Восточнославянская этнография
В настоящем издании сочинений известного русского этнографа, фольклориста, филолога, историка Н.Ф. Сумцова (1854–1922) публикуются наиболее значительные научные труды ученого, в том числе «О свадебных обрядах, преимущественно русских» (1881), «Хлеб в обрядах и песнях» (1885), дополненные избранными этнографическими этюдами, очерками народного быта и т. д. Эти фундаментальные работы до сих пор пользуются заслуженным уважением.
Оглавление
- О СВАДЕБНЫХ ОБРЯДАХ, ПРЕИМУЩЕСТВЕННО РУССКИХ
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Восточнославянская этнография предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© ООО «Издательство «Вече», 2020
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021
Сайт издательства www.veche.ru
О СВАДЕБНЫХ ОБРЯДАХ, ПРЕИМУЩЕСТВЕННО РУССКИХ
Предисловие
Давно уже, с 1830-х гг., со времени ученой деятельности И.М. Снегирева, признано важное научное значение свадебных песен и обрядов. Археологи, этнографы, историки быта и историки литературы, исследователи народной музыки и народных юридических воззрений находят в них богатый материал для определения той или другой стороны древней или современной народной жизни, преимущественно древней.
В различных сочинениях по истории семейных отношений русского народа, по истории русской словесности и славянской мифологии встречаются замечания об отдельных славянских свадебных обрядах и песнях; нет, однако, исследования, в котором русская свадьба была бы рассмотрена в подробностях и было бы указано внутреннее единство ее составных частей. Отсутствие научных работ о свадебных песнях и обрядах объясняется подавляющим обилием тех и других и их крайним разнообразием. Сведения о свадебном ритуале разбросаны в многочисленных сборниках народного поэтического творчества, в этнографических журнальных и газетных статьях, в старинных и новых путешествиях, дневниках и духовных поучениях. Рука исследователя народного обрядового действия и поэтического творчества никогда не заносила на бумагу свадебных песен и обрядов известной местности во всей их полноте и разнообразии. В Олонецкой губ. свадебные припевы импровизируются на случай, поэтому почти во всякой волости — особые припевы (97, с. 3). В Ярославской губ. деревня в двух верстах от другой играет свадьбу иначе, нежели ее соседка (142, с. 444). Несмотря на обилие свадебных песен и обрядов, ими нельзя ограничиться при определении основного свойства и значения той или другой стороны свадебного ритуала. Заключение в круг свадебных песен и обрядов грозит привести к ложным и односторонним окончательным выводам. Для ясного уразумения свадебных песен и обрядов необходимо многие из них сблизить с сохранившимися доселе в обрывках и обломках верованиями доисторической эпохи, с различными остатками старины, в особенности с песнями и обрядами, соблюдаемыми в главнейшие годовые народные праздники и в день рождения ребенка.
При изучении русских свадебных обрядов неосновательно обходить свадебные обряды западных и южных славян и свадебные обряды древних индусов, греков, римлян и германцев. Хотя изучение славянских свадеб сравнительно со свадьбами главнейших отраслей индоевропейского племени чрезвычайно осложняет работу, оно приводит к пониманию некоторых темных сторон славянского свадебного ритуала. Основное значение русского свадебного употребления сора, соли, избегания месяца мая при бракосочетаниях вряд ли может быть понято без ознакомления с тем, какую роль играл сор в древних индийских свадебных обрядах и изречениях, соль — в греческих жертвоприношениях и месяц май — в римских воззрениях. Само собой разумеется, что при изучении славянских свадебных обрядов традиции и изречения древних индийцев, греков и римлян дороги только как пособие, как средство. Последние в отношении первых занимают служебное положение.
К известным в печати свадебным песням и обрядам не всегда можно отнестись с доверием. Этнографы обычно не проводят достаточного различия между отдельными актами свадебной драмы, не указывают на народное мнение о цели совершения того или другого обряда, крестьянское толкование покрывают своей личной догадкой и т. д. Такими погрешностями, между прочим, страдает драгоценное во многих отношениях сочинение Терещенко о русском народном быте[1]. Каравайные песни, полные глубокой старины, обильные архаизмами, казались этнографам вследствие этого искаженными, бессмысленными и не были записаны или были переиначены при записывании. Рейтенфельс, посетивший Московскую обл. в XVII столетии, сообщает, что священник в церкви во время венчания возлагал на голову молодых венцы, сплетенные из полыни (Artemisia Absinthium) (157, с. 52), — сообщение, полностью невероятное. В современных народных свадебных обрядах ничего подобного не встречается. Полынь, по свойственной ей горечи, в народных песнях служит символом печали, что уже никоим образом не могло повести к употреблению ее во время венчания, определяющего, по народному воззрению, всю будущность человека. Все горькое или напоминающее горечь на свадьбах, напротив, стараются удалить; так, у древних греков желчь животных, которых приносили на свадьбах в жертву богам, закапывали где-нибудь в стороне, чтобы молодым не пришлось вести горькую жизнь.
Ученые, затрагивавшие свадебные обряды, обыкновенно склоняются в своих мнениях к одной из двух крайностей: или к объяснениям чисто мифическим: за все и про все отвечают солнечные и грозовые явления, или к объяснениям исключительно историко-бытовым. Мюльгаузе пытается подыскать мифическое объяснение даже таким чисто бытовым чертам свадебного обряда, как рукобитье родителей жениха и невесты после сговора или обыкновение протянутой веревкой останавливать поезд невесты, направляющийся в дом новобрачного (249). В противоположность увлекающимся мифологам г. Смирнов уважение к девственной чистоте невесты объясняет развитием в народе идей, прямо противоположных понятиям, свойственным эпохе гетеризма (169, I, с. 63).
Свадебные обряды всех индоевропейских народов вообще и народов славянских в частности естественным образом распадаются на три отдела: 1) обряды, которые совершаются в доме отца невесты; 2) обряды, имеющие место при отправлении молодой в дом новобрачного; 3) обряды в доме новобрачного. Ввиду обстоятельства, что некоторые обряды, имеющие место в доме отца невесты, повторяются в доме новобрачного, затем, главным образом, ввиду неравномерного количественного распределения обрядов по отдельным актам свадьбы, более удобным является разделение всех свадебных песен и обрядов на два широких отдела: 1) свадебные обряды и песни, относящиеся к гражданскому укреплению брака; 2) свадебные обряды и песни, служившие в языческой древности религиозным освящением супружеского союза. Почти все свадебные обряды так или иначе примыкают к одному из этих двух отделов, или определяют положение брачующихся в семье и обществе, или обеспечивают им счастье и чадородие, ставя их под покровительство обоготворенных небесных явлений.
Обряды юридического свойства очень тесно переплелись с обрядами религиозно-мифическими. В некоторых случаях возникает большое затруднение определить происхождение и первоначальное значение обряда. Иное свадебное действие, возникнув, по-видимому, из древних семейных отношений, — действие исключительно бытовое, в течение своей многовековой жизни мало-помалу отделилось от породившего его явления, из живого действия сделалось бессознательно или полусознательно совершаемым обрядом и глубоко сроднилось с определенной стороной чисто мифологического мировоззрения.
