Честный вор

Нина Силинская, 2018

Эта детективная история происходит в наши дни. В ней действуют обычные, но отнюдь не ординарные люди. Книга построена как классический английский детектив и предназначена для тех, кто любит разгадывать загадки, но не любит жестокости и крови. Книга написана хорошим литературным языком и полна скрытой иронии.

Глава 1 Бусик

Бусик аккуратно прикрыл дверь и огляделся. Квартира была, как он любил — светлая, чистая, просторная. В передней, под вешалкой, стояли две пары тапочек: мужские и женские. Да и по всему остальному стало понятно, что здесь живет бездетная пара, не бедная. Обстановка была современной, не очень дорогой, но и не дешевой. Хозяева были, как видно, не без претензий. Среди мебели из «Икеи» выделялись два антикварных предмета: круглый стол с массивными резными ножками и довольно изящная горка, используемая хозяевами как книжный шкаф.

— Средний класс, — подумал про себя Бусик, — квартиру хорошо содержите, но посмотрим, что у вас на кухне.

Бусик по опыту знал, что часто в чистой ухоженной квартире нечем было поживиться. Хозяева все внимание уделяли внешнему виду, а питались полуфабрикатами или заказывали пиццу. А есть хотелось, и он отправился на кухню. Здесь тоже было чисто, имелась вся современная техника: микроволновка, тостер, кофе-машина. В холодильнике лежали коробочки с обезжиренным творогом, йогурт и большая миска овощного салата.

— Не густо, — проворчал себе под нос Бусик. Он положил себе на тарелку горку салата и стал искать хлеб. Хлеба не нашел. Не любил он эту новомодную привычку — обходиться без хлеба. И, хотя хлеб, как и большинство продуктов, испортился и был невкусным, Бусик любил есть все с хлебом, как учила бабушка. В дверце холодильника обнаружилась початая бутылка водки. Бусик нашел в шкафчике мерный стаканчик, налил в него пятьдесят граммов и с удовольствием выпил. Нашел он и надорванный пакет чипсов. Закусив водку чипсами и безвкусным салатом, Бусик вымыл посуду, вернул каждый предмет строго на его место, обулся и, не торопясь, покинул квартиру, заперев за собой дверь на оба ключа, как и было.

— Запомним, чисто, но голодно, — сказал про себя Бусик и в эту квартиру решил больше не ходить. В животе заурчало. Требовалось заполнить место в желудке, оставшееся после его жалкой трапезы.

— А не заглянуть ли к Елизавете Платоновне? — спросил себя Бусик. Квартира Елизаветы Платоновны на втором этаже под номером 248 была его любимой. Там всегда в холодильнике было и первое, и второе, и закуска. И хлеб всегда был. Елизавета Платоновна жила одна, но к ней то и дело заходили дети и внуки, так что обед у нее всегда был. Да еще она норовила приготовить к приходу каждого его любимое блюдо. Внуки любили, например, салат из крабовых палочек, жареные куриные ножки и пирог с рыбными консервами. Дочь любила рыбу и всевозможные выпечные изделия, зять ел все, но особенно любил салат из помидоров с острым соусом. А сын любил мясо во всех видах и проявлениях. Видимо, сын навещал мать особенно часто, так как не было дня, чтобы у Елизаветы Платоновны не было мясного блюда.

Бусик поспешил на второй этаж. Несколько раз позвонив в дверь и убедившись, что дома никого нет, он достал из связки нужный ключ и вошел в квартиру.

— Вот это другое дело, — удовлетворенно подумал он, оглядывая содержимое холодильника. Два первых: борщ и гороховый суп. Причем в борще виднелась сахарная кость с порядочными ошметками разварной говядины, а в гороховом супе бултыхались копченые свиные ребра. На второе были котлеты с пюре. В трехлитровой банке, благоухая укропом и чесноком, плавали соленые огурчики. А на столе, прикрытые салфеткой, лежали остатки капустного пирога.

— Вот это питание, — благодарно подумал Бусик.

У Елизаветы Платоновны не было ни микроволновки, ни тостера. Не было даже электрического чайника. С техникой вообще она не дружила. Радио не работало. Часы стояли. В маленькой комнате не было стекла в форточке. То и дело ломалась газовая колонка. Холодильник зарастал ледяной шубой не в морозилке, а под ней. Телевизор был старый. Бусик время от времени незаметно помогал хозяйке в благодарность за сытные обеды: то поменяет прокладку в кране, то прочистит засор под раковиной. Он не боялся, что Елизавета Платоновна заметит присутствие чужого. Во-первых, она была крайне рассеянна. Во-вторых, с романтической жилкой. Неполадки в своем хозяйстве она воспринимала не как технические неисправности, а как метафизические явления. Подачей воды, света и газа в квартиру Елизаветы Платоновны распоряжалась сама судьба. Поэтому ее ничуть не удивляло, что засор в раковине проходил сам собой, а из крана, вчера еще не работающего, начинала поступать вода. Не замечала она и недостачи порции супа или пары котлет, зная о неизменно хорошем аппетите молодого поколения.

Нельзя сказать, что Елизавета Платоновна никак не боролась с многочисленными поломками и авариями. Время от времени она вызывала мастеров, которые всегда ее безбожно обсчитывали и мало что исправляли. Поэтому свидания с ними она сводила к минимуму. Терпела все, что можно было вытерпеть. Ей проще было примириться с неудобствами, чем тратить время, деньги а, главное, нервы, добиваясь качественной работы.

Для Бусика квартира Елизаветы Платоновны была идеальной: хорошая еда и рассеянная хозяйка.

Бусик был вором. Вором потомственным. Вором был его отец, не вылезающий из тюрем. Сына он видел мельком, раза два в жизни. Мать, наполовину цыганка, тоже была воровкой. Она, выйдя из роддома, принесла сверток с Бусиком на квартиру свекрови, вручила его ей со словами: «Хотите воспитывайте, хотите сдайте куда» и исчезла из жизни Бусика навсегда.

Воспитывала его бабушка. Бабушка с внуком нежно любили друг друга. И прозвище свое «Бусик» он получил оттого, что маленьким так ласково называл бабушку, не выговаривая целиком слово «бабусик». Сначала Бусиком его дразнили мальчишки во дворе, потом это прозвище просочилось в детский сад и школу, а потом и во взрослую жизнь. А по настоящему звали его Владимир Воронов, но для всех, его знавших он оставался Бусиком.

Жили бабушка с внуком, мягко говоря, небогато. Бабушка мыла полы в школе напротив, где учился внук. Мизерная зарплата уборщицы да крошечная пенсия и был весь их доход. Не хватало то одного, то другого. Перед получкой в доме часто не оставалось ни сахара, ни булки, и Бусик с бабушкой пили чай с хлебом. Бусику очень хотелось порадовать свою бабушку. Было ему тогда восемь лет. Он пошел в соседнюю булочную и незаметно вынес оттуда коробку сахара — рафинада и ленинградский батон, обсыпанный сахарной пудрой и орехами. В булочных того времени было самообслуживание. Все изделия находились в открытых шкафчиках, разделенных на ячейки. Покупатели двигались вдоль них, отгороженные от зала металлическим поручнем, брали что кому надо и предъявляли кассиру. Бусик, отстояв очередь, попросил маленькую пачку грузинского чая, на который у него хватило денег, а сдобный батон и сахар спрятал под пальто. Получилось это у него так легко и естественно, что он подумал: «Почему я раньше так не делал? Вот бабушка обрадуется!».

