УБАНГА МБОНГО. Рассказы о детях, стихи

Нина Русанова

Книга о будущих взрослых для вчерашних детей. Её герои живут в разное время, в разных странах, мирах, говорят на разных языках.Кто они, наши дети? Как давно мы сами были детьми?Удалось ли нам повзрослеть? Кем и какими мы стали?Что приобрели, а что утратили безвозвратно?Ответы – в тонких, искренних, глубоко психологичных зарисовках.Весёлые, ироничные, грустные, щемящие, – все они написаны с большой любовью к детям и их родителям, отмечены жюри престижных конкурсов и уже полюбились читателям.

Саша и волк. Страшная песня

Саша бузит.

Только что пришёл с прогулки.

Ввалился и — свалился, плюхнулся на свой стульчик в прихожей.

Сидит и не даёт себя раздевать-разувать. Никому.

Буянит: кричит и яростно отбивается, так что старенький, мамин ещё, детский стульчик ходит под ним ходуном и, скрипя и скребясь о стену и о паркет, взывает к ним то возмущённо, то жалобно. Размахивая во все стороны ногами, обутыми в серые с чёрными колошами валенки, насколько хватает сил и ног (а только на это их сейчас и хватает), Саша лупит, колотит по полу. Получается здорово.

«Слава богу, — думают взрослые, — что это для паркета совершенно безвредно». Но зато громко и гулко. А если совсем близко подойти, то ещё и больно.

Метод устрашения действует безотказно. Никто уже — ни мама, ни папа, ни бабушка — не знает, с какого боку к этому ребёнку подступиться, как к нему хотя бы приблизиться, не то что валенки с ног стянуть. Да и штаны хорошо бы — ведь по колено… да какое там! — по самую попу мокрые. А попробуй-ка сними, хоть они и на молнии: толстые, с «грудкой», на бретельках — это же комбинезон, кафандл кацманафта! Или даже валадаза (водолаза). Еле успели, пока шёл к стулу, расстегнуть и стащить с мальчика шубу и вязаную шапку-шлем. Тяжёлые от воды варежки сами упали с Сашиных рук ещё в подъезде.

Щёки красные, глаза горят, волосы на голове совершенно мокрые и на макушке всклокоченные.

Нагулялся, укатался до такой степени, что сам уже не знает, чего хочет:

— Ни катю́ дамо́й!

— Ку́сать ни катю́!

— Ни катю́ путя́та! (купаться)

— Ни катю́ пать! (спать)

А дальше уже просто:

— А-а-а-а-а-а!

А взрослым, ой, как непросто… «О-о-о-о-о…» — только и остаётся сказать.

— А ну-ка… А вот я сейчас спою ему эту «страшную песню», про серого волчка, — неожиданно находится дедушка.

Все в недоумении: «Какой ещё „волчок“? Ну ты, дедушка, даёшь… Ребёнок голодный!..» — однако сразу же соглашаются, потому как другие, уже опробованные, педагогические (и даже те, что «не очень») приёмы, а также совсем уже не педагогичные хитрости (и даже угрозы) не дали абсолютно никакого результата. Не считая разве того, что Сашины крики стали ещё громче, а удары ног о пол — ещё ожесточённее. И тоже громче.

Дедушка садится перед Сашей на корточки (калоши почему-то сразу же перестают колошматить), протягивает к нему руки и низким голосом тихо заводит:

— Баю-баюшки-баю…

Саша без единого звука… встаёт со стульчика… с большим трудом… (кацманафт — гравитация!) делает два шага навстречу деду и… — падает (сила гравитации особенно велика в этот момент!) в его объятия.

Дедушка большой, тёплый и добрый, и байковая рубашка в клеточку на нём сухая; а Саша маленький, горячий и мокрый. И очень устал.

Продолжая (уже без слов) петь, а вернее мычать, свой «утробно-загробный» мотив, дед с Сашей на руках осторожно поднимается и, медленно покачивая его, идёт по коридору в сторону детской.

Мама бежит за ними на цыпочках, догоняет и знаками объясняет, что неплохо бы снять с ребёнка тяжёлые валенки: у того ноги уже болтаются, как у тряпичной куклы, и валенки в калошах — клоц-клоц, бум-бум — стукаются друг о друга. Ещё, чего доброго, разбудят…

— Уйди. Потом снимешь, — одним лицом, бровями, говорит дед. Руки-то заняты, а голосом он продолжает всё так же «страшно» петь.

Действительно, валенки и штаны потом можно снять.

Как хорошо, что на Саше, под кафандлом, — не лубаска (рубашка), не фитылок (свитерок) с высоким и узким горлом, а верх от пивамы! Удобно и нежарко. И низ — от неё же — вместо кавоток (колготок). Утром после завтрака еле удалось одеть и вывести этого мальчика на улицу: «Ни катю́ на голку!.. Ни катю́ на санки!..» Так и выволокли — в пижаме, надев поверх неё комбинезон и шубу.

Точно так же, как пришла, на цыпочках и словно по струнке, мама уходит, ретируется на кухню, где её за закрытой дверью и за накрытым столом тихо-тихо, как мышки, сидят и ждут такие же «приструнённые» Сашей «цыпочки» — папа и бабушка. Счастливые уже от одного только предвкушения обеда в тишине.

Условный рефлекс на «страшную песню» сработал.

«Саша и Волк».

Почти по Прокофьеву.

Или по Павлову?

Или по Сухомлинскому, Ушинскому, Песталоцци, Монтессори и Споку?

Или в полном противоречии с ними? То есть с их теорией. Или — с теориями?..

Неважно. Важно, что ребёнок уже спок… то есть спит.

«В тёмном небе Луна…»

В тёмном небе Луна

Плакала безутешно:

Всё одна да одна —

Некому ей, сердешной,

Слёзы с лица смахнуть,

Нос утереть платочком…

Всё не могла уснуть,

Плакала ночь за ночью.

Может быть, в темноте

Тоже хотела к маме?

Капали слёзы те

Крупными жемчугами…

Пали они на дно,

Море их приютило

И для тебя одной

В раковине хранило.