Все славянские свадьбы вначале не богаты обрядами, и начальные свадебные обряды, за весьма немногими исключениями, указывают на господствовавшие в разное время средства приобретения невесты и укрепления владения ею. Начало славянских свадеб, в особенности свадьбы великорусской, историку древнерусского права и быта дает более, чем историку народной поэзии и мифологу.
Путем распределения свадебных обрядов по группам постараемся определить главнейшие особенности древнеславянской свадьбы, т. е. свадьбы, которая имела место до разделения славянского племени на отдельные народы и в больших или меньших обломках сохранилась у славянских народов до сего времени, преимущественно у малоруссов. Хотя во всех славянских свадьбах много языческого, древнего, свадьба южнорусская отличается особенной цельностью и торжественностью; песни и обряды распределяются довольно равномерно по всем отделам свадьбы; соблюдено строгое различие между отдельными актами свадебной драмы; большинство обрядов совершаются в доме отца невесты <…>
Время совершения свадеб
Кавелин высказывал вполне основательное мнение, что свадьба в незапамятные времена была частью известного языческого праздника, от которого и получила свое религиозное освящение. После она отделилась от годового праздника и совершалась особо (69, IV, с. 184). Немцы имеют для означения свадьбы слово «Hochzeit» (древнесакс. «hogetidi») — слово, обозначавшее некогда высшее и наиболее священное время в году (232, с. 2). У поляков «gody» — «свадьба», «godownik» — «отец невесты»; у нижнелужицких сербов словом «gody» называется праздник Рождества Христова (234, 2, с. 270). Из первоначального понятия «gody» — «время» — возникло понятие об определенном времени — времени праздничном, и празднество свадьбы названо одним словом с празднованием дня Рождества Христова — обстоятельство, свидетельствующее, что в древнее время, быть может, совершение свадебных торжеств было приурочено ко времени празднования рождения солнца. Что славяне имели или могли иметь одно определенное время в году, назначенное для бракосочетаний и свадебных торжеств, видно из современного обычая верхнемакедонских болгар-мыяков назначать обручение и свадьбу в известное время и день года для всех без исключения. Того из мыяков, который обручается или женится в иное время года, община строго наказывает и считает его несчастным человеком (28, с. 8). Если совершение свадьбы у древних славян и приурочивалось к определенному времени в году, то время это вряд ли было одно и то же для всего славянского племени; оно разнилось по местностям. Поскольку в чертогах солнца, по народным верованиям, бывают празднества весною и летом, то и на земле к этим периодам времени преимущественно были приурочены праздники в честь солнца; в это время должны были совершаться и свадьбы.
Свадебный поезд в Орловской губернии. Художник В.Е. Маковский
В летописи февраль называется «свадьбы» (170, 1, с. 179). В настоящее время февраль во многих местах выбирают для свадьбы. В Костромской губ. свадьбы играют между Богоявлением и Масленой неделей. В феврале солнце уже обнаруживает очевидный поворот на лето. Правда, зима в это время еще крепка и морозна, но прибавляющиеся дни предвещают животворную победу теплого и светлого начала в природе над зимним холодом и мраком.
Весна красная — настоящее свадебное время. В литовской песне месяц жил с солнцем в супружестве в первую весну («pirma pawasaris») (250, с. 1). В Тульской губ. говорят, что 8 апреля солнце встречается с месяцем (73, с. 197). У древних индусов один из летних месяцев «vaięakha», соответствующий нашим апрелю и маю, назывался «Радга» (Радга — Лада). Первое число «vaięakha — radha» соответствует весеннему равноденствию.
Новолуние этого месяца имело значение при выборе времени для бракосочетания (122, с. 319–320). В России свадьбы играют на Красную горку, почти всегда приходящуюся на апрель (170, 3, с. 5).
Май имеет особенное значение относительно бракосочетаний. В одних местах май — излюбленное время для бракосочетаний, в других именно брачующиеся избегают май как несчастный месяц. У древних германцев было религиозным обычаем совершать бракосочетания в первые дни мая (249, с. 194). У чехов девушка, желающая выйти замуж, в мае обращается в песне к весне со следующей просьбой:
Uslyš Vesno, meho hlasu
V tomto сase majovem,
Zachovej mi moji krasu
U mladem veku ruzovem[2] (259, 2, c. 252).
Парни разносят в Чехии в мае по домам своих возлюбленных небольшие деревца и поют: «Vesna ti venec veje» (259, 2, с. 252).
Римляне считали май несчастным месяцем для браков: «Nec viduae taedis eadem, nec virginis apta tempora quae nupsit non diuturna fuit. Нае quoque de causa, si te proverbia tangunt, mense malas Majo nubere vulgus ait»[3] (250, с. 487–490). У современных французов: «Noces de Mai — noces mortelles»[4] (170, 1, с. 69). Брак в мае считается несчастным, предвещающим горькую жизнь и скорую смерть в Германии (266, с. 346), Тироле (269, с. 19) и во многих местах Великой и Малой России. В Архангельской губ. апрель и май считаются несчастными для свадьбы (62, с. 7). «Хто в мai звинчаетця, буде вик маятця», — говорят малорусы (134, § 450; 111, т. 2, с. 486).
Оставляем в стороне мнение, что май получил несчастное для брачующихся значение, потому что название месяца напоминает понятие, заключающееся в близком по звуку слове «маяться». Май месяц несчастен и у таких народов, у которых не встречается подобного звукового сходства двух по значению различных слов. Снегирев причину несчастного значения мая видит в том, что для баб в этом месяце начинаются трудные работы при недостатке продовольствия: возка и разбивка назема, сенокос и др. (170, 1, с. 84). Мнение это также неосновательно и не обнимает предмета во всей его полноте. Трудные работы начинаются после мая; самые страшные месяцы — июнь и июль. Народ не боится труда; он не настолько дорожит праздностью, чтобы считать счастливым того, кто женится в праздное время. У римлян неблагоприятными для брака месяцами считались те, в которых были крупные годовые праздники; май считался особенно несчастным, потому что в половине его приходился праздник грозных ларов и лемуров (256, с. 267). Можно думать, что у славян несчастное значение мая приблизительно имеет такое же происхождение. К этому времени приурочен был брак Лады — богини весеннего солнца. Когда жених и невеста отождествлялись с небесными молодыми, бракосочетание первых совпадало по времени с бракосочетанием последних и совершалось именно в мае; но лишь только явилось сомнение в полном соответствии человеческих событий явлениям небесным и небесные светила получили одно покровительственное значение, сочтено было неудобным назначать бракосочетание в то время, когда солнце или его олицетворение Лада само было занято любовными делами; оно не могло быть достаточно внимательным и заботливым к человеческим нуждам. Нетрудно было прийти к заключению, что лучше для бракосочетаний выбирать то время, когда небесный брак уже совершился и небесные молодые живут в полной красоте и силе.
