Париж – всегда хорошая идея

Николя Барро, 2011

Больше всего на свете Розали, хозяйка крохотного магазина открыток в центре Парижа, любила синий цвет… Но ей и в голову не могло прийти, что однажды, вместе с маститым французским писателем, книгами которого она зачитывалась с детства, а также молодым и очень симпатичным американским профессором, она попадет в совершенно невероятную историю и синий цвет сыграет в ней такую важную роль. И уж тем более она не могла предположить, что эта история – и скрытая в ней тайна – полностью перевернет ее жизнь и сделает самой счастливой девушкой на свете. Впрочем, «весна порой исполняет обещания, которых не сдержала зима»… Роман печатается впервые на русском языке.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Париж – всегда хорошая идея предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

1
3

2

Если бы это зависело от Розали, то она сделала бы так, чтобы люди гораздо чаще писали письма и отправляли открытки. Маленькая, а порой и большая радость, которую способно дать написанное от руки письмо, как у получателя, так и у того, кто его пишет, совершенно не сравнима с той, какую приносят сообщения по электронной почте или эсэмэски, которые быстро забываются, канув в пучину ничего не значащих мелочей. Этот момент удивления, когда ты вдруг обнаруживаешь среди почты лично к тебе обращенное письмо, радостное ожидание, с которым ты переворачиваешь открытку, осторожно вскрываешь или нетерпеливо разрываешь конверт! Возможность прикоснуться рукой к тому, что принадлежит человеку, который вспомнил тебя; разглядывать его почерк, угадывать настроение; может быть, даже уловить легкий запах табака или духов! Это же что-то такое живое! И пускай люди действительно гораздо реже пишут сегодня настоящие письма, потому что у них якобы не хватает на это времени, но Розали не знала ни одного человека, который бы не обрадовался, получив личное письмо или написанную от руки открытку. Нашему времени, со всеми его социальными сетями и возможностями цифровой техники, не хватает шарма, думала Розали. При всей его эффективности, практичности и скорости шарма ему все же недостает.

Раньше, конечно, проверка почтового ящика была делом куда более интересным, размышляла она, остановившись в подъезде перед почтовыми ящиками. Единственное, что ты сейчас в них находишь, — это, как правило, счета, бланки налоговых деклараций и рекламные листки и буклеты.

Или извещения о повышении арендной платы.

Розали с досадой смотрела на такое извещение от своего арендодателя. Третье за пять лет повышение арендной платы. Она так и знала! В последние недели мсье Пикар, встречаясь с ней в подъезде, вел себя как-то особенно вежливо и приветливо. А на прощание всегда глубоко вздыхал и жаловался, что жизнь в Париже все дорожает и дорожает.

— Вы представляете, сколько уже стоит багет, мадемуазель Лоран? А сколько эти булочники дерут за круассан? Не поверите! Спрашивается, что там есть в этих круассанах — вода да мука, и только, разве не так?

Он пожимал плечами и смотрел на Розали с выражением, в котором смешались возмущение и отчаяние, затем, не дожидаясь ответа, плелся своей дорогой.

Розали удалилась к себе в магазин, выразительно возведя глаза к небу. Еще бы ей не знать, сколько стоят круассаны! Да она сама каждое утро покупала по круассану, к великому неудовольствию Рене.

Рене Жубер был высокий темноволосый мужчина, ярый приверженец здорового образа жизни и заядлый спортсмен. Уже три года он был ее близким другом, а работал персональным тренером. Возможно, молча вздыхала иногда Розали, в первую очередь он был тренером. Рене Жубер очень серьезно относился к своей профессии. В основном он занимался с хорошо обеспеченными дамами из высших слоев парижского общества, которые старательно следили за своей фигурой, своим физическим состоянием и здоровьем, пользуясь для этого услугами специально обученного специалиста с ласковыми карими глазами и тренированным телом. У него всегда было плотное рабочее расписание, но, похоже, его энергичная натура требовала более широкого поля деятельности, чем мог ему предоставить высший свет Парижа. По крайней мере, он никогда не упускал возможности приучить Розали к здоровому и более подвижному образу жизни (Mens sana in corpore sano![2]) и разъяснить ей, сколько проблем таит в себе прием пищи. В списке смертельных опасностей у него на одном из первых мест значились столь любимые ею круассаны («Пшеничная мука — для кишечника яд! Ты никогда не слыхала про пшеничный живот? Ты хоть представляешь себе, сколько от нее жира?»).

