За речку

Николай Шамрин, 2021

Эта повесть афганская, хотя она не о боевых буднях. В ней рассказывается о людях, с которыми автору довелось встретиться по дороге в ОКСВА. Хорошие они или плохие, судить читателю. В повести нет приукрашенных героев, нет там и персонажей с преувеличенными негативными чертами характеров. Они такие, какими были в далёкие восьмидесятые годы прошлого века. Изменены лишь имена и фамилии действующих лиц. Всё остальное – чистая правда.

Куда течёт Амударья?

То тихо плещет, то с раскатом,

И твоя мутная вода,

В крови у каждого солдата

Куда течёшь Амударья?

Ты поделила мир с войною…

Каскад. И. Белов

Вместо предисловия:

Всё, о чём рассказывает эта короткая повесть, правда, от первого, до последнего слова. Изменены только имена персонажей. Я не стал приукрашивать или преувеличивать достоинства или недостатки героев, а постарался изложить события, такими, какими они были в действительности. Правда, не бывает «красивой» или «некрасивой», потому-то и называется «правдой». А, верить или нет, уже дело читателя.

Командир полка сочувственно посмотрел на меня и почему-то отвёл глаза. Подполковника назначили на должность недавно, всего-то два месяца назад, раньше он был начальником штаба. У нас сложились хорошие, можно сказать товарищеские отношения, хотя разница в должностях была очевидной: он — командир танкового полка, я — командир мотострелковой роты. Впрочем, служба — службой, а дружба — дружбой. Мы иногда даже выпивали. В его кабинете. Пауза затягивалась. Наконец он приступил к разговору:

— Ты, вот, что, капитан… Не переживай. В конце концов это наш с тобой долг, выполнять приказы партии и правительства. Ну, съездишь за речку на два годика, вернёшься весь в орденах и на белом коне. Не первый и не последний ведь? Глядишь, через полгода и я за тобой поеду.

Мне стало неловко и смешно одновременно, но я сдержал себя и серьёзно ответил:

— Товарищ полковник, я не боюсь и всё понимаю, долг, он и есть долг. Я в принципе давно готов. Ещё когда из ЗабВО менялся. Вопрос разрешите?

Командир нервно поёрзал на стуле:

— Если на счёт жилья, то лучше и не начинай. Сам знаешь, жилфонд распределяет дивизионная комиссия… Да и нет ничего у них, вряд ли тебе что-нибудь предложат. Давно не строят, ни для города, ни для нас.

В разговор вмешался замполит полка:

— Вам, капитан, завтра надо будет прибыть в политотдел дивизии. Начпо приглашает на беседу откомандированных офицеров для напутствия, вот там вопрос и задайте. Он руководитель новой формации, демократичный, недавно назначенный, может чем и поможет.

Мне снова стало смешно. Нарочито благодарно кивнув майору, посмотрел на командира:

— Я не о квартире, угол у нас есть, так что особо на политотдел не рассчитываю. Вопрос, конечно, обязательно задам, так, для очистки совести и отчёта перед женой.

Командир с видимым облегчением вздохнул и, откинувшись на спинку стула, промолвил:

— Говори, чем смогу — помогу. Не в отпуск едешь…

Я слегка приподнял ладони над столешницей, мол, всё понимаю и лишнего не попрошу:

— Городок небольшой, с работой для женщин проблемы. Я уеду, а жена без денег, без работы…

Подполковник перебил, не дожидаясь окончания моей речи:

— Ясно. За это не беспокойся, в штабе вакансия бабская образовалась, в строевой части. Ну, ты сам знаешь, Маринка в декрет уходит. Так что давай, пусть твоя через неделю приходит. Проводит тебя и лично ко мне. Писать — читать умеет? Шучу, не обижайся. Всё у тебя? Тогда иди, дела сдавай.

У дверей штаба я столкнулся с комбатом. Он хмуро посмотрел на меня и чуть заикаясь спросил:

— Чего к командиру бегал? Делать нечего?

Майор тоже был из «новичков», его перевели к нам из мотострелкового полка дивизии по семейным обстоятельствам. Впрочем, Глушаков и не делал секретов из этих обстоятельств: застав жену с любовником, он выпорол обоих портупеей, взял с любовника письменное объяснение, а утром написал рапорт на самого себя, требуя привлечь к партийной и служебной ответственности. Командир полка, зная о странностях комбата, спорить не стал и, что называется, дал ход бумаге. Так, на всякий случай. Я протянул ему выписку:

— Вот, Сергей Викторович, приказ пришёл.