Таким временем являются июнь и июль. Праздник Ивана Купала есть праздник победы солнца, день его величайшего могущества. К этому времени приурочивался в некоторых местах славянского мира праздник Лады (79, 4, с. 254; 187, 6, с. 43). В это время земля считается благословенной Господом, а в древности считалась состоящей в прямой связи с солнцем. У лаборских русских родители, благословляя жениха, кладут на его голову руки и произносят следующие слова: «Жеби тя Бог благословив так, як благословить землю о святом Яне и о святом Петре» (40, 4, с. 425).
В жаркий июль солнце обнаруживает всю свою любовную страсть к земле и в своей слепой любви обливает ее горячими целующими лучами. У мыяков единственным временем в году, когда играют свадьбы, бывают дни от 20 июля до 15 августа. Кто не сыграл свадьбы в это время, должен дожидаться того же времени следующего года. В день Ильи, после окончания литургии, старейший из поселян выходит на середину села, окруженный народом; он имеет по правой стороне священника, а по левой — сельского старшину (челник, каджабаши), за которым с обеих сторон следуют другие старики. Став посреди села, седоголовый селянин объявляет молодым, одетым в праздничное платье, что, «по Божией воле, свадьбы начинаются». Молодежь кланяется ему, становится на колени перед священником под его благословение и целует ему руку (28, с. 8).
В настоящее время у славянских народов свадьбы главным образом совершаются в осеннее время. В некоторых местах Болгарии они начинаются с «Голема Богородица» (15 августа) (73, с. 251) или, начавшись с конца июля, бывают в августе и сентябре (28, с. 8, 36). В Великой и Малой России свадебное время бывает около Покрова (1 октября) (177, с. 23). «Пришла Пречиста, разносе старостив», — говорят в Малой России (134, § 489). «Покров весело провести, значит дружка знайсти», — говорят в Белой России (92, с. 11). В Великой и Малой России бракосочетания часты около дня Дмитрия Солунского (26 октября). «До Дмитра дiвка хитра» (134, § 497). В некоторых местах Великой России покровителями брака считают святую великомученицу Параскеву Пятницу (28 октября) (187, 6, с. 59), Анастасия Овчаря (29 октября) (73, I, с. 265) и Косму и Дамиана (1 ноября) (187, 6, с. 62). В Белой России девушки 21 ноября молят Богоматерь: «Введение, Мать Богородица! Введи меня на чужую сторонушку» (92, с. 11). Особенно покровительствуют бракам св. Екатерина (24 ноября) и св. Андрей Первозванный (30 ноября), которых ставят в связь с солнечным культом (144, № 9, с. 573). В Великой, Малой и Белой России и в Славонии (236, с. 40) бракосочетания приурочивают к 24 ноября. В Болгарии св. Екатерина считается покровительницей невест и устроительницей браков (73, I, с. 269). Кануны дней св. Екатерины и св. Андрея Первозванного в Малороссии, Галиции и Польше посвящены гаданию. В канун дня св. Екатерины парни постятся, чтобы иметь хороших жен; в канун Андреева дня постятся девушки, чтобы иметь хороших мужей.
Весенние и летние браки — мифологического происхождения. Браки осенние возникли по экономическим соображениям. Женились и женятся, запасшись хлебом. Из статистики известно, что урожаи влияют на число бракосочетаний. Замуж выдают осенью охотно, потому что зимой не нужно будет кормить девушку, «с хлеба долой», как выражаются в Тверской губ. (104, с. 187). В галицкой коломыйке заключение брака поставлено в зависимость от сбора пшеницы (40, 1, с. 28) <…>
В древнем народном мировоззрении жизнь человека была поставлена в тесную, неразрывную связь с жизнью внешней природы. Из сближения, подчас отождествления микрокосма и макрокосма возникло верование в счастливые и несчастные дни. Когда природа угрюма и печальна, небо заволакивают однообразные серые тучи и землю сковывает мороз, — это в природе несчастное время, несчастное для человека. Когда солнце яркими лучами обливает вселенную и повсюду разливает теплоту и свет, — это время счастливое и для внешней природы, и для человека. Первоначально несчастные дни — дни пасмурные и холодные, когда над внешним миром брали верх боги гнева и зла; счастливые дни — дни солнечные, ясные, когда в небесных пространствах беспрепятственно совершала свою прогулку Лада. Римляне для счастливых и несчастных дней имели в высшей степени характеристичные названия «dies albi» и «dies atri». Что у русских счастливый день первоначально был именно ясный, солнечный день, видно из следующих свадебных поверий: в Пензенской губ. сваха отправляется в дом отца невесты в ясную погоду (155, № 17). В Воронежской губ. ясная погода во время свадебного поезда в церковь предвещает веселую жизнь; если во время венчания облако закрывает солнце — будут размолвки. Деление дней на счастливые и несчастные встречается у различных народов, причем различие между теми и другими днями в особенности берут во внимание при бракосочетаниях. У китайцев и германцев (266, с. 346) для совершения брака избирают счастливый день, что, как известно, соблюдается почти повсеместно в России. Счастливый день определялся не только днем солнечным; необходимо было, чтобы он приходился в определенный фазис луны, считаемый наиболее благоприятным для человеческих дел. По различным соображениям, у разных народов предпочтение отдается или новолунию, или первой четверти, большею частью полнолунию и никогда — последней четверти.
У древних индусов ночь, когда луны не бывает на небе, называлась «аmāvāsyā», т. е. сожительство («ama» — «с» и «vaās» — «жить»), причем разумелось сожительство солнца с месяцем (122, с. 321). К этому времени приурочивались и человеческие бракосочетания. У норвежцев лучшим временем для вступления молодой женщины в дом мужа считается новолуние (245, с. 321). В русском поучении конца XVI столетия или начала XVII столетия «к верующим от прелестного разума в рожение месяца, и в наполнение, и в ветох, и в преходня звезды, и в злые дни и часы» говорится, что многие неразумные «в нарожение месяца… женитвы и посягания учрежают» (189, с. 100).
Значительной распространенностью пользуется обычай совершать бракосочетание в прибавление месяца и в полнолуние. Народная мысль в соответствии с прибавлением и ростом месяца поставила понятие об обилии и приращении; ущерб же месяца, напротив, стал знаменовать ослабление или обеднение человеческих сил и способностей. Есть свидетельства, что у древних индусов свадьбу совершали на прибавление месяца (263, 5, с. 296). В настоящее время на прибавление месяца совершают свадьбу в Германии (266, с. 346) и у некоторых славянских народов, например у сербов лужицких (234, 2, с. 257). У последних говорят, что, когда нет на небе во время свадьбы месяца, не будет у молодых детей.
По свадебным обычаям славянских народов трудно определить, какой день недели предпочитался при бракосочетаниях. В воскресенье свадьба бывает в Великой, Малой и Белой России, в Угорской Руси (40, 4, с. 421); в понедельник — в некоторых местах Германии, прежде населенных славянами (266, с. 346); во вторник — у кашубов (38, с. 56); в четверг свадьба бывает преимущественно у народов германского племени, у древних дитмарзов и фризов, в Тироле (269, с. 19) и во многих местах Германии (249, с. 196; 241, с. 354); в пятницу — в Верхнем Пфальце (266, с. 346), вообще в Северной Германии и преимущественно в тех местах, где прежде жили славяне (241, с. 355). У мазуров свадьбы непременно бывают в пятницу (261, с. 84). В некоторых местах Франции (264, 1, с. 211), Германии (241, с. 387; 264, 1, с. 211) и в Тироле (269, с. 19) свадьбы, совершенные в пятницу, напротив, считаются несчастными. Среда и суббота — совсем не свадебные дни; в эти дни иногда начинают сговор, например у краковских поляков (239, 2, с. 67).