Но бабушка не обрадовалась. Придя домой и, увидев на столе чай, сахар и батон, она сначала раскрыла рот от изумления, потом посмотрела внимательно на Бусика, светившегося гордой радостью, и горько разрыдалась. Потом она усадила Бусика перед собой и рассказала ему про отца и про мать и взяла с него страшную клятву, что воровать он не будет. Иначе она, его бабушка, не хочет, и не будет жить.

Вкусную булку и сахар они, конечно, съели, но больше Бусик старался не воровать. Но и оставить дело, к которому у него было настоящее призвание, он не мог. Поэтому шел на компромисс. Ловко вытащив бумажник из заднего кармана у учителя физкультуры, он протягивал его с невинным видом хозяину, будто тот его обронил. Честно признаться, позволял себе Бусик подворовывать по мелочи. В основном, брал съестное и сладкое: шоколадку с витрины, пирожок из кастрюли зазевавшейся уличной продавщицы, брикет мороженого. И ни разу он не попался, что делало его самонадеянным.

Учился Бусик неплохо. Особого интереса к учебе не испытывал, но его выручала фотографическая память. Стоило учителю задать вопрос, как Бусик вспоминал страницу учебника и практически дословно ее воспроизводил. Любил он по настоящему лишь уроки труда, особенно слесарное дело. Руки у него оказались ловкими и сильными. И после школы он устроился в мастерскую по изготовлению ключей. Армии он не боялся, но медкомиссия его забраковала по причине какой-то редкой наследственной болезни, название которой он тут же забыл, поскольку болезнь эта никак его не беспокоила. Что-то там с клапанами сердца. Врачи считали, что необходима операция. Но Бусик решил раз и навсегда, что операцию делать не будет, а проживет, сколько ему отпущено с тем дефектом, который дал ему бог.

Мастерская, где стал работать Бусик, занимала небольшое помещение под аркой старого доходного дома. В советское время это был филиал дома быта. Здесь изготовляли ключи и ремонтировали часы. Работали два мастера. Слесарь дядя Миша, запивающий раз в квартал на неделю, а в остальное время — безотказный работник и неутомимый читатель военно-исторических мемуаров. И часовщик Моисей Самуилович, интеллигент и по внешности и по сути, выпивающий вполне умеренно только в дни получек и почитывающий самиздат. К этой вот компании и прибился Бусик. В наши «демократические» времена мастерская стала частным предприятием. Моисей Самуилович и дядя Миша мастерскую приватизировали. Доходы были невелики, едва-едва покрывали затраты на аренду и налоги. Но компаньонов устраивал свободный режим работы (каждый мог отлучиться по своей надобности), а, главное, независимость от начальства. Все трое относились друг к другу уважительно, в чужую душу не влезали. Бусик мог заменить обоих мастеров, и его за это ценили.

Место работы Бусика дополняло его хобби. Благодаря работе он имел универсальную коллекцию ключей. С каждого заказанного ключа Бусик делал копию для себя и вскоре убедился, что оригинальных ключей, а стало быть, и замков, очень мало. В основном, типовые. Встречая же оригинальные ключи, Бусик загорался огнем исследователя и по ключу воспроизводил соответствующий замок. Что касается электронных ключей-таблеток, то это и вовсе его не затрудняло. Заимев соответствующее приспособление, он легко кодировал эти кнопки.

Ключи нужны были Бусику для проникновения в чужие квартиры. Не мог он полностью отказаться от своего призвания и жить без риска. Но, проникая туда, он не брал ни денег, ни дорогих вещей, а лишь обедал да иногда, бывало, брал какую-нибудь мелочь на транспорт. Он считал, что так он соблюдает данную бабушке клятву. Будучи аккуратным и имея фотографическую память, Бусик ни в чем не нарушал оставленный хозяевами порядок. Иной раз у него руки чесались — помыть посуду, наваленную в раковине, или подтереть лужу разлитого кофе, но он себе этого не позволял. Завидев такой беспорядок, брезгливо покидал квартиру нерях. Маленькие вольности позволял себе только в квартире любимой Елизаветы Платоновны.

Сначала Бусик промышлял по всему городу, в зависимости от того, где заставало его обеденное время. Был молодым, рисковым, азартным. С возрастом становился все более осторожным и ленивым. Сперва, ограничил зону своего действия своим микрорайоном, а потом и одним своим кварталом. Ведь посещению чужой квартиры предшествовала предварительная работа. Бусик изучал распорядок дня обитателей квартиры, их привычки и, само собой, расположение комнат, наличие балкона, расположение водосточных труб на фасаде. Потом шел подбор ключей. И уж потом только следовал первый визит, он же часто и последний.

Жил Бусик все в той же старой пятиэтажке, в которой они с бабушкой получили квартиру в начале 70-х годов. Все в его квартире было прежним: бабушкина тахта и его этажерка, трехрожковая люстра над круглым столом и кухонные шкафчики. Относительно новым был телевизор, но тоже, не плоский современный, а старый, пузатенький. Да пришлось сменить холодильник. Компьютер Бусик не покупал. Единственно дорогой вещью в его квартире был хороший цейсовский бинокль. Это была вещь в его деле необходимая. В советское время было, конечно, проще. Подъезды не запирались, все нараспашку, входи в любое время суток. Когда в 1990-е стали устанавливать в домах кодовые замки и домофоны, Бусик сначала, было, приуныл, но быстро приспособился к новым реалиям. Дополнительные трудности сулили и дополнительный кайф.

В начале 90-х прямо напротив хрущевки Бусика стали возводить пятнадцатиэтажную громадину, похожую на пчелиный улей. Стройка страшно раздражала жителей окружающих домов. Но громадина выросла за два года. Территорию вокруг расчистили, соорудили детскую площадку и автостоянку. Корпуса нового дома раскорячились широкой буквой «п» прямо напротив дома Бусика, который как бы замыкал пространство обширного двора. В центре перекладины «п» была арка, а по обе стороны от нее по четыре подъезда. Бусик жил в среднем подъезде своего дома, на пятом этаже. Из его окон открывался прекрасный обзор на все квартиры, выходящие во двор дома напротив. Сначала он рассматривал квартиры из профессионального интереса. А потом втянулся в жизнь незнакомых ему людей и стал за ней наблюдать. В первом этаже «нового» дома находились и разные заведения. Справа от арки — стоматологический кабинет, которым владели отец и сын Забирохины. Стоили они дорого, но работали на совесть, и поток пациентов к ним не пресекался.

