Говорящая с призраками. Дитя Ноктурны

Нина Линдт, 2021

Апокалипсис приближается, зло в лице Ноктурны набирает мощь, но растет и сила, передаваемая Матерью Насте. Команда под руководством демона Самаэля ищет девочку-балерину, которая связана с Ноктурной. Но Самаэль знает, что Настя должна будет принести себя в жертву в финальной битве. Он шаг за шагом вел ее к предначертанному, но теперь не представляет себе жизни без нее.

Глава 2

Настя, зевая, вышла из спальни и застыла, глядя на гостиную, совмещенную с кухней.

Ангел Габриэль жарил яичницу в майке «Не звони мне, звони 666», папа римский смотрел очередную передачу, где публично ссорились, мирились и выясняли отношения какие-то люди. Попутно папа римский читал им нравоучения, назначал количество покаянных молитв или просто шептал:

— В темницу… а на тебя даже яда жалко…

Настя, сонно протирая глаза, прошлепала босиком к плите, налила себе кофе и села за стол. Определенно… ангел, с которым она столкнулась в ином Париже, и призрак папы римского, выпущенный ею на свободу в подземном секретном проходе Ватикана, составляли странную пару соседей по квартире.

— Чем сегодня займешься? — спросил Габриэль, поставив перед ней тарелку с глазуньей.

— У меня свободный день.

— Тогда… — Он замялся, потом поднял на нее взгляд своих синих глаз и попросил: — Может, составишь мне компанию?

— Конечно! А что будем делать?

— Не знаю, заметила ли ты, но у меня по всему телу идет татуировка с нотами. Я хочу узнать, что это за мелодия. Возможно, я как-то связан с Ноктурной, потому что мне казалось, я виновен в произошедшем. Когда мы провалились в ее душу, все в ее доме казалось мне знакомым. Вдруг… знаю, звучит бредово… но вдруг эта татуировка не просто так?

— Знаешь, — задумчиво размешивая молоко в кофе, ответила Настя, — если бы ты сказал мне это где-то полгода назад, я бы посмеялась и ответила, что это бред. Но с тех пор… я словно поселилась в каком-то кошмарном сне, и уже все вокруг не кажется мне бредовым. Поэтому я конечно же займусь разгадкой твоей татуировки. Только вот я не знаю нот.

— Я тоже, — признался ангел. — Но тот продавец в музыкальном магазине может помочь нам, как думаешь?

— Кстати, хорошая идея. Завтракаем и едем. Сейчас напишу сообщение Диего, чтобы нас не потеряли.

— Настя… — Габриэль весь покраснел, как розы на его шее. — Спасибо.

— Да не за что! Спасибо, что доверился мне.

Втроем (призрак увязался с ними) они вошли в магазин. Продавец сразу узнал их, но немного отступил, когда Настя озвучила просьбу расшифровать тату.

Однако уже через несколько минут Габриэль стоял перед ним, обнаженный по пояс, а продавец списывал ноты на лист. Ангел медленно поворачивался, потому что ноты, переплетенные розами, располагались спиралью по его туловищу.

— Определенно это музыкальная композиция, но только понятия не имею откуда. Сейчас попробуем наиграть.

Продавец сел за пианино, Габриэль быстро надел майку, и все они столпились вокруг, умирая от любопытства.

Мелодия зазвучала.

— Похоже на классику, — пробормотал продавец. Он проиграл ее сначала неуверенно, потом повторил более слитно и гармонично, не спотыкаясь.

— Я определенно слышала ее раньше. — Настя ломала голову. — Знаете, у меня папа меломан, узнает любую музыку на слух.

Она позвонила отцу и коротко объяснила, что нужно узнать мелодию. Продавец проиграл ее еще раз. Отец помолчал, а потом ответил довольно уверенно:

— Это из балета «Жизель». Музыка Адана. Уверен почти на девяносто процентов.

— Спасибо, пап.

— Это музыка из балета, — сказала она Габриэлю, завершив вызов.

Они поняли друг друга с полуслова. Габриэль побледнел.

