Стану Солнцем для Тебя

Никтория Мазуровская, 2017

Возможно ли влюбиться в одного и того же человека дважды? Или любовь никуда и не уходила, просто затаилась на время, готовясь к иному своему проявлению, но уже чуточку другому? Маришка ответы на эти вопросы не знала и узнавать не собиралась, пока в её жизнь вновь не ворвался Он… Много лет назад Он совершил самую страшную ошибку в своей жизни и теперь, спустя годы, пытается все исправить, заслужить доверие, завоевать любовь.Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 1

Марина очень любила приходить на работу немного раньше обычного, не к девяти, к восьми, например, если выпадала такая возможность. Она отвозила утром сына в школу, а потом, после, сразу ехала на работу. По пути всегда забегала в кофейню и брала кофе на вынос, американо со сливками. Горячий, свежий, вкусный, без сахара.

А потом, прогулочным шагом, не спеша шла к офису, наслаждаясь кофе, смотрела на, бегущих по своим делам прохожих, настраивалась на очередной сложный рабочий день.

Утро всегда было для нее неторопливым, — не любила суету, именно в это время, начинающегося дня.

Вот и сейчас, не спеша, и даже немного по-царски, медлительно, как любит повторять ей мать, она шла к посту охраны в огромном комплексе Москва-Сити башни «Империя», чтобы предъявить пропуск, пройти через металлодетектор и выслушать очередной комплимент от добродушного охранника Толи.

Потом поднимется на лифте на пятнадцатый этаж, вежливо кивнет администратору, своим помощникам, которые уже на месте, и на пять минут исчезнет для всего мира.

Это ее очередная маленькая прихоть, еще один способ доказать себе самой, что она имеет право на все это, и никто в мире не может отнять у нее то, что по праву принадлежит именно ей.

Давно привычным жестом поставит сумку от Chanel на специальную тумбочку, кинет портфель с бумагами на рабочий стол, подойдет к окну во всю стену и, отодвинув чуть в сторону тяжелую портьеру, уставится вниз, задумчивым, на сей раз, взглядом.

В этом ее наблюдении не было ничего суицидального, как однажды заметил один ее друг, шутя, но при этом, слегка за нее волнуясь. Просто она любила наблюдать за городом, за людьми.

Почему-то это ее завораживало: с такой высоты наблюдать как люди и машины, маленькими точками носятся туда-сюда. Окна выходили на Кутузовский проспект, старые здания, дворы, а с другой стороны Москва-река, паромы, речные трамвайчики.

Но все же больше ее волновали люди.

Серая масса, будет точнее.

Середина жаркого лета. И уже в такое время на улице было невыносимо душно, а люди будто специально старались одеваться безлико, не ярко. Складывалось ощущение, что у большинства таких людей серая противная зима со слякотью в душе, но уж никак не лето.

Ее подруга, — вот уж кто никогда не будет зваться серой массой, хотя серый цвет ей очень даже шел к лицу и нравился, — никогда не терялась в толпе. Что удивительно, при ее маленьком росте, но яркую блондинку не заметить нельзя.

Марина таких людей уважала, за этот вызов серому и унылому обществу, попытку не быть, как все в толпе, а стать самим собой, настоящим. Так вот, она говорила порой очень умные мысли о социуме, в целом.

Москва проглатывает таких серых, которые забывают собственное я, уподобляются другим. Даже те, кто ярко красит губы в немыслимые оттенки, носит довольно необычную одежду с убийственными принтами…даже такие люди все равно остаются серой массой, потому что они, как все, стремятся выделиться, запомниться, но увы, не стремятся быть собой, показать всему миру, что «вот какой я на самом деле», а просто подстраиваются под остальных.

Марина была согласна с таким мнением, сама считала так же.

Этот город, по своей сути, довольно жестокий, и проглатывает, а потом, прожевав, выплевывает обратно в массы, еще более обезличенными, чем прежде.

Но кому-то так нравится жить, большинство такое положение вещей устраивает. Только не Марину!

Она в свою команду таких людей не брала. Под ее началом работало много людей, и на них ей было не все равно. С большинством она работала недолго, не больше года, — столько ее команде требовалось времени, чтобы привести все в порядок и заключить сделку.