Слева от арки был цветочный магазин и неизбежный салон красоты. Судя по обилию таких салонов в каждом районе, население нашего города должно было здорово похорошеть. Но по улицам шли люди как люди, чаще некрасивые.

Были также в доме антикварная лавка, постоянно закрытая; «Булочная Вольчека», частный детский сад и грузинское кафе «Гамарджоба». Все эти заведения мало интересовали Бусика. А вот за жизнью обитателей квартир он любил наблюдать. Были у него любимцы, жизнь которых он отслеживал с удовольствием, а были квартиры, вернее, обитатели квартир, неприятные. Не любил он пузатого мужика с четвертого этажа, любившего выходить на балкон в одних трусах в любое время суток. Не любил пару с тринадцатого этажа над аркой. Те, судя по жестам и движениям, то и дело ссорились. Да и не мудрено. Как-то Бусик посетил их кухню. Еда была удивительно невкусной: суп водянистый, котлеты разваливались, макароны склеились. Бусику стало жалко хозяина, обрекшего себя из-за неудачной женитьбы на скудный и безвкусный стол. А если еще жена и скандалистка! Однажды она так хлопнула кухонной дверью, что вылетело стекло.

А вот семья из 85-й квартиры на втором этаже ему очень нравилась. Это при том, что еды у них было в обрез. Бусик не посягал на их бедные запасы. Он просто любил за ними наблюдать. В этой квартире жила мать с двумя детьми, девочкой — старшеклассницей и мальчишкой, лет на десять поменьше сестры. Эти то и дело смеялись. То все трое прыгали друг за другом по комнатам, то хором пели, отстукивая ритм на крышке стола, то что-то пекли в духовке, и то и дело хохотали. В выходные вся троица дружно отправлялась на прогулку, и их не было до самого вечера. А в будни ребятишки дожидались мать с работы и дружно выбегали в переднюю, заслышав скрежет ключа в двери. Окна обеих комнат и кухни выходили на одну сторону, так что жизнь этой троицы проходила на глазах любопытного Бусика, тем более что беспечные обитатели квартиры 85 никогда не задергивали занавесок.

Любил он наблюдать за квартирой 20 в первом подъезде. Туда въехала семья лет восемь назад, и с тех пор в квартире не прекращался ремонт. Жили в ней родители с тремя детьми. Старшие сыновья успели окончить школу и учились уже в институтах, и младшая дочка тоже быстро росла, превратившись из младенца почти в тинейджера. Доски, мешки с цементом, банки с краской, сваленные в кучу вещи не мешали обитателям квартиры то и дело приглашать гостей. К дочери приходили ночевать подружки. Сыновья приводили целые компании сверстников обоего пола, которые также могли остаться ночевать. К матери семейства приходили подруги, бывало, что и с мужьями и детьми, а, главное, со своей едой и питьем, и тогда устраивались бурные вечеринки. При этом муж и отец семейства забивался в дальнюю комнату, не видимую Бусику, благо, что комнат в квартире было много.

Любопытной была квартира и на последнем этаже последнего подъезда. Там жил холостяк-меломан. Был он стар и обликом напоминал Кощея Бессмертного. Питался чем придется. В основном, сосисками и пельменями. Чай и кофе покупал дешевый. Время проводил в парадной комнате со специально сконструированными шкафами для собрания пластинок. Комнату украшали также старинный поставец с голландским фаянсовым блюдом на нем, старинные граммофоны и фотографии оперных корифеев, развешанные по стенам. Если Кощей не слушал пластинки, то говорил по телефону. Гостей принимал крайне редко и угощал, в основном, музыкой.

Разные квартиры были в этом доме, и по размеру, и по достатку. В том и состоит прелесть сегодняшнего дня, что мы ушли от стандарта. Хочешь, живи в двух комнатах, а хочешь, в шести. Большинство нашего населения почему-то косно продолжает жить в условиях минимализма. Но это к слову. Некоторые квартиры напоминали картинки из мебельных каталогов. Другие за два десятка лет успели утратить лоск и выглядели захламленными и неряшливыми. Были квартиры, начиненные современной техникой и снабженные охранной сигнализацией, а были, как у Елизаветы Платоновны, по-старомодному уютными. Мебель у Елизаветы Платоновны была простая, не новая, никакой современной техники не было вовсе. Зато на стенах в комнатах на кухне и даже в коридоре висели картины. Картины были современными, не старинными, но без этих сегодняшних выкрутасов, когда на брюхе у быка глаз, или ангелы с недостатком пальчиков на руках трепещут грязноватыми крыльями, или вовсе нет никаких предметов, а только пятна, линии и потеки. Нет, у Елизаветы Платоновны висели пейзажи, портреты и натюрморты, написанные тонко, органично, хорошей профессиональной рукой. Было еще несколько работ написанных смело, лихо, с невообразимым, казалось бы, сочетанием красок: бирюзовой и оранжевой, ядовито-зеленой и красной, бордовой и желтой. Но как-то они уживались и радовали глаз ершистой непокорностью. Такие работы висели у Елизаветы Платоновны в коридоре и кухне. В большой комнате работы были развешаны с тонким расчетом, создавая единую, гармоничную экспозицию. В маленькой комнате помещались пастели и одна звонкая акварель со смешным угловатым мужичком, несущим скворечник. Но больше всего Бусику нравилась, висящая в коридоре деревяшка. На ней по черному лаку были процарапаны фигуры двух мужичков в рогожной одежонке, в лаптях, с красными носами. «До церкви близко, да идти склизко, до кабака далеко, да идти легко» было написано на ней. Расхристанные мужичонки были до того симпатичными, что Бусик всякий раз задерживал на них свой взгляд. Кроме картин, в квартире у Елизаветы Платоновны были книги: в шкафах, на полках, на столах, подоконниках и даже на холодильнике. Любимым занятием Елизаветы Платоновны было чтение. Когда бы Бусик не заглядывал в ее окна, он заставал ее либо на кухне, где она перед телевизором что-то резала, мешала, месила, либо в комнате за книгой. Часто свет в ее окне не гас до двух-трех часов ночи. Значит, книжка попалась интересная. На столе, в ее комнате, зимой и летом стояли цветы. Иногда покупные дорогие, это значит, что приходили гости, а иногда несколько веточек кустовой гвоздики или простой букетик из ромашек или календулы. Бусику нравилось все это вместе: и цветы, и книги, и картины на стенах, на которых тоже были цветы. В этой квартире его охватывал какой-то особенный покой. На диване, как нарочно, лежали подушка и плед. Так и хотелось уютно устроиться под этим пледом у торшера с хорошей книжкой и забыть обо всем. Но, понятное дело, Бусик расслабиться себе не давал. А, понежившись мысленно на диване, проходил на кухню, подкреплялся там, чем бог пошлет, и покидал свой любимый приют.

