Куприн на поединке в любви и творчестве

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2020

В книге приоткрываются тайны создания известных произведений Александра Куприна – «Яма», «Гранатовый браслет», «Юнкера». Немалое место в настоящем издании посвящено знаменитой повести «Поединок», в которой писатель рассказывает не только о дуэли подпоручика Ромашова и капитана Николаева, но и о многих поединках, случавшихся на протяжении его жизни, в любви, супружестве, армейской службе и творчестве. Читатель узнает о любовных увлечениях Куприна, драмах его супружеских отношений, о душевных переживаниях на чужбине и радости возвращения на родину.

Поединок с либеральными реформами

В 1880 году матери удалось добиться зачисления маленького Александра Куприна во 2-ю Московскую военную гимназию. Через два года военные гимназии были преобразованы в кадетские корпуса.

Кадетская форма резко отличалась от той, что носил он в пансионе — красивая форма. Так и вспоминается стишок из детской книжки, посвящённой времени дореволюционному:

А с ней был маленький кадет,

Как офицерик был одет,

И хвастал перед нами

Мундиром с галунами…

Не помню, о чём книжка, — стихи, кажется, о детстве детей пролетариата, ну а тот, кто «как офицерик был одет», стало быть, вроде классового врага.

Впрочем, этакий вот «классовый враг» в повести «Кадеты. На переломе» — «перепачканный сажей мальчишка-сапожник с колодками под мышкой… промчавшись стрелой между Буланиным и его матерью, заорал на всю улицу:

— Кадет, кадет, на палочку надет!»

Куприн добавляет в повести:

«Погнаться за ним было невозможно — гимназисту на улице приличествует “солидность” и серьёзные манеры, — иначе дерзкий, без сомнения получил бы жестокое возмездие».

Четверостишие же запомнилось не случайно — и мне в детские годы довелось — нет, посчастливилось — одеть такую вот военную форму с галунами на высоком стоячем воротнике, алыми погонами и алыми лампасами на брюках.

Созданные Иосифом Виссарионовичем Сталиным в 1943 году суворовские военные училище образовывались именно «по типу старых кадетских корпусов», и форма была учреждена кадетская… Тем более, к тому времени уже в Красной Армии были введены погоны.

Ксения Александровна, опять же по рассказам отца, повествует о его кадетских годах:

«В своей повести “На переломе. (Кадеты)” Куприн описывает, как за незначительный проступок его приговорили к десяти ударам розгами. “В маленьком масштабе он испытал всё, что чувствует преступник, приговорённый к смертной казни”. И кончает он рассказ словами: “Прошло очень много лет, пока в душе Буланина (главного героя, написанного писателем с самого себя) не зажила эта кровавая, долго сочившаяся рана”.

Да полно — зажила ли?»

В этом рассказе ярко и нелицеприятно показан штатский воспитатель Кикин, по доносу которого Буланин был приговорён к розгам. Вот его жёсткая, уничижительная, но, судя по всему, очень точная характеристика:

«Безличное существо, одинаково робевшее и заискивавшее как перед мальчиками, так и перед начальством».

Дочь Куприна вспоминала:

«Когда повесть была опубликована вторично в “Ниве” в 1906 году, Куприн получил невероятно грубое и ругательное письмо от Кикина, который был возмущён, что отец не изменил его фамилии. Кикин угрожал судом.

Отец с чувством удовлетворённой мести хранил это письмо. Рана так и не зажила!»

Несмотря на то что главной темой книги является повествование о любовных трагедиях и драмах в жизни Александра Ивановича, давайте всё же немного отклонимся от центрального направления и коснёмся «кадетства» Куприна, поскольку именно в детстве и отрочестве закладываются основные черты характера человека, воспитываются отношения к делу, которому ему предстоит служить, и, конечно, отношения к женщине. Недаром Алексей Максимович Горький говорил: «Уровень культуры мужчины определяется его отношением к женщине». Позднее он заявил ещё жёстче: «Высота культуры определяется отношением к женщине». А создатель педагогической системы, основанной на признании личности ребёнка высшей ценностью, на которую должны быть ориентированы процессы воспитания и образования, и детский писатель Василий Александрович Сухомлинский (1918–1970) писал: «Отношение к женщине — тончайший измеритель чести, совести, порядочности, благородства мужчины, высокая школа воспитания нравственности и чуткости».

2-й Московский кадетский корпус

Я взял название «кадетство» по аналогии с телесериалом, снятом в моём родном Калининском (ныне Тверском) суворовском военном училище, который так и именуется: «Кадетство».

