромного военного грузовика, внезапно появившегося из-за поворота изогнутой улицы чуть не сбив Рейнгхарда. Потом скрип тормозов и грузовик замер в сантиметре от Отто. И водитель, и солдаты что-то громко кричали ему и…

И тут он проснулся.

Открыв глаза, капитан огляделся. Улица, грузовик, Саша…, всё исчезло так, словно и не было ни чего. Опять всё та же маленькая комната гостевого флигеля, опять колокольчики и чьи-то руки, покоившиеся на его голове. До последнего момента его голова лежала на голых бёдрах женщины, которая сидела без движения уже почти около четырёх часов сна Рейнгхарда. Она обхватила его голову и стала гладить по волосам, затем осторожно вновь опустила её на свои колени.

— Это сон…, — подумал Рейнгхард, — И эта японка…, эта маленькая женщина, как её…? Я совершенно не помню её имени.

Он посмотрел на женщину. В свою очередь она улыбнулась, и, видя некоторое замешательство мужчины, осторожно приложив руку к груди, произнесла:

— Тай-Тикки, мой добрый господин.

Отто кивнул головой и лёг, уткнувшись в её колени не без удовольствия вдыхая запах кожи. Он обнял её за бёдра, от чего она негромко охнула и откинула голову, изогнувшись телом назад, закрыв от наслаждения глаза, и тут же схватила своими маленькими ладошками за руки Рейнгхарда, давая понять, что она в его власти, и он волен распоряжаться ею на своё усмотрение. Волна возбуждения прокатилась по его телу. С головы и далее, её маленькие руки скользнули вниз, достигнув живота. И тут внезапно раздался звонок телефона, до этого молчавший и вообще не подававший ни каких признаков жизни. Тай-Тикки закрыла лицо руками, и плечи её затряслись от беззвучного плача. Рейнгхард поднялся с тахты, обернувшись большим полотенцем и, подойдя к столику, поднял трубку.

— Господин корветтен — капитан, вас беспокоит адъютант военного атташе….

— Да, Вальтер, я узнал тебя, — произнёс Рейнгхард не дав закончить адъютанту представиться.

— Спасибо, господин корветтен — капитан, это приятно, когда узнают голос….

— Ну, так я слушаю вас, — уже в нетерпении произнёс Рейнгхард, не очень-то приветствовавший все эти «придворные» церемонии.

— Да, конечно…, простите, — опять послышалось в трубке, — Я имею сообщить, что вам надлежит прибыть в известную вам резиденцию, по очень срочному делу. Сообщите своему гостю…, хм…, простите, гостье, что ей нужно немедленно удалиться, её ждут. Будьте спокойны, она может появиться в любой момент, когда вы пожелаете. В вашем распоряжении полчаса. Это всё.

Рейнгхард отвёл трубку от уха, прикрыв микрофон ладонью, и посмотрел на женщину. Она всё ещё была на тахте, только теперь лежала, уткнувшись лицом в его халат, подогнув под себя ноги.

Он вновь поднёс трубку и сказал:

— Мне достаточно времени. Спасибо, Вальтер.

Он подошёл к тахте и осторожно присел на край. Тай-Тикки повернула к нему своё заплаканное лицо. Приложив палец к губам, тихо произнёс:

— Тсс…. Не надо плакать. Тебе надо идти, надо уходить. Ты понимаешь меня?

Она поняла его, и быстро поднявшись с тахты, исчезла за ширмой, сверкнув маленькими упругими ягодицами и волнующим изгибом своего тела. Рейнгхард подошёл к окну и стал рассматривать деревья, раскачивающиеся на ветру, и тут услышал, как негромко хлопнула входная дверь, а через секунду с крыльца сбежала женщина и кинулась прочь по тропинке, даже не оглянувшись.

***

Глава 4.1

Журавль и камень

Без трёх минут по полудни, корветтен — капитан Отто фон Рейнгхард вошёл в приёмную небольшого здания германской военной миссии в Японии на территории военно — морской базы Сасебо. Расположение ему было знакомо и он, не прибегая к помощи встретившего его адъютанта, проследовал в кабинет, где его уже ожидали знакомые по прежней встрече господа. Военный атташе полковник Шолл и Посол Германии в Японии, господин Отт, одетый в генеральский мундир Вермахта. Трое мужчин поприветствовали друг друга, и подошли к столу среднего размера, покрытого зелёным сукном, более подходившим для игры в покер.

— Вы точны, как морской хронометр, — господин капитан, — не без удовольствия начал встречу полковник Шолл, — Лично я люблю точность. Такой человек сразу же располагает к себе, производя благоприятное впечатление, вы же демонстрируете нам пример, исключительный образец немецкого офицера флота Германии.

Рейнгхард кивнул головой и ответил:

— Благодарю вас, господин полковник!

— Но к делу! — быстро покончив с любезностями, произнёс Шолл.

И как в прошлый раз посол продолжал хранить молчание, внимательно наблюдая за Рейнгхардом. Атташе обошёл стол и, подойдя к стене, раздвинул шторки, открывая карту.

Положив руку на то место, где был изображён участок Тихого океана, он произнёс:

— Повторюсь, вот ваша стихия, дорогой капитан! Но буду краток. После выхода в море вы будете патрулировать вот этот участок.

Он очертил указкой круг между Азией и американским континентом. Рейнгхард потянулся к своей папке, но тут Отт остановил его:

— Ненужно ничего записывать, господин капитан. Вы просто послушайте и запомните.

В благодарность атташе кивнул головой послу.

— И так, боевое патрулирование. Ваша задача, постоянно держать экипаж и саму субмарину в готовности номер один. Ненужно бросаться на одиночные суда, тем более гражданские, неважно, под каким флагом они идут. Активность военных перевозок в этом регионе стабильная. Постоянные конвои из США в Индокитай, и как следствие, достаточно много американцев, они у себя дома, поэтому демонстрация перед противником наших интересов и возможностей это не то, чего бы мы хотели. «Бетельгейзе» — одно из звеньев цепи, которое понадобится, чтобы вытащить Германию из пропасти, куда она сейчас сваливается подобно пикирующему бомбардировщику, потерявшему управление. Буду с вами откровенен и рассчитываю на то, что вы оцените моё расположение к вам. Есть виды на вашу лодку для выполнения государственного задания. Война проиграна….