Коллеги по работе и соседи по дому считали Бусика спокойным одиноким чудаком. Он был со всеми приветливым, но близких друзей у него не было. И, вроде бы друзья ему были не нужны. Он довольствовался собственным обществом. В трудные моменты жизни мысленно советовался с бабушкой. Она еще при жизни успела высказаться, кажется, по всем насущным вопросам, так что внук подбирал подходящую сентенцию и этим довольствовался. Когда же становилось тоскливо, он доставал их с бабушкой семейный альбом и нежно гладил пальцами бабушкину фотографию.

Глава 2 Штучный товар

Вероника Ершова проснулась в прекрасном настроении. Сегодня ей предстояло защитить кандидатскую диссертацию на филфаке университета. Нельзя сказать, что она совсем не волновалась. Но это волнение только добавляло вкуса к жизни, или, по сегодняшнему, драйва. Без него все было бы совсем уж пресным. В положительном результате она была уверена. Не даром же ей деликатно порекомендовали на кафедре заранее заказать банкет в факультетском буфете. Кафедральные дамы помогли высчитать необходимое количество шампанского, водки и коньяка. Они с мужем решили заказать, в основном, шампанское и немного крепких напитков. Но опытные лаборантки, напротив, посоветовали взять побольше коньяка и водки, а шампанского можно только для первого тоста, да без него и вовсе можно было обойтись.

Да, накладной для них с Женькой выходила защита. Кроме банкета на факультете, они должны были пригласить в ресторан руководителя диссертации с женой и подарить ему ценный подарок. Ей прямо было сказано, какой ресторан и какой подарок, и то и другое не из дешевых. Руководителем диссертации был у Вероники профессор Судаков. Не высокий, субтильный, весь какой-то серый от седины и серого костюма, с маленькими, глубоко посаженными глазками, узким ртом и серыми щеками, он напоминал мороженую рыбу, и фамилия ему подходила. Держался и говорил жеманно, с претензией на особую утонченность, походку имел несколько вихляющуюся, что напоминало всплески рыбьего хвоста. К соискательнице он благоволил. Взял ее, приехавшую из Йошкар–Олы, в очную аспирантуру, помог с устройством на работу, поэтому не сомневался, что заслужил от нее благодарность.

Сама Вероника Ершова была бойкой, инициативной, с напористым характером, как принято сейчас говорить, креативной. Очень худенькая, в очках, миловидная, она казалась ярче и значительнее из-за своего характера. Улыбчивая, говорливая, сверкая очками и серьгами, она неустанно предлагала что-то новое, и на работе, и своему флегматичному мужу. Занималась она филологией, была очень способной и, ознакомившись на кафедре с рядом диссертаций, немедленно поняла, что от нее требуется и сделала подобную. Работа ее получилась такой же тусклой, как и большинство диссертаций, которые, кажется, и пишутся только для прочтения руководителя и оппонента. Зато Вероника обладала многими другими умениями. Была продвинутым компьютерным пользователем, печатала в слепую со скоростью звука, неплохо знала английский, была хорошим репетитором, а, главное, была живой и деятельной. Бралась за любое дело. Так в студенческие годы помимо частных уроков, зарабатывала еще, рекламируя лекарства для похудения. Сначала из ее фотографии с помощью фотошопа делали страшную толстуху, а потом предъявляли ее настоящую фотографию как следствие приема чудодейственных лекарств. Цену себе Вероника знала, и ложной скромностью не страдала. Замуж она вышла за столь же способного молодого человека. Евгений Ершов по профессии был бухгалтер, да не простой, как он нам видится, в черных нарукавниках и со счетами, а продвинутый, современный. Работал аудитором в солидной фирме и постоянно повышал свою квалификацию на международных курсах, так что, в конце концов, получил сертификат международного образца и стал специалистом международного класса. Эта замечательная пара детей пока не имела. Они купили себе двухкомнатную квартиру пока что не в центре и не в новом, но вполне престижном доме и были довольны.

В силу ли профессии, или в силу врожденных качеств, продиктовавших ему и выбор профессии, Евгений Ершов любил во всем порядок и учет. Он не считал себя скупым, а просто рациональным. Поэтому в семье было заведено учитывать все ежедневные траты. Вероника приносила не только чеки из магазинов, но и трамвайные и троллейбусные билеты. Нечего и говорить, что в квартире были установлены газовые счетчики, счетчики по учету воды и энергосберегающие лампочки. Правда, супруги еще не решили, правда ли те выгоднее обыкновенных. Их долголетие, обещанное рекламой, не выдержало проверку временем. Кстати сказать, такая политика в ведении домашнего хозяйства ничуть не раздражала Веронику. В этих делах муж и жена были заодно. Ершовы оба работали. Обедали в недорогих заведениях по месту службы, но все-таки не в таких недорогих, как бы хотелось, поэтому решили ограничиться в ежедневном рационе легкими ужинами из овощей и молочных продуктов. Но иногда, в бесшабашном разгуле заказывали на дом пиццу. Ершовы были женаты уже два года, и ничто пока не омрачало их согласия.

Так они единодушно решили, что как ни велики затраты на защиту диссертации, оно того стоит. В двадцать пять лет стать кандидатом наук — это круто. Пусть выходило и дороговато с учетом печатания автореферата и других накладных расходов, но здесь не сэкономишь. Слегка утешало то, что не нужно было тратиться на оппонента, который с недавних пор подружился с четой Ершовых. Поэтому его решили принять дома, в дружеской обстановке. Оппонентом был кандидат наук Милкин, также ученик Судакова. Он, как и его учитель, был невысок ростом и худощав, носил чахлую полуседую бородку клинышком и претендовал на некоторое сходство с Джонни Деппом. Не чужд был артистизма и, выпив водочки, любил под гитару попеть скромным тенорком. Милкин был женат и был классическим подкаблучником. Дело зашло так далеко, что умершую тещу он оплакивал горше, чем родную мать. Жена строго над ним надзирала, но он был ей за это даже благодарен. Если б ни жена, не написать бы ему диссертацию, не получить бы место на кафедре истории литературы в коммерческом вузе, где платили больше, чем в государственном. Без ее надзора, бегал бы Милкин по компаниям, пил бы водочку, говорил тосты да пел под гитару. А так стал он уважаемым человеком.

Соискательница ему нравилась, хотя в глубине души он считал, что рано ей давать степень. Сам-то он защитился, когда было ему под сорок.

— Ну да ладно. Уважу Судакова, похвалю, да и в буфет, — день обещал быть хорошим, — Банкет законный, и Люба не должна сердиться.

Защита проходила как по маслу. Диссертантка раскраснелась, похорошела и звонко и мажорно докладывала сою работу. Народу на защите было немного, все свои. Судаков жеманно, как всегда, высказал нечто хвалебное в адрес Ершовой. Сразу стало понятно, что человек он тонкий, ироничный и лишь снисходит до обыденности текущего момента. Оппонент, напротив, начав издалека и приведя исторические примеры, ясно дал понять, что диссертация ему понравилась, хотя несколько мест в ней нуждаются в более подробном обосновании. Секретарь зачитала отзыв стороннего рецензента, также положительный, и все дружно повлеклись в буфет.