У Розали были свои представления о счастливой жизни (и такая жизнь не включала усиленных физических нагрузок, мюслей и соевых напитков), поэтому на нее эти уговоры не действовали и все миссионерские потуги друга обратить ее в свою веру потерпели полное фиаско. Розали никак не могла взять в толк, с какой стати она должна есть «цельные зерна». «Зерно — это корм для скота. Я же не корова», — говорила она, намазывая на разрезанный круассан толстый слой масла и джема и преспокойно принимаясь его уплетать.

Рене глядел на это с гримасой ужаса на лице.

— А к чашке кофе с молоком нет ничего вкуснее круассана или свежего багета, — продолжала она, сметая со скатерти рассыпанные крошки. — Этого и ты не можешь не признать.

— Тогда откажись хотя бы от кофе с молоком, ведь с утра гораздо полезнее выпить смузи из киви с листьями шпината, — возражал на это Рене, и Розали чуть не давилась от смеха круассаном. Надо же было сказать такую неслыханную чепуху! Утро без кофе — это же вообще как… Розали попыталась подыскать подходящее сравнение, но так ничего и не придумала. Это просто невообразимо, закончила она про себя.

В самом начале, когда они с Рене только что познакомились, она как-то раз дала себя уговорить и отправилась с ним ни свет ни заря на утреннюю пробежку в Люксембургском саду.

— Вот увидишь, как это здорово, — сказал Рене. — Утренний Париж — это совершенно другой город!

В этом он, наверное, был прав, но ей был гораздо милее старый Париж с его привычным укладом, когда ты поздно ложишься, потому что вечером рисуешь, читаешь, беседуешь за бокалом вина, а утро начинаешь с большой чашки кофе с молоком, которую выпиваешь не вставая с постели. И вот, слушая Рене, который легкими прыжками, как газель, бежал бок о бок с нею под кронами каштанов, стараясь вовлечь ее в легкую беседу («во время бега следует поддерживать такую скорость, при которой еще возможно разговаривать»), она вдруг почувствовала, что уже выдохлась, и остановилась оттого, что у нее закололо в боку.

— Ничего, ничего! Лиха беда начало, — ободрил ее тренер. — Держись, не сдавайся!

Как все влюбленные, Розали поначалу тоже очень старалась войти в симбиоз со своим партнером, слиться с ним, переняв его увлечения, и, повинуясь его настоятельным уговорам, предприняла еще одну попытку (правда, уже в одиночестве и не в шесть часов утра), но, после того как ее резво обогнал столетний старикашка, который шагал, вытянув шею и размахивая руками, она окончательно забросила мысль о занятиях спортом.

— С меня, пожалуй, довольно прогулок с Уильямом Моррисом, — со смехом объявила Розали.

— Уильям Моррис? А это кто такой? Мне есть из-за чего ревновать? — озабоченно спросил Рене (он тогда еще не успел побывать в лавке у Розали и слыхом не слыхивал о художнике Уильяме Моррисе. Но это было простительно, ведь и она не знала названий всех костей и мускулов человеческого тела).

Она чмокнула Рене в щеку и объяснила, что Уильям Моррис — это ее собачка, которую она — как-никак владелица писчебумажного магазина — назвала так в честь легендарного художника и архитектора времен королевы Виктории за то, что этот художник среди прочего делал рисунки для обоев и тканей.

Песик Уильям Моррис был очень добродушным терьерчиком тибетской породы — лхаса апсо, и сейчас ему было почти столько же лет, сколько и открыточной лавке. Днем он мирно спал в корзинке у порога, а ночью в кухне на подстилке и во сне иногда дергал лапами, так что слышно было, как они стучат в закрытую дверь. Как объяснил ей работник приюта для бездомных собак, эта мелкая порода отличалась самым миролюбивым нравом, потому что раньше эти собачки сопровождали в странствиях молчаливых тибетских монахов.