— Но надо убедиться, что это она, — торопливо поправилась Настя.

— И если это так?

— Тогда ты действительно являешься частью головоломки. Как и я. И мы не случайно встретились в Ином городе.

— И возможно, мы найдем ее тоже. Через эту музыку.

— Вы оба бредите, — вмешался папа римский. Он слишком долго хранил молчание, наблюдая за всем процессом. — Но бред интересный, — уступил он, когда Настя посмотрела на него с осуждением.

— Музыкальный, — поправила она.

— Что — музыкальный? — не понял Габриэль.

— Музыкальный бред, — таинственно улыбнулась Настя.

Вечером они вышли из агентства вполне довольными: передали информацию Сержу и Итсаску, которые там дежурили, а сами поехали домой. По дороге Настя почувствовала вдруг жжение в солнечном сплетении, тоску, тягу, словно ее за неведомые нити тянуло к графу Виттури. Перед мысленным взором встал его особняк.

Так вот что ощущал граф, когда она призывала его… Настя решительно направилась к выходу из вагона.

— Нам не здесь выходить, — возмутился Габриэль.

Несмотря на отговоры, ангел и призрак довели ее до дома графа. Настя торопливо вбежала по ступенькам, махнула им на прощание рукой. Дверь ей открыл все тот же молчаливый дворецкий.

Звуки скрипки доносились со второго этажа. Дворецкий просто жестом пригласил ее пройти. И она поднималась по лестнице, ведомая мелодией. Словно скрипка кричала:

— Иди! Иди сюда! Еще шаг и другой!

В этой необыкновенной, прекрасной музыке, которая то замирала, то вновь возникала, то заходилась в плаче, то переливалась трелями, чувствовалась боль, и она царапала душу. Так, наверно, звучит одиночество. При приглушенном свете шаги Насти проглатывал ковер на лестнице. И казалось, нет больше в мире звуков, только скрипка, которая просит ее прийти, подняться, ворваться, потому что дольше терпеть невозможно, потому что сейчас! Ах! Сейчас лопнет струна, рассыплется в прах дерево, не перенеся этих страданий. Настя обернулась: дворецкий исчез. Она была одна.

Рука скользнула по перилам. Она рвалась наверх и не решалась. Но тут скрипка залилась слезами, потом словно прыгнула в пропасть, взвилась вверх, закружилась в ритме безумных переливов. Нужно было быть дьяволом, чтобы так играть.

И, войдя в зал, она увидела графа Виттури в свете горящего камина, по стенам плясали безумные тени, а он играл с закрытыми глазами, сливаясь с инструментом в одну угловатую подвижную тень.

В тот момент он сам был мелодией, где одиночество, боль, отчаяние, сопротивление, ярость, мощь сплетались в клубок, который она едва успевала распутывать, следуя за изменчивыми настроениями инструмента. Прервать его она не решалась. Каденция и возрастание, замирание, острая боль, барокко из торжества…. Сражение, сражение, проигрыш, победа, торжество, отчаяние…

Она прижалась спиной к стене у входа, и слезы текли от красоты и боли, которой он делился с ней.

Он то замирал, нежно водя смычком, то весь взвивался, отчаянно ударяя им по струнам. Он всегда будет таким. На грани между добром и злом. Невероятный и прекрасный. Несчастный и такой любимый.

Граф Виттури вдруг вздрогнул и оборвал мелодию, резко повернувшись к ней. Некоторое время он молчал, огонь за его спиной не давал рассмотреть его лицо.

— Ты пришла… — сказал он наконец.

И шагнул навстречу, положив скрипку на столик, и она прикрыла глаза, слушая его шаги. Он коснулся рукой дорожки от слез на ее щеке. Потом ласково вытер их, заключив ее лицо в ладони.

— Не плачь. Не жалей меня.

Она замотала головой. Попыталась рассмеяться. Ткнулась лицом в его грудь.

— Прости меня, — прошептала. — Я всего лишь человек.

Он усмехнулся, обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Я знаю, маленькая.