Глушаков нервно выхватил листок, быстро пробежал содержание и с озабоченным видом спросил:

— Когда?

— Сдам дела и должность и в Ташкент.

Комбат махнул рукой:

— Ладно, не переживай. В конце концов…

Я не стал дожидаться окончания, ставшего уже привычным лозунга, и продолжил:

— Это наш долг перед партией и правительством.

Глушаков удивлённо вскинул брови:

— Да? А партия и правительство не хочет тебе долг отдать? В виде квартиры? По закону, так сказать.

Настала моя очередь удивляться. Я пожал плечами и неуверенно сообщил:

— Замполит сейчас сказал, что меня завтра в политотдел вызывают, для напутственного слова. Посоветовал у Начпо спросить. Говорит, что «новая метла» может помочь.

Майор с лёгкой ехидцей похлопал меня по плечу:

— Ну, ну… Дом для тебя построят… Отдельный. Ладно, иди уже. После обеда ко мне. Обсудим сроки передачи.

Я уже подходил к казарме, когда комбат «выстрелил» мне в спину:

— Проставляться-то будешь?

— Обязательно! Как только акты приёма-передачи утвердите.

Саша накрывала к обеду на стол и рассказывала о своих приключениях:

— Представляешь? Заведующая сказала, что мест в садике нет, а если и будут, то всё равно взять ребёнка не смогут.

— Почему?

— Потому что я не работаю.

— У Лёхи Будника жена тоже не работает, но сын ходит в садик.

— Ну да, ходит. Она сказала, что Алексей солдат давал на целую неделю для ремонта. И краску привёз. Ты ведь не будешь им солдат давать?

— Нет, не буду…

Я не хотел сегодня сообщать жене о приказе и скором расставании, но и смотреть на расстроенное лицо жены было выше моих сил. «В конце концов, не сегодня, так завтра придётся рассказать — думал я, глядя на хлопоты Саши, — глупо как-то получается… Чего тянуть-то?» Придвинув к себе тарелку и помешав в ней ложкой, я поднял глаза на жену. Она словно почувствовала неладное:

— Зря я тебе рассказала или на службе неприятности? Что случилось?

Я пожал плечами:

— Ничего. Командир к себе вызывал, сказал, что через неделю вакансия в строевой части появится, спрашивал, согласишься ли ты вступить в ряды Красной армии?

Саша, не заметив иронии, обрадованно всплеснула руками:

— Правда? Ты не шутишь?

— Нет, не шучу. Давай обедать…

В отличие от прочих отделений управления дивизии в политотделе царили тишина и покой. Красная ковровая дорожка подчёркивала значимость происходящих здесь событий, а дубовые, ещё прусской работы двери, завершали торжественную картину партийной чистоты и непорочности. Я осторожно постучал в дверь с табличкой «Приёмная». Вежливый, но строгий женский голос откликнулся незамедлительно:

— Входите.

В просторной комнате с высокими арочными окнами за массивным столом сидела женщина лет сорока с классической причёской советской госслужащей из шестидесятых. Она внимательно посмотрела на меня и ровным, слегка приглушённым голосом сообщила:

— Сергей Владимирович освободится через восемь минут. Вы присаживайтесь к остальным товарищам и будьте готовы ответить на вопросы руководства.

У стены под портретами классиков научного коммунизма сидели приглашённые офицеры. Кивнув соратникам по событию, я аккуратно присел на свободный стул. Молодой майор осторожно повернул голову и шёпотом спросил:

— Ты видел нового Начпо? Нет? Я тоже не видел, говорят…

Майор не успел закончить фразу. Женщина сурово посмотрела в нашу сторону и негромко сказала:

— Товарищи коммунисты, не забывайте, где вы находитесь.

Мы одновременно кивнули и опустили глаза на ковёр. Дверь кабинета резко отворилась и на пороге появился невысокий подполковник с безликим и гладким лицом:

— Софья Львовна, давайте несколько поменяем планы. Я побеседую с каждым коммунистом индивидуально, в духе, так сказать, времени.

Инструктор политотдела поднялась из-за стола и с благоговением посмотрела на начальника:

— Хорошо, Сергей Владимирович. Пока вы будете беседовать, товарищи заполнят бланки заявлений на снятие с партийного учёта. Что бы время не тратить. Через два дня им надо будет прибыть в отдел для получения документов. Вы не возражаете?