Тибетское происхождение песика произвело на Рене приятное впечатление, а когда он впервые пришел к Розали в лавку, Уильям Моррис при встрече с рослым широкоплечим незнакомцем приветливо помахал ему хвостом. Ну что сказать… Квартирой эту комнатушку над лавкой вряд ли можно было назвать, в ней едва помещались кровать, кресло, шкаф да большой чертежный стол у окна. Но комнатка выглядела очень уютно, а самое замечательное Розали обнаружила уже после того, как в ней поселилась. Через второе узкое окно в задней стене дома можно было выйти на плоскую крышу между двумя зданиями, которая летом стала служить Розали вместо террасы. Старые каменные вазоны с растениями и пара ветхих шпалер, которые летом покрывались плетями цветущих голубых клематисов, почти полностью закрывали этот уютный уголок от посторонних глаз.

Здесь-то, под открытым небом, Розали и накрыла стол к первому появлению Рене в ее лавке. Она не была выдающейся поварихой, карандашом и кистью Розали владела гораздо лучше, чем поварешкой, но на хромоногом столике, накрытом белой скатертью, горели разнокалиберные фонарики, красовались бутылка красного вина, гусиный паштет, ветчина, виноград, шоколадный тортик, консервированные половинки авокадо в масле, соленое масло, камамбер, козий сыр и ко всему этому — багет.

— О господи! — вздохнул с комическим отчаянием Рене. — Столько всего вредного для здоровья! Сплошной перебор! В конце концов ты доиграешься! Однажды твой организм не выдержит и ты окончательно разрушишь свой обмен веществ, тогда ты станешь такой же толстухой, как моя тетя Гортензия.

Розали поднесла к губам бокал с красным вином, как следует отхлебнула, отерла губы и, строго указуя перстом, сказала:

— Ошибаешься, мой милый! Столько всего вкусного!

Затем она встала и одним движением скинула платье.

— Ну как, разве же я толстуха? — спросила она и полуобнаженная, с развевающимися волосами прошлась перед ним по террасе танцующей походкой.

Рене торопливо отставил свой бокал.

— Ну погоди!.. — воскликнул он, бросаясь за ней.

Они так и остались на крыше и пролежали на шерстяном одеяле, пока их не прогнала утренняя роса.

Сейчас, остановившись в темноватом подъезде, где всегда витал апельсиновый аромат моющего средства, Розали, запирая почтовый ящик, с неопределенной тоской вспоминала ту первую ночь на крыше. В последовавшие затем три года различия между ней и Рене становились все заметнее. И если раньше она старалась отыскать и отмечала что-то общее, то теперь ясно видела все, что их разделяет.

Розали любила завтракать в постели, Рене не видел ничего хорошего в том, чтобы «сорить в постели крошками». Она была совой, он — жаворонком; ей нравились спокойные прогулки с собачкой, он в этом году купил себе спортивный велосипед, чтобы гонять с ветерком по улицам и паркам Парижа. Что касается путешествий, то его все тянуло куда-то вдаль, Розали же с удовольствием готова была, не замечая времени, часами сидеть на какой-нибудь маленькой площади, каких много встречается в южных европейских городках.

Больше всего ее огорчало, что Рене не писал ей писем и открыток даже на день рождения. «Так я же вот он — здесь», — говорил он, когда она за завтраком напрасно высматривала на столе поздравительную открытку. Или же, уезжая на очередной семинар: «Можно ведь связаться по телефону».

Поначалу Розали писала ему самодельные открытки и записки на день рождения, или когда он неделю пролежал в больнице со сломанной ногой, или просто когда уходила по делам, или когда поздно ложилась спать и заставала его уже уснувшим в кровати. «Ау, ранняя пташка, не шуми и дай своей совушке еще немного поспать, вчера я проработала допоздна», — писала она и оставляла листок с запиской, на котором была нарисована сидящая на кисточке сова, рядом с кроватью.

Она повсюду рассовывала для него свои весточки — оставляла за зеркалом, на подушке, на столе, в кроссовках или в боковом кармашке портфеля, а теперь сама уже не могла вспомнить, когда она перестала это делать.