Настя отстранилась, полная решимости. Он с умилением прочитал в ее глазах, что она собиралась сказать, но не успел остановить.

— Только одна ночь.

Его резануло по сердцу ее отчаяние. Он уже сам не знал, зачем так звал ее, хоть и не надеялся, что она придет. Но теперь она здесь. Он не может лишить ее предназначения ради каприза, Избранная должна быть девой. Да и не хочет он ее на одну ночь. Ему и вечности будет мало.

— Нет. Одной ночи мало.

— Тогда чего ты хочешь? — Она порывисто отвернулась, оскорбленная отказом. Щеки медленно заливались румянцем. Он слышал, как сердце билось учащенно и гулко, раненное его замечанием. Как она нетерпелива и юна! Словно почка на дереве по весне, нежно-зеленая, полная сока торопится раскрыться навстречу солнцу и тянется к нему изо всех сил. Она не знает, что солнце может испепелить и иссушить своим жаром.

Он повернул ее лицо к себе, мягко коснувшись подбородка. Опущенные ресницы вздрогнули и взметнулись вверх, и полные слез глаза обнажили перед ним душу. Голосом тихим, спокойным, даже с толикой грусти он объяснил:

— Путь рук по телу любимой, изгиб бедра под пальцами, жар кожи, распаленной поцелуями, полнота груди в ладони, прохлада ее стопы на твоем бедре… Шелк и запах волос, вкус поцелуев, ее дыхание, голос, смех и слезы… За одну ночь не научиться находить с первого раза ямочки на пояснице, вкладывать в них палец, проводить по окружности впадинки, словно по резному орнаменту. Тело женщины — храм, который надо уметь читать, если хочешь понять, кому и зачем молишься. Если это не похоть, одной ночи всегда мало, запомни. Для этого нужно много ночей. Разных.

— Похоже на песнь песней.

— Эта песня еще не спета, Настя.

И она снова смутилась. Ему нравилось смущать ее. Было в ней что-то такое, что вызывало умиление, похожее на то, что испытывает ребенок к котенку. Он знал, что она в его власти, что ему решать, жить ей или умереть, брать ее или хранить. И оттого хотелось больше всего на свете защитить ее доверчивость как можно дольше. Наивность и чистота дарили ему покой, наслаждение. Он не хотел ломать ее похотью и капризной страстью. Но знал он, что и любить ее ему не дано.

И как у него получалось всегда оставлять ее в дураках? То соблазняет одной ночью, то угрожает потерей души, то отказывает во всем и сразу, да еще так, что после этого остается только либо взять его силой, либо отступиться. И так как демона силой не возьмешь, остается только последнее. Уходить надо с юмором и осторожно. Только глядя ему в глаза, в которых отражался огонь в камине, она видела: он лжет. Желание ощущалось на кончиках его пальцев, в том, как он удерживал ее в своих руках. Не хотел отпускать. И одиночество скрипки снова пронзило ее душу.

— Ты пришла только поэтому?

Она накрыла его руки своими и кивнула:

— Только за этим. И я не уйду.

Это прозвучало как пощечина, как удар под дых. Он искал причины оттолкнуть ее, но не мог найти ни одной.

— Ты еще будешь просить пожалеть тебя. — Голос Демона прожигал насквозь. Опасность, притяжение, терпкость греха. Его пальцы слегка коснулись углубления над ее ключицей, пульс ее жизни с силой бился об них.

— Не стану, — почему-то шепотом упрямо возразила она.

Эта человеческая безбашенность и отвага.

— А я и не пожалею.