Рейнгхард вздрогнул и поднял глаза на атташе, но тут же замахал руками:

— Да, да, дорогой капитан. Вы не ослышались, именно проиграна…. Прошу вас, присаживайтесь.

Он жестом пригласил занять место за столом и сразу же продолжил говорить:

— Но это только война, всего лишь война, если размышлять в государственном масштабе. Германия не должна исчезнуть с мировой карты, а вот это уже задача посерьёзней всех войсковых операций вместе взятых. «Бетельгейзе» подобна троянскому коню, надеюсь, что вам известна эта история. Нужно избавить наших врагов от возможности использовать ошибки правителей в свою пользу. Надеюсь, вы понимаете меня. Вы будете иметь дело с документами, с силой которых не сможет сравниться никакая армия мира. И в нашем случае судьба государства более зависит от того, в чьих руках находятся бумаги, кто прикасается к ним. Во втором случае это золото, казна….

И снова слова атташе удивили капитана. Шолл заметил это.

— Именно так, господин капитан. Золото сводит с ума наш мир с момента его появления. Нищий гений таковым и останется, но дай ему средств…, и золото будет воевать за него, кормить и ублажать, превознесёт до небес, а вот тут он и перестанет быть гением по своей сути, потому как страсть к ещё большему обогащению просто завладеет его разумом. Так вот, чтобы мои слова не обернулись реальностью, мы должны позаботиться и о золоте партии в том числе. Запомните, господин капитан, нет в этом мире у нас друзей, есть лишь враги. Разница в том, что одни захотят расправиться с тобой немедленно, а другие, не причиняя страданий, будут взирать на тебя со слезами на глазах и громко причитая ждать твоего конца. Но…, мы несколько отвлеклись от темы. Мне кажется, вы поняли меня, поэтому нужна постоянная связь лодки с миссией и ваше стремление спасти нашу Родину. Это не высокие слова, это необходимость, вызванная положением, в котором оказалась Германия.

— А как же Главный штаб ведения войны на море, — спросил Рейнгхард.

Генерал, до этого сидевший полубоком к Рейнгхарду, развернулся и, посмотрев в глаза капитана, сказал:

— Что сейчас происходит в Германии, нам известно лишь из сводок и официальных радиосообщений. И если верить всему что слышишь, то там до сих пор всё прекрасно.

Шолл поднялся со своего стула, но тут же, жестом, дал понять, что Рейнгхард может оставаться на своём месте. Подойдя к господину Отту, он принял из его рук увесистый пакет и, приблизившись к столу, положил его перед Рейнгхардом, накрыв его сверху своей рукой, так словно расставался с содержимым с большой неохотой.

— Вот. После выхода в море изучите.

Рейнгхард в недоумении посмотрел на военного атташе. Шолл улыбнулся и продолжил:

— Ну, хорошо. Это подробные карты побережья…, — он замолчал и оглядел стены своего кабинета, недвусмысленно намекая на исключительную секретность информации, — В общем, вы всё сами поймёте. Это серьёзная помощь вам в дальнейших действиях, здесь спасение.

— Спасение от кого, господин полковник? — спросил капитан, несколько язвительно, — Я не собираюсь сдаваться и дрожать от страха и уж тем более бежать.

— Ни от кого, дорогой Отто. Бегство солдата с поля боя постыдно, даже более того, оно преступно, и я не к этому вас призываю. Я говорю о спасении нации. Мне кажется, что вам удивительно видеть спасителей нации в простых людях, простых солдатах, таких как мы с вами. Тем не менее, господин капитан, это так.

Рейнгхард кивнул головой:

— Мне кажется, господин полковник, что вы сказали мне очень много, и теперь откажись я…. Вы не оставляете мне выбора.

Генерал Отт кашлянул в кулак и ответил, не дав договорить Рейнгхарду:

— Вы очень проницательны, господин капитан. Вы правильно понимаете ситуацию. Я буду с вами откровенен, дорогой Рейнгхард, у вас нет иного пути и уже не важно, как вы смотрите на военную или политическую ситуацию в мире. Даже абсолютно одинокий человек может быть уязвим. Ну я думаю, что мы поняли друг друга, дорогой Рейнгхард фон Отто. Значит, только прямое подчинение военной миссии в Японии и даже если вдруг с морского дна явится фюрер…, в общем, только миссия, либо я, либо полковник Шолл. В папке вы найдёте радиораспознование «свой — чужой». Нет времени на раздумья и уж тем более метанья. Позаботьтесь о сохранности пакета, лучше, что бы он был доставлен на лодку. На сегодня у нас всё, господин корветтен — капитан. Имеете ли вы просить о чём-нибудь? Не стесняйтесь, вы солдат, война спишет и наши поступки, и наши грехи, и судить о нас уже будут потомки.

Рейнгхард молчал. Шолл и Отт переглянулись между собой и, улыбнувшись, Шолл предложил:

— Господин капитан, вы несколько незнакомы с Японией, и давайте поступим с вами следующим образом. По причине занятости вы не можете сейчас отлучаться с базы, «Бетельгейзе» требует вашего внимания, но вот денька так через три или четыре, я уточню…, хочу предложить вам посетить японский театр. Рекомендую это сделать не в одиночку, красивая женщина может вас сопровождать, ну вы поняли меня. В общем, на сегодня всё. Мы не задерживаем вас более. Спасибо. В вашей разумности не сомневались ни я, ни господин генерал. Прощайте, а про театр всё же подумайте. Не пожалеете.

Не сговариваясь, все трое поднялись со своих мест и стали прощаться, пожимая руки друг другу. Рейнгхард повернулся и направился к выходу, но перед самой дверью его остановил голос полковника Шолла:

— Господин корветтен — капитан Рейнгхард!

Капитан обернулся. Лица обоих офицеров были серьёзными. Посмотрев на генерала, Шолл продолжил:

— Будьте готовы к тому, что вы не скоро увидите свою семью, если вообще такое станет возможно. Простите, мне очень жаль, и поверьте, мне нелегко такое сообщать вам, солдату Германии.

