Дорогой Джон

Николас Спаркс, 2009

«Дорогой Джон…» Так начинается письмо Саванны, которая, устав ждать любимого, вышла замуж за другого. Эти слова разбили сердце Джона. Он больше не верит женщинам. Он больше не верит в любовь. Но разве настоящие чувства умирают? Разве ошибку молодости можно считать предательством? Пройдут годы, Джон и Саванна встретятся вновь. И искра былого пламени, оставшаяся в его душе, разгорится новым пожаром… Поздно? Но разве для счастья бывает поздно?

Пролог

Ленуар, 2006 год

Что такое настоящая любовь?

Было время, когда я точно знал ответ. Думал, окружу Саванну любовью более глубокой, чем питаю к себе самому, и будем мы жить долго и счастливо и умрем в один день. Но долго это не продлилось. Однажды она сказала мне, что ключи от счастья — это мечты, воплотившиеся в жизнь, а ее мечты ни на йоту не выходили за привычные рамки — дом, семья… словом, патриархальность. То есть чтобы у меня была постоянная работа, коттедж, обнесенный белым штакетником, и «универсал» или джип, достаточно большой, чтобы возить наших детей в школу, к дантисту, на тренировки по соккеру или на фортепьяно. Детей планировалось двое или трое — Саванна довольно туманно высказывалась на этот счет, но подозреваю, что она предложила бы не мешать природе и предоставить решать это дело Богу. Такая уж она была — имею в виду, религиозная, — и, наверное, отчасти поэтому я на нее запал. Какие бы испытания ни выпадали на долю каждого из нас, я часто представлял, как буду лежать рядом с ней в постели после трудного дня, болтая, смеясь и забывая обо всем на свете в ее объятиях.

Не очень натянуто звучит, а? Ну, если речь идет о двоих любящих?.. Вот и я так думал. И до сих пор в глубине души продолжаю верить в такую возможность, точно зная, что этого никогда не будет. Вскоре уеду отсюда и не вернусь.

Однако сейчас я засяду на стороне холма, выходящей на ее ранчо, и подожду ее появления. Саванна меня не заметит. В армии, знаете ли, учат маскироваться и сливаться с местностью, а я учился хорошо, потому что не испытывал желания пропасть ни за понюх табаку в песках посреди иракской пустыни. Мне требовалось обязательно вернуться в маленький горный городок в Северной Каролине и узнать, как обстоят дела. Когда человек тайно подливает масла в колесики какого-нибудь механизма, который его в общем-то и не касается, он испытывает чувство неловкости, почти сожаления, пока не выяснит, чем дело кончилось.

В одном уверен точно: Саванна никогда не узнает, что сегодня я был здесь.

При мысли о ней, такой близкой и такой недосягаемой, в душе поднималось что-то тоскливое, ноющее, но теперь уж так и будет: я — отдельно, она — отдельно. Мне долго не удавалось смириться с этой простой истиной, ибо на какое-то время наши судьбы слились в одну, но это было шесть лет и две жизни назад. Нам остались лишь воспоминания, хотя я уже убедился, что мысли о ней обладают чуть ли не физической осязаемостью. В этом мы с Саванной тоже отличаемся друг от друга: если для нее воспоминания как звезды в ночном небе, то мои скорее смахивают на населенную призраками пустоту где-то между небом и землей. В отличие от Саванны меня мучает вопрос, который я задавал себе тысячи раз после расставания: почему я это сделал? И поступил бы так снова?

Это, видите ли, я разорвал отношения с Саванной.