Но вот ее команда, включая даже личных помощников, это были сплошь неординарные люди с незаурядным умом, чувством собственного достоинства, идущие по жизни с какой-то мечтой или целью…

В эти пять минут размышлений-наблюдений ее не трогали, не соединяли ни с кем. Нет, были исключения, но даже эти исключительные люди знали про пять минут, и предпочитали разговаривать с ней после того, а не до, и уж тем более, не во время.

А сегодня, точнее с сегодняшнего дня, они все вышли на финишную прямую, и то напряжение которое вот уже полгода витало в офисе, буквально стало потрескивать.

Но она ожидала отмашки от Тани, та к сегодняшнему дню обещала проверить до конца весь договор и дать свое добро. И тогда они, наконец, подпишут этот чертов договор, и Марина сумеет отдохнуть хоть чуток, избавиться от одной головной боли, чтобы приступить к новой, еще более сильной.

Так и жила. Такая у нее работа.

Быть специалистом в своем деле очень трудно, но она за годы сделала себе имя, сколотила свою команду и все уже работало, как часовой механизм, но все же предпочитала не только руководить, но и принимать участие.

Работа ее состояла в том, что она умела продавать. Но не машины, квартиры и землю, хотя и такое в ее жизненном опыте имеется. Она продавала компании, целые предприятия, банки.

Но, это не главное. Она умела подчищать дерьмо за другими так, как этого не умел делать никто.

Создать репутацию захудалого предприятия или не совсем чистого банка? Да пожалуйста. Это ее главная задача. Делать репутацию, очищать имена хозяев от грязи и дерьма, а потом втюхивать кому-то за такие деньги, что от числа нулей, после запятой, статистическому человеку захотелось бы грохнуться в обморок или перекреститься.

Ее команду, как и ее саму, нанимали именно для этого.

И такая работа требовала времени, ювелирной работы, кучи потраченных нервов…

Она два года готовила этот банк к продаже, два года! И уже не верила, если откровенно, что затея окупится полностью. Но англичане слово держат, договор прислали не с посыльным, а с будущим гендиректором, что наводило на определенные мысли и давало гарантии, что сделка состоится.

А она получит свои комиссионные, — не то, чтобы у нее не хватало денег для своих людей и себе на жизнь, но с ее главбухом они пахали столько, не ради «спасибо». О своих людях она беспокоилась и предпочитала, чтобы они могли позволить себе ту жизнь, которую хотят и заслуживают.

О себе она уже давно перестала беспокоиться, единственной ее заботой был сын.

Ее зазноба, кровиночка и лучик света.

Отвезла сегодня его в школу, а у самой на душе камень лежал и все душил, не давал спокойно вздохнуть.

Иногда ей казалось, что она плохая мать. Мало времени ему уделяет, мало с ним говорит.

Но такие мысли сразу приходилось гнать от себя прочь, иначе за ними потянутся другие, еще темнее, еще мрачнее. У нее не было права сомневаться в себе, потому что, если дать хоть чуточку слабины, ее сожрут если не конкуренты, то собственные мысли и тараканы.

Так уж сложилась ее жизнь: либо она ее, либо ее кто-то.

Гнать от себя нужно все, гнать. В прошлом копаться — только душу себе рвать, его не изменить, не исправить. И она всегда будет помнить, что есть двадцать три минуты ее жизни, которые ничем не заполнить, не вырвать из памяти, из нутра. Они всегда с ней, в ее мыслях, в ее сердце. Всегда!

Но, сейчас впереди новый день, новые заботы, и, возможно, новая встреча.

Ничто так не страшит, как ожидание чего-либо, и не важно наказание или, наоборот, поощрение, встреча или расставание. Ждать хуже всего.

Она держалась из последних сил, ожидая. Накручивала себя до предела, внутри пружина, гляди, лопнет от того, как сильно Марина ее в себе закрутила. Но, пока держалась, ждала.

Каждый день этих двух месяцев ждала, готовилась, но боялась, что недостаточно. Порой, ей выть хотелось от безысходности, от чертового напряженного ожидания, какого-то душевного запустения.