Рейнгхард промолчал и, кивнув головой, вышел из кабинета.

Некоторое время Шолл и Отт сохраняли молчание. Наконец генерал произнёс:

— Ну? И что скажете? Может он дурак? Хотя я очень далёк от этого определения капитану.

Шолл криво усмехнулся и ответил:

— Да вовсе нет, и далеко не дурак. Он прекрасно понимает, что никто кроме него не справится с «Бетельгейзе», ну а если и так, то придётся менять и экипаж. Только бунта нам тут не хватало. Поэтому мы будем носить на руках этого Рейнгхарда.

Отт согласно кивнул головой и, подняв палец вверх, сказал:

— Я бы походатайствовал перед…, — он не назвал имени могущественного человека, который присваивал воинские звания, и продолжил, — … о присвоении ему очередного звания, но у нас абсолютно нет времени, тем более сейчас, любые блага из Берлина не совсем нам на руку. Надо подумать, как наградить капитана и что бы это было непременно наше ведомство, награда из наших рук.

В один из весенних вечеров к парадному входу отеля «Хоши» города Нагасаки, подкатил сияющий лаком экипаж. Корветтен — капитан Отто фон Рейнгхард сидел в вычищенном морском плаще и парадном мундире офицера флота, при наградах и морском кортике. Он хотел было сойти, но служитель отеля жестом остановил его, давая понять, что сейчас не тот случай, чтобы выходить и встречать даму. Тут же двери отеля распахнулись, и на пороге появилась Тай-Тикки в вечернем платье, склонив покорно голову. Служитель помог ей подняться по ступенькам и склонился в поклоне. Экипаж тронулся. Весь путь до здания театра она сидела молча, всё так же, не поднимая головы. Отто вдохнул воздух, решив первым нарушить не совсем удобную паузу и сказать что-нибудь, да хоть о погоде, но вспомнив о невероятном языковом препятствии, только развёл руками, очертив в воздухе круг. Девушка сидела так, словно находилась в другом измерении, она совсем не походила на ту страстную женщину, которая была с ним накануне.

Расстояние между ними сократилось, когда они оказались в самом театре, очень маленьком помещении, освещаемом огромными свечами и крохотной сценой. В зале были в основном иностранцы и немногочисленные японские пары, буквально распираемые от своей важности, тем не менее, всё было достойно и очень тихо. Зрители разговаривали между собой очень тихо, а то и вовсе молчали, рассматривая необычное место, куда им довелось попасть. Оглядевшись, Рейнгхард подумал:

— Представляю, если бы я появился в Гамбурге или Киле с подобной Тай-Тикки. Смотрел бы кто-нибудь на сцену или нет? Вот тебе и цивилизация, вот тебе и культурная Европа.

Тай-Тикки следовала за ним словно послушная собачка, смешно семеня ножками, движение которых сдерживало тесно облегающее вечернее платье. Наконец удар гонга и первые звуки музыки известили гостей, что пора занимать свои места. Посетители были исключительно вежливы и приветствовали друг друга лёгким кивком головы. Служитель погасил несколько свечей, а на сцене засияли фонари, украшенные иероглифами. Представление началось.

Над сценой загулял ветер, импровизированные камыши пришли в движение, по полу поползла дымка, зазвучали колокола и появились актёры. В, общем, пьеса повествовала о журавле и камне. Суть постановки заключалась в том, что для прочистки зоба, птицы используют камешки, но в другом случае камень может сослужить недобрую службу, когда от неловкости или по другой причине, камешек останавливается в горле. Философия взаимоотношений в природе была основной линией представления, сколько нужно журавлю, чтобы отправиться в небытие и собственно камню, обречённому на вечность, чтобы превратиться в валун, или же, в песочную крупинку. Как сложится его судьба, выйти ли из журавля или стать одним из тех, из кого состоит Фудзияма. Для европейца более углублённо понять происходившее на сцене очень тяжело. Все действия сопровождались многочисленными движениями, стихами, произносимыми как нежным, так и грубым голосом, песни резали слух своей необычностью. Актёры, исключительно мужчины, иногда с более даже чем женственными лицами, беспощадно покрытыми белилами, были одеты в невообразимые одежды, так что кто на самом деле был журавль, а кто камень, было определить трудно, а тем более, кого представляли остальные присутствующие на сцене, было совершенно не понятно. Просто быть рядовым эстетом, чтобы насладиться старинным искусством, этого было слишком мало.

Тай-Тикки сидела, словно высеченная из камня, и казалось, даже не моргала. Ни каких эмоций на лице, ни одного движения, кажется, что она даже не дышала. Рейнгхард чувствовал себя неуютно, прежде всего, от полного непонимания происходящего представления, но лишь присутствие рядом красивой женщины удерживало его от желания покинуть театр. Он подался вперёд, и локоть его коснулся её руки. Она вздрогнула, но продолжала сидеть, не шевелясь и не поворачивая головы, сложив руки на коленях. Запах цветов от духов Тай-Тикки кружил ему голову. На сцене кипели страсти, и параллельно выяснениям отношений журавля и камня, в душе Рейнгхарда творилось что-то невообразимое.

Ещё недавно ему рисовалась картина возвращения домой, но теперь, после слов полковника Шолла, пришло осознание невозможности этого. В один миг исчезли толпы людей, встречающих подводников из долгого похода, слёзы на глазах родных и близких, и непременное участие командующего всем германским флотом гросс — адмирала Дёница. Всегда, официальная часть сводилась к минимуму, так как экипаж больше походил на команду пиратов, нежели на боевых офицеров и матросов субмарины. И вот в один момент всё это испарилось. К тому же пакет, переданный полковником, явно давал понять, что лодка, ни в ближайшее, ни в какое другое время, не увидит Германию. Но самым основным предметом интереса, без всякого сомнения, была женщина, отодвигая далеко на задний план всю эту романтическую чепуху о родных берегах. Перспектива встретиться когда-нибудь с Сашей растаяла совершенно. Теперь она была недосягаема, а рядом сидела молодая женщина, которая ещё недавно, очень страстно молила его о чём-то. И Рейнгхард сейчас стыдился своих чувств по отношению к Тай-Тикки. Она нравилась ему, если не сказать больше. Неуправляемая страсть буквально затмевала романтические переживания по своей семье. Скользнув по предплечью женщины, его рука схватила её кисть.