Подполковник согласно кивнул:

— Отлично. Тогда и напутствовать будем, а сегодня обсудим личные просьбы, пожелания и проблемы. Это наша обязанность.

Время потеряло скорость. И хотя Начпо тратил на выяснение проблем каждого партийца не более пяти минут, ожидание затянулось. Я давно успел заполнить необходимые документы и героически боролся с зевотой. Наконец Софья Львовна взглянула сначала на опустевшие стулья, затем на меня и разрешила пройти в кабинет руководства:

— Проходите. И мой вам совет: говорите кратко, по существу. У Сергея Владимировича очень много работы.

Я пожал плечами, мол, каждому своё и постучав, приоткрыл массивные двери кабинета:

— Разрешите?

Начальник политотдела устало оторвал взгляд от листка бумаги:

— Да, заходите, присаживайтесь. Много ещё народу?

— Нет. Все уже ушли.

Подполковник повеселел:

— Ну вот и хорошо. До обеда управимся. Что там у вас?

Я передал начальству выписку из приказа и присел на стул, стоящий в торце длинного стола:

— У меня, ничего… Вот… предписание.

Сергей Владимирович бегло просмотрел документ и отложив его на край стола, откинулся на спинку кресла. Я старался поймать его взгляд, но взор Начпо упорно сверлил мой правый погон:

— Да… Партия и правительство доверило вам выполнение почётной задачи. Вы должны понимать, что командировка в состав ограниченного контингента советских войск, является почётным долгом коммуниста…

Ещё три минуты подполковник ровным и негромким голосом рассказывал мне об обязанностях члена партии, затем, очевидно устав и окончательно проголодавшись, решил подвести итог беседе:

— Есть просьбы, пожелания или что-то ещё? Если нет, то…

Я решил оттянуть наступление обеденного перерыва старшего товарища по партии и немного торопливо перебил его:

— Есть. Скорее просьба, чем пожелание.

Начальник удивлённо вскинул брови и впервые посмотрел мне в лицо:

— Да? Докладывайте.

От моей былой неуверенности не осталось и следа. Я почувствовал прилив моральных сил и задорной наглости:

— Будьте уверены, товарищ полковник, я, как коммунист, с честью и со всей ответственностью выполню задание партии. Просьба у меня небольшая: в соответствии с постановлением ЦК КПСС и Правительства обеспечить мою семью квартирой. Всё… Больше у меня проблем нет.

Безлико-гладкое лицо партработника слегка порозовело. Он привычно упёрся взглядом в правый погон и ровным тоном парировал:

— Всё верно, капитан, есть такое постановление. Но вы, как член нашей партии, должны учитывать временные трудности в обеспечении военнослужащих жильём. Резерв жилья безусловно есть, но он предусмотрен для особых случаев. Или у вас партбилет другого цвета? Шутка.

Я почувствовал глухое раздражение, но собрался и таким же ровным голосом ответил:

— Нет, партбилет у меня нужного цвета. И это не шутка. Я знаю про «временные» трудности, но если со мною что-нибудь случится, то моя семья останется без жилья.

Подполковник нахмурился. Бледные щеки стали наполняться красным цветом. Было видно, что он с трудом сдерживает гнев:

— Если с вами, капитан, «что-нибудь» случится, то я лично возьму на себя заботу о вашей семье. Это наша обязанность. — Прикрыв глаза, начальник дал понять, что моё время истекло.

Софья Львовна доброжелательно попрощалась со мной:

— Не забудьте, послезавтра вам надо быть здесь к двенадцати часам для получения открепительных документов и напутствия.

Не знаю почему, но мне вдруг захотелось отвесить ей шутовской поклон. Сдержав себя, я ответил фразой Сергея Владимировича:

— Понял. Это — наша обязанность!

Два дня пролетели быстро и, если бы не разговор с Сашей, почти незаметно. Напрасно я напоминал жене, что моя командировка за речку была ожидаема и неизбежна, у неё на всё был один, но железный аргумент — слёзы. В конце концов, не выдержав, я, что называется, психанул и повысил голос:

— Хватит меня заранее хоронить! Я — живой и собираюсь жить дальше. С тобой и дочкой. А когда вернусь, «в орденах и на белом коне», мы заделаем ещё и сына. Нет! Одного будет мало, двух сыновей!