Илья стал кидать на нее более внимательные обеспокоенные взгляды, хмурился задумчиво. То ли сам ожидая, то ли ему просто она такой не нравилась. Но, пока молчал, не говорил…

Тихо отворилась дверь кабинета и по шагам она определила, что зашел Андрей, ее зам. Подошел, еле слышно ступая, стал за спиной, тоже смотря вниз, на людей:

— Я уже говорил, но повторюсь, в такие моменты мне становится страшно.

Она видела в отражении стекла его внимательный взгляд, чуть обеспокоенный, но не такой, на который следовало бы реагировать.

— Бумов ответил?

— Хочет с тобой встретиться, — недовольно проговорил и отвернулся от окна, отошел и приземлился на стул для посетителей.

Она повернулась вслед за ним, выбросила пустой стаканчик от кофе, и подняла внимательный взгляд на своего партнера и друга.

— Что тебе не нравится?

— Он этот завод в приватизацию взял, когда Завищенко упекли в места не столь отдалённые, и мне кажется, упекли не без его помощи.

— Тебе кажется или ты уверен?

Это было принципиально, и Андрей это прекрасно знал. С самого начала, когда они только начали формировать свое дело, оба, не сговариваясь, решили, что никакого откровенного криминального контингента у них в клиентах числиться не будет. Но, кто из тех, что начинали свое дело в девяностых и в начале двухтысячных, были абсолютно чисты? Правильно, никто. Поэтому, они проверяли каждого клиента, потенциального и уже

состоявшегося, проверяли досконально, чтобы не подкопаться было. И если что-то находили, не отказывались, нет, выгребали всю грязь, марались по самые уши, не всегда действовали законно, но исправляли прошлое настолько, насколько это, вообще, можно было сделать. Естественно с убийцами, насильниками или еще что-то в этом роде, они не работали, — отказывали, не задумываясь. Но с финансовыми махинаторами, бывшими рэкетирами, и так далее, работали.

У каждого бизнесмена первый миллион зеленых бумажек заработан нечестным путем, главное, чтобы все остальные были заработаны по-другому.

Андрей долго молчал, хмуро ее разглядывая, но предпочел тему перевести, потому что информации накопал недостаточно:

— Когда ты уже Татьяну к нам переманишь, а? Надоело мне уже вместо Алины быть, — как и всегда, предпочитая избежать конфликта, включал веселого балагура, — Мне своих дел хватает.

— А ты сам с ней поговори, может и согласится, — она Тане и предлагать такое пока боялась, у той и так проблем хватало, но на переезд уже ее настраивать начала, а там, глядишь, и с работой подсуетится.

— Если уж она тебя не слушает, то я для нее совсем не авторитет. Дави на нее сильней, что ли.

Тон его был веселым, но оба понимали, что кадровая перестановка им была жизненно необходима. Предателей в своих рядах они не любили, и были очень разочарованы, когда поймали Алину на сливе информации. А Таня, она проверенная, надежная, и самое главное, очень толковая в своей сфере.

— Она все же моя подруга и давить на нее я не буду.

Хотя надо бы, это Марина понимала лучше кого бы то ни было. Ее место здесь, в этом городе. И Кириллу будет лучше в Москве. А еще, Дима тоже был здесь, пусть сама она с ним общалась мало, но то, как он смотрит на Таню… так никто и никогда не смотрел на нее саму. И Марина собиралась все же поднажать, такой уж Таня человек. Ее надо толкать, пока она упирается, но, как только перестанет, лучше остановиться, дать ей оглядеться, и тогда она примет верное для всех решение.

— В первую очередь, Марина, она очень толковый юрист, у нее есть опыт руководителя и о наших с тобой делах она знает практически все. Идеальная кандидатура.

— Я поговорю с ней, доволен?

— Да. — мужчина кивнул, но уходить пока не собирался, — Может расскажешь уже?

— Что расскажу?

Подсознательно она предвидела такой тон и такой разговор, очень уж они хорошо друг друга знали, но слишком сильно друг друга уважали и, без веского повода не лезли друг другу в душу.

— Я все думал, что дело в работе, но нет. По глазам вижу. Дело личное, и дело в мужике.

— Не лезь не в свое дело! — резко сказала, но запал быстро схлынул, — Пожалуйста.

— Точно! — он весело хлопнул ладонями по коленям, — Охренеть! А я думал, ты монашка.