Она оставалась неподвижной, лишь быстро заговорила очень тихим голосом что-то, на непонятном языке:

— Господин, мой добрый господин! Не делайте этого, это нельзя, не сейчас! Поймите меня! Прошу вас!

Он, кажется, понял её, и с большим усилием отпустил её маленькую руку.

Мысли его в сумасшедшей пляске метались в голове, сводясь к одному:

— У неё нет любимого фюрера, она не посещает партийные собрания….

Его начавшиеся размышления прервало «хлопанье крыльев журавля» и его же громкий голос, произнёсший очевидно финальную философскую фразу. И тут, словно холодным ливнем, его окатило понимание слов Тай-Тикки, вернее он подумал, что правильно понял их. Вместо актёров на сцене, перед глазами ему явилась его Саша, из последнего сна. Она лучезарно улыбалась, весело махала ему руками и великолепное сочетание её пышных белокурых волос с солнечным светом, делало её какой-то не совсем настоящей. Она светилась, до уже нестерпимой яркости и Рейнгхард был вынужден даже прикрыть рукой глаза.

Раздался шум аплодисментов и видение пропало. Вокруг стояли зрители и аплодировали. Актёры на сцене склонились в поклонах. Небольшой зал наполнялся светом, от того, что служитель, стараясь быть незамеченным, быстро передвигался от одного подсвечника к другому и зажигал огонь на свечах. Зрители стали расходиться. Рейнгхард так и оставался стоять на месте со сложенными после хлопков ладонями.

Тай-Тики осторожно взяла его руки и опустила вниз.

— Всё кончено, мой господин! «Нам пора идти!» — негромко произнесла она, впервые за вечер глядела ему в глаза. Увлекая его руками, она добавила, — Нада хади!

— Да, да, я понимаю. Нада хади! Что же, тогда пошли!

Он посмотрел на неё, улыбнулся, согласно кивнул головой, и они направились к выходу. Саша победила, принеся некоторое облегчение капитану, но не стала от этого ближе. Выйдя из театра, он увидел машину и тут же, какой-то офицер, с погонами лейтенанта Вермахта, спешно приблизился к нему.

— Господин корветтен — капитан, я за вами! Необходимость требует немедленно прибыть на базу.

— Хорошо, — ответил Рейнгхард и произнёс, — Одну минуту….

— Офицер кивнул головой:

— Да, я понимаю, меня проинструктировали…, проститесь с мадмуазель, я подожду. Время терпит.

Рейнгхард направился к Тай-Тикки и в ту же минуту к крыльцу здания подкатил уже знакомый экипаж. Он взял её за руки, она не отстранилась, а лишь не моргая, смотрела на него с огромной и нескрываемой печалью.

— Прости, я должен…, ах ты ж, — спохватился капитан, вспомнив в очередной раз, что она не понимает его слов.

Она словно поняла его и теперь смотрела то на Рейнгхарда, то на офицера, стоявшего возле автомобиля и только лишь: «Нет…, нет, мой господин!», словно рвалось из неё. Она ещё больше походила на ребёнка, который по какой-то причине расстаётся со своим родителем. Два ручейка слёз, один за другим пролились из раскосых глаз.

— Нада хади, — тихо сказал Рейнгхард, приложив свою руку к себе, а потом дотронулся до её руки, лежавшей на груди, и добавил, — Хади ненада! Так надо, так будет лучше.

Лошадь, запряжённая в экипаж, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и мотала головой. Капитан подвёл Тай-Тикки к экипажу, открыв лакированную маленькую дверцу, помог взойти девушке по ступенькам. Он резко развернулся и быстрым шагом направился к автомобилю. Стоявший офицер выбросил сигарету, и сев в машину после Рейнгхарда, они тронулись с места. Вскоре редкие огни города скрылись окончательно.

Несколько раз, Отто встряхивал головой, так, словно хотел избавиться от навязчивых мыслей. Сопровождающий офицер обратил на это внимание, и внимательно посмотрев в зеркало заднего вида, спросил:

— С вами всё в порядке, господин капитан?

Рейнгхард кивнул головой, ничего не ответив.

Немного помолчав, офицер предположил:

— Я понимаю вас. Этот их театр, сплошной абсурд. Надо быть или японцем, или до конца сдвинутым, чтобы удовлетворяться подобным искусством. Да и вообще…, ни буфета, ни курительной комнаты, никакого фуршета. Размалёванные мужики и ничего более. А ещё это жуткое пойло, саке…, в общем, нам не понять их ценностей, к тому же, с таким обожанием своих традиций, они так и останутся в средневековье. Я вот заметил и сделал вывод…, а не зацвети сакура в положенный срок, так они всей нацией наверно на себя руки наложат. Странные эти японцы.

— А бабы у них какие? — подключился к рассуждениям лейтенанта унтер-офицер, управлявший автомобилем, — Всё равно что пластилин, как вылепишь, такой и будет. Правда, худосочные они какие-то все, щебечут на своём, не пойми что. Только и знают, что «Нада хади, хади ненада». По мне, так лучше какая-нибудь селянка, фройляйн или лучше, конечно, опытная фрау с налитыми сиськами и толстыми ляжками, и что бы между ног пахло или подмышками…. Эх, занесло же нас на край света, ни еды нормальной, ни выпивки, ни баб.

Лейтенант и унтер ещё долго рассуждали о нравах и устоях жизни японцев, но Рейнгхард их уже не слушал. Он старательно отгонял мысли о Тай-Тикки, внушая себе, что это всего лишь слабость солдата, романтическая чепуха и ничего более. Но эта маленькая японская девушка абсолютно не желала растворяться и покинуть сознание капитана. В укор себе капитан всё же надеялся на встречу с Тай-Тикки, но теперь автомобиль беспощадно увозил его всё дальше и дальше, делая надежду на встречу с девушкой такой же недосягаемой, как и в случае с Сашей Рауваль — Рейнгхард и изменить что — либо, не было уже ни какой возможности.