К счастью, у каждого была своя квартира, и оба обладали известной терпимостью, и Рене был очень позитивным по характеру человеком, он любил жизнь как она есть и совершенно не интересовался ее темными глубинами. Он казался Розали таким же миролюбивым, как ее апсо. И если им все-таки доводилось поспорить (из-за мелочей), то в постели все разногласия и недоразумения утихали сами собой и улетучивались в умиротворяющей тишине ночи.

Когда Розали случалось ночевать у Рене, что бывало нечасто, так как она не любила надолго оставлять без присмотра свою лавочку, а он жил в районе Бастилии, то она в угоду ему соглашалась съесть ложку-другую старательно приготовленной им каши-размазни, сдобренной сухофруктами и орехами, которой он от души ее потчевал, заверяя, что когда-нибудь она ее распробует и ей понравится.

На это она с кисловатой улыбкой отвечала: «Когда-нибудь наверняка», — но, как только он уходил, выскребала из кастрюльки остатки этого полезного варева и отправляла их в туалет, а по пути в свою лавочку первым делом покупала в булочной еще теплый свежеиспеченный круассан.

Не доходя до дома, она прямо на улице отламывала кусочек, радуясь, что бывает же на свете такая вкуснота! Но об этом она, разумеется, не рассказывала Рене, а так как ее дружок не отличался богатой фантазией, то, вероятно, очень бы удивился, застань он изменницу врасплох наедине с круассаном.

Круассан напомнил Розали о мсье Пикаре и неприятном сообщении о повышении арендной платы. Наморщив лоб, она озабоченно вгляделась в цифры на бумаге, и они произвели на нее удручающее впечатление. За прошедшие годы «Луна-Луна» приобрела постоянную клиентуру, и перед маленьким писчебумажным магазинчиком с любовно украшенной витриной задерживались все новые клиенты и туристы, которые, зайдя внутрь, с восхищенными возгласами перебирали подарочные открытки, хорошенькие записные книжечки или пресс-папье, а подержав что-то в руках, редко уходили из магазина без покупки. Тем не менее Розали все равно не могла похвастаться, что живет на широкую ногу. На открытках и красивых писчебумажных товарах нынче не сколотить состояния, даже находясь в бывшем центре литературной жизни — Сен-Жермене.

Однако Розали ни разу не пожалела о сделанном выборе. Матушка, которая в конце концов выделила ей в счет наследства небольшой стартовый капитал, безнадежно вздохнув, сказала, что Розали, мол, все равно поступит по-своему, но держать магазин все-таки лучше, чем барахтаться вольной художницей без всякой опоры под ногами.

Наверное, Катрин Лоран никогда не примирится с тем, что ее дочь не пожелала приобрести нормальную профессию. Или хотя бы выйти замуж за подающего надежды молодого (или пускай даже не очень молодого) человека. (Не может быть, чтобы ее избранником был этот добродушный тренер по фитнесу с громадными ножищами, человек, скучный до слез!) Катрин почти никогда не заходила в дочкину лавку, а своим друзьям и знакомым из аристократического седьмого района она говорила, что Розали открыла фирму по снабжению офисов канцелярскими товарами — так оно звучало хотя бы немного серьезнее.

Какое там «снабжение офисов»! Ничего похожего в магазинчике никогда не водилось. Скоросшиватели, дыроколы, корзинки для бумаг, прозрачные папки, клейкие ленты, скрепки — за всем этим никому бы в голову не пришло ходить в «Луну-Луну». Но Розали сочла излишним разъяснять это недоразумение. Она улыбалась и помалкивала и каждое утро с радостью спускалась из своей квартирки в лавку, чтобы открыть железные решетки и впустить в помещение солнце.

Стены сияли нежной голубизной цветущей гортензии. Посредине стоял потемневший от времени старинный деревянный стол, на котором были разложены все ее сокровища: оклеенные цветочным орнаментом коробочки, в которых можно было найти самые разные открытки, или глазурованные керамические стаканчики нежных тонов, которые изготавливала жившая неподалеку художница, а в них красовались тоненькие, обтянутые цветной бумагой карандашики. Рядом лежали папки для почтовой переписки в старинных переплетах с розами. Нарядные закладочки и записные книжки были сложены столбиками рядом с почтовыми папками и коробочками с сургучом и деревянными печатями.