— Я тебе сейчас по зубам дам совсем не по-монашески, договоришься!

Мужчина поднялся, весело посмеиваясь, кинул на нее еще пару любопытных взглядов, но все же ушел, больше ничего не говоря. Но вернулся довольно быстро:

— Так что мне с Бумовым делать? Пускать наших, пусть землю роют дальше или и так на контакт пойдем?

— Пусть роют, но аккуратно, Андрей, слышишь, аккуратно, — он кивнул, но ждал продолжения, — Но на контакт пока я с ним не пойду, езжай сам, и деликатно ему намекни, что ему лучше самому покаяться тебе во всех грехах, как батюшке, потому что, если на встрече со мной всплывет какая-то неожиданность, он и его завод могут пойти в очень интересное путешествие по нашей необъятной Родине-Матушке.

— Вас понял, приказ ясен! — шустро отрапортовал и исчез за дверями…

Дальше день прошел, как обычно.

Несколько важных звонков, одна деловая встреча во время обеда. Съездила в банк, который они сейчас готовили к продаже англичанам.

Работать с иностранцами она не любила, просто терпеть не могла. Все же русский менталитет он даже на бизнесе сказался. Ну, не было в стране нашей, крупных предпринимателей с чистой, кристальной репутацией, прошлым и настоящим. Не было. Да и в Европе тоже, если уж честно.

Просто там привыкли все прятать, да так глубоко, что землю рой, хоть годами, а не найдешь где собака зарыта. Скрытные они, за свое белое имя убить способны, и убивали.

Люди, — они везде люди, что здесь, что там. Но там убить могут, как раз не из-за денег, а из-за тени на репутации. Что для нее было дико, не понимала такого. Точнее, понимала, но не принимала.

Но лицемерила все же, именно на таких клиентах они с Андреем сколотили нехилое состояние. Этому их обучили, точнее заставили научиться. А они, не будь идиотами, как только свободу получили, как оторвались от материнской юбки, решили, что нечего таким талантам пропадать и открыли свое дело. Не сказать, чтобы все с самого начала заладилось, но так и не бывает.

Окинула взором офис, задержала взгляд на дорогой сумке, посмотрела на свое отражение в окне.

День пролетел, а она и не заметила, только усталость чувствовалась. Смотрела на свое отражение, вглядывалась в тени под глазами, в бледную кожу. А видела красивую женщину, которой не дашь тридцать с хвостиком, лет.

Короткие темные волосы обрамляли лицо, делая его черты еще более интересными и выразительными. У нее было не кукольное личико, но довольно интересное, пикантности во внешность добавляли выразительные глаза и родинка на лбу. В юности она ее стеснялась, за челкой прятала, а сейчас и подумать о таком не могла.

После родов, ее фигура не сильно изменилась, если только женственнее стала и все, ну да, грудь перестала быть упругой, приобрела мягкость какую-то, что ли.

Черное платье футляр, босоножки на каблуке, красная помада на губах.

Ни дать, ни взять, — роковая женщина!

Хмыкнула своему отражению, не желая поворачиваться на, вошедшего в кабинет помощника. Она, по его растерянному лицу поняла, что время ее ожидания закончилось, пришел момент встречи.

Ладони вмиг похолодели, стали потными, влажными, противными. По спине также пробежался холодок, до того неприятный, даже мерзкий, что она вздрогнула. Но была рада, что, маячившему за спиной Николая, мужчине, ее было не видно, что не заметил позорной минуты слабости, когда она была растеряна и не готова к встрече.

Кивнула Николаю и тот отступил, пропуская мужчину в кабинет, тихо осведомился о кофе/чае и исчез за дверью.

Все же у нее очень понятливые помощники. На вес золота, прямо…

Кто бы знал, как же она не хотела видеть его, как не желала снова свою жизнь связывать с таким мужчиной, как Костя. Только они и так были связаны настолько крепко, что ни в жизнь не разорвать.

И голос этот слышать не хотела. Потому что, услышав его:

— Ну, здравствуй, моя царица! — по ее коже, как наждачной бумагой прошлись. Так невыносимо приятно, и одновременно ненавистно было ощущение из прошлого.

Ненавидела этот голос так же, как и свою реакцию на него.

