Крик

Николя Бёгле, 2016

Психиатрическая больница «Гёустад» в Осло. На рассвете холодного зимнего дня одного из пациентов находят задушенным. Рот его открыт в безмолвном крике. Приехавшая на место происшествия инспектор полиции Сара Геринген сразу поняла, что столкнулась с делом из ряда вон выходящим. Вопросы возникают один за другим: что за странный шрам в виде числа 488 на лбу жертвы? Откуда взялись зловещие рисунки на стенах больничной палаты, где его содержали? Почему руководство больницы почти не обладает информацией о личности человека, который провел там больше тридцати лет? Так для Сары началось запутанное и крайне опасное расследование, которое заставит ее немало помотаться по миру: Париж, Лондон, вулканический остров Вознесения, заброшенные шахты Миннесоты, Ницца… Напарником ее окажется французский журналист Кристофер Кларенс, вместе с которым ей предстоит открыть ошеломляющую правду, похороненную в сверхсекретных лабораториях.

Глава 8

В кафетерии больницы пахло горячим кофе, в ночной тишине бормотал динамик мобильного телефона — буфетчица с заспанными глазами смотрела кино онлайн, сидя за прилавком. В глубине зала единственный клиент, мужчина в больничном халате, обхватив руками чашку, исходившую паром, задумчиво глядел в окно. Хлопья снега разбивались о стекло и осыпались на карниз.

Сара, опустившись на банкетку, смахнула со стола хлебные крошки, поставила на него кофе и достала блокнот из внутреннего кармана расстегнутой парки — решила позволить себе небольшую передышку, чтобы подытожить собранные на данный момент сведения. В голове назойливо крутились вопросы: что могло напугать пациента 488 до такой степени, чтобы он попытался покончить с собой? Что или кто? Намеренно или случайно? И еще эти его постоянные вопли, упоминавшиеся сотрудниками «Гёустада», — как будто он давно кричал от страха… Из слов обоих санитаров и Янгера можно было заключить, что в последние дни характер криков изменился — они сделались громче и отчаяннее, словно страх постепенно нарастал и достиг пика минувшей ночью. Возможно, виной тому были инъекции ЛС-34, но вряд ли это единственное объяснение. Янгер сказал, что их погружали в «черный сон» и что именно с «черным сном» связаны рисунки пациента 488. Якобы старик помнил свои видения. Но что он видел?

Сара отхлебнула кофе и отложила авторучку. Исписанные страницы блокнота пестрели стрелками и вопросительными знаками. Так она ни до чего не додумается, нужно начинать с нуля…

На данный момент было известно, что пожилой мужчина с амнезией провел в психиатрической больнице «Гёустад» тридцать шесть лет и умер от страха в своей палате. Ханс Грунд, директор заведения, распорядился перенести тело в другое место, чтобы полицейские не увидели стены, снизу доверху покрытые рисунками, содержание которых вызывает недоумение. Также неясны происхождение шрамов, составляющих число «488» на лбу пациента, и суть экспериментов, проводившихся над ним и Янгером в подвальном помещении больницы. Директор, опасаясь ареста, привел в действие взрывной механизм и целую систему поджога, заранее установленную в здании. «Гёустад» уничтожен. Что Грунд хотел скрыть таким радикальным способом?

Сара рассеянно следила за полетом снежинок, задумавшись о том, в каком кошмаре жил пациент 488. Он столько лет страдал, а прошлой ночью для него все закончилось ужасной смертью. «Кто он? — пронеслось в голове. — Какой была его жизнь до «Гёустада»? Есть ли у него семья — жена, дети? Как я могла не заметить, что Эрик мне изменяет?»

Сара побледнела. Последний вопрос, неуместный и неожиданный, всплыл из подсознания против ее воли. Она выровняла дыхание и попыталась снова вернуться к мыслям о расследовании. Записала в блокнот две задачи: допросить директора, если он выживет, и найти того, кто поставлял в «Гёустад» ЛС-34. Либо где-то сохранились старые запасы, и тогда этот след ни к чему не приведет, либо некая фармакологическая лаборатория до сих пор производит и продает запрещенный препарат. Но из-за пожара вероятность найти хоть какую-то зацепку крайне мала. Нет, пока что единственный ориентир — это Ханс Грунд. Она вытащила поджигателя из огня для того, чтобы он ответил за преступление, и теперь не позволит ему просто так ускользнуть на тот свет.