Он рывком схватил ее, притянул к себе, губы торопливо нашли ее рот и прижались к нему, даже у демона есть предел, и он перемахнул его разом, и страсть закружила его, ослепляя своей сладостью и оглушая частым биением ее сердца. Настя задохнулась от тянущей боли в теле, от миллиарда ощущений, заполнивших сознание, она словно переставала существовать в его объятиях. Или становилась с ним одним целым. Он так нетерпеливо целовал ее, с такой тоской и силой ласкал лицо, обозначая границы скул и линии бровей, что грань между пыткой и наслаждением была прозрачной и неощутимой. Больно и сладостно. Казалось, чем глубже его пальцы вдавятся в кожу, чем яростнее губы вопьются в ее, чем крепче он обнимет, тем больше будет удовольствия после боли. Он первый остановился, понимая, что почти душит ее. Задыхаясь, больно сжав за плечи, приложив всю силу, он отодвинул ее от себя. Она подалась было снова к нему, но он глухо остановил:

— Нет. Я разрушу тебя.

Она поверила. Его глаза были черны, в них колыхалась черной жижей страсть и угроза. Опасность тысячью зрачков смотрела на нее оттуда, и злость в нем клокотала и вьюжила.

— Я знаю тебя, — уверенно сказала она, облизнув кровь с губы от его укуса, смело глядя в налитые болью глаза. — Ты сильнее всех. Ты лучше всех. Я не хочу твоей жалости, я хочу тебя.

Стон или рычание пророкотало в темноте, Зверь стоял перед ней, ощетинившись миллиардами острых стрел, она прижалась к нему, зная, что играет со смертью.

— Ты не зло, — горячо шептала она, чувствуя, как кровь с губы стекает по подбородку. — Ты выбор. Ты имеешь право выбирать и даришь это право другим. Я выбрала тебя. Выбираю тебя каждую минуту своей жизни. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Я чувствую тебя. Твоя боль — моя боль. Твое одиночество — моя печаль. Твоя страсть — моя любовь. Твоя похоть — мое желание.

Он медленно собрал языком бегущую по ее шее кровь, нежно прижался к губам, и поцелуй был солоновато-сладким, нежным. Доверие к нему переполняло ее тело, она чувствовала себя невесомой. Как тогда, на балу, во время их первого танца. Ей даже казалось, она слышит ту волшебную музыку. Знает, что впереди будет счастье.

— Настя. — Этот выдох принадлежал графу. Она улыбнулась. Зверь бежал, поджав хвост.

Что она могла сделать для него? Что еще она могла отдать ему, подарить, предложить? Всем телом и душой она хотела согреть его, прогнать тени, мрак, зло. Ведь он был иным.

— Я принесу тебе только боль, маленькая девочка. Уходи.

Схватив его руку, развернула ладонь и поцеловала. И с удивлением увидела, как кровь с губы, что никак не останавливалась, затекла в линии на ладони. У него появились линии судьбы.

— На моих руках твоя кровь, — горько прошептал демон.

Она прижалась к его ладони щекой.

— Это ничего не значит. Я бы отдала больше, только попроси.

Он смотрел на ее светло-русую макушку, не в силах сказать ей, что она умрет, а он ничего не сделает для того, чтобы спасти ее. Он предаст. Чтобы спасти остальных.

Она так доверяла ему… Доверие и любовь двигали этой хрупкой девушкой, чьи зеленые глаза, казалось, всегда грустны. Она росла, становилась мудрее, училась следовать своим путем. Он не имел права теперь столкнуть ее с этой стези. Ему стоило стольких трудов направить ее. А теперь все, чего хотелось: накрыть своими крыльями и не отдавать никому. Даже Ему. Особенно Ему.

— Тогда оставайся, я велю подготовить тебе комнату. Побудь со мной. И всеми моими демонами. Но твоя душа пусть останется с тобой. Не сегодня.

Она кивнула.

Пока они перебирали предметы-воспоминания в его кабинете, где он слушал ее удивленные возгласы или чувствовал, как она замирает от благоговения перед тем, как прикоснуться к вещи, полной истории, пока ужинали вдвоем, сидели у огня, смеялись, он забыл о времени. Не слышно было этого надоедливого пульса секунд, который так часто сводил его с ума в темноте. Она заполнила пустоту рядом с ним. Вечную пустоту, которой, казалось, нет конца. И даже когда она заснула на диване, доверчиво положив голову ему на колени, даже тогда в наступившей тишине он слышал только спокойное биение ее сердца.