Вскоре автомобиль минул шлагбаум и вкатился на территорию базы, направившись прямиком к пирсу. Машина остановилась. Офицер вышел и откинул переднее сиденье, давая возможность Рейнгхарду выйти с заднего сиденья.

— Нада хади, господин капитан. У меня приказ, доставить вас на пирс. Прошу, дальше вы пойдёте один, вас ждут.

Офицеры обменялись воинскими приветствиями, и Рейнгхард решительно направился к пирсу, где царило неожиданное оживление. На встречу к капитану быстро двигался старпом Лемке.

Сблизившись, они обменялись приветствиями и рукопожатием и Лемке быстро заговорил:

— Господин капитан, вас ждут…, эти из миссии и посол. Этот идиот Глиэр…, он был часовым и не пустил их. Но мне кажется, что они не в претензии. Нечего делать на лодке без капитана, простите, когда он отсутствует.

Рейнгхард кивнул головой и спросил:

— Хорошо, хорошо! А как давно они здесь?

— Да вот только прибыли, около пяти минут назад.

Капитан и старпом приблизились к группе людей, стоявших на пирсе, которые рассматривали лодку и указывали по очереди руками на верхнюю рубку.

— Господин генерал, господа, — произнёс Рейнгхард, прикладывая руку к козырьку фуражки.

Отт указал на капитана и произнёс, обращаясь к своим спутникам:

— Приятно видеть, когда офицер выглядит вот так. Капитан, зная где вы находитесь, мы не стали беспокоить вас раньше времени, но тут уже дела безотлагательные. К тому же хочу отметить, что у вас на лодке абсолютная власть. Часовой нас не пустил. Я нахожу это похвальным. Идёт война, мало ли кто может разгуливать в генеральской шинели.

Отт светился от удовольствия. Он не любил пускаться в рассуждения, но тут он был в ударе, сейчас в нём говорил посол.

Оглядев присутствующих, он вновь обратился к капитану:

— Так вот, господин капитан. Мы должны осмотреть лодку. Выслушать все замечания, ещё сутки вам на докомплектацию и в море, господа. Завтра я вас жду в нашей резиденции, вы получите пакет с заданием. Я не вижу необходимости устраивать тут военные совещания и развивать стратегические инициативы. Я сторонник более простых решений, есть задача и она должна быть выполненной, а уж каким образом это будет сделано, меня не интересует, к тому же я всего лишь посол, почти гражданское лицо. Внезапная инспекция субмарины, это необходимость, прошу понять меня правильно. Господин капитан, командуйте.

Рейнгхард кивнул головой и обратился к Лемке:

— Команде занять свои места согласно судовой роли. По местам стоять. Боевая тревога!

Матросы и офицеры посыпали внутрь лодки, используя все возможные входы. Через десять минут комиссия взошла на трап и стала спускаться в лодку.

***

Глава 4.2. Господин Сато

И расцветёт богатство дикой сакурой,

Оставив злых завистников в печали.

Пурум — пум — пум, Парам — пам — пам, па — рарам!

Что журавли крылами прокричали!

(слова автора)

В дверь кабинета постучали и хозяин, господин Сато, грузный мужчина, лет чуть более за шестьдесят, до плеч с гривой длинных седых волос и с не менее длинной бородой, с сигарой во рту, пригласил войти, прервал своё пение нацепил круглые очки в толстой оправе. Вообще, в песне говорилось о счастье, но в этом случае у господина Сато на этот счёт имелось своё видение. У него было прекрасное настроение, а теперь ему помешали, и он был недоволен. Хозяин крупного борделя города Нагасаки сидел в глубоком кресле, вертев в руках глиняную фигурку бога Хотея, которая якобы способствует увеличению богатства. Тем не менее, с удовольствием осознавая тот факт, что более всего он обязан своему проницательному уму в организации своего бизнеса, нежели этому кусочку глины из которого была вылеплена фигурка добродушного толстяка. Дверь неслышно открылась, запуская посетителя. Перед ним предстал, Рико Хори, смотритель, который отвечал за девушек салона Сато под названием «Хоши», что значит звезда, антипод господину Сато по телосложению, достаточно худощавый, щупленький мужчина.

Вошедший человек почтительно склонился, приветствуя своего хозяина, и негромко произнёс:

— Хозяин, я пришёл поговорить с вами о Тай-Тикки.

— Ну… — протяжно ответил господин Сато, не вынимая изо рта сигару, немного помолчав, очевидно для важности выдерживая паузу.

— Хозяин, она отказывается работать, — сообщил посетитель и склонился ещё ниже.

— Вот как? — изумился хозяин, вскинув седые густые брови.

— Именно так, — ответил Хори, — Причина мне неизвестна, но только после того, как она побывала в Сасебо, я не узнаю её. После посещения базы очередной клиент остался недоволен Тай-Тикки, но исключительно из уважения к вам, уважаемый хозяин, он не стал раздувать скандал, и его недовольство осталось, между нами.

Глаза хозяина моментально открылись и в них засверкали гневные молнии, а губы и рот перекосились от негодования, да так, что обильный пепел сигары засыпал его жилетку и брюки. Господин Сато стал похож на статую в пагоде, смешно разинув рот, из которого шёл дым.

Придя в себя от такого неприятного известия, хозяин заговорил:

— Его недовольство…? И останется между нами…? Да он просто не хочет огласки своих похождений, или же может мужская сила его давно оставила, вот он и тыкается своим «прутиком» как слепой котёнок. Хотя….

Смотритель молчал.

Сато внимательно посмотрел на глиняную фигурку и продолжил:

— Хотя Тай-Тикки…, а ведь она может оживить даже камень. Ерунда…, знаю я этих…, вот как только представится случай насолить мне, в ход может пойти любой промах и уж тем более недовольство наших клиентов. Репутация моего предприятия для меня превыше всяких моральных принципов. В общем…, накажите её.