Захлопнув блокнот, Сара одним глотком допила остатки кофе и позвонила офицеру Нильсену. Он сказал, что профессор Грунд находится в палате 523.

На пятом этаже она долго шла по длинному коридору — здесь разместили всех пострадавших в «Гёустаде». Двери почти везде были открыты, чтобы медперсонал мог беспрепятственно бегать из одной палаты в другую, и порой оттуда доносились стоны и причитания. Сара машинально бросала взгляд в каждый открытый проем и вдруг узнала знакомую фигуру. Женщина, которую она спасла во время пожара, сидела в кресле для посетителей, и что-то в ее облике неуловимо изменилось. Заметив Сару боковым зрением, она посмотрела ей в лицо — и вдруг улыбнулась с искренней благодарностью, а ее глаза ожили и уже не казались слепыми и печальными. Слегка махнув ей рукой, Сара продолжила путь, поймав себя на том, что тоже улыбается от радости.

Массивный силуэт офицера Нильсена она разглядела издалека. Полицейский ни разу не покинул сторожевой пост с тех пор, как получил приказ охранять подследственного. На голове у гиганта была повязка, под глазами залегли тени от усталости, но он уверенно стоял посреди коридора, заложив руки за спину и широко расставив ноги.

— Грунд очнулся? — спросила Сара.

— Нет, инспектор. Врачи погрузили его в искусственную кому.

— Каковы прогнозы?

— По-моему, не очень оптимистичные…

Сара мысленно выругалась, но на ее лице не отразилось и тени эмоций. Она жестом показала Нильсену, что хочет войти в палату.

— Помещение стерильное, инспектор. Вам нужно надеть сначала вот это, — он кивнул на контейнер с бахилами, — а в «предбаннике» вы увидите халат, шапочку и латексные перчатки.

Натянув защитные чехлы из полиэтилена на ботинки, Сара открыла первую дверь, накинула халат, убрала волосы под шапочку, сунула руки в перчатки и, толкнув вторую дверь, вошла в палату.

Офицер Дорн, сидевший у окна, сразу вскочил и вытянулся по струнке в присутствии начальства; рядом с ним на подоконнике выстроились в ряд пять пустых бумажных стаканчиков из-под кофе.

Кровать была окружена прозрачным пластиковым занавесом, доходившим до пола. Сара приблизилась. Ханс Грунд лежал на животе; его спину, голову и руки полностью скрывали белые бинты. Плавно поднималась и опускалась гармошка аппарата искусственного дыхания; на штативах для внутривенных вливаний висели три емкости с раствором, от них к рукам профессора тянулись катетеры. Электрокардиографический монитор фиксировал 112 ударов сердца в минуту.

— А это что? — поинтересовалась Сара, указывая на оранжевый полиэтиленовый пакет, пристроенный возле стаканчиков.

— Это вещи, которые при нем нашли, — сказал Дорн. — По крайней мере то, что от них осталось. Я не открывал.

Развернув пакет, Сара вытряхнула его содержимое на подоконник, и полицейский бросился собирать свои стаканчики. Теперь перед ними лежали электронный пропуск Грунда с логотипом «Гёустада», связка ключей, блистер с таблетками ксанакса, пустой на три четверти, и фотография, на которой улыбающийся профессор обнимал одной рукой женщину, положившую голову ему на плечо, а другой — юношу и девушку лет двадцати; они тоже улыбались, и в их чертах прослеживалось явное сходство с отцом.

— Еще один психопат, который выглядит абсолютно нормальным человеком, — пробормотала Сара и на всякий случай перевернула снимок, но обратная сторона была пуста.