Странно, но мои эмоции подействовали на неё как сильнодействующее успокоительное. Саша вытерла глаза и строго посмотрела на меня:

— Правда?

— Конечно правда…

— Хорошо. Только пообещай мне, что обязательно вернёшься.

Я с трудом подавил улыбку и ответил со всей серьёзностью:

— Обещаю.

Дни и впрямь пролетели очень быстро и уже ровно в 11.45 я снова постучал в дверь приёмной. Услышав знакомый голос, вошёл в комнату и увидел Софью Львовну, выстраивающую моих сотоварищей посреди ковра. Инструктор бросила на меня беглый взгляд, вероятно прикидывая мой рост и одновременно определяя место в шеренге:

— Проходите капитан. Какие сегодня высокие товарищи подобрались… Вот, занимайте своё место в строю.

Уже знакомый мне молодой майор шутливо заметил:

— Третьим будешь…

Софья Львовна в негодовании всплеснула руками:

— Товарищи коммунисты! Как вам не стыдно? Сейчас Сергей Владимирович выйдет, а вы…

Она не успела закончить свою пламенно-обличительную речь, как дверь кабинета плавно отворилась и в приёмную торжественно вошёл начальник политотдела. Мне показалось, что инструктор сейчас скомандует как командир парадного расчёта на полковом плацу: «Равняйсь. Смирно», но она лишь поправила причёску и негромко проговорила:

— Сергей Владимирович, всё. Товарищи получили открепительные документы и расписались в ведомости.

Подполковник кивнул головой и подошёл к стоящему на правом фланге старшему лейтенанту с эмблемами артиллериста. Пожав руку офицеру и посмотрев на его правый погон, политработник спросил:

— Куда направляетесь? В ГСВГ?

Старший лейтенант смутился и поправил начальство:

— Нет, товарищ полковник. В ЮГВ.

Начпо отпустил руку напутствуемого:

— В Венгрию значит. Ну, всего хорошего вам. Не подкачайте, — не закончив фразы он подошёл к майору. Выслушав короткий доклад офицера, подвёл итог:

— Ну, что же… Одесский округ тоже неплохо. К морю, значит. Не подкачайте…

Через пару секунд бесцветные глаза подполковника уже упирались в мой правый погон:

— Вы, по-моему, в ГСВГ командируетесь?

Во мне проснулся бравый солдат Швейк. Я слегка прищёлкнул каблуками и чётко отрапортовал:

— Так точно, товарищ полковник!

Начпо уже хотел озвучить напутственную фразу, как в разговор вмешалась инструктор:

— Как в ГСВГ? У меня в учётах ОКСВА значится, сороковая армия. Вот и подпись капитана… Ошибки быть не может, это же документы партийного учёта!

В глазах подполковника появилось напряжение. В приёмной повисла гробовая тишина.

Комбат, на правах старшего, посмотрел на Захидова, взводного, который до прибытия моего заменщика, принял должность с пометкой «ВРИО». Лейтенант ужасно гордился и временным назначением, и моим приглашением на отвальную.

— Наливай, лейтенант. Чего водку-то греть?

В канцелярии собрались офицеры управления батальона, командиры рот и начальник полкового клуба Юра Опилкин. В полку было немного «афганцев»: Лёха Будник, командир второй роты нашего батальона, и этот самый Юра. Несмотря на то, что Лёха был награждён медалью «За отвагу», а Опилкин лишь почётной грамотой Ленинского комсомола, именно он почему-то считался самым настоящим «афганцем».

Глушаков поднял стакан и кивнул Буднику:

— Давай Алексей, тебе первое слово. Как ротный ротному.

Лёха поднялся со стула и подняв кружку, посмотрел на меня:

— Ну, давай, братан, чтобы третий тост за тебя не поднимали.

Чокнулись, выпили, закусили. Комбат, аккуратно вытерев губы платком, откинулся на спинку стула:

— Жаль, что ты уезжаешь. Нормальный ты мужик и ротный отличный… Как с билетами?

Я невольно усмехнулся:

— С билетом. Пока в один конец. С билетом нормально, в воскресенье съездил в Кёник, отстоял очередь и взял. Вылет завтра вечером. Провожать не надо, жена проводит.