— Зачем пришел? — единственное, что смогла из себя выдавить. Она не злилась, нет, не была в бешенной ярости. Пусто внутри было, просто пусто. Выжгло там все давно. Он чужим ей стал. Но, двадцать три минуты вернулись, и сейчас ощущались слишком живо, будто вчера. И она от боли задыхалась, подыхала, захлебывалась. А все из-за него, он всколыхнул.

— Поговорить о своем сыне пришел.

Костя. Раньше она его звала Костя. А сейчас не могла. Язык не поворачивался.

Чужой!

Мужчина внимательно следил за ней, прошел в глубь кабинета, не осматриваясь, даже. Просто целенаправленно двигался к ней, к ее столу, и застыл возле стула. Садиться не собирался.

— Ты не выглядишь удивленной! — тихо заметил, но в голосе слышалось такое яростное бешенство, что, если спустить эмоции с поводка, не выживет никто.

— Сын? — неприятная усмешка перекосила ее губы, — Сын? А ты, значит, теперь у нас отец?

Она нарочито спокойно говорила с ним, знала, что так будет лучше. Но, Господи, что у нее внутри творилось, лучше не знать никому!

Взбесил его обвиняющий взгляд, тон. Взбесило его появление, будто она виновата перед ним, будто специально прятала Илью от него. Он святой, а она падшая!

— Он мой, я это знаю! — рыкнул, — Мой!

— А я разве утверждаю обратное? Твой, и что с того? Тебя это делает отцом, Костя? Ты всего лишь биологический фактор, не более. Ты пустое место, не отец для Ильи.

— Он сам мне прислал фотографию, он хотел, чтобы я появился!

Эти слова ее ударили. О да, она прекрасно знала это. Ее ребенок рос очень добрым, открытым, любящим всех и вся. Но отца, которого у него не было, он любил по-особому, и хотел, чтобы он, наконец, у него появился.

Марина все это знала, как знала и то, что никогда не запретит сыну общаться с отцом. Не имела права, точнее имела, но была не вправе так поступать с Ильей. Он не поймет, возненавидит. А этого она хотела меньше всего. Но сейчас не смогла смолчать. Ярость ее душила, затмевала все.

— Он тебя не знает! А ты, гнида, трус и предатель, подумай сам: что, с такими качествами своего бл*дского характера, ты можешь дать своему сыну? Какой пример отцовских поступков ты можешь ему показать? — она видела, что от ее слов его перекосило, видела, что делает ему больно, но остановиться не могла. — Все эти восемь лет его жизни ты жил в свое удовольствие, даже не представляя, что где-то в этом городе у тебя есть сын! Плевать тебе было на него, что сейчас, что раньше!

— Ты не права!

— Я права! — ее голос звенел, — Это все задело твое непомерно большое эго! Как же так, она скрыла от меня моего сына, мой друг скрывал от меня правду?! Чувствуешь себя преданным, оплеванным, да?

— Нет, я чувствую, что ты дура, которая при всей своей крутизне не способна обезопасить своего ребенка, как должно!

Она сорвалась. Не хотела, но сорвалась. Не кричала, а шипела, глядя в наглое лицо этого сукиного сына:

— Мой ребенок в безопасности и под постоянным присмотром! Ты узнал о нем какую-то информацию, потому что я позволила это сделать! Ты смог наблюдать за ним возле школы потому, что я позволила это сделать! Ты пришел сюда, узнал обо мне много интересного, потому что это я в течении двух месяцев твоей нерешительности позволяла тебе подсматривать за нашей жизнью и ждала, когда же ты наберешься, наконец, смелости и придешь сюда поговорить о МОЕМ сыне!

Каждым произнесённым словом, она его убивала и видела это, наслаждалась этим. Потому что он заслужил именно такой прием. Потому что, сдержись он, она бы тоже не стала говорить все это. Ради сына, ради его счастья она позволила бы Константину остаться в их жизнях без каких-либо препятствий, но теперь пусть получает.

Но, на этих словах ее силы кончились, ее выдержка дала трещину. Она опустошенно села в свое кресло, сбросила босоножки на пол и перевела, наконец, дух.

Из-под опущенных ресниц наблюдала за сменой выражения на лице Кости, подмечала, для себя, значимые детали.