Глядя на блистер, она задумалась, кому предназначался сильный транквилизатор — одному из пациентов или самому профессору. В связке ключей не нашлось ничего подозрительного, а пропуск был точно таким же, какой Саре выдали в «Гёустаде» сразу после приезда.

Разочарованно сложив вещи в пакет, она сняла перчатки, бросила их в корзину в «предбаннике», надела новую пару и, вернувшись к кровати, наклонилась так, чтобы заглянуть в лицо Грунда. Изо рта у директора торчала дыхательная трубка, незабинтованная кожа вокруг закрытых глаз побагровела и распухла. Вид у него был такой, как будто он никогда не очнется.

Сара попросила Дорна позвать лечащего врача; полицейский тотчас отправился выполнять распоряжение, а минут через десять снова заглянул в палату и знаком показал, что инспектора ждут за дверью. Сара вышла следом за ним. В коридоре стояла женщина лет сорока, с короткими волосами и суровым взглядом. По ней было заметно, что она очень спешит.

— Вы хотели меня видеть?

— Я инспектор Геринген…

— Я знаю, кто вы.

Тон у врача был враждебный, но Сара это проигнорировала и взглянула на бейджик, приколотый к ее халату.

— Доктор… Хёуг, насколько серьезные повреждения получил этот человек?

— Девяносто процентов дермы поражены ожогами третьей степени. Хуже всего дело обстоит с правой рукой — там круговой ожог, есть риск ишемического поражения и, как следствие, некроза бицепса.

— Шансы на выживание?

Врач вздохнула:

— Я бы сказала… тридцать процентов, но это всего лишь предположение на основе статистики.

Сара почувствовала себя боксером, получившим прямой удар в челюсть. Она медленно стянула стерильную шапочку и поправила волосы.

— Послушайте, доктор, как вы, вероятно, знаете, именно профессор Грунд устроил пожар, уничтоживший «Гёустад». Он не просто подозреваемый, а настоящий преступник. Я это знаю, поскольку он активировал взрывное устройство у меня на глазах. По его вине погибли шестнадцать человек, но мы понятия не имеем, почему он совершил поджог.

— И что?

— Мне нужно допросить профессора Грунда, а для этого вам придется вывести его из комы.

Врач воззрилась на Сару с изумлением:

— Надеюсь, вы шутите?

— Мне понадобится максимум пятнадцать минут, потом вы его снова усыпите.

— Это противоречит нашим принципам, госпожа инспектор. Мы погрузили пациента в искусственную кому, чтобы сэкономить скудные ресурсы организма, необходимые для регенерации. Их и так не хватает, понимаете? Если мы его разбудим, он не только будет ужасно страдать — может случиться так, что сердце не выдержит. Для вас этот человек — преступник, но для меня он прежде всего пациент. Вам ясно? — Доктор Хёуг пробуравила Сару тяжелым взглядом, словно утверждая свою власть, и развернулась на каблуках — она спешила к другим больным.

— О да, яснее не бывает, — покивала Сара, ожидавшая такой реакции. — Но представьте себе, что преступник, то есть пациент, как вы его называете, умрет, не успев дать объяснений своему поступку, а это, согласно вашему же прогнозу, никак нельзя исключать. Что тогда будет с десятками людей — родственниками шестнадцати погибших по его вине? Жены, мужья, дети и родители никогда не узнают, почему близкий им человек сгорел живьем. Как они с этим будут жить?

— Сожалею, инспектор, я не могу нарушить профессиональный кодекс.

— Знаете, один ваш коллега когда-то сказал мне, что движущая сила медицины — не какие-то там кодексы, а статистика и добрая воля.

— В каком-то смысле это верно.

— Тогда прикиньте, какова вероятность, что, отказавшись разбудить профессора Грунда, вы принесете больше вреда, чем пользы? Сейчас где-то рыдает мать, неделю назад доверившая ему своего сына, к примеру, с легкой депрессией. Представьте, как профессор был любезен, уверяя ее, что мальчик поправится, что ей не о чем беспокоиться… И вы думаете, она когда-нибудь придет в себя от этой потери, если так и не узнает, почему ее сын погиб?