— Но хозяин, — виновато возразил Хори, — Именно вы запретили её наказывать, чтобы ни произошло. Её тело приносит большой доход, оно идеально. Она большой профессионал. Чудесный голос, умелые руки и глубокое знание своего ремесла. А как она читает стихи…

— Да…? Разве это я запретил…? А когда интересно я это сделал? — подумав немного, с удивлением переспросил хозяин, но потом утвердительно продолжил, — Да…, я запретил, и что с того? Такое моё решение!

Посетитель вновь молча согнулся в поклоне.

Хозяин шумно выдохнул и приказал:

— Эка незадача. Тогда вот что…, э-э-э…, убейте её семью. Отрежьте голову у отца или у матери что ли…, да, именно отрежьте…, ну и покажите ей. Может посговорчивей станет. И больше я не хочу ничего слышать ни о ней, ни о недовольных клиентах. А теперь уходи! Я занят, и ты мне мешаешь!

Не лишним будет сказать, что одно лишь упоминание о крови вводило в панику господина Сато. При всей своей кажущейся кровожадности, он был человеком слабым и даже где-то сентиментальным, поэтому упомянув о головах, как о способе решения проблемы, ему очень хотелось, чтобы смотритель удалился как можно быстрее и уж тем более не начал развивать тему крови и насилия.

Памятуя о давнем случае, когда господин Сато захотел пнуть маленькую и злобную собачку, которая внезапно, по причине известной лишь ей одной, напала на него в каком-то переулке, и с ним приключился конфуз. В силу своей природной неуклюжести по собачке он не попал, зато сломал палец, ударив ногой о стену, до колик в животах развеселив уличных мальчишек, от души потешавшихся над толстяком, при этом собачка таки извернулась и порвала на Сато штаны. С тех пор, все способы силового решения проблем вызывали у него фобию к боли, крови, ушибам, порезам и переломам. Теперь же, приобретя некоторое положение, господин Сато предпочитал действовать через помощников, но ни как ни сам.

Ему нравилось посещать свои владения, с удовольствием бывая среди красивых женщин борделя Нагасаки, там он вёл себя исключительно как благодетель и добряк — хозяин, иногда одаривая своих работниц сладостями. Как мужчина он был даже более чем слаб. Лишь деньги возбуждали его, как ни что другое в этом мире, а обращение с придыханием «господин Сато», «мой господин» или «хозяин» вводили буквально в экстаз, при этом он важно надувал губы и, сводя друг с другом, хмурил брови. В общем, женщины его не интересовали. Бизнес продвигался, и он уже не опускался до обслуживания простой матросни или других вояк. На подобных клиентов господин Сато взирал свысока. Он имел элитные заказы, где его женщины не только удовлетворяли мужчин, а то бывало и женщин, а ещё обслуживали банкеты, либо сопровождали важных гостей, придавая национальный колорит, будь то деловая встреча или просто прогулка. Ко всему прочему ему принадлежали все рикши Нагасаки и прочие транспортные средства пассажирских перевозок, красиво подвозившие женщин к назначенному месту. Деньги текли к Сато стабильными ручейками, но этого было недостаточно. Положение в обществе и виды на дело в столице, вот цель господина Сато. К тому же Рико Хори лез из кожи вон, чтобы дела у господина Сато шли как можно лучше, наметив себе планку бордельного наместника хозяина в Нагасаки.

Всеми способами господин Сато пытался укрепить свой авторитет, делая вид, что имеет отношение к Якудза, на самом же деле, он исправно платил мзду, заискивающе улыбаясь сборщикам и в совершенной тайне мечтал стать членом этой могущественной организации. Но пока, никто не спешил к нему с предложением и в этом, он видел свою японскую нечистокровность, в мыслях проклиная своего отца, которого угораздило родиться китайцем, а лишь мать японкой, и тщательно скрывая этот неприятный для его бизнеса факт.

Хори не двинулся с места, и хозяин с удивлением взирал на этого человека, отчего-то не желавшего удалиться.

Господин Сато с нетерпением заёрзал в кресле:

— Ну что ещё?

— Хозяин, — посетитель заговорил тихим голосом, — Теперь повлиять на Тай-Тикки даже таким способом почти невозможно.

— Это… ещё… почему? — произнёс Сато, делая паузы между словами, в которых он старательно растягивал потухшую сигару.

— После того как её родители отдали девушку нам, они так и не смогли рассчитаться с долгами и теперь даже лишились имущества и своего дома, собственно, как и средств к существованию, — начал говорить Хори.

— Ну а мне какое дело до её семьи? Я заплатил им за девушку ту сумму, которую они попросили, совершенно не торгуясь, хотя сказать, по правде, она стоит намного больше, и значит теперь она моя, как вот эта сигара или вот этот ковёр, который ты сейчас бессовестно топчешь своими грязными ботинками.

Выпустив густую струю дыма в потолок, господин Сато ткнул пальцем сначала в Хори, а потом ему под ноги.

Посетитель тяжело вздохнул, посмотрев на ковёр, переступил с одной ноги на другую, по очереди потерев ботинки о свои брюки, и продолжил:

— Мой господин, неделю назад глава семейства вместе с супругой и двумя детьми вышли в море, где её отец сознательно раскачал лодку и перевернул её. Они оставили этот мир. В общем, все утонули при очевидных обстоятельствах, всё это видели рыбаки с других лодок, но спасти не успели, оказалось, что все, кроме хозяина дали себя связать и падали в воду как столбики не пытаясь спастись. Пока этот факт Тай-Тикки неизвестен, и как её известить об этом даже не представляю.

Хозяин удивлённо произнёс:

— Вот даже как…? Ну и ладно, семья Тай-Тикки не мои клиенты, бордели они не посещали и на экипажах не ездили. Что с них толку, какая мне прибыль? Так что мне всё равно, что с ними и как они покинули этот мир, столбиками или другим образом…. М-да уж…. И что же мы тогда будем демонстрировать Тай-Тикки, чтобы заставить её работать? Жаль…, очень жаль, а то так бы чья-нибудь родственная голова нам бы сейчас очень даже пригодилась в качестве веского аргумента. Потрачены мои деньги, чтобы обучить её искусству обольщения, массажа, пения, а это немалые средства. Нет, тут даже не может быть и речи о каких-то там капризах. Тем более я догадываюсь, кто тут мутит воду якобы своим недовольством. Держу пари, что это господин Танако, этот старый извращенец с ужасным запахом изо рта. Бедная Тай-Тикки…, бедная моя девочка! Как она страдала, когда этот Танако пыхтел, лёжа на ней. Но он богат, и она должна выполнять свою работу.

