Письма без адреса (сборник)

Нина Станишевская, 2015

Станишевская Нина Петровна (1929) Окончила факультет русского языка и литературы Московского Государственного педагогического института им. В.И. Ленина. Работала учителем, экскурсоводом, переводчиком, преподавателем МГУ им. М.В. Ломоносова. На протяжении двадцати лет занималась дизайном и выставочной деятельностью. В 2001 году написала первый рассказ.

Жизнь в монастыре

Поскольку отец, работая в НИХИ, отказался стать военным, ему пришлось поменять не только работу, но и место жительства. Семье было предложено ехать жить в город Казань, где к тому времени было много пустующих квартир — репрессии туда пришли раньше и были жестче. Но и в этот раз отец отказался переселяться в Казань, и мама через обменное бюро нашла семью, которая уехала туда вместо нас. Родители отдали им деньги, которые были нам выданы на приобретение жилья в Казани. Эта семья уехала туда, а мы переселились в их комнату, которая находилась в Ново — Спасском монастыре. Это была трапезная для братии. К ней примыкала небольшая сводчатая кухня. Можно сказать, что у нас была теперь отдельная квартира — большая редкость по тем временам.

Охрамчук — такова была фамилия семейства, жившего до нас в этой комнате. Во главе стояла мать, которая всеми командовала, старшая дочь слыла в округе «частной давалкой», двое взрослых сыновей держали всю округу в страхе. Младшая девочка была моей ровесницей. В семье был еще тихий безответный отец.

Когда мы поселились в их комнате, то к нам первое время приходили люди со всей округи со словами благодарности за то, что мы избавили их от этого семейства.

Переезд в Новоспасский монастырь совпал с моим поступлением в школу и с рождением сестры Марины. Отец, мать и мы, две девочки, разместились в двадцатипятиметровой комнате, а дедушка с бабушкой опять на кухне. Правда, здесь уже можно было поставить две кровати — и для бабушки, и для дедушки, который к тому времени уже был болен туберкулезом легких. Кухня была сырая — влага постоянно блестела на стенах. Но мы быстро освоились на новом месте. Тут я обрела своих первых друзей, которых сохранила на всю жизнь. Здесь я закончила школу, институт, вышла замуж, родила сына. Мы прожили в монастыре 25 лет.

Когда в 1937 году мы приехали в монастырь, тут уже было много народу. Двухэтажные настоятельские покои были полностью заселены: в каждой комнате по семье. Публика однородная — все прибыли из деревень. В семье один — два ребенка. Широкий коридор вдоль комнат одновременно служил и кухней. Даже под лестницей на первом этаже жила молодая симпатичная Дора, приехавшая с Украины. Ее кровать под лестницей отгораживала от внешнего мира обычная ситцевая занавеска. И никто не шумел, когда Дора уже спала. В пристройке над вторым этажом было домоуправление. Домоуправ сам решал все житейские вопросы обитателей монастыря. Когда Доре трамваем отрезало ногу, и она вернулась из больницы на костылях, ей тут же без промедления была выделена комната.

Все мужчины, жившие в настоятельских покоях, работали рядовыми милиционерами. И корпус этот уже назывался не настоятельские покои, а милицейский. Начальник милиции Воробьев жил в корпусе для братии и тоже занимал небольшую комнату на первом этаже. У него была жена и двое мальчишек. Когда он приходил с работы, то мы уже не играли и не шумели под его окном. Он, сняв форму, отдыхал, а мы соблюдали тишину.

Одинокая женщина с дочкой жила в покойницкой радом с Преображенским собором. Это небольшое и красивое архитектурное сооружение имело площадь всего 2 × 2 м. Внутри помещались только кровать с тумбочкой. Три окна смотрели на три стороны света. Для удобства домоуправ распорядился к покойницкой пристроить из досок что-то вроде кухни. И уже можно было вполне жить.

Жили даже в угловой башне. Соорудили лестницу на второй уровень башни, и жилище готово — целая башня.

Но, конечно же, жили и на колокольне. Все три яруса колокольни были заселены. На третьем ярусе из фанеры построили три «квартиры», некоторые комнаты даже имели окна. В одной из этих «квартир» жило большое семейство Толоконцевых, где было много мальчишек. Повзрослев, они по очереди потянулись в тюрьму. Рядом — семья Коротковых, которая брала пример со своих соседей. Возвращаясь из тюрьмы, мальчишки нас, жителей двора, не трогали, наоборот, пытались установить со всеми дружеские контакты. Третье семейство было вполне благополучным. Старшая из девочек — Валя Чистосердова окончила медицинский институт и работала неподалеку в 13-й горбольнице.

В корпусе для братии жила публика тоже ничем не примечательная. И первая, кто к нам пришел со словами благодарности за избавление от семейства Охрамчуков, была соседка Вера — женщина средних лет приятной наружности, приехавшая откуда-то с юга Украины и плохо с большим акцентом говорившая по-русски. Папа сразу дал ей прозвище — «две коридори». Она знала об этом, но не обижалась. А мы всю жизнь звали ее просто Баба Вера. Одинокая, она сразу стала членом нашей семьи, только ночевать она ходила напротив в свою маленькую комнатку. Она торговала с тележки газированной водой, приходила домой иногда к полуночи.

Зная это, молодые братья Охрамчуки однажды с внутренней стороны парадной двери поставили скелет монаха, выкопанный за домом. Баба Вера открыла дверь, и скелет упал на нее. Бедная женщина потеряла сознание, пришлось отпаивать ее сердечными каплями. А в другой раз они посадили скелет в туалете на подоконник. Эффект был тот же. Так что привязанность Бабы Веры к нашей семье была вполне оправданна.

А когда у меня родился сын, она привязалась к нему как к своему родному. И первые штаны моему сыну Баба Вера сшила из своей юбки.

Ее давно уже нет, но мы храним о ней теплую память.

В Преображенском соборе, не нарушая интерьера, внутри всего пространства были сооружены стеллажи. Иногда вплотную к входу в собор подъезжал грузовик, из собора выходила военизированная охрана, становилась по бокам грузовика, и начинали выгружать из машины папки, пакеты, свертки. Позже я узнала, что это был архив НКВД, расстрельные дела. Мне даже удалось однажды заглянуть внутрь. А в Знаменской церкви, что в углу двора, был устроен склад мебели, конфискованной у тех, чьи дела хранились в соборе.

Однажды утром все жители нашего двора с недоумением увидели в углу недалеко от колокольни на месте могил монахов большую яму, засыпанную свежей хлоркой и обнесенную на скорую руку забором. Хлорка ела глаза. Никто ничего не понимал. Но мама мне строго сказала, чтобы я к забору не приближалась и ни в коем случае сквозь щели не заглядывала. Потом я поняла — там, в этой яме были останки тех, чья мебель хранилась в Знаменской церкви, а личные дела в Преображенском соборе.

* * *

Так текла наша жизнь. Мы взрослели, учились, работали, женились. Все как у всех.