По-видимому, воинственные германцы предпочтение отдавали четвергу, стоявшему под особым покровительством грозного громовника Донара, а миролюбивые славяне остановились на пятнице, посвященной богине любви и земледелия Ладе, и на воскресенье, сделавшемся почетным под христианским влиянием.
Черты небесного брака в браке человеческом
Мысль о том, что браки, совершающиеся на земле, представляют подобие супружеских сочетаний божественных существ, повела к низведению небесной брачной обстановки на землю, в особенности выразившемуся в древнеиндусских свадебных изречениях, где Гандарва передает невесту Агни, а Агни — жениху. Жених, невеста и все их окружающее окрашены красками другого, высшего мира, окружены ореолом света, красоты и чистоты.
I. Светоносное и громоносное свойства молодых. В свадебных песнях Угорской Руси стена начинает светить, когда около нее садится жених или невеста:
Ой где Иванко сидит,
Там ся стеночка светит,
А где Марийка сидит,
Коло ней ся яснит (40, 1, с. 555).
В свадебной песне Тульской губ. невеста осветила весь двор, когда по нему прошла (33, с. 114).
В белорусских свадебных песнях:
Звинела комора, звинела,
Гдзе Тацянка садзела… (135, с. 182).
Или:
Рассыпайцися горы,
Разлятайдися уцесы,
Дзевочка к вянцу едзя (161, с. 282).
II. Расположение к красному цвету. Римской невесте на голову надевали flammeum — покрывало огненного цвета. В старинное время немецкая невеста одевалась в красное платье. В Великой и Малой России сват или сваха и гости на другой день свадьбы украшают себя красными лентами. Кашубы приписывают красным лентам значение предохранительного средства от колдовства и сглазу и привязывают их к лошадиным уздечкам, а жеребятам обвязывают вокруг шеи (38, с. 73). Вероятно, и на свадьбах красные ленты предохраняют от колдовства (35).
III. Молодые оказывают благотворное влияние на растительность. В белорусских песнях, когда жених едет по лугам, луга зеленеют; вблизи сада — сад расцветает (209, с. 477; 161, с. 202). В свадебной песне Костромской губ. во время поезда невесты цветы расцветали (170, 4, с. 134). В болгарской свадебной песне:
Кога за Iелка (имя невесты) пойдоха,
Вишни, череши цафтеха;
Кога се с Iелка врнаха,
Вишни, череши узрели (15, 2, с. 16).
IV. Влияние новобрачной на размножение скота. У сербов лужицких молодая, по возвращении из церкви после венчания, обходит двор своих родителей и заходит в коровник, где доит коров (234, 2, с. 235). В Германии существует подобное обыкновение: молодая, входя в помещения домашних животных, принадлежащих мужу, желает им «viel Gluck» (266, с. 351).
V. Соблюдение всех употребляемых в известной местности свадебных обрядов только при бракосочетании невинной девушки. Как солнце только раз в году празднует торжественное свое бракосочетание с месяцем или землей, так и женщина, по древним воззрениям, удержавшимся отчасти до сих пор, только однажды в своей жизни может рассчитывать на полное свадебное торжество. Все песни любви, все украшения красоты и слова радости — одной целомудренной невесте, потому что только целомудренная девушка достойна уподобиться вечно чистой и радостной небесной Ладе. В Великой, Малой и Белой России только при бракосочетании девушки соблюдаются все свадебные обряды; во время бракосочетания вдовы некоторые свадебные обряды опускаются; так, вдовы не удостаиваются венка. У римлян вдовы брачились без pueri patrimi et matrimi[5] и без обрядового приподнимания при шествии через порог в доме новобрачного (256, с. 262). У бедуинов-арабов брачные церемонии существуют только для девиц; брак вдовы не считается событием достаточно важным, чтобы соблюдать обряды (103, с. 52). В Индии при бракосочетании нецеломудренной девицы не употреблялись религиозные обряды (169, с. 59).
VI. Исключительное уважение к невесте. В некоторых местах России и Германии (249, с. 202) невеста на свадьбе является героиней торжества: все присутствующие угождают ей; каждый из гостей считает своей обязанностью протанцевать с нею хоть один раз. Обязательный для всех мужчин, присутствующих на свадьбе, танец с молодой встречается у чехов и у белорусов на другой день после свадьбы (3, с. 60). В Олонецкой губ. невеста разъезжает по домам знакомых женщин, они сажают ее к себе на колени, держат косу ее в своих руках и ласкают (136, с. 111). Быть может, здесь действует одна обрядным образом выраженная жалость к девушке, выходящей в чужую дальнюю сторонушку, к людям незнакомым; быть может, обряд возник из древнего сближения невесты с солнцем, в силу чего невеста получила значение существа, содействующего человеческому благосостоянию.
VII. Воздержание молодых от пищи во время свадебного стола. В духовном стихе Олонецкой губ. об «Алексие, Божьем человеке» на брачном пире, по случаю свадьбы Алексия:
Сажали его, свита, за трапезу,
За скатерти, свита, за браныя;
Вси князья — бояре воскушают,
Один Олексий не воскушает (201, с. 69).
У малорусов (187, 2, с. 526) и сербов Сирмии или Срема (254, с. 157) молодые за свадебным столом ничего не едят; у краковских поляков в день свадьбы они не едят только мясо («чтобы не гибли животные», по современному народному объяснению) (239, 6, с. 46). У чехов и у белорусов (3, с. 35) не употребляет пищи только невеста. У калмыков существует подобное обыкновение, причем молодые воздерживаются в день свадьбы от питья (130, с. 75). Все эти обычаи указывают на молодых как на существ мистических.
VIII. Богатое одеяние молодых и свадебного поезда в произведениях народной поэзии. В русских народных песнях жених, невеста и их родственники отличаются драгоценными одеждами. В данном случае следует отличать два влияния: бытовой старины и мифологии.