Смотритель молча кивнул головой в знак согласия. Но потом тихо произнёс:

— Хозяин, мне кажется, что он бил Тай-Тикки.

Теперь глаза господина Сато стали соразмерны круглым очкам:

— Что…? Что ты сказал? Этот извращенец бил мою девочку? Но это не оговорено договором. Так я угадал, это Танако? Можешь не говорить, знаю я этого…. Преотвратная личность.

Хори молчал.

Своей догадкой Сато остался доволен, и продолжил со знанием дела:

— Ага-а…. Ему бы в пору с богами беседовать, так нет, и он туда же. Да там даже такая как Тай-Тикки бессильна. И когда он уже сдохнет? Смерть ему! Я давно хочу забрать его овощной бизнес, но у него связи в Якудза и это несколько усложняет задачу, его сын, любитель карт, молодой оболтус, абсолютно ничего не смыслит в делах и мне не конкурент, и…. И вот что я придумал, а сделаю — ка я тебя главным управляющим. Только представь, тебе будут принадлежать все морковки префектуры, а это доверие, Рико…, огромное доверие, но для этого Тай-Тикки должна работать…. О, горе мне, горе, — господин Сато тяжело вздохнул и, закатив глаза, произнёс, — Ну, и что же теперь прикажешь делать?

— Может дать ей время, она успокоится и всё будет как прежде, — осторожно предложил смотритель, пожав плечами, — Конечно, лучше бы узнать причину такого поведения. Но сейчас она не в себе. Постоянно сидит в своей комнате, отказывается от еды и не выпускает из рук свою собачку.

Мысли вихрями метались в голове хозяина. Управляющий немного помолчал и вдруг предложил:

— А может собачку…, того, ну голову…?

Сато завертел головой:

— В себе, не в себе…. Какое мне дело? Опять собачка…, ты же знаешь, что я не люблю всех этих собачек. Только этого мне ещё недоставало. Нет…, ни каких голов, никакой крови. Моё предприятие, не какой-то там дешёвый рёкан (япон. гостиница) и я вовсе не собираюсь заниматься благотворительностью, а уж тем более бесплатно содержать какую-то там девку, потакая её прихотям. В общем, так, она нужна мне в ближайшее время. Надо подложить её под этого Танако в качестве презента, да так, чтобы он как можно побыстрее явился к своим праотцам с блаженством на лице. Пусть она высосет из него остатки жизни. Так что иди и заставь её работать, а за одно…, ну так…, на всякий случай, подыщи замену. Но её не бить…, что бы ни единого волоса не упало с её головы, иначе я тебя самого отправлю дёргать за яйца этих богатых импотентов, и меня не интересует, каким образом ты будешь их вдохновлять. И помни о моём предложении, а то мне придётся подыскать более расторопного работника.

Посетитель склонился в поклоне и произнёс:

— Да, хозяин.

Произнеся это, Хори удалился, пятясь спиной к двери, так же тихо, как и появился. Господин Сато негодовал:

— Смотри-ка, какие нежности. Я даю им работу, достаток, вытаскиваю и отмываю от грязи. Подумаешь…, тоже дело. От неё не убудет, если даст потрогать за свои сиськи какому-нибудь клиенту с набитым кошельком. А всё потому, что я наверно сильно добрый, не такой как эти родители, которые сами приводят ко мне своих дочерей, умоляя принять какую-нибудь девку на работу, прекрасно осознавая, что со мной она не будет нуждаться ни в чём, что будет под защитой, и ни кто не сможет обидеть их девочек. А получив деньги, этих родителей уже перестаёт интересовать судьба их же детей. Потому вот я и страдаю, а надо бы быть жёстким, но не могу по своей душевной доброте. Может мне зачтётся, там на небесах. Как это ловко я придумал устранить этого Танако…, так что мне нужна Тай-Тикки, а с отрезанием головы я действительно погорячился, ну и хорошо, что они утонули, обойдёмся без отрезанных голов. К чему такая жестокость?

Подобные рассуждения успокоили господина Сато, он упоительно вздохнул и вскоре, под своё бормотание, негромко икнув, погрузился в лёгкий послеобеденный сон.

***

Глава 4.3

Что скрывали слёзы.

Человек, служивший в «Хоши» сопровождающим девушек, осторожно постучал в комнату Рико Хори, которая была чем-то вроде кабинета смотрителя, и попросив разрешения войти, заговорил вкрадчивым голосом:

— Господин Хори. Тай-Тикки хочет с вами поговорить. Она просит вас прийти к ней.

Хори удивлённо поднял глаза на служку и, помедлив, спросил:

— Вот как? Ну чего же она хочет?

Служка выпрямился и ответил:

— Она желает говорить лишь с вами, поэтому предмет разговора мне неизвестен.

Хори сжал губы в недоумении:

— А там не будет ни чего такого? В каком она настроении?

— Мне кажется, что мы вновь обрели нашу несравненную Тай-Тикки. Она подобна цветку….

Хори замахал руками:

— Хватит, хватит тут эпитетов. Подобна цветку…. В общем, я скоро буду, а пока наблюдайте за ней, мало ли что.

Как только за служкой закрылась дверь, господин Хори тут же подхватился, чтобы немедленно отправиться к хозяину. Потом схватил телефонную трубку, желая донести новость, но снова передумал, решив для начала выяснить причину неожиданных изменений в поведении Тай-Тикки. Поднявшись со стула, он несколько раз прошёлся по комнате, но так и не смог ответить себе, что могло произойти с девушкой, хотя единственная мысль несколько успокаивала его.

— Наверно она просто проголодалась. К тому же, сколько можно сидеть взаперти. Но лучше с ней поговорить, тогда может картина прояснится. Ох, не нравится мне всё это.