Доктор Хёуг на секунду опустила взгляд, но осталась непреклонной:

— Послушайте, инспектор, я… я просто не могу на это пойти. Сара откинула волосы, скрывавшие правую, обожженную, сторону лица.

— Я была рядом с профессором, когда он устроил взрыв, который спровоцировал пожар во всем здании. Я видела, как он улыбался, — соврала она. — Предвкушал страдания десятков душевнобольных людей, запертых в палатах. И вместо того чтобы спасать собственную шкуру, я полезла за ним в огонь, потому что обязана узнать правду и рассказать ее всем, кто чуть не сгорел по его воле, и родственникам тех, кто погиб. Я рисковала ради этого жизнью. Помогите мне. Помогите утешить людей, которые ждут ответов и надеются их получить.

Офицер Дорн все это время, затаив дыхание и приоткрыв рот, внимательно следил за схваткой двух женщин с твердым характером.

— Вы понимаете, инспектор, что фактически требуете от меня одобрить допрос под пыткой?

— Вы сказали, у него ожоги третьей степени. Насколько мне известно, это означает, что повреждены нервные окончания, а стало быть, он не чувствует боли.

Врач не сумела скрыть удивления:

— Да, вы правы, но… нервные рецепторы в мышечной ткани не задеты, а ишемия сопровождается сильнейшей болью, и уж ее-то он почувствует.

— Увеличьте дозу морфия. Вы же можете сделать это ненадолго? Обещаю, я быстро управлюсь.

— Не знаю… все же это…

— С каждой минутой возрастает риск, что Ханс Грунд умрет, не ответив за свое преступление. Пожалуйста, решайтесь.

Доктор Хёуг на мгновение закрыла глаза, как будто ей не хотелось видеть то, что произойдет дальше с ее согласия.

— Имейте в виду, инспектор, это опасная и длительная процедура. Человека нельзя вывести из искусственной комы за пять минут. Необходимо поднять температуру тела, постепенно купировать действие снотворного…

— Сколько времени вам потребуется?

— Это зависит от многих факторов. В среднем нужно от двадцати четырех до двадцати восьми часов.

— Дорн, позвоните мне, когда профессор будет в состоянии говорить. — Сара повернулась, собираясь покинуть больницу.

— Инспектор Геринген, — остановила ее доктор Хёуг, — когда пациент проснется… если он проснется, я дам вам десять минут и ни секундой больше. Вы поняли?

Глубоко вздохнув, Сара кивнула и зашагала к выходу. Было почти два часа ночи.

Она переночевала в том же номере отеля на окраине Осло. Вдали от посторонних взглядов позволила себе наконец разреветься и плакала долго, горько, безудержно. А утром боль никуда не делась, и страх перед будущим не исчез, зато в самые тяжелые предрассветные часы созрела решимость довести расследование до конца, каким бы опасным оно ни оказалось. Очертя голову, со всем отчаянием. Потому что это ее единственный шанс сохранить рассудок. Оставалось только надеяться, что у тела и души на все про все хватит энергии.

День Сара провела в своем рабочем кабинете, изучая накопившиеся сведения. Прочитала вдоль и поперек отчеты криминалистов о вещдоках, собранных на обгоревших развалинах «Гёустада», — это помогло ей восстановить контакт с реальностью и систематизировать факты, но не дало ничего такого, что позволило бы понять, почему Ханс Грунд уничтожил свою больницу или кем был пациент 488.

На всякий случай она позвонила офицерам Дорну и Нильсену, но профессор еще не вышел из комы.

Под вечер, когда голова уже плохо соображала, Сара незаметно ускользнула из управления, купила сменную одежду и, заказав в номер отеля целый поднос роллов, поужинала, сидя по-турецки на кровати. На звонки сестры она за день ни разу не ответила и теперь написала ей эсэмэску, пообещав заехать, как только появится свободное время. Вопрос о продаже квартиры и поисках постоянного жилья отложила подальше.