Это уточнение необходимо хотя бы потому, что при чтении повести может создаться не совсем правильное впечатление о кадетском обучении и воспитании в России вообще. Перед нами частный пример, причём пример вполне объяснимый…

В аннотации к современному изданию повести «На переломе. (Кадеты)» говорится: «Мальчики в военной форме… “Белая кость” российской армии. Будущие воины Первой мировой. Будущие герои Белой гвардии… Как они росли? Как взрослели эти мальчишки и становились офицерами, людьми долга и чести? Это — основная тема романа Куприна “На переломе (Кадеты)”».

Здесь напрашивается пояснение. В различных изданиях произведение называют то повестью, то романом. Конечно, если следовать строгим, классическим канонам, «На переломе (Кадеты)» всё-таки повесть. Но есть и другие варианты подзаголовков. К примеру, впервые произведение было опубликовано в газете «Жизнь в искусстве» в 1900 году под названием «На первых порах» и с подзаголовком «Очерки военно-гимназического быта», затем оно увидело свет с незначительными доработками в 1906 году в журнале «Нива» под названием «Кадеты». И лишь позже вошло в пятый том собрания сочинений под названием «На переломе (Кадеты)».

Почему добавилось вот это «На переломе»? Да очень просто… Рассказывая о преобразовании военных гимназий в кадетские корпуса, Куприн написал в повести: «Это было время перелома…»

Впрочем, этого перелома мы ещё коснёмся.

А пока обратим внимание на то, что увидел маленький Саша Куприн, переступив порог тогда ещё не кадетского корпуса, а военной гимназии, которая являла собой пародию на кадетские корпуса. Неудивительно, ведь военные гимназии были плодом либеральных реформ военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина (1816–1912), известного также своими теоретическими и военно-историческими трудами. Он действовал примерно так, как в совсем недавние времена его последователь-реформатор Сердюков. Отличие одно… Милютин имел военное образование, окончил Императорскую военную академию, участвовал в боевых действиях по разгрому Шамиля на Кавказе, был ранен. Затем получил назначение профессором Императорской военной академии по кафедре военной географии и статистики. Ещё во время службы на Кавказе написал «Наставление к занятию, обороне и атаке лесов, строений, деревень и других местных предметов», а позднее «Историю войны 1799 года между Россией и Францией в царствование императора Павла I». Трудно понять мотивы деятельности заслуженного генерала. Наверное, вмешалась политика, вмешались какие-то силы, воздействовавшие в то время на многих государственных деятелей, — не все могли противостоять этим тайным силам, и иные сгибались под их натиском. Не нам их судить после того, как на наших глазах и при нашем молчаливом созерцании был разрушен могучий Советский Союз, разгромлена без войны его действительно непобедимая армия и под диктовку заокеанской поганой шайки написана колониальная конституция, за которую и поныне так сражаются либерасты, вдохновлённые диким призывом политика, залившего кровью Совет Народных Депутатов и обращавшегося к Богу перед ненавидевшими Россию конгрессменами с богохульной просьбой благословить преступную Америку. Сколько времени и силы потребовалось, чтобы возродить страну, сколько сил, чтобы возродить армию!

Последним разрушителем был известный всем специалист мебельных дел Сердюков. Он, в отличие от Милютина, службу в армии (срочную) окончил ефрейтором, а затем, до «удачного поворота судьбы» ни к тактике, ни к оперативному искусству, ни тем более к стратегии отношения никакого не имел. Ничего не понимал он и в Военном образовании. Недаром, придя к власти в армии, тут же сместил заслуженного боевого генерал-лейтенанта Олега Евгеньевича Смирнова с должности начальника управления Военного образования и назначил туда одну их своих «амазонок». Генерал Смирнов окончил Ленинградское суворовское военное училище, Московское высшее общевойсковое командное училище, Военную академию имени М. В. Фрунзе, Военную академию Генерального штаба, в которой впоследствии служил под началом генерала армии Игоря Родионова. Сменившая же его мадам командовала не то детсадом, не то яслями, где едва усидела на должности, а потом сразу по-сердюковски взлетела на такой пост. Сия кичливая амазонка, упивавшаяся властью над генералами, что особенно ей нравилось, начала уничтожение суворовских военных училищ. Суворовцев лишили права участвовать в парадах, офицеров-воспитателей — кадровых военных — убрали из училищ. А тем, кто остался там работать, уже в запасе, запретили ходить в военной форме, чтобы «не травмировать души воспитанников». Прислали «дядек» и «тёток» уборщиками, да и много ещё жутких «чудес» натворили. Словом, калечили суворовские военные училища, как когда-то калечили кадетские корпуса милютинцы. «Амазонка» же собирала непрерывные совещания и оглашала премудрости — мол, кормить в училищах только обедами. Завтракать и ужинать суворовцы и курсанты должны дома. Ей возражали: не все же местные, есть и из других городов. «Не брать из других городов, — требовала мадам. — Москвичи пусть учатся в Москве, Петербуржцы — в Петербурге и так далее. А если в городе нет училища — “от винта”».