Благословение на свадьбу. Художник С.И. Грибков
А). В малорусской песне невеста просит сделать ей «зеленую суконечку по земельку, щирозлотний поясочок на станочок, червони черевички на нiжечки» (118, с. 140). В белорусской песне теща в ожидании зятя устилает двор куньими, бобровыми и собольими мехами (82, с. 254). В великорусской песне свахе тяжело сидеть, потому что золотой кокошник клонит ее голову к земле, алмазные серьги оттягивают уши, бурмитский жемчуг (т. е. особо крупный, качественный. — Ред.) трет шею, и соболиная шуба тяготит плечи (160, 3, с. 181). В другой песне, когда молодые поехали к венцу, то «золотые поводы зазвенели» (187, 2, с. 203). В песнях этих и многих других, им подобных, помимо естественного в народной поэзии преувеличения, доходящего подчас до превращения скромной меди в благородное золото, сказалось воспоминание о прежнем народном материальном достатке. В южносибирской песне отец невесты дает дочери в приданое «десять городов с пригородками и десять теремов с притеремками» (45, с. 5) — черта, выхваченная из княжеского быта и подкрашенная народной фантазией. В старинное время, когда население русской страны было малочисленно, а ее природные богатства почти нетронуты, народ отличался большей, чем теперь, обеспеченностью в материальном отношении, большим достатком. Оттого за девушками давали более ценное приданое, чем в настоящее время. «Прежде давали другое приданое, — говорил один архангельский крестьянин П.С. Ефименко, — так что было что и заложить, и продать в случае крайности; прежняя одежда и украшения далеко превосходили по стоимости нынешние: штофники рублей 40 ассигн., кумачники в 5 руб., на них серебряные пуговицы и золотые бахромки рублей на 10 ассигн.; прежде жемчуг был в большом употреблении; богатые повязки (головной убор), унизанные жемчугом, ценились рублей в 100–300 ассигн. Теперь только и ценности, что салопы на лисьем меху» (60, с. 19).
Б) Есть, однако, совсем другого значения изображения красоты и богатства жениха, невесты и их родных. В южносибирской свадебной песне невеста соболем леса прошла.
Крыла леса алым бархатом,
По пути катила крупным жемчугом,
Прикатила на крутой бережок,
Стала на бел-горюч камешок,
Вскрикнула она зычным голосом:
«Кто бы меня за реку перевез?» (45, с. 10)
Обстановка, среди которой является невеста, вполне мифическая: здесь и бел-горюч камень, и покрытые алым бархатом леса, и река. В основании песни лежит героиня небесная, само солнышко в женском образе, проглянувшее через тучи, окрасив их в красный цвет. Мифическим свойством отличаются также те малорусские и белорусские песни, в которых невеста «сыпет золото из рукавця». В объяснение этих песен можно указать на червонорусскую песню о девушке, сеющей из рукава красоту. Она сеет в утреннее время и при такой обстановке, которая наводит на мысль усмотреть в ней утреннюю зарю.
Пiд дубровою
Пiд зеленою
Дрiбна росонька впала;
Там Марусенька,
Там паннуненька
Красу разсевала.
Пришов до ней батенько:
«Що деешь, Марусенько?»
«То я дею,
Красеньку сею,
Из рукавця витрясаю» (106, с. 158).
В белорусской песне, где сидит невеста, стены от золота делают трещины, от серебра ломаются скамьи, а от сапог невесты горит пол (209, с. 460). Невеста в данной обрисовке соответствует дивчине галицкой колядки; в уборе этой дивчины:
Червоний саян землицю мете,
Перлова тканка голову клонит,
Золотой пояс лядвици ломит,
Червони чижми ножки стюкают,
Золотой перстень пальчики светлит (40, 4, с. 70).
Невеста белорусской песни и девушка галицкой колядки стоят в родстве с солнечной дочерью сербской песни; у солнечной дочери руки до плеч и ноги до колен золотые (74, с. 157).
В малорусской свадебной песне «родина» невесты ходит вокруг квашни «все в срiблi, та все в золотi, та в червоним оксамiтi» (251, I, с. 214). В песне Угорской Руси бояре в шелковой одежде, староста до колен в золоте и в красных лентах (40, 4, с. 438). Песни эти стоят в мифическом родстве со следующей колядкой:
Ой з-за гори високоi
Ой дай, Боже!
Вiдти ще три колясочки:
Перша колясочка багровенькая,
Другая — червоненькая,
Третя — золотенькая.
А в тий багровенький сидiли еi служеньки,
А в тий червоненький гречная панна,
А в тий золотенький еi мiленький (204, 3, с. 315).
И в следующей латышской народной песне:
Пегие кони, кованая колесница
У дверей солнечного дома;
Солнечная матушка отдает свою дочку,
Приглашает меня в поезжане (177, с. 313).
В небесном браке солнца и месяца принимали участие все светила небесные. Вращение в золотой одежде вокруг квашни, разноцветные коляски, кованая колесница приведенных песен — все это различные символы одного и того же небесного явления: вращения небесных светил около солнца.
IX. Сохранение брачной одежды и ее целебное значение. В Великой и Малой России брачную одежду сохраняют всю жизнь, особенно фату; в некоторых местах брачную одежду надевают в большие годовые праздники; в некоторых — только после смерти облекают ею покойника, которому она принадлежала.
Иногда брачная одежда переходит из рода в род. В Харьковской губ. прикосновение к венчальному платью невесты считают целебным…
Молитва
Молитва — невольное движение человеческого сердца к высшему мировому началу — свойственна всем народам, на какой бы ступени культурного развития они ни стояли. Образованность народа изменяет формы молитвы, предметы, к которым она направляется, но не исключает самой молитвы. Великий народ древности, греки, в начале всякого дела, будь оно велико или мало, важно или незначительно, призывали на помощь богов. Утром и вечером, в кругу семейства за обеденным столом и на площади под шум народного собрания они возносили молитвы богам. Если глубочайший ум древности Сократ молил богов лишь о ниспослании людям добра, предоставляя уже богам распределять это добро по нужде каждого, т. к. никому другому, как богам, знать, что кому может пойти во благо (Xenoph, Memorab. 1, 3, 2), то греки не Сократова ума, люди обыкновенные, стремились обратить благосклонное внимание богов на мелкие свои житейские нужды. Во время бракосочетаний обращались в Древней Греции с молитвой к супружеской паре, Небу и Земле, Урану и Гее (257, 2, с. 493). В римском confarreatio произносили certa et solomnia verba, содержание которых осталось неизвестным (256, с. 101).
У древних славян молитвы пелись. В Краледворской рукописи (исследования Шемберы и Макушева подорвали господствовавшее мнение о глубокой древности Краледворской рукописи; тем не менее, в ней встречаются отдельные древние черты) «hlasáti milich slow» и просто «hlasáti» означает «молиться». Остатком древнерусской свадебной молитвенной песни, слегка подкрашенной христианскими влияниями, является следующая свадебная песня Великолуцкого у. Псковской губ., которую поет дружко, взяв в руки два ржаных пирожка и похлопывая один о другой:
Благослови меня,
Боженька,
Свадебку начать!
Благослови меня
На весело утро!
Подь на помочь
Свадьбу играть,
Начинать.
Скуй три нам
Крепко-накрепко,
Твердо-натвердо:
Люди судют —
Не рассудют;
Ветром веет —
Не развеет;
Дожжичком мочит —
Не размочит.
Ай далеко в чистом поле
Протекала река.
Как за той быстрой реки
Три Апостола:
Первый Апостол —
Сама Мать Богородица,
Другой Апостол —
Воскресенье Светлое,
Третий Апостол —
Кузьма и Демьян;
Яры свечи топятся,
Люди Богу молятся (210, с. 546).