На светлых стеллажах у стены лежали рулоны изысканной оберточной бумаги для подарков и рассортированные по цветам и размерам наборы почтовой бумаги и конвертов, сбоку рядом с маленьким столиком мягкого дерева, на котором стоял кассовый аппарат, свободно свисали концы воздушных подарочных лент, свернутых в рулончики, на фоне синей задней стены красовались подвешенные на веревочках каменные облицовочные плитки с белыми голубями, темными виноградными гроздьями и бледными гортензиями — старинные мотивы, которые по-новому засверкали, покрытые толстым слоем лака, а еще на стене висела большая картина маслом, написанная самой Розали, на которой была изображена бегущая по сказочному лесу белокурая девочка с развевающимися волосами, в пурпурном платье. В углу возле кассы стояла закрытая стеклянная витрина, в которой были выставлены дорогие авторучки и серебряные ножи для разрезания конвертов.

Витрина была декорирована филигранными зажимами для карт, издалека она походила на пестрое лоскутное одеяло. Собранные в изогнутых в виде сердечка серебряных проволочных зажимах карты, разложенные квадратом, образовывали одно художественное целое, радуя глаз своими красками. Рядом висели развернутые рулоны подарочной оберточной бумаги синего, бирюзового и матового желтовато-зеленого цвета, украшенные великолепными узорами работы Уильяма Морриса, а внизу были выставлены разложенные веером карты, нарядные коробочки для карт с цветочными мотивами или репродукциями картин с изображением читающих или прогуливающихся по пляжу женщин. Среди них на подстилке из шелковой бумаги стояли тяжелые стеклянные пресс-папье, внутри которых были засушенные цветы, гравированные изображения старинных парусников или такие слова и афоризмы, которые не надоедают, даже если их видеть перед глазами и читать каждый день. Например, слово «Paris», написанное легким коричневым мазком на замшевом фоне, или слово «Amour», или «La beauté est partout» — «Красота повсюду».

По крайней мере, так сказал скульптор и художник Огюст Роден, и, оглядывая свою лавку, Розали с радостью понимала, что и сама внесла толику красоты в то богатство, которое предлагает нам жизнь.

Особое место среди товаров, представленных в «Луне-Луне», занимали выполненные вручную открытки, которые были выставлены на двух стендах, кое-как поместившихся справа от входа, хотя они-то и представляли собой самое главное из всего, что имелось в магазине.

Если магазин на улице дю-Драгон смог просуществовать все эти годы, то лишь благодаря тому, что Розали пришла в голову идея создавать авторские открытки с пожеланиями. Открытки с пожеланиями стали тем оригинальным предложением, которым магазин Розали отличался от всех других, и вскоре все стали говорить о том, что в магазине писчебумажных товаров «Луна-Луна» можно заказать авторскую открытку для любого, самого необыкновенного случая.

По вечерам после закрытия магазина Розали в своей комнатке над лавкой до поздней ночи трудилась за большим чертежным столом, рисуя и делая акварельные картинки для всех, кто еще верил в магию написанных от руки слов. Эти открытки были очаровательными маленькими произведениями искусства, выполненными на бумаге ручной работы с узорчатым обрезом, снабженными какой-нибудь надписью или высказыванием, к которому Розали придумывала подходящую картинку. На одной открытке, например, синей тушью была сделана рукописными буквами надпись: «Не забывай меня», а под нею была нарисована маленькая женщина с двумя чемоданами, протягивающая навстречу зрителю гигантский букет написанных легкими мазками незабудок. Или: «И за тучами светит солнце» — на этой открытке стояла приунывшая девушка под красным зонтиком на залитой дождем улице, над которой нависли густые тучи, в то время как в верхней части картинки маленькие ангелочки играли в мячик, перебрасывая друг другу солнце. «Проснувшись, я подумал, как бы я хотел, чтобы ты была со мной», — гласила надпись на другой открытке, на которой по-детски нарисованный из палочек человечек, сидящий на кровати посреди зеленой лужайки, дул на одуванчик, и из разлетающихся пушинок образовывались маленькие буковки, из которых складывалось слово «тоскую».

Открытки с пожеланиями, выполненные Розали, немного похожие по манере на рисунки Раймона Пейне[3], раскупались с лету, и скоро в лавке стали появляться первые заказчики со своими представлениями и идеями.