Около десяти вечера Сара набрала ванну, но в теплой воде пролежала всего несколько минут и вылезла — было неуютно и неспокойно на душе. Незадолго до полуночи ей наконец удалось заснуть.

Телефон зазвонил, когда она металась в тревожном сне, из тех, в которых по кругу совершается одно и то же действие, но никак не может привести к нужному результату. Сара ответила и сразу вскочила, узнав голос офицера Дорна.

— Грунд очнулся.

На часах было 3:42.

Через двадцать минут Сара размеренным шагом шла по больничным коридорам; сна уже не было ни в одном глазу.

Офицер Дорн поджидал ее у ожоговой палаты с охапкой стерильной одежды. Облачившись во все необходимое, Сара устремилась к дверям, из которых как раз выходила доктор Хёуг.

— У вас ровно десять минут.

— Он под морфием?

— Да.

«Вот и славно, — подумала Сара. — Морфий подействует как растормаживающее средство, и профессора пробьет на откровенность».

Ханс Грунд застонал, и она поспешила присесть на корточки рядом с кроватью. Обожженные веки директора дрогнули и открылись, мутный взгляд сфокусировался на Саре.

— Профессор Грунд, я инспектор Геринген. Помните меня? Он медленно опустил и поднял веки, что, видимо, означало «да»; затем выдохнул едва слышно:

— Где я?

— В Университетской больнице Осло, с ожогами, полученными в «Гёустаде» во время пожара, который вы сами же и устроили. Ваше заведение сгорело до основания, шестнадцать человек погибли, несколько десятков получили травмы.

Она ожидала увидеть в глазах Грунда удовлетворение, но он печально отвел взгляд.

— Я… не должен был выжить.

— Я вытащила вас из огня.

— Зачем?

— Чтобы понять, господин Грунд. Понять, почему вы совершили такое чудовищное преступление, когда мы расследовали обстоятельства смерти одного-единственного пациента.

Профессор, как и прежде лежавший на животе, попытался повернуть голову, чтобы не смотреть на инспектора, но его лицо тотчас исказила гримаса боли.

— Я не хотел… чтобы все так закончилось, — выговорил он, сделав паузу посреди фразы, поскольку ему потребовалось перевести дыхание. — Я всегда заботился о пациентах… Боже… Как мне теперь жить с этой виной?.. Вам надо было бросить меня там…

Этого Сара никак не ожидала и машинально обернулась на стоявшего у окна офицера Дорна — он тоже выглядел удивленным.

— Вы говорите так, будто считаете себя… жертвой, профессор.

— Я это сделал, чтобы спасти жену и детей. Меня вынудили. Сара, более чем озадаченная, выпрямилась, пододвинула стул к изголовью кровати и села, не сводя взгляда с обожженного лица.

— Кто вынудил?

Грунд снова болезненно сморщился, зажмурив глаза, — электрокардиограф зафиксировал резкое ускорение пульса. Испугавшись, что доктор Хёуг отреагирует на сигнал тревоги и ураганом ворвется в палату, чтобы положить конец допросу, Сара встала и под настороженным взглядом офицера Дорна повернула рычажок на капельнице с морфием, увеличив дозу. Сердечный ритм Грунда начал снижаться и почти пришел в норму. Секунд через тридцать профессор открыл глаза. Его взгляд был устремлен в какую-то воображаемую точку в пространстве или, скорее, в памяти.

— Появление Четыре-Восемь-Восемь в «Гёустаде» было не совсем таким, как я вам описал…

Сара, снова севшая на стул, наклонилась поближе, чтобы не упустить ни единого слова.

— Когда я сменил Олинка Вингерена на посту директора… Олинк посоветовал мне хранить в тайне историю и личность этого пациента, предупредив, что иначе они придут за моей семьей, так же как раньше грозились прийти за… его близкими…

— Погодите, кто такие «они»? Вы хотите сказать, кто-то шантажировал прежнего директора «Гёустада» с целью скрыть информацию о пациенте Четыре-Восемь-Восемь, а потом вы унаследовали эту угрозу вместе с должностью?

Грунд подтвердил движением век.