Опытные, убелённые сединами начальники училищ её не устраивали. Началась чистка. Достаточно сказать, что начальником Московского суворовского военного училища она успела назначить своего приятеля физрука не то детсада, не то яслей, который вылетел как пробка из бутылки, едва Министерство обороны возглавил генерал армии Сергей Шойгу.

Ну а что получилось из милютинской реформы, Куприн описал достаточно подробно в повести «На переломе (Кадеты)».

Словом, действия умного разрушителя столь же опасны, сколь и действия разрушителя безумного.

Я могу сравнить обстановку, ярко и безусловно, талантливо описанную Александром Ивановичем Куприным, с той, что была в суворовских военных училищах, созданных Сталиным. Точнее, мне легче говорить о той, что сложилась в 60-е годы, когда я был суворовцем Калининского СВУ, и в 90-е годы, когда суворовцем Тверского (в прошлом Калининского СВУ) был мой сын Дмитрий.

Рассказ о любовных коллизиях в жизни Александра Ивановича Куприна, как бы там ни было, придётся начать с тех лет, когда он носил военную форму. Много страниц посвящено любовным приключениям в романе «Юнкера», много в повести «Поединок». Но начало начал жизненных университетов писателя всё же лежит в повести «На переломе (Кадеты)». Куприн не раз указывал, что не надо задавать вопросов о его жизни, всё это описано в «Кадетах», «Юнкерах», «Поединке» и других произведениях, посвящённых армейской службе.

В 1937 году, уже вернувшись в Россию, Александр Иванович рассказал корреспонденту «Комсомольской правды»:

«В прошлое вместе с городовым и исправником ушли и классные наставники, которые были чем-то вроде школьного жандарма. Сейчас странно даже вспомнить о розгах. Чувство собственного достоинства воспитывается в советском человеке с детства. Те, кто читал мою повесть “Кадеты”, помнят, наверное, героя этой повести — Буланина и то, как мучительно тяжело переживал он незаслуженное, варварски дикое наказание, назначенное ему за пустячную шалость. Буланин — это я сам, и воспоминание о розгах в кадетском корпусе осталось у меня на всю жизнь…»

Интересно, что вместе с Куприным во втором Московском кадетском корпусе учился будущий композитор, пианист и музыкальный педагог Александр Николаевич Скрябин (1872–1915), который, кстати, первым использовал цвет при исполнении музыки, что привело к возникновению понятия «светомузыка».

Скрябин вспоминал о том времени:

«Я был тогда таким же “закалой”, грубым и диким, как и все мои товарищи кадеты. Силы и ловкость были нашим идеалом. Первый силач в роте, в классе, в отделении — пользовался всевозможными привилегиями: первая прибавка “второго” за обедом, лишнее “третье”, даже стакан молока, назначенный врачом слабосильному кадету, нередко передавался первому силачу. Про нашего силача, Гришу Калмыкова, другой наш товарищ, А. И. Куприн, будущий писатель, а в ту пору невзрачный, маленький, неуклюжий кадетик, сочинил:

Наш Калмыков, в науках скромный,

Был атлетически сложён,

Как удивительный — огромный Парфен.

Он глуп, как Жданов первой роты,

Силён и ловок, как Танти.

Везде во всём имеет льготы

И всюду может он пройти».

Далее Скрябин поясняет, что Парфен — это: «Повар-квасник в нашем корпусе. Очень большой и сильный мужчина», а Танти — «Клоун в цирке Соломонского».

В комментариях к повести «На переломе (Кадеты)», помещённой во втором томе 6-томного Собрания сочинений А. И. Куприна (произведения 1896–1901 годов), изданного в 1957 году, читаем:

«В газете и в “Ниве” повесть была напечатана со следующими примечаниями автора:

“Вся гимназия делилась на три возраста: младший — I, II классы, средний — III, IV, V классы и старший VI–VII”; “Курило” — так назывался воспитанник, уже умеющий при курении затягиваться и держащий при себе собственный табак».