По мере опустошения бутылок с крепкими напитками разговор становился все более дружеским и оживленным. Милкин, глядя на Веронику, находил ее удивительно хорошенькой и с удовольствием предвкушал их свидание, запланированное на послезавтра. На завтра у нее был намечен ресторан с Судаковыми.

–Пусть их, я-то в любом случае не прогадаю, — самодовольно думал про себя Милкин. Он был уверен, что дружеский ужин будет иметь самое приятное продолжение. Не даром же Вероника так кокетничала с ним все последнее время. Настроение его было приподнятым. Он удачно острил. Ему казалось, что он выделяется из общей массы легкостью своих искрометных шуток и изяществом каламбуров. Когда дело дошло до гитары, и Милкин собирался блеснуть еще одной гранью своих дарований, к его досаде гости начали незаметно линять, тем более, что на столах оставались лишь жалкие остатки пышного пиршества. Приметив две-три недопитые бутылки, Милкин решил досидеть до конца, однако, работники буфета их торопили. Их раздражение можно было понять. Прожорливые филологи уничтожили угощение подчистую.

Но все когда-нибудь кончается. Кончился и этот утомительный день. Вероника уютно свернулась, приткнувшись к мягкому телу мужа и, блаженно засыпая, подумала: Какая она все-таки организованная и талантливая. Как все, за что она берется, получается ладно и складно. Как хорошо, что они с Женей на все смотрят одинаково. Какой он у нее лапочка! Как с ним удобно! С Милкиным разберусь послезавтра. И совсем уже засыпая, вспомнила, как удачно она ответила Судакову. Он жалел, что его прекрасная аспирантка уже вылетела из гнезда, и что ему хотелось бы еще такую же ученицу. На что она и ответила

— Таких, как я, больше нет. Я — товар штучный, а не массовое производство.

Прозвучало как шутка, но по сути-то она права. Кто еще, приехав из глухой провинции, сумел бы в три года обосноваться в Питере, выйти замуж, защититься, получить работу по специальности, заиметь собственную квартиру. И это только начало. Она была в этом уверена. Ее Жене вот-вот должны были предложить работу в офшорной зоне на Каймановых островах. Там заграница, свободный мир и другие деньги. Если же нет, то она устроится в хороший ВУЗ и будет делать карьеру сама. Напишет докторскую, станет профессором и постепенно дойдет до должности зав кафедрой, а то и декана. Вероника в себе нисколько не сомневалась. В ее жизни еще не было положения, из которого она не нашла бы выхода и, более того, не извлекла бы пользы.

Да, с общей культурой у нее еще слабовато. Плохо знает зарубежную классическую литературу, в музыке пока не разбирается, изобразительные искусства знает плохо. Но она это отчетливо осознает. Для этого и нужен Питер. Положа руку на сердце, кто сейчас вообще в этом разбирается, кроме интеллигентных старух. Кому это вообще надо? Но она всем овладеет. Они с Женей регулярно посещают музеи. В Мариинском прослушали «Катерину» Яначека. В Ленсовета посмотрели «Оскар и розовая дама» с Алисой Фрейндлих. Не теряя время, в электронном виде в любом транспорте она читает русские и зарубежные романы, не входившие в программу ее обучения. С ее способностями и скоростью она скоро нагонит знатоков и музыки, и современного искусства. Надо только не лениться, а она и не ленится. С современной техникой она на ты. Осталось только научиться водить машину. Но это дело наживное. Женя машину не хочет. А она заведет. Сама получит права. И Вероника стала мечтать, какую машину она хотела бы. На этих сладких грезах и объял ее сон.

Глава 3 Треволнения преклонного возраста

Елизавета Платоновна большую часть жизни пользовалась хорошим здоровьем, болеть не привыкла, в поликлинику не обращалась годами. Поэтому когда появились старческие недуги, она сначала удивлялась и недоумевала. Особенно ее донимали спина и суставы. И когда стало невмоготу, пошла к врачу. Врачом оказался молодой самоуверенный человек. В вырезе медицинского халата виднелась сорочка с изысканным лиловатым узором и умопомрачительный сиреневый атласный галстук. Рассеянно выслушав жалобы Елизаветы Платоновны, он не стал утруждать себя ее осмотром, измерением давления и прочей ерундой, а сразу отправил ее к невропатологу. Невропатолог, по счастью, принимала в то же время, и Елизавета Платоновна, не ведая, как ей повезло, сразу к ней попала. Врач была примерно того же возраста, что и пациентка. Осмотрев и расспросив Елизавету Платоновну о ее недуге, просто сказала:

— Да у вас остеохандроз. Умереть от него не умрете, а промучаетесь всю жизнь.

Елизавета Платоновна вновь поплелась к участковому. Таков был порядок. Он, получив заключение от специалиста, должен был назначать лечение. На этот раз молодой человек красовался в золотом галстуке и в сорочке в тон ему.

— ОРЗ? — встретил он Елизавету Платоновну.

— Да нет, говорят, остеохандроз.

— Ах, так! Так его вылечить не возможно, — обрадовался врач.

— Но облегчить боли, наверное, чем-нибудь можно?

— Сдайте анализы, там посмотрим.

Медсестра, борясь с приданым ей компьютером, выдала направления на анализы. Причем, на кровь был один листок, а на мочу целых пять.

— Помилосердствуйте, — взмолилась Елизавета Платоновна, — мне не выдать столько материала, чтобы заполнить все эти графы. Обладатель прекрасных галстуков взял пять листков, небрежно их рассмотрел и протянул Елизавете Платоновне два, остальные смял и бросил в корзину для бумаг.

После сдачи анализов Елизавета Платоновна опять отправилась в поликлинику. Она бы уже плюнула на это дело, но дочь настаивала, чтобы она довела дело до конца. На этот раз участковый был в темно-синей рубашке с ярким клетчатым галстуком. Елизавета Платоновна как ценитель всего прекрасного не могла не отдать должное его вкусу.

— ОРЗ? — прокричал врач знакомые позывные

— Вы бы хоть в карточку заглянули, если не можете запомнить диагноз, — не удержалась от замечания Елизавета Платоновна.

— Попробуй, запомни вас тут всех!

— Да, действительно, что нас, старух, запоминать? Но, представьте, мне не достаточно наслаждаться картиной ваших замечательных туалетов. Хотелось бы получить хоть какую-то врачебную помощь, — с возмущением сказала Елизавета Платоновна.

Но никакую помощь она не получила ни в своей поликлинике, ни в ревмацентре, куда была направлена и попала только через полгода. Можно было снова записываться в разные лечебные учреждения, ждать очереди, сдавать анализы, только вот до лечения как-то не доходило. И Елизавета Платоновна с чистым сердцем прекратила бесплодные попытки начать лечиться. Одна подружка посоветовала ей мазь, другая растирание. Тем она и пробавлялась. Когда было сухо или морозно, жить было еще можно. Но когда лили дожди, и влажность зашкаливала, а так было в Ленинграде большую часть года, тогда подвижность сильно уменьшалась. Заниматься приходилось и зубами, и очками, и давление из пониженного вдруг стало повышенным, но у подружек были болячки и похуже, так что оставалось смириться. Возможностей становилось все меньше, а ограничений все больше.