Песня эта с незначительными вариантами встречается также в Тверской и Витебской губерниях (209, с. 297; 156, с. 257).
Древнюю славянскую свадьбу сопровождали обычные в старину молитвы-заговоры. В свадебных оберегах Южной Сибири, Пермской и Архангельской губерний молодых отправляют в восточную сторону, покрывают красным солнцем и светлым месяцем, огораживают частыми звездами, опоясывают зарей (45, с. 42; 158, с. 107; 57, 2, с. 149; 136, с. 113).
К молитвенным песням относятся также малорусские свадебные песни:
Марисю матинка родила,
Мисяцем городила,
Соненьком вперезала,
На село виправляла (35, с. 11).
Ой карно ся, карно,
З перед молодим хмарно:
Просвети, Господи, ясно,
Вперед молодих красно (40, 4, с. 404).
Молитвы пело все собрание или избранный старейший; значение последнего на малорусских свадьбах имеет дружко жениха, на великорусских — знахарь, бывающий обыкновенно и дружком. Знахарь в великорусской свадьбе — первый гость; «его зовут на пирушку прежде всех; ему принадлежит первая чарка вина; ему пекут первый пирог; ему отсылают первые подарки; его все боятся, при нем все покойны… Знахарь осматривает все углы, притолоки, пороги, читает наговоры, поит наговорною водою, дует на скатерти, вертит кругом стол, обметает потолок, оскабливает вереи, кидает ключ под порог, выгоняет черных собак со двора, осматривает метлы, сжигает голики, окуривает баню, пересчитывает плиты в печи, сбрызгивает кушанья, вяжет снопы спальные» (160, 1, с. 152).
Во время свадебных молитвенных обращений к богам:
а) поднимались и опускались, на что есть указания в псковских свадебных обрядах (210, с. 537);
б) клали на молодых правую руку, на что есть указание в чешско-словацкой свадьбе (244, с. 45);
в) обращались в правую сторону, на что есть многочисленные указания в греческих, римских, немецких и славянских свадебных обрядах (253, 2, с. 500; 256, с. 316; 266, с. 349; 254, с. 146). Пикте предпочтение правой стороны объясняет физическим превосходством правой руки над левой (253, 2, с. 485). Афанасьев уважение к правой стороне объясняет положением древнего человека во время молитвы. Обратившись лицом к востоку, он по правую сторону имел юг — область света и тепла, а по левую — север — область мрака и холода (11, с. 1).
Значение растительного царства в свадебных обрядах
Древний человек имел особый взгляд на растительное царство: у него деревья ценились не столько по их практической пригодности для разных поделок, для сподручного строительного материала, для топлива или освежения, сколько по их отношению к нравственному миру человека. Предметы царства растительного были рассматриваемы как живые, способные к самостоятельной деятельности личности. Деревья имеют свое тело и свои органы чувств. Раненые, они так же могут истекать кровью, так же плакать и страдать, как человек. Кора — их кожа, поэтому сдирание коры — дело нехорошее. Зеленый покров — их одежда. Шум листьев — говор. Рост дерева и рост человека в некоторых случаях могут обусловливать друг друга. Дерево является обиталищем духа, который может действовать в известном направлении на человека; оттого дерево играло не последнюю роль в древних религиозных обрядах.
Одухотворение дерева сообщило таинственную духовную жизнь лесу. Лес был древнейшим народным святилищем (230, с. 57). Титмар упоминает о святом боре балтийских славян. О жертвоприношении в лесах древними русскими говорится в известной колядке о козле и у Константина Порфирогенета (112, с. 46). В Уставе святого Владимира воспрещается молиться в «рощении». Кирилл Туровский радовался, что «уже бо не нарекутся богом ни древеса». В житии князя Константина Муромского говорится о поклонении «дуплинам древяным», которые обвешивали полотенцами (179, с. 29). В «Духовном регламенте» запрещается «пред дубом молебны петь» (170, 4, дополн. 189). В «Псковских губернских ведомостях» 1864 г. (№ 24) находится интересное сообщение о поклонении сосне, извлеченное из дела, хранящегося в архиве местного губернского правления. В 1783 г. священник Никита Яковлев донес консистории, что в Зареченском погосте, в церковной ограде, близ храма, за часовнею лежит большая упавшая сосна, которой народ воздает чрезвычайно отменное почитание. Многие сходятся к ней на Ильинскую пятницу и приносят шерсть, сыр, мясо и свечи; последние прикрепляют к сосне и зажигают; восковые капли и гнилушки уносят домой как целебные. Дерево это было уничтожено военной командой.
В древности был обычай венчать обведением вокруг дерева. Венчали вокруг ели, а «черти пели». Добрыня с волшебницей Мариной «в чистом поле женилися, круг ракитова куста венчались» (80, 2, с. 59). В некоторых уездах Витебской губ. между раскольниками в прежнее время существовало обыкновение, по которому молодой парень, условившись предварительно с девушкой, увозил ее с кирмаша (гулянье в питейном доме) в лес к заветному дубу, объезжал его три раза, и тем оканчивалось все венчание (187, 2, с. 28). Сербские отмичары[6] увозят девушку в лес, и там заранее приглашенный поп венчает чету под дубом (11, II, с. 324). В Суздальском у. Владимирской губ. неподалеку от с. Вишенки есть урочище Свадебки — шесть старых сосен с правильной круглой площадкой посредине (190, с. 68). Название урочища, может быть, указывает, что на нем совершались некогда бракосочетания. Свадебная роль отдельного дерева — дуба или сосны — перешла на весь лес. Боплан говорит о древнем малорусском обычае похищенную невесту на сутки увозить в лес, после чего брак считался законным. Обычай этот сходен со свадебным обычаем дикарей Филиппинских островов: родители посылают невесту в лес за час до восхода солнца, и, как только взойдет солнце, жених отправляется ее отыскивать. Если он ее найдет и приведет до заката солнца, она становится его женой; в противном случае он теряет на нее право (104, с. 68). У древних индусов одежду невесты после принятия ею очистительных омовений относили на палке в лес и вешали на дереве (263, 5, с. 381).
Римляне делили деревья на счастливые и несчастные, arbores felices et infelices (256, с. 339). Славяне делали подобное же деление деревьев — и в следующих строках речь будет о том, насколько деление это сказалось на свадебных обрядах и песнях.
Сосна в числе свадебных деревьев занимает самое видное место. В древности сосна была символом производительной силы природы. Сосна была посвящена Кибеле. В римском пантеоне перед изображением Кибелы стояло вылитое из меди дерево, изображавшее сосну (251, I, с. 182). Бог брака Гименей представлялся держащим в руке сосновый светоч (188, с. 242). Римские поэты называли сосну prónuba pinus. В великорусской и малорусской свадебных песнях на сосне сидит орел или сокол, зооморфический образ солнца (187, 7, с. 121; 204, 3, с. 299). В великорусской щедровке Овсень едет по мосточку, сложенному из зеленой кудрявой сосны (187, 7, с. 122).