Теперь он выглядел иначе. Уверенный в себе, даже слишком. Немного постаревший, с морщинами на скуластом лице. В серых глазах не было запомнившейся ей много лет назад бесшабашности и веселья. Теперь там куча сомнений в себе, в жизни, в ней. Запрятанная глубоко внутри боль от потери родителей, от разочарования в себе.

Она подмечала это, видела, да и он не слишком старался все это спрятать. Смотрел на нее, сломленный. И может, ей показалось, но смотрел умоляюще, прося не прощения, но попытки доказать, что он станет Илье отличным отцом.

Позволял ей всю душу наизнанку, изучающим взглядом, вывернуть. Смиренно показывал, что сожалеет обо всем. Что ему тоже больно от собственного эгоизма и ошибок прошлого. И она поверила почему-то.

Марина не знала, как реагировать на такое. Готовилась совершенно к другому мужчине, готовилась к обвинениям, упрекам. Подготовила речь в свое оправдание и в его обвинение. Но почему-то молчала сейчас, не решалась все высказать.

Жизнь и его потрепала хорошенько, она специально узнавала. Отчасти понимала его, даже, не то, что сбежал, а то, почему сбежал, из-за чего.

Но простить нескончаемые вопросы сына где его папа, и почему его папа его не любит…этого никакая мать простить не сможет!

— Я не буду запрещать тебе видеться с ним и общаться, — его глаза загорелись каким — то огнем, что даже ей внутри стало теплее, — Но Костя, между нами это ничего не меняет. Если ты его обидишь, если рядом с тобой ему будет плохо… Я сделаю так, что тебя не станет, ты исчезнешь из нашей жизни раз и навсегда.

— Не стоит мне угрожать.

— Я не угрожаю, а предупреждаю. Ты со мной можешь поступать, как тебе вздумается, мне плевать на тебя абсолютно. Но Илья всегда мечтал с тобой познакомиться, и я не хочу, чтобы он разочаровывался.

— Почему ты не пришла раньше ко мне? Почему скрывала?

— А ты сам не знаешь? Давай честно! Ты спал с женщиной, не предохранялся, и что, даже мысли не допускал, что она может залететь? У нас с тобой столько секса было, что не у каждого в жизни столько бывает, а ты и не подумал о последствиях? Не поверю в это никогда! Идиотом ты никогда не был, а вот сволочью да, был и остался. Ты подсознательно думал, что я избавлюсь от проблемы, если такая появится. Только ошибся, избавляться я не стала, но и тебя осчастливить не спешила.

— Не слишком ли ты прозорлива?! — угрожающе пророкотал, — Я всего лишь хочу быть частью его жизни, вот и все! И с тобой воевать не хочу и не буду. Ты подарила мне сына, и, честно, мне плевать, что я узнал только сейчас. Главное, что узнал, что еще могу заслужить его доверие и любовь. Вот, что мне нужно!

— Все это пока слова, и скажу, я тебе не верю. Но решать будет Илья, и думаю, его решение ты и так уже знаешь.

— Как и ты.

— Как и я.

— И что дальше? — он подошел ближе, облокотился ладонями о стол, нагнулся чтобы видеть ее лицо лучше, — Что будет дальше? Мне нужны какие-то рамки, я не хочу ошибаться и очень надеюсь, что ты мне поможешь.

— А дальше, ты будешь узнавать его, учиться общаться с ним, понимать его. Не все так просто, как ты думаешь.

— В каком смысле?

— Твой сын очень умный, и когда я говорю очень умный, то именно это я и имею в виду. Общаться с ним нелегко, еще трудней его понимать. Мне понадобились годы, чтобы научиться вести себя правильно, у тебя будет пара недель.

Мужчина ошарашено смотрел на нее глазами, полными то ли ужаса вперемешку с радостью, то ли наоборот, даже несколько испуганно, но и решительно при этом.

— Поехали!

Она поднялась со своего места, обулась. Голова от волнений и от усталости звенела набатом в ушах. Хотелось есть. Кинула документы в портфель, подхватила дамскую сумочку, и застыла возле дверей, поджидая, пока опешивший и удивленный мужчина, последует вслед за ней.

— Куда? — хрипло спросил.

— Знакомиться с сыном!