Юра, снисходительно крякнув, менторским тоном встрял в разговор:

— Никогда не говори «в один конец». Примета плохая. Только когда заменяться будешь, тогда можно. А так…

Будник как-то криво усмехнулся:

— Надо же? Не знал про такую примету…

Юра даже не смутился:

— Ну, да. Ерунда это. Я, так, на всякий случай предупредил, — он подцепил вилкой кусочек копчёной скумбрии и, внимательно рассмотрев его сквозь очки, продолжил, — будешь в Ташкенте, не вздумай морс пить. Там он из бочек продаётся, как квас у нас или пиво. Вкусный и почти ледяной…

Комбат заинтересованно посмотрел на Опилкина:

— Если вкусный и ледяной, то почему бы и не выпить? Не водка же.

Начальник клуба взглянул на Глушакова и, прожевав рыбу, весело предложил:

— За речкой говорят: «Между первой и второй, промежуток небольшой».

Лёха согласно кивнул, мол, твоя правда. Майор подмигнул лейтенанту:

— Чего сидишь? Такими темпами роты не получишь. Наливай!

Фархад взял початую бутылку «андроповки» и на слух наполнил посуду. Юра довольно кивнул парню:

— Молодец! Далеко пойдёшь. — Зачем-то понюхав жидкость, посмотрел на комбата. — Сергей Викторович, в том-то и проблема, что ледяной морс на жаре через минуту весь потом на рубашке выступает. Чем больше пьёшь, тем сильнее потеешь.

Глушаков вопросительно взглянул на лейтенанта:

— Фархад, очкастый правду говорит?

Лицо молодого узбека зарделось, а глаза засветились гордостью. На минуту в канцелярии воцарилась тишина. Спохватившись, Захидов принял облик восточного мудреца:

— У нас говорят: «Чай не пьёшь, откуда силы берёшь?» Морс, он для приезжих, наш народ от жары холодным зелёным чаем спасается…

Комбат поперхнулся от неожиданности. Прокашлявшись, он строго посмотрел на парня:

— Ты, это… заканчивай, мне. У нас один народ, советский!

Обстановку разрядил Лёха. Он сам наполнил стаканы и, поднявшись из-за стола, тихо и немного торжественно произнёс:

— Третий. Не чокаясь и молча. Помянем ребят…

Уже выходя из канцелярии, комбат приобнял меня за плечи и тихо сказал:

— Ты, вот, что, капитан… Солдат береги. Мальчишки они несмышлёные… Помни, каждого из них мать ждёт.

Я сам попросил Сашу не провожать меня до Калининграда. Зачем? И так было тяжело на душе от её слёз. Выйдя из автобуса, я с удовольствием вдохнул вечерний воздух Храброво. До вылета оставалось ещё три с половиной часа и если раньше их можно было скоротать в кафе за рюмкой коньяка, то сейчас, в эпоху де-факто введённого партией и правительством «сухого» закона, время «убивалось» либо разглядыванием взлетающих самолётов, либо чтением прессы. Выбрав последний вариант, я направился к газетному киоску.

— «Огонёк» есть?

Киоскёр посмотрела на меня как на душевнобольного:

— Нет. Раз в неделю утром привозят три экземпляра и тут же раскупают. Дефицит.

— Понятно. «Комсомольская правда»?

— Нет. Сегодня не завозили.

— «Советский спорт»?

Продавец вышла из себя и уже хотела высказать всё, что она думает обо мне, но вдруг взяла себя в руки и примирительно улыбнулась:

— Есть «Калининградская правда» и журнал «Юный натуралист». Брать будете?

— Буду. Дайте «Юный натуралист».

Время бесконечно, но и оно заканчивается, ибо любое событие имеет начало и конец. Где-то читал, что ни физики, ни философы, так и не могут дать определение этому измерению. По-моему, они слишком усложняют проблему. Всё просто: время — промежуток между событиями. Нет событий и времени тоже, нет. Это уже потом какой-то механик загнал его в шаг шестерёнки, разделив время на секунды, минуты и часы. Ход маятника сам по себе стал событием. Так удобнее и порядка больше. Я уже приступил к повторному прочтению журнала, как объявили посадку на рейс до Ташкента. «Маленькая тушка» гостеприимно распахнула двери и стюардесса, сияя доброжелательной улыбкой, запустила нас в прохладный, пахнувший искусственной свежестью, салон самолёта. Расположившись в левом кресле, подумал: «Да… всего шесть часов полёта и я в Ташкенте. Тесновато здесь, хорошо если без соседа, можно будет к иллюминатору пересесть» Удача явно не благоволила ко мне, до завершения посадки оставалось не более пяти минут, как около меня остановилась женщина и слабым голосом произнесла:

— Простите, моё место около окошка.