— Профессор, мне нужно знать, кто приказал вам держать эту информацию в секрете и почему.

Во взгляде Ханса Грунда отразилась беспомощность, он облизнул губы, и Сара тут же поднесла к его рту стакан воды с соломинкой. Сделав глоток, профессор продолжил:

— На следующий день после назначения в «Гёустад» мне позвонил какой-то человек, знавший о моей жизни все подробности — о жене, о двоих детях… — Он снова замолчал, будто погрузился в воспоминания.

— И чего этот человек от вас хотел? — поторопила Сара.

— Чтобы я держал пациента Четыре-Восемь-Восемь в изоляции и продолжал делать ему инъекции ЛС-34. Я побоялся спорить.

— Кто поставлял вам ЛС-34?

Ханс Грунд вздохнул:

— Каждый месяц посылку с препаратом приносил простой курьер, отправителя мы не знали. И никто не требовал платы.

Так было еще во времена Олинка, и при мне ничего не изменилось.

— Кто колол ЛС-34 пациенту?

— Кто-нибудь из медперсонала… допущенного в охраняемый сектор…

— Сандвик или Лунде, да?

Профессор опустил и поднял веки.

— Они знали, что это запрещенный препарат? — спросила Сара, взглянув на часы — осталось всего две минуты, а она пока ничего конкретного не добилась.

— Не думаю. Вряд ли их это интересовало. Дело санитаров — выполнять распоряжения врачей.

— Что за опыты вы проводили над пациентом Четыре-Восемь-Восемь?

— В подвальном помещении был загадочный аппарат, к которому я должен был его подключать… с помощью электродов… и выставлять определенные показатели по инструкции… Потом следовала инъекция ЛС-34. Через секунду на бумаге распечатывалась серия… странных значков.

— Значки были похожи на те, которые Четыре-Восемь-Восемь рисовал на стенах палаты? — предположила наугад Сара.

Ей показалось, что Грунд сейчас лишится сознания — он быстро слабел, уже не мог сфокусировать взгляд.

— Не… знаю.

— Вы не пробовали анализировать эти «граффити», профессор? И не задавались вопросом, почему пациент так ожесточенно разрисовывает стены?

Грунд ответил чуть слышным вздохом.

— Олинк Вингерен еще жив? — Сара теперь то и дело посматривала на дверь палаты.

— Да, наверное…

— Почему сейчас вы решились рассказать о шантаже, хотя, вероятно, жизнь ваших детей и жены все еще под угрозой?

— Не знаю… Думаю, больше они ничем не рискуют, потому что я избавился от… всего…

«Морфий в сочетании с желанием искупить вину, — мысленно отметила Сара. — Адская сыворотка правды».

В этот момент в палату ворвалась доктор Хёуг и решительно направилась к кровати. Даже не спросив, закончила ли Сара допрос, она повернула рычажки на капельницах со снотворным. Сара, пользуясь последними секундами, наклонилась к профессору.

— Когда вы активировали взрывной механизм… — начала она.

— Да, — перебил Грунд. — Я знал, что погибнет много людей. Но сделал это, потому что ситуация вышла из-под контроля… Я верующий, инспектор… вы же видели распятие в кабинете… и знаю, что попаду в ад… Но я думал о дочери и о сыне… Я пошел бы на все, чтобы их спасти… и сделал бы это снова… Мои дети… Инспектор… защитите их… — Обожженные веки задрожали и закрылись.

— Спасибо. Вы приняли правильное решение, — сказала Сара врачу.

Та словно и не услышала — ее внимание было приковано к пациенту.

Сара тихо вышла из палаты, полицейский последовал за ней.

— Попросите прислать кого-нибудь вам на смену и отправляйтесь домой, офицер Дорн.

Тот же совет она дала Нильсену, дежурившему в коридоре, и по дороге к выходу позвонила Норберту Гансу, своему временному помощнику, с двумя просьбами: приставить охрану к членам семьи Ханса Грунда и как можно скорее разыскать для нее адрес и номер телефона некоего Олинка Вингерена.