<…>
В Виленской губ. перед колядой метлу для выметания в печи приготовляют из хвои сосны во избежание громового удара (92, с. 165). В галицкой щедровке пан господарь рубит в лесу сосну с целью иметь три выгоды: «яру пчолойку», «жовтий вощочок и солодок медок». При печении коровая в Малой России и Галиции в печке зажигают с соснового полена (40, 4, с. 12). В Чехии в повозку невесты втыкают сосенку и украшают ее лентами и белыми гусиными перьями (270, с. 93). В Малороссии вильце бывает большею частью сосновое. Г-н Костомаров думает, что в свадебных обрядах сосна заменяет другое дерево и употребляется зимою на вильце потому, что на вильце требуется зеленое дерево, а она одна в это время года зеленеет. Г-н Костомаров склоняется к мнению, что сосна заменяет собой калину (86, 8, с. 70). Мнение это нуждается в ограничении. В религиозных представлениях и свадебных обрядах индоевропейских народов, в особенности славян, сосна занимает гораздо более выдающееся место, чем калина.
Калина изредка в Белой России заменяет сосну. Так, ее рубают на загнет коровая (135, с. 161). В белорусских свадебных песнях калина называется несчастным деревом (82, с. 202). По-видимому, в древнее время на свадьбах дерево это не пользовалось уважением. По причине ярко-красного цвета своих ягод калина в народной поэзии сделалась символом молодой замужней женщины или символом брачной потери невинности (82, с. 276). В серболужицких песнях с калиной сравнивается невеста (234, 2, с. 142).
Ореховое дерево, или лещина — одно из любимых деревьев свадебных песен. Можно думать, что орешник у славян, как у древних германцев (230, 2, с. 617), был священным деревом. В болгарской колядке солнце, побившись об заклад с юнаком, кто кого перегонит, просит юнака подождать его «право пладне, под орехче столовато» (15, 2, с. 8).
Яблоня в вологодской свадебной песне вырастает на том месте, где стояла невеста, если только последняя в замужестве счастлива (187, 2, с. 250). В сербской свадебной песне перед двором невесты растет яблоня, «сребрно стабло, бисерно лишт’е, мерцай jaбyкe; по ньоj попало сиво голублье» (74, 1, с. 60). В польских свадебных песнях невеста расчесывает свою косу в долине под яблоней (265, 1, с. 98).
Явор в белорусских песнях — счастливое дерево; «в яворовом комле (комель — толстый конец ствола) — черные бобры, в середине — райские пчелки, на вершине — ясные соколы» (82, с. 202).
Рябина на свадьбах предохраняет от колдовства. В старинное время сваха обходила кругом дома, где устраивалось брачное торжество, и кровать, где располагалось брачное ложе, с рябиною в руках; на рябиновой ветке нарезывались символические знаки (24, с. 32).
Береза в Западной России — счастливое дерево; мальчик подходит к невесте с березовой веткой (92, с. 54). В вологодской свадебной песне береза — символ спокойной семейной жизни.
Осина в вологодских свадебных песнях знаменует печальную жизнь молодой (187, 2, с. 250).
Лен в малорусских песнях — символ девичьей красоты (86, 6, с. 31). В Виленской губ. на голову невесты кладут три тесемки льну (81, с. 264); в Великой и Малой России лен вплетают в косу (118, с. 208; 104, с. 190) и кладут в башмаки невесты. Льняное семя при осыпании молодых заменяет иногда хлебное зерно.
Барвинок на малорусских свадьбах — самое любимое растение. В песнях барвинок — символ состояния невесты, красоты и невинности (86, 6, с. 21; 208, с. 3). Барвинок идет на венки; в Галиции его пришивают к углам подушки, на которую ставят невесту при расплетении косы (40, 3, с. 372).
Розмарин у западных славян, поляков и чехов играет роль барвинка. Подобно барвинку, розмарин — символ девства (239, 6, с. 55). В Чехии розмарин идет на венки невесте и на украшение гривы и хвоста свадебных лошадей (259, 1, с. 365). Особенное распространение на западнославянской свадьбе розмарин получил под влиянием германцев, у которых цветок этот был символом Гольды. Как в древнее время, так и в настоящее немецкие невесты носят розмарин (256, с. 232).
Чеснок имеет на свадьбах значение предохранительного средства от колдовства и болезней; в Белой России его ест невеста и ее подруга (3, с. 31); в Галиции и Угорской Руси вплетают в венки (40, 3, с. 369; 50, с. 697). Галицкие поляки накануне Рождества Христова кладут перед ужинающими по головке чесноку «dla odegnania wszełkich chorób» (267, с. 2). Гуцулы и подгоряне накануне св. Георгия мажут чесноком ободверины и пороги (58, с. 100). Болгары во время горешников натирают чесноком (и уксусом) себе тело (73, с. 288); везде чеснок — предохранительное средство от чародейства.
Тыква встречается в обрядовом употреблении только у малорусов; в старинное время тыкву выкатывали к жениху в знак отказа; в малорусской песне: «Пишов би я ii сватать, так гарбузом пахне».
Обрядовое употребление сена и соломы
В некоторых местах Великой России дом невесты устилают сеном или соломой (104, с. 188; 156, с. 265; 158, с. 69, 85). В Малой России дорогу в церковь во время свадебного поезда устилали или посыпали соломой (40, 2, с. 255). У древних индусов невесту сажали на солому (263, 5, с. 207) — обыкновение, встречающееся в настоящее время в Германии (266, с. 348). Дом устилают сеном или соломою у поляков накануне Рождества Христова, у сербов — накануне Нового года, в Великой и Малой России — на новоселье (73, с. 283; 267, с. 1; 239, с. 192; 87, с. 175).
Народ объясняет обычай устилать пол соломой или сеном на свадьбах в одних местах (Пермская губ.) желанием избегнуть уроков и призоров (158, с. 99) — избитое объяснение, часто являющееся с потерей древнего значения обряда, в других местах (Тверская губ.) — желанием наделить молодых богатством, чтобы они не ходили по голому полу (104, с. 188). С последним значением застилание дома невесты соломой или сеном существовало, вероятно, и в древнейшее время; застилание это вышло, таким образом, из того же лингвистического источника, что и покрывание полой руки во время рукобитья.
Свадьба. Художник И.И. Соколов
В древности застилание дома невесты сеном могло иметь место только в зимнее время взамен травы на корню, на которой в весеннее и летнее время совершались бракосочетания. Совершая во времена незапамятные свадебные молитвы на зеленом покрове весенней зелени, покров этот старались восстановить и в зимнее время постилкой в доме сена.
Дом и его части в свадебных обрядах
Подробности свадебного ритуала имеют ближайшее отношение к жилищу и его частям. К некоторым частям дома относились с большим уважением по их связи с домовым духом и важности в семейной жизни.
Передний угол, святой угол, кут, покут, серболуж. — newscinski kut — обычное место, где садят молодых в Великой и Малой России, Болгарии, Сербии, у поляков и чехов. Белорусская невеста просит своих родных благословить ее сесть «на Божжее место, под вышним вокном, под Божжим крылом, где Бог приказав, где люд рассказав» (135, с. 143). В белорусских свадебных песнях есть указания на обыкновение лить в передний угол пиво (135, с. 163; 92, с. 54) — сохранившееся древнее жертвоприношение домовому духу, покровителю семьи.