Я поднялся из кресла и, поддержав попутчицу за локоть, помог ей занять место у «окошка». На взгляд ей было около тридцати пяти лет, а широкое обручальное кольцо на пальце недвусмысленно заявляло о её статусе. Впрочем, меня мало интересовала дорожная интрижка, просто вдруг захотелось чтобы полёт завершился в ближайшие полчаса.

Мы летели уже более двух часов и за это время обменялись с соседкой лишь парой-тройкой ничего не значащих фраз. Меня вполне устраивало такое положение дел, но попутчице явно хотелось поговорить. Как назло, сон, что называется, не шёл, а перечитывать опостылевший журнал не имело смысла. Понемногу беседа завязалась сама по себе.

— Меня Надеждой зовут, — женщина повернула голову ко мне и вдруг чихнула, не успев прикрыть рот платочком, — простите, с утра что-то нездоровится. Еле до аэропорта добралась. А как вас зовут? Если не секрет.

Я представился. Надежда кивнула и продолжила:

— Я в Ташкент за сыном лечу. Мы его на лето дедушке с бабушкой отправили, к моим родителям. Мой папа — генерал, вышел на пенсию и остался в ТуркВО, в Ташкенте. У них и квартира хорошая в центре и дача недалеко от города. Все условия. А вы, наверное, в командировку? Или переводом?

— В командировку. Ненадолго.

Попутчицу явно не интересовали мои ответы. Вероятно, она была из тех людей, которым нужны молчаливые собеседники. Порывшись в сумочке, она достала фотографию и протянула её мне:

— Вот, мой сынок. Ему только восемь, мы поздно его родили. Муж не хотел сейчас забирать, ведь ещё половина лета впереди, но я настояла. Видите ли, маму, бабушку, на операцию кладут, и папа не сможет разорваться. — Она снова чихнула, прикрывшись на этот раз платочком и не к месту добавила. — Мой муж — майор, в штабе армии служит. Что-то мне совсем нехорошо.

Честно говоря, подробности личной жизни генеральской дочки начали меня раздражать, но её последняя фраза не могла не вызвать сочувствия. Я внимательно посмотрел на Надежду. Её глаза лихорадочно блестели, а на лбу выступили капельки пота.

— Надежда, а вы не взяли каких-нибудь таблеток? У вас, по-моему, температура.

Женщина с сожалением покачала головой:

— Нет, не взяла. Я в принципе не болею. Думала, что просто устала, да и билет достали с таким трудом! Как было не лететь?

Да, она права, билет и впрямь было трудно купить. По себе знаю. Я с пониманием кивнул головой и нажал кнопку вызова бортпроводника.

Ташкент встретил меня ярким солнцем и липкой жарой. Впрочем, моей попутчице было гораздо хуже, её встречали папа-дедушка и карета скорой помощи. К концу полёта Надежде стало совсем плохо, и командир экипажа сообщил диспетчеру о необходимости вызова врачей. Попрощавшись с женщиной и козырнув в знак уважения генералу запаса, я направился к стоянке такси. Мне оставалось сделать буквально несколько шагов до «Волги», как вдруг я почувствовал чью-то руку на своём плече. Оглянувшись, увидел запыхавшегося старлея-лётчика:

— Что случилось? — я осмотрел офицера с ног до головы, — с вами всё в порядке?

Парень с трудом перевёл дыхание и как-то светло улыбнувшись, вытер пот со лба:

— От самого аэровокзала бежал… Может на «ты»? Устанем ведь друг с другом по уставу общаться…

Мне и в самом деле понравился лётчик. Бывают люди, которые с первых секунд знакомства вызывают симпатию. Бывают. По крайней мере встречал таких и в Забайкалье, и в Прибалтике. Я опустил баул на асфальт:

— Ну и жара! Давай на «ты», я не против. Чего бежал-то.

Старлей уже успел окончательно успокоить дыхание:

— Меня Женя зовут. За речку, капитан? Я — в Баграм…

Я представился и, достав из примятой пачки сигарету, снова посмотрел на своего товарища по дороге:

— Ну да, откомандирован в состав контингента. А ты чего не самолётом? Лётчик же…

Евгений рассмеялся:

— Нет, я не из лётного состава. Из технического. Просто ребята эмблемы прицепили на отвальной. Сказали, чтобы не снимал. Короче, такси брать не будем, ташкентские водилы из нас все деньги вытрясут. Так доберёмся. Своим ходом.