Елизавета Платоновна с грустью вспоминала, как любила долгие прогулки по городу, особенно в холодные осенние вечера, когда народу на улицах становилось меньше, и город распрямлялся, вспоминая свое былое величие. Или блуждания по Эрмитажу, когда еще не ввели режим экономии света, и можно было в любое время дня любоваться шедеврами живописи. Нагулявшись вдоволь по залам и переходам, Елизавета Платоновна любила сесть в Большом просвете, в зале испанской живописи, и любоваться «Благословлением Иакова» Мурильо, переносясь мысленно в далекую, но такую понятную и человечную жизнь.

Оставалась для нее доступной основная страсть ее жизни — чтение. Пока еще оставалась. Она была записана в две библиотеки и регулярно их посещала. Классика русская и зарубежная была давно прочитана. Современную литературу она не жаловала. Так что приходилось выискивать пропущенные в свое время книги, подбирать крошки. Охотно читала Елизавета Платоновна мемуары и исторические сочинения.

В молодости любила она гостей, споры о литературе и политике, застольное пение, розыгрыши и шарады. Хотелось делиться с детьми и друзьями всем интересным, что она находила. Теперь же все чаще ловила себя на том, что ей не хочется спорить, не хочется даже поправлять тех, кто перевирает при ней факты, даты, имена.

Елизавета Платоновна продолжала работать, но свою теперешнюю работу не любила. Новая начальница не выживала ее откровенно, но давала понять, что она отстала от жизни и не вписывается органично в современность. Елизавета Платоновнв в свою очередь считала подход к работе директрисы дилетантским, халтурным и сузила свою деятельность пределами своего отдела. Она бы и вовсе ушла с работы, да на пенсию было не прожить, вот и терпела.

Но были-были замечательные дни и вечера, когда отступала боль, заботы. У детей и внуков было все в порядке. В доме чисто, на столе цветы, по каналу «Культура» — классическая музыка, а за окном майская листва, или, напротив, запорошенные снегом деревья, или золотые кроны лип и кленов. Тогда наступал миг вселенской гармонии, и душа, как в детстве, погружалась в неясные мечты, и это было ее сегодняшнее счастье. Вот ради таких мгновений и жила Елизавета Платоновна, неисправимый романтик и мечтатель. Нечего и говорить, что быт она не любила, и он мстил ей тем же. Особенно ее донимали водопроводные дела. В глубине души она связывала это со своей принадлежностью к знаку Водолея по зодиаку. То и дело засорялись трубы, прорывало батарею, или портилась газовая колонка. Приходилось звать зятя. У того были золотые руки, но крайне нелюбезный характер. Поэтому Елизавета Платоновна терпела, сколько могла и призывала его лишь в крайних случаях.

Еще одно, что мешало жить нашей романтической старушке, была ее рассеянность. Этим недостатком она страдала с детства. Когда ей было лет семь, учительница музыки, чтоб выработалось терпение, посоветовала маме научить ее вышивать. С этой целью была куплена наволочка для думки с нанесенными на нее разнообразными значками, обозначавшими разные цвета. Лиза долго вышивала эту подушку крестиком. Терпение не выработала, но к вышиванию с тех пор испытывала неприязнь.

Последнее время Елизавета Платоновна стала замечать, что ее рассеянность усиливается. Из семи, взятых в библиотеке книг три, как правило, она уже читала. Идя за сахаром в универсам, она накупала всякой всячины кроме сахара. А сколько раз она забывала часть своих покупок! Не счесть. Чаще их возвращали, иногда нет. Но больше расстраивал факт забывчивости.

Слава богу, на работе она помнила пока все, даже лучше своих молодых коллег. А вот дома! Была, например, уверена, что у нее оставалось восемь котлет, а в кастрюльке лежало только шесть. Или думала, что купила молоко накануне, а находила его наполовину выпитым. Все случаи своей забывчивости она глубоко переживала, но с детьми и внуками своей тревогой не делилась, чтобы не сочли ее сумасшедшей. Если день проходил без досадных происшествий, она радовалась, отходя ко сну, и думала: «Вот писатели уверяют, что в старости приходит мудрость. Интересно, к кому? Наверное, к более достойным! И если б не было таких разинь, как я, как бы жили жулики?»

Глава 4 Зловещая находка

В квартиру 299 Бусик, можно сказать, попал случайно. Он шел в соседнюю, так как высмотрел накануне приготовления к большому обеду. Раскрасневшаяся хозяйка то и дело наклонялась к духовке, приподнимала крышку на большой кастрюле, стоящей на плите, что-то мелко шинковала и бросала на сковородку, и Бусику, несмотря на расстояние, чудились запахи наваристого говяжьего бульона, пирогов, чеснока и жареного лука. Но, подойдя к квартире 300 и нажав на звонок, он услышал за дверью торопливые шаги.

— Кто там? — послышался из-за двери нетерпеливый голос.

— Вы установили газовый счетчик? — требовательно спросил Бусик.

— А вам какое дело? — также из-за двери ответила женщина, — не установили и не собираемся устанавливать. Оставьте, наконец, нас в покое!

Бусик с удовольствием это сделал и стал звонить в соседнюю дверь на случай, если сердитая хозяйка квартиры 300 выйдет на площадку.

В соседней квартире никого не было. Внутренний голос советовал Бусику поскорее ретироваться, но он продолжал тупо жать на кнопку. Почти на автопилоте достал свои ключи и уже второй из связки подошел. Тихо затворив за собой дверь, Бусик оказался в просторной, чистой квартире. В передней — шкаф-купе, на стене — узкое зеркало в узорчатой раме и столик под ним. Прямо против двери в квартиру располагалась большая комната с раздвижными застекленными дверями. Правую половину ее занимал специальный стол с современным компьютером и офисное кресло. За ним помещался простой стеллаж с немногими книгами, какими-то папками, кассетами и дисками. Мягкий уголок у противоположной стены обозначал гостиную и состоял из современного комковатого дивана и таких же кресел. Они были расставлены лицом к большому телевизору с плоским экраном. Еще одна дверь вела из передней в комнату поменьше. Там стояла посредине двуспальная кровать, с обеих сторон от нее прикроватные тумбочки, напротив — двухстворчатый шкаф с одеждой. В углу — кокетливый туалетный столик. Обстановка Бусику понравилась. Просторно, нет лишних вещей.

— Посмотрим на кухне, — сказал он про себя.

Обычно в таких квартирах холодильник либо пуст, либо под завязку. В данном случае было ни то, ни другое. В холодильнике имелось не распечатанная бутылка водки, полбутылки белого вина, тарелка с заветренными кусочками сыра и колбасы и пара открытых салатов в магазинной упаковке. В сушилке стояли чистые тарелки, бокал для вина и две пиалы или маленькие салатницы.

— То ли гостей принимали, то ли сами угощались.