Листья на деревьях, за которыми я сидел, медленно наливались огненным светом, подсвеченные выглянувшим из-за горизонта солнцем. Птицы начали свою утреннюю перекличку. Воздух был напоен ароматом сосен и земли, так непохожим на соленую океанскую свежесть моего родного городка. Через некоторое время дверь дома распахнулась, и я увидел ее. Несмотря на разделявшее нас расстояние, я невольно затаил дыхание, когда Саванна вышла навстречу новому рассвету. Сладко потянувшись, она сошла с крыльца и свернула за угол дома. Кораль невдалеке сверкал, как зеленый океан; Саванна прошла в калитку, ведущую на выгон. Послышалось одинокое приветственное ржание, тут же дружно подхваченное другими лошадьми; мне всегда казалось, что Саванна слишком миниатюрная, чтобы так безбоязненно ходить среди этих громадин. Но она всегда ладила с лошадьми, и они ее любили. Полдюжины лошадок, в основном подседельных, пощипывали траву у столбов ограды. Мидас, ее черный в белых «чулках» арабский жеребец, стоял отдельно. Однажды мы ездили верхом. К счастью, обошлось без увечий — я цеплялся за лошадь как за жизнь, а Саванна сидела в седле привычно и чуть ли не расслабленно, будто в кресле перед телевизором. Сейчас она подошла поприветствовать Мидаса — потерла ему нос, шепча что-то, похлопала по крупу и направилась дальше. Жеребец навострил уши — хозяйка шла к амбару.

Саванна исчезла внутри и вскоре появилась снова, неся два ведра — с овсом, должно быть. Ведра она повесила на столбы ограды, и к ним сразу потрусили две-три лошади. Хозяйка отступила, чтобы дать им место. Я смотрел, как легкий бриз шевелит волосы Саванны, пока она кладет седло на спину Мидасу, застегивает подпругу и накидывает поводья. Пока Мидас хрупал овсом, она уже подготовила его к прогулке, а через несколько минут вывела с пастбища и потянула к лесной просеке. Саванна выглядела в точности как шесть лет назад. Это, конечно, неправда — я видел ее вблизи в прошлом году и заметил первые тоненькие морщинки вокруг глаз, но волшебный кристалл, через который я на нее смотрю, сохраняет для меня прежнюю Саванну. В моих глазах ей всегда будет двадцать один. А мне было двадцать три, я служил в части, расквартированной в Германии, и даже представить не мог, что через пару лет буду участвовать в военных действиях в Фаллудже и Багдаде и получу ее письмо, которое прочту на железнодорожной станции в Самаве^[1] в первые недели иракской кампании. Мне еще только предстояло возвращение домой после событий, которые изменили всю мою жизнь.

Сейчас, в двадцать девять лет, я иногда задумываюсь, правильный ли выбор сделал. Армия стала моей судьбой и единственной жизнью. Не знаю, радоваться или грустить по этому поводу; большую часть времени я перехожу из одного состояния в другое, смотря по погоде, а на все расспросы отвечаю, что я — старый брюзга пехотинец, и нисколько не шучу. Я по-прежнему живу на военной базе в Германии, на счету у меня примерно тысяча долларов, и несколько лет не встречался с женщинами. Я больше не занимаюсь серфингом даже в отпуске, зато в выходные вывожу свой «харлей» и еду на север или на юг, в зависимости от настроения. Мотоцикл — единственная вещь высшего класса, которую я когда-либо себе покупал, хоть он и стоил целое состояние. Мы с ним идеально подходим друг другу, раз я заделался записным одиночкой. Большинство моих друзей давно дембельнулись, а меня, возможно, скоро снова отправят в Ирак на пару месяцев. По крайней мере на базе ходят такие слухи. Когда я впервые встретил Саванну Линн Кертис — для меня она навсегда останется Саванной Линн Кертис, — я и представить не мог, что моя жизнь сменит курс на сто восемьдесят градусов или что я выберу армейскую карьеру.

Но я встретил Саванну; вот почему моя теперешняя жизнь такая непонятная. Я влюбился в нее, когда мы были вместе, и полюбил еще сильнее за годы разлуки. В нашей истории три части — начало, середина и конец, и хотя для любовных историй это обычное дело, до сих пор не могу поверить, что наша любовь не продлилась вечно.

Мысли о прошлом увлекли меня, и, как всегда, прошлое не замедлило вернуться, зримое и яркое, хоть рукой щупай. И я сам не заметил, как начал вспоминать, с чего все началось: ведь все, что у меня осталось, — это воспоминания.

Примечания

1

Самава — город на юге Ирака, на правом берегу Евфрата. — Здесь и далее примеч. пер.