Я пожал плечами:

— Ага, язык до Киева доведёт? Только здесь не Киев, а Ташкент.

— Не боись, капитан, я город хорошо знаю, жил здесь с родителями. Отца перевели в Казань, когда я уже в училище поступил. А так, получается, семь лет прожили. Поехали в гостиницу штаба округа, здесь не очень далеко, на трамвае, а потом пешочком. Мы там легко устроимся, только надо администратору сверху «трёшку» дать. Ну, что, потопали?

Я улыбнулся в ответ. Не так лучезарно, как старлей, но тоже от души:

— Потопали…

Прохладный вестибюль окружной гостиницы вселял надежду на комфортное проживание в столице Узбекистана. Я, на правах старшего, направился к стойке администратора, трудолюбивый Женя нёс в руках нашу поклажу. Он сам предложил мне такой вариант, чтобы поднять в глазах персонала значимость моей особы. Хмурая женщина, чем-то напоминающая своим обликом Софью Львовну, строго посмотрела мне в глаза:

— Слушаю вас. Вся во внимании…

Меня покоробила подобная манера общения, но делать было нечего и я, как можно дружелюбнее, ответил:

— Помощь ваша нужна. Нас с товарищем за речку командируют… Приютите на пару дней? В долгу не останемся.

Лицо администратора буквально окаменело. Она с нескрываемым раздражением посмотрела на старлея и, чуть повысив голос, жёстко припечатала меня к невидимому столбу позора:

— Вы бросьте мне Афганом прикрываться. Знаю я вас… Мест нет. Ни на два дня, ни на два часа. В округе сборы молодых офицеров завтра начинаются, все номера для лейтенантов забронированы. Нет мест и не будет.

— Да… вот это — женщина! — Женька присел на скамейку рядом со мной. — Что делать-то будем, командир?

Я притушил сигарету и посмотрел на чистое и высокое небо:

— Смотри, старлей, ни облачка… В Прибалтике редко так бывает, там тучу рукой достать можно. Ладно, делать нечего, не получились из нас «самые умные», все нормальные люди на пересылке живут, а мы хотели за трёшку в рай попасть. Поехали, дорогу знаешь?

— Конечно знаю, только давай сначала на Алайский рынок заедем, продуктов купим. Мне наши «афганцы» рассказывали, что на пересылке только буфет, в котором кроме хека жаренного ничего нет. Нам по любому суток двое там загорать, борты только по утрам летают.

Я пожал плечами:

— Связи не вижу, между «утренними» бортами и сроком пребывания.

Старлей слегка смущённо хмыкнул:

— Честно говоря, я и сам себя не понял. Ну, что, пошли?

На выходе из сквера мы увидели оранжево-жёлтую бочку с красной надписью «Морс». Я посмотрел на Женьку:

— Попробуем? Правда мне говорили…

Парень не дослушал:

— Никому не верь, пока сам не попробуешь. Отличный напиток!

Расплатившись с продавцом, мы приняли из его рук запотевшие стаканы, наполненные до самых краёв.

— От души наливают, — я сделал большой глоток, — действительно, холодный и вкусный.

Старлей, отпив из стакана прозрачный напиток лимонного цвета, согласно кивнул головой:

— Здесь всегда щедро угощают, только платить не забывай. Всё спросить тебя хочу: зачем ты в сапогах-то поехал? Жарко ведь…

Я вернул стакан узбеку и поднял баул:

— Да, жарковато. Сам не знаю. Не привык в брюках «об землю», а к сапогам привык. Пошли?

— Потопали…

Трамвай остановился недалеко от высокой арки Алайского рынка. Дорога заняла чуть больше получаса, но за это время я успел сто раз раскаяться, что не прислушался к советам «бывалого» Юры Опилкина. Рубашка насквозь промокла от пота и противно прилипла к телу. Даже полностью открытые форточки вагона не создавали эффекта сквозняка. Женьке тоже пришлось несладко, но он, как и положено советскому военнослужащему, стойко переносил «все тяготы и лишения». В очередной раз оттянув галстук с воротником и подув на освободившийся участок тела, старлей мрачно изрёк:

Конец ознакомительного фрагмента.