Повесть и рассказы

Николай Тычков

Природа. Люди. События. Создатель не молчит, постоянно общается с нами. Как Любящий, которого тянет к любимому творению. Как Ревнивец, который не потерпит конкуренции. Увидеть, услышать, пережить и, в конечном итоге, принять Его слова – это наша часть Великого Общения. Уверен, что эта книга поможет тебе, дорогой читатель, разглядеть, расслышать Вечный Его Зов.

© Николай Тычков, 2020

ISBN 978-5-4493-4688-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Родина

Нет, а реально — что скрывается за словом Родина? Если смотрели «Щит и меч», то, конечно, слышали Марка Бернеса и, по всей видимости, знаете, с чего Она начинается. Ну а чем тогда продолжается? Вообще, что это: территория, очерченная государственной границей? Люди, на ней проживающие? Так, во всяком случае, в моем детстве пытались представить Родину наши учителя.

Если так оно и есть — о территории и людях, то должны быть какие-то глубокие переживания от того, что на ней происходит — это же РОДИНА. Плохо Родине — плохо и мне. Хорошо — хорошо и мне. Правильно? Или что-то недопонимаю? Давайте начистоту. Только откровенно, ладно? Скажите честно: насколько сильно вас касаются трагедии, войны, голод, холод, катаклизмы, если не имеют отношения к вам и вашим близким? Стихийное бедствие: разрушенный город, выжившие, погибшие, покалеченные, спасатели. Страшный теракт: огромное количество изуродованных тел, кровь, стоны раненых, крики потерявших свои семьи… Конечно, это трогает до слез, особенно когда видишь репортажи, слышишь. Только это все «где-то там». Да, в пределах государственной границы, но ТАМ… Казалось бы, цепляет… однако, температура под сорок у собственного ребенка, которую никак не получается сбить третьи сутки, почему-то тревожит гораздо сильнее. Да? Или нет? Пожалуйста, обойдемся без пафоса. Не нужны эти позы: «Да как ты можешь…». Могу. Говорю открыто то, о чем думают все: голод африканских детей всех вместе взятых, помноженный на голод моего родного Поволжья в начале прошлого века, — беда, но, когда на руках синеет твой сын (или дочь), почему-то думается только о помощи именно ему, а не об отправке гуманитарной посылки негритянским малышам, простите. Согласны? Если нет, то и читать дальше не стоит.

Так вот, если все это — Родина (за исключением Африки), тогда почему не такие острые переживания? Собрали рекордный урожай в Воронеже, настроили домов для погорельцев, наша армия опять где-то кого-то победила — здорово, казалось бы…, а тут прям хорошо так получилось сэкономить на распродаже — вот это уже радость. Очередной режим К. Т. О. на Кавказе. Перестрелка, жертвы. Печально, конечно, но дочь пришла в слезах из школы… Страшная авария в Подмосковье, но не выплатили премию, которую уже «потратил» на подарки, например, к 8 Марта… Стерло с лица земли город на Сахалине, а тут стиральная машина потекла и затопило соседей снизу на три этажа. Понимаю, что там — беда. Здесь — ерунда, но в каком случае переживается острее? Только честно. Перед самим собой. Это что? Уровни Родины? Но Она одна, вроде как.

Итак, что же оно такое — Родина? Сахалин? Кавказ? Москва и москвичи? Петербург и питерцы? Умом-то понимаю, что как бы «да», но почему тогда внутри не отзывается? Ну не испытываю трепета перед Царь-пушкой или даже Эрмитажем (в принципе, и Кавказский хребет как-то стороной), а вот места, о которых пел Игорь Тальков, те «да», и сильно:

У каждого из нас на свете есть места,

Куда приходим мы на миг отъединиться,

Где память, как строка почтового листа,

Нам сердце исцелит, когда оно томится.¹

Так что же значит это слово — «Родина»? Однажды получил ответ на понятном мне языке.