Как правило, речь шла о таких распространенных темах, как дни рождения, свадьбы, пожелания скорейшего выздоровления, приглашения, валентинки, поздравления с Пасхой или Рождеством, но попадались и особые заказы.

Дочери писали пожелания матерям, матери — пожелания сыновьям, племянницы что-то желали своим тетушкам, бабушки — внучатам, подруги — подругам. Но самыми изобретательными людьми, как всегда, бывали влюбленные.

Буквально на днях приходил уже немолодой господин в серебряных очках и в строгом костюме, чтобы сделать заказ. Неторопливо достав из кожаного портфеля записку, он смущенно положил ее на стол.

— Как, по-вашему, к этому можно придумать что-то подходящее?

Розали прочла, что говорилось в записке, и улыбнулась.

— О да, — сказала она.

— До послезавтра успеется?

— Вполне.

— Но тут надо что-то очень красивое.

— Не беспокойтесь!

В тот вечер Розали, засев наверху в своей комнате за чертежным столом, на котором под черной металлической лампой стройными рядами выстроились стеклянные банки с карандашами и кисточками различных размеров, нарисовала мужчину в сером костюме и женщину в светло-фисташковом платье, которые, взявшись за руки, летят над Парижем, влекомые на голубых лентах стаей белых голубей.

В завершение Розали тушью вывела под картинкой подпись: «Женщине, с которой я хочу летать».

* * *

Розали сама уже давно сбилась со счета, сколько таких уникальных открыток она изготовила за последние годы. До сих пор все заказчики, получив свою открытку, уходили довольные, и Розали надеялась, что все пожелания не пропали даром, а исполнились с той точностью, с какой меткие стрелы Купидона поражают сердца влюбленных. Хотя в том, что касается пожеланий, сама красавица-художница была не так удачлива, как они.

Каждый год в свой день рождения Розали с собственноручно нарисованной открыткой отправлялась на Эйфелеву башню, чтобы сделать пожелание самой себе. Преодолев семьсот четыре ступеньки, она поднималась на вторую площадку и с отчаянно бьющимся сердцем (потому что, как мы уже говорили, не была завзятой альпинисткой) отпускала лететь по ветру открытку, на которой было написано ее заветное желание.

Это был безобидный маленький ритуал, о котором не знал даже Рене. Розали вообще была большой любительницей ритуалов. Ритуалы вносили в жизнь стройную форму, помогая навести порядок в ее хаосе и сохранять необходимую перспективу. Первая чашка кофе по утрам. Круассан из булочной. Ежедневные прогулки с Уильямом Моррисом. Лимонное пирожное по нечетным числам. Бокал красного вина после окончания рабочего дня. Венок из незабудок в апреле, когда она навещала могилу отца.

Вечером, садясь рисовать, она обычно ставила одни и те же компакт-диски. То дымчатые шансоны Жоржа Мустаки[4], то словно писанные короткими касаниями кисти песни Корали Клеман[5]. В последнее время любимым был диск русского музыканта Владимира Высоцкого. Не понимая слов, она вслушивалась в звучание то лирических, то мужественных песен, и из музыки в ее голове рождались образы, а карандаши так и летали по бумаге.

В юности Розали вела дневник, стараясь запечатлеть все самое для себя важное. С тех пор она давно его забросила, но, открыв лавку, она взяла себе за правило каждый вечер записывать в голубом блокнотике самое плохое и самое хорошее событие прошедшего дня. Только сделав это, она чувствовала, что день уже прожит, и легко засыпала.

Да, ритуалы — это хорошая точка опоры, и сама мысль о них вызывает радостное ожидание. Поэтому Розали каждый год с радостью готовилась к двенадцатому декабря, чтобы в очередной раз подняться на Эйфелеву башню и сверху увидеть весь Париж у своих ног. Высота ее не пугала, напротив, она любила это ощущение простора, открывающуюся панораму, настраивающую на полет мысли, и, отпустив открытку, Розали на секунду закрывала глаза, представляя себе, как ее мечта осуществится в действительности.

Но до сих пор, к сожалению, ни одна ее мечта не исполнилась.