Что-то Бусику во всем этом не понравилось. Его вдруг охватило какое-то тягомотное чувство. Он даже не стал прикасаться к еде, очень захотелось поскорее уйти. Обуваясь в передней, он машинально приоткрыл дверцу шкафа-купе и чуть не заорал в голос. Прямо на него вывалился странно согнутый мужик в темном неновом костюме с неопрятной седоватой бородкой. Ноги у него были слегка согнуты, а глаза закрыты. На левом виске багровел зловещий кровоподтек. Бусик догадался, что это труп. Он проворно отпрыгнул от валящегося на него тела, и оно глухо шлепнулось на пол. Звук был неприятный и, как показалось Бусику, очень громкий. Он вздрогнул, и голова его быстро заработала. Мысли в ней побежали, как колесико в электросчетчике. Преодолевая брезгливость, Бусик снова затолкал тело в шкаф, опять разулся, стер носовым платком свои отпечатки с дверных ручек и ручки холодильника, быстро осмотрелся, обулся и осторожно и аккуратно покинул квартиру. Все остальные действия Бусик производил автоматически, целиком занятый мыслями о зловещей находке в квартире 299. Вниз спустился на лифте, вызвав его с тринадцатого этажа. Внизу, слава богу, никого не было, и он беспрепятственно покинул подъезд. В ближайшем магазине купил хлеб, булку, упаковку яиц, пакет молока, нарезку бекона и килограмм помидоров. Дома приготовил себе нехитрый ужин, выпил две кружки чая и в неодолимой истоме крепко заснул.

Бусик, как и его бабушка, мелкие неприятности смывал под душем, а неприятности покрупнее, и даже горе, должен был обязательно заспать. Сон наваливался с неодолимой силой, как бы подготавливая организм к стрессу. И уже после сна Бусик начинал обдумывать неприятности. Вот и сейчас, проспав два часа, Бусик проснулся с новыми силами. Взяв свой любимый бинокль и заварив себе свежего чая, он уселся у кухонного окна. Главным объектом наблюдения сегодня были окна 299 квартиры на пятнадцатом этаже. В его сторону выходили окна кухни и большой комнаты, и пока что там ничего не происходило. В квартире просто никого не было. Бусик просидел на кухне до двенадцати часов, но свет в квартире 299 так и не зажегся.

— Слиняли, — подумал Бусик, — дело сделали и слиняли.

Он поводил биноклем по окнам других квартир, дом жил своей жизнью. На одиннадцатом этаже, над аркой, была шумная молодежная вечеринка. Звуки оглушительной музыки долетали даже сюда. На балкон то и дело вываливались разгоряченные партнеры обоего пола. В квартире над стоматологом медсестра делала уколы почтенному старцу. В соседней — мать на кухне готовила обед, а в комнате рядом двое подростков, разложив на столе учебники и тетради, играли на компьютере в стрелялки. Елизавета Платоновна, поглядывая на экран телевизора, месила тесто. Ее Бусику было видно лучше всего. Стол стоял у окна. А телевизор сбоку, так что чаще всего Бусик созерцал левый профиль престарелой дамы. Пошарив по другим окнам и не найдя ничего интересного, Бусик отправился спать. Но уснуть долго не мог. Никак не увязывались в его сознании труп и довольно симпатичная молодая пара, жившая в 299 квартире. За ними Бусик никогда пристально не наблюдал, но чисто внешне их знал. Очень худенькая, быстрая, звонкая девушка в очках и довольно флегматичный, но с виду добродушный молодой человек, тоже в очках, но с солидным портфелем. Подкупал юношеский румянец на его щеках. Он казался Бусику раздутым до размеров взрослого карапузом. И как могли эти ребята быть связаны со страшной находкой Бусика в их квартире?

— Видимо, кто-то проник к ним в квартиру в их отсутствие. Может, они уехали, а ключи оставили знакомым? И по приезде их ждет страшный сюрприз. Но в квартире не было признаков пребывания чужаков. Все было мирно и обыкновенно. Ни чемоданов, ни лишней зубной щетки в ванной — ничто не указывало на присутствие гостей. Но ведь могло быть так. Они оставили ключи своему знакомому. Тот привел в их квартиру кого-то для конфиденциальных переговоров. Возникла ссора. И в пылу этот кто-то ударил своего собеседника и случайно убил. А потом запихнул тело в шкаф и сбежал. А пока хозяева приедут из командировки, пройдет время. Ищи — свищи ветра в поле. То-то ему на кухне не понравилось: салаты казенные из магазина, скудость закуски и оставшаяся выпивка. Странно опять же, что в сушилке стоял только один бокал. Странно и то, что если закусывали чужие люди, почему они не уничтожили остатки еды и выпивки? Зачем все рачительно спрятали в холодильник?

Обычно ключи оставляют знакомым для любовного свидания, но в спальне был абсолютный порядок. Да и во всей остальной квартире тоже. Не сходились концы с концами. Хотя сухое вино как бы указывало, что одним из сотрапезников была женщина. Вино было ординарное, недорогое, так что вряд ли оно предназначалось для гурмана, не любящего водки.

Долго ворочался Бусик с боку на бок, строя различные предположения. Так ни на чем и не остановившись, заснул рваным, тревожным сном. Во сне отбивался от падающего на него полусидящего мертвеца.

Глава 5 И на камнях растут деревья

Любовь Игнатьевна Милкина имела репутацию женщины самостоятельной, с сильной волей и крутым нравом. Ее побаивались. Обо всем она имела твердое мнение и доводила его до слушателей сразу как непреложную истину. Редко кто отваживался ей возражать, чтобы не нарваться на резкость, граничащую с хамством. Долгие годы она преподавала Историю КПСС в одном из технических ВУЗов, и в наше время делала то же самое, но под маркой политической истории. Суровая учебная дисциплина соответствовала характеру Милкиной и дополнительно выработала у нее уверенность во всех ее действиях и поступках.

Про Любовь Игнатьевну нельзя было сказать, что она некрасива. Если разобраться, у нее была неплохая фигура и довольно правильные черты лица. Однако, печать партийности, наложенная на весь ее облик, не позволяла рассматривать ее в обычных категориях, применимых к женщинам. Начисто лишенная обаяния, шарма или простой женской милоты, Любовь Игнатьевна воплощала своим обликом идею служения партии и народу.

Свой вкус, как и остальные свои качества, она считала непогрешимым и была уверена, что выглядит значительно и элегантно. Одевалась в дорогие вещи, но носила их по многу лет, и они морально устаревали. Это были пальто с огромными меховыми воротниками, костюмы и платья из добротного материала с одними и теми же наборами украшений. Так к зеленому шерстяному костюму она надевала серьги, бусы, брошь, браслет и кольца из янтаря. К летнему платью такой же набор из бирюзы, а к белой блузке — из жемчуга. Словом, вкус у нее был довольно тяжеловесный.