А. Н. Скрябин

В тексте «Жизни и искусства» в повести было шесть глав; заканчивалась VI глава словами:

«Говорят, что в теперешних корпусах нравы смягчились, но смягчились в ущерб хотя и дикому, но всё-таки товарищескому духу. Насколько это хорошо или дурно — Господь ведает».

В «Ниве» VI глава заканчивалась по-другому: «Говорят, что в теперешних корпусах дело обстоит иначе. Говорят, что между кадетами и их воспитателями создаётся мало-помалу прочная родственная связь. Так это или не так — это покажет будущее. Настоящее ничего не показало».

К счастью, как уже упоминалось, император Александр Третий вернул корпусам их былое значение. Ну а в наши времена Сергей Кожугетович Шойгу, став министром обороны, разогнал весь сердюковский гарем, и суворовцев мы снова видим на парадах, а во главе парадных расчётов не физруков в спортивных подштаниках, а офицеров в военной форме!

Но как такие реформы отражаются на военном образовании вообще и на кадетском и суворовском образовании в частности? Отражаются, конечно, не лучшим образом, как не лучшим образом отражаются они и на самих кадетах и суворовцах. Да и не нужны реформы там, где всё отработано и выверено, где всё проверено и испытано в течение многих лет. Традиции, славные боевые традиции — вот что главное!

А ведь на становление будущего офицера, на становление настоящего мужчины очень сильно влияет обстановка, в котором это становление происходит. Чтобы из кадета (суворовца), юнкера (курсанта) получился храбрый, стойкий и твёрдый, грамотный, высоко подготовленный офицер, необходимо, чтобы готовили его к этому не штатские дядьки, чтобы его не пугала офицерская форма, а дисциплинировала, чтобы он мог брать пример не с ничтожеств, подобных тем, что изобразил в своей книге Куприн, а с командиров и преподавателей достойных. Чтобы и программы обучения соответствовали тем сложным и ответственным задачам, которые предстоит решать при защите Отечества Российского.

Немало существует материалов о том, какое образование было в те времена, когда Александр Васильевич Суворов посещал занятия в кадетском корпусе — кадетом он как таковым не был, просто получил разрешение ходить на лекции и практические занятия, поскольку в Семёновском полку, где была организована подготовка офицеров, знаний, таких как в корпусе, не давали.

А чуть позже, во времена Екатерины Великой, был такой случай. Пётр Александрович Румянцев, который во время Русско-турецкой войны 1768–1774 годов командовал 1-й главной армией, попросил государыню прислать на пополнение офицерского состава армии выпускников кадетского корпуса. Вскоре прибыли двенадцать молодых офицеров — тогда из корпуса офицерами выпускали. Румянцев побеседовал с каждым из них и тут же отписал Императрице, благодаря её за присылку «вместе двенадцати поручиков — двенадцати фельдмаршалов», настолько его поразили твёрдые знания и совершенные навыки выпускников.

Подготовка в российских кадетских корпусах была очень сильной. Программы составляли талантливые педагоги своего времени.

А основы правильных, взвешенных программ заложил выдающийся деятель русского Просвещения Иван Иванович Бецкой (1704–1795), личный секретарь императрицы Екатерины II, президент Императорской академии художеств (1763–1795), инициатор создания Смольного института (1764) и Воспитательных домов в Москве (1764) и Санкт-Петербурге (1770).

Назначенный императрицей в 1765 году шефом Сухопутного шляхетского корпуса, он составил устав «на новых началах». В Сухопутном шляхетском и других корпусах — их было в те годы всего четыре — кроме военных дисциплин преподавались танцы, а также науки, посвящённые литературе, искусству, театру, музыке.

Эти традиции проникли в жизнь кадетских корпусов настолько глубоко, что многие добрые отголоски их можно увидеть и в программах суворовских военных училищ. Австрийский композитор и дирижер Густав Малер (1860–1911) выразился предельно точно: «Традиция — это передача Огня, а не поклонение пеплу».

Не случайно среди выпускников кадетских корпусов немало выдающихся военачальников, полководцев и флотоводцев. Да и не только. Немало поэтов и писателей, мыслителей, музыкантов и композиторов.

Кадетом, впоследствии начальником кадетского корпуса, был Михаил Илларионович Кутузов.