В первый раз поднявшись на Эйфелеву башню со своей открыткой, Розали загадала желание, чтобы выздоровела ее любимая тетушка Полетта (тогда еще оставалась слабая надежда, что сложная операция спасет ее зрение), но, хотя операция прошла удачно, тетушка все-таки ослепла.

В другой раз она пожелала выиграть в конкурсе молодых иллюстраторов. Но желаемая награда — договор с издательством и денежный приз в десять тысяч евро — досталась молодому долговязому художнику, который рисовал одни только пальмы и зайцев, зато был сыночком богатого издателя парижской газеты.

Еще до того как познакомиться с Рене, когда Розали после нескольких неудачных романов жила одна, она загадала желание встретить своего суженого, который пригласил бы ее однажды вечером в «Жюль Верн» — ресторан наверху Эйфелевой башни, из которого открывался самый роскошный вид на Париж, — чтобы там, высоко над сияющим огнями городом, задать ей самый главный вопрос.

Но и это желание тоже не исполнилось. Зато она познакомилась с Рене, который в один прекрасный день со всего разбегу налетел на нее на улице Коломбье и чуть не сбил с ног. Рассыпавшись в извинениях, он пригласил ее в ближайшее бистро и за тарелкой salade de рay[6] заявил, что такой красавицы, как она, никогда еще не встречал. Но Рене скорее уж пригласил бы ее в поход на Килиманджаро, чем в дорогой и, по его мнению, никому не нужный ресторан на Эйфелевой башне. («На Эйфелеву башню? Ну ты даешь, Розали!»)

В другой раз она загадала желание помириться с матерью — благое желание! Еще ей хотелось, чтобы у нее был домик у моря. Да, конечно, это она сильно размахнулась, но мечтать же никому не запрещается!

В последний день рождения — ей тогда стукнуло тридцать три, и над празднично украшенным Парижем лил противный холодный дождь — Розали все же отправилась в поход, одетая в толстое синее зимнее пальто, и снова поднялась на Эйфелеву башню. В тот день там было довольно пусто, только несколько человек каталось на коньках на катке, который каждый год заливали на первой площадке, да еще несколько японцев неустанно фотографировались, старательно улыбаясь в объектив и поднимая кверху большой палец.

В этом году Розали задумала очень скромное желание.

На открытке, которую она держала в руке, был нарисован мост, а на его решетчатых перилах висели сотни маленьких замочков. Перед мостом стояли два маленьких человечка — мужчина и женщина — и целовались.

Мост был легко узнаваем, это был Пон-дез-Ар[7] — пешеходный мост через Сену, с которого открывался чудесный вид на Эйфелеву башню и на остров Ситэ. В летние вечера на нем всегда было людно.

Розали любила этот простой железный мостик с деревянным покрытием. Иногда она приходила сюда посидеть на скамейке и разглядывала многочисленные замочки на перилах, каждый из которых рассказывал о любви навек.

Пока жива любовь — она вечна. Кто же это сказал?

Розали сама не знала почему, но каждый раз на этой скамейке ее охватывало особенное чувство от вида этих трогательных замков, которые, как стойкие оловянные солдатики, охраняли любовь.

Может быть, это было и глупо, но в глубине души она тоже мечтала о таком замочке.

«Кто подарит мне такой замочек, тот и есть мой суженый», — подумала она, высунувшись за мокрую ограду Эйфелевой башни, чтобы с размаху запустить свою открытку под струи дождя.

Думала она при этом, конечно же, о Рене.

Как-то зимой в ясный безоблачный день они с Рене рука об руку шли по этому мосту, и все перила так и сверкали на солнце. Ни дать ни взять сокровища Приама!

— Посмотри, как красиво! — воскликнула Розали.

— Золотая стена, — произнес Рене в неожиданном приливе поэтического настроения и на минутку остановился, чтобы прочесть надписи на замках. — К сожалению, не все то золото, что блестит, — прибавил он с усмешкой. — Хотел бы я знать, кто из тех, что себя тут увековечили, по-прежнему вместе.

У Розали не было никакого желания это знать.

— Но все-таки разве не замечательно, что люди снова и снова влюбляются и хотят это как-то показать? Вот мне почему-то трогательно смотреть на эти замочки, — возразила она. — Это так… романтично!