Глядя на Любовь Игнатьевну, люди думали, что она не замужем. Трудно было представить рядом с ней обыкновенного мужчину. Не хватало фантазии вообразить: каким он должен быть. Но Любовь Игнатьевна была давно и прочно замужем. И мужем ее был ни какой-нибудь твердолобый военный, а трепетный филолог, кандидат наук. Рядом с женой он выглядел не то школьником, не то хлипким старичком, но это ее ничуть не смущало. Не так уж часто они появлялись вместе. Зато всем было известно, что ее муж — уважаемый преподаватель высшей школы, доцент. А еще одним неоспоримым достоинством ее мужа была его несокрушимая верность ей. Если бы вдруг открылась дверь и вошедшая женщина объявила бы, что она любовница Милкина, Любовь Игнатьевна рассмеялась бы ей в лицо.

Как-то при ней среди кафедральных дам зашел разговор о замужестве. Как трудно найти подходящего жениха, как много женщин остаются одинокими. На что Любовь Игнатьевна неожиданно заявила, что каждой женщине, хоть раз в жизни, но предоставляется шанс выйти замуж. Нужно его только не проглядеть. Тетки с кафедры, услышав таковы слова, чуть не онемели. Они никогда даже не пытались заводить обычные женские разговоры со своей суровой коллегой. А она, оказывается, может их еще и поучить! Многое они бы дали, чтобы узнать: как нашла свое счастье сама Милкина. Но она, как будто спохватившись, взяла под мышку сумку и удалилась с высоко поднятой головой.

Зачем ей было рассказывать, как она получила в мужья своего Сему. Будучи студентом, он снимал комнату в их с матерью трехкомнатной квартире. После смерти отца с деньгами стало туговато, и они решили сдать шестиметровую комнатушку. Снял ее Сема Милкин, приехавший в Ленинград из Приозерска. Мальчиком он был тихим и аккуратным. Нетрезвым в дом не приходил, оставаясь на ночь в общежитии. Неизменно был вежливым и приветливым. Люба, рассмотрев со всех сторон его кандидатуру, решила, что нашла пусть робкого, зато послушного будущего мужа, который с удовольствием подчинится ее властному характеру. Остальное было делом техники. Особой пылкости в их отношениях не было, да Любовь Игнатьевне это было и не нужно. Роли распределились раз и навсегда. Она направляет и руководит. Он охотно подчиняется, но ни за что не отвечает.

Близких подруг у Любовь Игнатьевны не было. Общалась она, как правило, с нужными знакомыми. Знакомства эти завязывались на почве поступления в ее не очень престижный, но все-таки государственный институт нерадивых недорослей. Благодаря таким знакомствам Милкина бесплатно посещала бассейн, ежегодно в июне месяце бесплатно ложилась подлечиться в санаторий, ну и кое что по мелочи, вроде билетов в театр. Все это было удобно и привычно, но выяснилось, что ей совершенно не с кем посоветоваться. Все считали, и она это мнение всячески поддерживала и культивировала, что жизнь ее налажена с точностью часового механизма. Не было детей, так она сама их не хотела. Не известно, какими они вырастут. А все остальное в ее жизни было устроено с максимальным удобством и комфортом.

Впервые она пожалела, что умерла мать. Не было лучше советчика. А так, не известно, что и делать. Дело в том, что впервые за двадцать лет супружеской жизни ее Милкин не пришел ночевать. Бессчетное число раз Любовь Игнатьевна набирала номер его мобильника, но там неизменно отвечали, что «абонент временно недоступен». И где этот чертов абонент, один бог знает. 4 октября, то есть позавчера он оппонировал на защите. Пришел после банкета, хорошо налакавшись, лыка не вязал. Она, естественно, выразила ему свое недовольство, бросила подушку и плед на диван в шестиметровой конурке, служившей ему приютом в дни супружеского разлада, и ушла к себе. На следующий день ему не звонила, чтобы прочувствовал свою вину. Но что было странно, и она только теперь это поняла, и он ей не звонил. При обычном ходе вещей Сема должен был телефон ей оборвать, вымаливая прощение. О сладостные минуты абсолютной власти над преданным тебе существом! А тут и сам не звонил, и на ее звонки не откликался.

Скрепя сердце, Любовь Игнатьевна позвонила ему в институт. Легкомысленная свиристелка Светка беспечно ответила, что лекций Милкина сегодня в расписании нет, но его ждали с утра два заочника. Он обещал принять у них зачет, но не явился. Те, прождав его полтора часа, тоже ушли. Не знает ли Любовь Игнатьевна, появится ли он завтра?

— Не знаю, — буркнула Милкина и отключилась.

Она решила подождать до завтра, а тогда уже принимать более решительные меры. Не хотелось ей признаваться даже самой себе, но тревога нарастала.

Прежде чем обзванивать морги и больницы, Любовь Игнатьевна решила обзвонить Семиных друзей и знакомых. Особенно близких друзей у Семы не было, ибо был он скуповат, и она его в этом поощряла. Но все-таки было два-три человека, с кем он выпивал и вел задушевные беседы. Первый в этом списке был писатель Болдин, довольно известный в городе, дружбой с которым Сема очень гордился. Болдин ответил, что с Милкиным не виделся уже недели две, а по телефону тот упоминал про защиту аспирантки Ершовой и про грядущий банкет. Больше ничего существенного Болдин припомнить не смог.

Менее респектабельным другом был Колька Ветров, недоучившийся филолог, редактор небольшой ведомственной газетенки и горький пьяница. Тот был сердит на Милкина, который последнее время очень уж стал заноситься и чурался близких друзей. Он сердито пробурчал, что в гробу он видал этого Милкина, но когда до него дошло, что его приятель пропал, он почти трезвым голосом стал припоминать их общих знакомых, но сам же и отвел все кандидатуры за давностью происходящего.

Любовь Игнатьевне ничего не оставалось, как позвонить в милицию. Там ей сообщили справочные телефоны моргов и больниц. Что же касается заявления о пропаже, то его смогут принять только через три дня после исчезновения.

Если учесть, что последний раз Любовь Игнатьевна видела мужа четвертого октября, то с большой натяжкой можно будет подать заявление седьмого.

Проведя две ночи без сна, Милкина утром седьмого отправилась в свое отделение милиции. Ее направили к следователю Куликову. Им оказался немолодой мужчина с усталым и каким-то жеваным лицом в неновой и не очень опрятной одежде.

— Слушаю вас, — сказал он, доставая из стола какие-то бланки и начиная их заполнять.

Любовь Игнатьевна начала говорить со свойственным ей апломбом, но не выдержала (сказались бессонные ночи) и разрыдалась.

— Муж у меня пропал, — всхлипывая, проговорила она.

Куликов, тем временем, записал данные заявительницы, данные предполагаемой жертвы, приложил к делу принесенную Милкиной фотографию. Снимок был сделан несколько лет назад. Вид у Милкина на фото был задорный. Голова вскинута по-петушиному, в бородке еще не проглянула седина, шея трогательно тонкая. И таким милым и родным показался Любовь Игнатьевне ее собственный муж, что слезы сами собой вновь покатились из глаз.

Конец ознакомительного фрагмента.