Печь в свадебных обрядах играет весьма видную роль, свидетельствующую о том высоком почитании, которым она пользовалась в древности. «При простоте первобытных нравов, — говорит Пикте, — очаг составлял центр дома, обычный пункт соединения семейства. Вследствие этого с очагом были связаны нравственные идеи как с символом домашней жизни и гостеприимства. Словом “очаг” часто обозначаются дом и семья; санскр. Gâti — дом и семья; из санскр. vastya — дом — образовалось греч. гестия — очаг» (253, 2, с. 259). Очаг получил священное значение, потому что огонь, разводимый в нем, почитался божеством, охраняющим мир и спокойствие всех членов дома (11, II, с. 23). Древние греки к очагу относились с благоговением, как к священному предмету (262, 2, с. 236). В немецких сказках перед печкою становятся на колени и молятся ей; преследуемый врагами приносит ей жалобу и доверяет свои тайны (230, 1, с. 595). «Сказав би, та пiч в хати», — говорят малорусы, когда удерживаются от дурного слова.
В Германии девушки у печки просят себе жениха. В игре в фанты (Pfanderspiel) они обращаются к печке с просьбой:
Lieber Ofen! Ich bete dich an
Gieb mir doch bald einen Mann[7].
В ночь на 25 января они раздеваются донага, садятся на помело и заглядывают в устье печи, надеясь увидеть здесь суженого (249, с. 98, 133). В Великой и Малой России признают влияние печки на благополучный исход сватовства. В Олонецкой и Архангельской губерниях, в то время как большой сват или сваха отправляется за своим делом, сваха или родные жениха копают лучиной уголья в жаратке (небольшом углублении в печке с левой стороны), чтобы получить со стороны родных невесты согласие (57, 1, с. 114; 98, с. 2). В Болгарии сват, являясь в дом невесты, выгребает уголья (174, 2, с. 43). В Архангельской губ. сваха прикладывает руки к печке в доме невесты в какое бы ни было время года (62, № 13, с. 11). В связи с выгребанием угольев и прикладыванием рук к печке стоит весьма распространенный в Малой России обычай девушки колупать печь в то время, когда заходит речь о сватовстве (251, I, с. 177; 13, с. 143). В этом обыкновении сказалось желание девушки-невесты призвать к благосклонному содействию домового духа. Ослаблением приведенного обычая колупать печь при сватовстве является обыкновение белорусской невесты ковырять пальцем во время сватовства стену (26, № 23, с. 476). В Тульской губ. сват, входя в дом невесты, становится к печке на приступок (172, № 13, с. 83). В Воронежской губ. свата (отца жениха) родители невесты после сговора сажают перед печкой на загнетке и потчуют его водкой (114, с. 220). В Новгород-Северском у. Черниговской губ. на печеглядинах в доме жениха родные невесты едят сало, покрошенное на заслонке, которою закрывают печь (19, № 20, с. 164). В земле донских казаков сваты, выходя из дому невесты, прикасаются рукой к печке, чтобы закрепить за собой невесту. В Украине девушка, отказывая жениху, вынимала из-под печки и вручала сватам тыкву (251, I, с. 177). В Олонецкой губ., когда сваты разъедутся после рукобитья по домам, на средину невестиной избы выходит ворожея-старуха и несет в руках головню с огнем, нашептывая таинственные слова; она делает горящей головней круги на тех местах, где сидели сваты; это для того, чтобы «жених не отказался» (136, с. 110). В Малой и Белой России при сажании короваев в печь стучат лопатой в своды печи (135, с. 142; 92, с. 42). В Украине родители невесты, благословляя ее к венцу, садятся на скамейку около печки (251, I, с. 179). В Виленской губ. молодая, севши на воз, перед отправлением в дом мужа говорит:
Добрая доля да идзи за мной,
З печы пламенем,
З хаты камином (82, с. 267).
<…>
В Чердыни, проводив молодую с мужем и поездом до ворот, ее родители поспешно бегут в сарай, набирают охапку дров и с молитвой несут их в избу (151, с. 87). Обычай этот не чужд и Малой России, на что указывает свадебная песня:
Загрiбай, мати, жар, жар!
Буде тобi дочки жаль, жаль!
В Северной России крестьяне говорят, что дрова приносят для благоденствия молодых. Н.И. Костомаров объясняет приведенную малорусскую песню мыслью, что мать, затопивши печку, пожалеет свою дочь, вспомнив, как она помогала матери в трудах (86, 4, с. 67). Здесь двигателем является не заботливость о новобрачных, не грусть матери по дочери, а суеверное, основанное на древнейших воззрениях на домашний очаг, опасение за собственное благополучие. Обряд рассчитан на умилостивление домового духа, обитающего в печке и воплощающегося в огне очага, чтобы он не ушел за молодой из печи пламенем, из хаты камином и не покинул старого жилища и его обитателей. В с. Баглачево Владимирской губ. молодых по приезде из церкви кладут на печку с разными песнями и прибаутками (140, с. 470). Печь роднит и сближает молодых, мало того, она их освящает. «Кто сидел на печи, — говорит пословица, — тот уже не чужой, а свой» (46, с. 470). У болгар родители жениха выражают согласие принять молодую тем, что зажигают на очаге огонь и приглашают ее сесть (129, III, с. 243). У боснийских сербов молодая, вошедши в дом новобрачного, дотрагивается до головней, лежащих на очаге (143, с. 211). Весьма распространено обыкновение обводить молодую вокруг очага в доме новобрачного. Обыкновение это существовало у древних ацтеков (238 а, 5, с. 34) и существует у грузин (129, IV, с. 394). У древних индусов, обводя невесту вокруг очага, произносили: «Агни отдал назад жену с долголетием и блеском (здоровья). Долголетен да будет тот, кто ей муж; да живет он сто осеней. Сома первый обручился (с тобой), Гандарва обручился вторым, третий муж твой Агни. Богатство и сыновей дал Агни мне и эту жену». У древних индусов невесту обводили вокруг очага в доме ее отца (263, 5, с. 318, 365). У римлян молодую обводили вокруг очага в доме новобрачного (256, с. 314). В Вестфалии и Восточной Пруссии молодую обводят троекратно вокруг огня, пылающего на домашнем очаге (266, с. 351; 238, 2, с. 172). У сербов молодую также обводят в доме новобрачного вокруг очага, на котором разведен огонь, причем она кланяется огню со всех четырех сторон, заглядывает иногда в устье печи и мешает кочергой горящие головешки (120, с. 135; 254, с. 146; 236, с. 66). Прикосновение к печке и обведение вокруг очага ослабели со временем до простого приближения к печке. Так, в Чехии молодая, вошедши в дом мужа, должна посидеть короткое время на лавочке у печки, чтобы привыкнуть к своему новому жилищу (270, с. 96).
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- О СВАДЕБНЫХ ОБРЯДАХ, ПРЕИМУЩЕСТВЕННО РУССКИХ
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Восточнославянская этнография предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