Больше она ничего не добавила, потому что загаданные на день рождения мечты надо хранить так же, как желания, задуманные под падающую звезду, — о них никому нельзя рассказывать.

Рене со смехом обнял ее:

— Боже мой! Только не говори, пожалуйста, что ты и вправду мечтаешь о таком замочке, это же чистый китч!

Розали смущенно засмеялась, но подумала, что чистый китч иногда бывает очень заманчив.

А две недели спустя она, как привыкла из года в год, опять стояла на площадке Эйфелевой башни, задумчиво глядя, как ее открытка, намокшая и отяжелевшая от дождя, словно подстреленный голубь, падает на землю. И вдруг сзади ей на плечо тяжело опустилась чья-та рука.

— He, mademoiselle, qu’est que vous faites là?[8] — прогремел над самым ухом грозный оклик.

Розали вздрогнула и чуть не потеряла равновесие от испуга. Человек в синей форме и фуражке сердито уставился на нее карими глазами.

— Эй, а что это вы вздумали пугать меня! — возмутилась в ответ Розали.

С одной стороны, она чувствовала себя застигнутой на месте преступления, но в то же время была недовольна, что кто-то нарушил ее священный ритуал. С тех пор как правительство, опасаясь карманников, установило охрану в излюбленных туристических местах, нигде не стало покоя от стражей порядка даже в дождливый декабрьский день! Вот уж беда на наши головы!

— Ну? Это что еще такое? — грубо повторил полицейский. — Нечего тут раскидывать мусор!

— Это не мусор, это было загаданное желание, — сердито ответила Розали, чувствуя, как от стыда у нее горят уши.

— Не надо хамить, мадемуазель! — Полицейский скрестил руки и воздвигся перед ней во весь свой могучий рост. — Что бы это ни было, вы сейчас тихонько спуститесь вниз и подберете за собой, ясно? Заодно можете захватить и этот пакет из-под чипсов, — добавил он, ткнув пальцем на валяющуюся под ногами мокрую пластиковую упаковку.

Он проводил глазами молодую женщину в синем пальто, которая с недовольным видом спускалась по лестнице.

Спустившись вниз, Розали в приступе любопытства действительно обошла вокруг башни в поисках своей открытки. Но та исчезла без следа.

После этого довольно нелепого происшествия на Эйфелевой башне, о котором Розали, естественно, никому не рассказала, прошло уже больше трех месяцев. Сырой и промозглый декабрь сменился январскими штормами, затем наступил неожиданно солнечный февраль. День рождения давно миновал, потом наступил и прошел День святого Валентина, а ее желание в очередной раз не исполнилось.

Рене с гордостью презентовал ей коробку с кроссовками («Свободно пропускающие воздух, суперлегкие. Моей любимой ко Дню святого Валентина»).

В марте тоже никто не догадался подарить Розали золотой висячий замочек. А тут уже и апрель на дворе.

Столько раз загадывать — и в результате шиш тебе! Подводя итоги за последние годы, Розали пришла к выводу, что пора, пожалуй, положить конец ребяческому ритуалу и начать вести себя как взрослый человек. И она решила: если и в этом году ничего не произойдет, то она перестанет забираться на Эйфелеву башню.

В воздухе чувствовалось тепло, весна постепенно брала свое. А весна иногда исполняет обещания, которых не сдержала зима.

Эти слова Розали как раз писала на новой открытке, когда снизу вдруг послышался энергичный стук в дверь.

3
1

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Париж – всегда хорошая идея предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

2

В здоровом теле — здоровый дух! (лат.)

3

Раймон Пейне (1908–1999) — французский художник-график, заслуживший всемирную известность своими лирическими рисунками на тему «Поэт и его невеста».

4

Жорж Мустаки (наст. имя: Юсеф/Джузеппе Мустакки (1934–2013)) — французский шансонье, бард и композитор. Написал слова песни Эдит Пиаф «Милорд». В 1998 г. снимался в роли аббата Фариа в фильме «Граф Монте-Кристо».

5

Корали Клеман (р. 1978) — французская певица.

6

Салат по-деревенски (фр.).

7

Пон-дез-Ар (фр. Pont des Arts) — мост Искусств.

8

Эй, мадемуазель, что это вы затеяли? (фр.)

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я