Он надел пиджак и, выйдя из своей комнаты, не торопясь направился в номер отведённый для Тай-Тикки, заложив руки за спину. Подойдя к двери Рико, настороженно прислушался и услышал негромкое пение, в очередной раз удивившись, и вместе с тем задумался ещё больше. Он стоял, кивая в так песенных стихов, и даже подхватил несколько слов пропеваемых девушкой, промурлыкав мелодию и улыбнувшись, придавая своему выражению лица, благообразный вид, негромко постучал в дверь номера.

Тай-Тикки сидела на полу, всё так же держа в руках свою маленькую собачку. При появлении господина Хори она вздрогнула и, обратив внимание на посетителя, улыбнулась. Потом неожиданно быстро поднялась на ноги, несколько грубо отбросив свою любимицу, от чего собачка недовольно взвизгнула и забилась в угол, а сама девушка буквально кинулась на шею Хори, чем опять сильно удивила его и даже смутила, горячо зашептав ему на ухо:

— Господин Хори, добрый господин Хори! Простите меня! Я понимаю, что сильно огорчила вас и подвела нашего благодетеля, господина Сато! Но позвольте мне искупить вину.

Хори с недоверием посмотрел на Тай-Тикки. Её глаза стали влажными, и она зарыдала.

— Что, что такое? Чего ты хочешь? — быстро заговорил Хори, пытаясь успокоить девушку, — Только этого ещё не хватало. Твои слёзы тоже стоят денег.

Он вытащил платок и стал вытирать слёзы, обильно залившие лицо девушки.

— Я…, — заикаясь от плача, заговорила Тай-Тикки, — Позвольте мне…, отправьте меня к господину Танако. Я понимаю, что была недостаточно вежлива. Но я так люблю нашего хозяина, добрейший господин Сато, он много сделал для меня. Позвольте мне отблагодарить его и удовлетворить господина Танако. Он…, он был так добр со мной, а я поступила с ним несправедливо.

Хори обнял её за плечи и стал гладить по голове, стараясь привести свои мысли в порядок. Предложение Тай-Тикки было неожиданно, и теперь он не знал, как ему поступить. Он вспомнил о желании господина Сато поскорее избавиться от Танако, поэтому предложение Тай-Тикки было как нельзя кстати.

Дав ей выплеснуть свои чувства, управляющий произнёс:

— Ну хорошо, очень хорошо, моя девочка. Приведи себя в порядок. Я подумаю, что тут можно сделать.

Она посмотрела на него и немного помедлив, улыбнулась:

— Вы верите мне, добрый господин? Могу ли я надеяться?

— Хори закивал головой и произнёс, осторожно проведя своей ладонью по нежной коже лица Тай-Тикки:

— Ну конечно же я верю тебе. Ведь мы, одна большая и дружная семья. А сейчас я должен идти, ну а тебе надо быть готовой. Танако, так Танако. Я попробую помочь тебе и всем нам.

Захлопав в ладоши, она весело запрыгала на месте. Хори всё более недоверчиво смотрел на неё. Он вообще не любил неожиданностей и всевозможных сюрпризов. Ситуация всё более настораживала его, и он терялся в сомнениях может ли подобная новость обрадовать господина Сато и какие будут последствия. В любом случае он останется крайним. Хори подошёл к собачке, выставив руки, и та наивно потянулась к нему, уткнувшись в ладонь мокрым носиком. Он погладил её. Мысли лихорадочно метались в его голове. Ему нужно было время всё обдумать.

До него снова донёсся ангельский голос Тай-Тикки:

— Господин Хори, да оставьте вы его…, глупый пёс, так бы и сидел всю жизнь на руках, он надоел мне…, прошу, позаботьтесь о нём, — она внезапно как будто споткнулась, произнеся вот это «позаботьтесь», но потом опять быстро заговорила, так, словно не было для неё теперь желанней момента встречи с господином Танако, — Умоляю вас, устройте мне встречу с господином Танако!

Хори поднялся и сказал:

— Ну, хорошо, хорошо. Я всё устрою, как ты просишь, а теперь, прости, мне всё же надо идти. Дела ждут.

Она подошла к нему и, наклонившись, поцеловала его руку. Смотритель по — отечески погладил её по голове, после чего покинул номер Тай-Тикки.

— Э не-е-ет, — подумал Хори, — Не всё тут так как кажется.

Размышлял он, идя по коридору.

— Ну да делать нечего, надо сообщить эту новость господину Сато. Я не возьму на себя смелость самостоятельно принять решение, не та ситуация. Но как же мне поступить, позвонить или же явиться лично? Опять же, нельзя долго затягивать.

Сомнения не давали ему покоя, даже достигнув своего кабинета, он не мог решиться, что же теперь надо делать, как поступить, не нанеся себе вреда и не нажить врагов. Он тяжело опустился на стул, бросая взгляд то на телефон, то на дверь.

— Поехать или позвонить, поехать или позвонить. Поехать, именно поехать.

Рико Хори быстро поднялся с места и, накинув пальто, вышел из кабинета, направляясь к экипажу. Громко щёлкнув пальцами перед ухом извозчика, мгновенно выведя из дремоты, Хори скомандовал:

— Протри глаза, нашёл время спать. Давай к хозяину!

И уже через пять минут он стоял перед господином Сато, который недоверчиво смотрел на него.

— Рико, я заметил, что в последнее время ты приносишь мне неприятные известия.

Хори поклонился и произнёс:

— У меня есть хорошие новости.

Хозяин недоверчиво посмотрел на смотрителя и спросил:

— Танако сдох? Подавился рыбьей костью, и в искупление своих грехов завещал мне свой бизнес? Рико, лишь эта новость может сделать счастливым не только меня, но и тебя.

Хори и изобразил подобие улыбки и произнёс:

— Нет… пока…, но!

— Не разыгрывай тут представление, ближе к делу, — нетерпеливо забурчал Сато.

Хори кивнул головой и начал:

— Мой господин. Тай-Тикки в прекрасном настроении….

— Вот, — перебил, вскричав Сато, — А я что говорил! Ну и…?

— И она выразила сама отправиться к господину Танако и исправить положение.

Конец ознакомительного фрагмента.