Окончил Инженерный и Артиллерийский кадетский корпус Алексей Андреевич Аракчеев. Уже будучи кадетом, первым в науках, он получил на старших курсах задачу заниматься с артиллеристами, которых присылали из действующей армии, с целью разработки новых приёмов и правил тактики действий артиллерии. Затем он создавал Гатчинскую армию цесаревича Павла Петровича, которая была вовсе не потешными войсками, ее военные разработки оказались впоследствии очень полезными. Кстати, именно Аракчеевым в Гатчине была основана конная артиллерия, блестяще показавшая себя в наполеоновских войнах.

Кадетские корпуса готовили прекрасных офицеров, из них выходили настоящие профессионалы… И вдруг милютинские реформы… Благодаря роману Куприна «На переломе (Кадеты)», мы знаем, что это были за реформы и какие порядки насаждались так называемыми воспитателями, а по сути посторонними для армии людьми, порой ненавидящими военное дело и военных. Некоторых из них ярко показал Александр Иванович Куприн во всём их тупоумии и звероподобии, да и вообще в омерзительном виде…

В книге «На переломе (Кадеты)» читаем:

«Штатские преподаватели ещё продолжали учить фронту, произнося командные слова на дьяконский распев. Между ними были большие чудаки, которым оставалось год-два до полной пенсии; на этих воспитанники чуть не ездили верхом. И состав преподавателей всё ещё был каким-то допотопным. Чего, например, стоил один Фиников, учитель арифметики в младших классах. Приходил он в класс оборванный, нечесаный, принося с собою возмутительный запах грязного белья и никогда не мытого тела».

Тем не менее кадеты сочувствовали ему. Куприн писал в повести:

«Должно быть, он был вечно голоден. Однажды кадеты положили ему в выдвижной ящичек около кафедры, куда обыкновенно клали мел и губку, кусок крупяника, оставшегося от завтрака. Фиников, как будто по рассеянности, съел его. С тех пор его прозвали “крупяником”, но зато мальчишки никогда уж впоследствии не забывали Финикова: если на завтрак давали какое-нибудь нелюбимое блюдо, например, кулебяки с рисом или зразы, то из числа тех кусков, которые уделялись дядькам, один или два шли непременно в пользу Финикова».

То есть кадеты в своей массе были всё же добры и милосердны, хотя обстановка военной гимназии, где царил, говоря словами Куприна, культ силы, заставляла доброе большинству подчинять злому и жестокому меньшинству. Такие порядки, вероятно, характерны скорее для тюрем. Но они каким-то образом проникали в закрытые учебные заведения, а в советское время стали настоящим бичом для целого ряда армейских подразделений, получив наименование «дедовщины». Повторяю, для целого ряда, но не для всех…

Удивительно, что в то же самое время в военно-учебных заведениях, тем не менее на высоте было воспитание патриотизма, а носители культа силы, сами на проверку оказываясь людьми трусливыми и жалкими, торжествовали над теми, кто физически слабее них и не может сдать сдачи, но «в присутствии сильных» немели, как поётся в песне «Мужчины». Кстати, после развала СССР, в период ельцинизма, этот куплет перестали исполнять, поскольку ельциноиды увидели своё отражение в тех, кто «в присутствии сильных немеют, а в присутствии женщин сидят».

Впрочем, разнузданные «силачи» не могли подорвать то общее, что делало основную массу кадет или юнкеров настоящими защитниками Отечества. Не могли всякого рода Гузовы подорвать то значительное и важное, что прививали военно-учебные заведения — достойное отношение к прекрасному полу, искренность в любви, когда любовь озаряла сердце кадета или юнкера.

Но не пора ли сравнить, как было при Куприне и как в наше время — я имею в виду золотое время суворовских военных училищ, когда, даже несмотря на подлые действия Хрущёва, сохранялись порядки, установленные Сталиным и почерпнутые из лучших образцов кадетского образования Российской империи.

Перечитываю повесть Куприна «На переломе (Кадеты)».

Тяжёлое, гнетущее впечатление. Со всем своим мастерством Александр Иванович показал тяжёлую обстановку в корпусе — в год его поступления ещё называвшемся военной гимназией. Кстати, в интернете даже сказано в защиту кадетских корпусов, что время было такое. Корпуса кадетские реформировались в военные гимназии, многое было испорчено и разрушено. И уже потом восстанавливалось — во все времена были вредители в Русской армии, как в Советской, так и ныне в Российской. Были и другие порядки — отличные от тех, что показал Александр Иванович Куприн. Достаточно прочитать Николая Лескова «Кадетский монастырь».

Но мы ведём разговор о конкретном произведении Куприна. Тем более кадетство Александра Ивановича имеет прямое отношение к теме книги.