По молодости занимался спортом. Занимался серьезно. Тренировки были шесть раз в неделю, а перед ответственными соревнованиями — по двенадцать. С понедельника по субботу: утром кросс и работа в зале, потом школа, домашнее задание, короткий сон и вечером основная тренировка. Двадцать четыре раза в неделю проходил по одному и тому же маршруту: туда двенадцать и назад двенадцать. Через какое-то время стал ловить себя на мысли, что совершенно не думаю о дороге. Отвлеченные темы, картины, что рисует воображение, полностью переключали на себя внимание, а ноги по привычке приводили к знакомой двери. Только одно событие возвращало в реальность: из подъезда старой двухэтажки с громким брёхом выскакивала собачонка дворняжной породы. Ну, правда, не совсем дворняжной. Если у Шарика из булгаковского «Собачьего сердца» бабушка согрешила с водолазом, то здесь явно без болонки не обошлось. Такой кудрявенький, маленький, беленький, захлебывающийся, аж до визга в лае комочек с черными точками — глазами останавливался в паре метров и бегом назад в своё убежище, откуда с чувством выполненного долга наблюдал за дальнейшими передвижениями облаянного пешехода. И так каждый заход туда и каждый заход обратно. Что только ни делал: вооружался снежком или палкой, старался криком остановить пса еще на выходе, пытался не обращать внимания — без толку: выбегал, обрёхивал, возвращался. Вроде и привык уже как-то, но чуть задумаешься о звездах — пропустишь нужный момент, купаясь в сладких мечтах, и — бах! Доза адреналина перед тренировочкой.

Потом пришло время уезжать. Надолго. Пять или даже шесть лет дома бывал лишь наездами, а во время службы, так вообще, только из писем узнавал последние новости. Но вот, наконец, вернулся, как тогда думалось, навсегда. Много чего изменилось. Да и сам, конечно, стал другим… килограммов пятнадцать ненужных на себя повесил. Возникла острая необходимость войти в стандарт. Но как? Диету даже не рассматривал: голодаешь, голодаешь, потом как сорвешься… Решил, что лучше умеренные физические нагрузки — походить в свой спортзал. Почему-то тянуло именно туда. Не просто побегать кроссики, попрыгать, в бассейне поплавать, турнички, опять же, для мышечного тонуса. Нет, нужен старый зал. Почему? Трудно сказать. Может, «давненько не брал я в руки шашек»? Может, привлекала идея поработать с молодыми зубрятами, которые только и мечтают повысить свой статус через попрание авторитета старой гвардии? Или самому хотелось утвердиться за счет неопытности молодых: смогу ли быть с ними на равных? Не полностью ли ушли силы и навыки? Не скажу точно, но вся внутренность горела от нетерпения скорее получить ответ на гоголевский вопрос: есть ли еще порох в пороховницах. Короче, себя показать и других посмотреть. Узнал время занятий, собрался и пошел.

Морозило. Вечерние сумерки в бесснежие казались еще темнее. Сухой асфальт, покрытый светлой пылью, белел на фоне застывшей грязи и жухлой травы газонов, подернутой блестками инея. Пар от дыхания, пропуская через себя холодные лучи уличного фонаря, растворялся в прозрачном стылом воздухе. Плотно закрытые окна терпеливо копили секреты кухонь и спален своих обитателей, чтобы болтливым летом, словно изголодавшиеся дворовые сплетницы, расплескивать их по улицам, искушая души любопытных обывателей. Шагов было почти не слышно, но стоило оступиться в окружающей полутьме, и резкий шаркающий звук, многократно отраженный от стен, заставлял сфокусироваться остекленелые светящиеся глаза, в звенящем негодовании взглянуть на возмутителя спокойствия, гневно проводить его, чтобы после, успокоившись, опять затянуться пеленой забытья. Оставшиеся после дождей лужи были покрыты приличной ледяной корочкой, чем не преминула воспользоваться дворовая ребятня, раскатав для себя скользкие дорожки. Сейчас их создатели сидели в своих уютных кухнях в теплых тапочках на босу ногу и плюшевых пижамах, допивая сладкий чай с печеньем, а они, сиротливо поблескивая отполированной гладью, смиренно ожидали завтрашнего продолжения веселья. Лениво разлепляли глаза на темнеющем небе первые звездочки. Подмигивая своим едва заметным мерцанием, они недвусмысленно давали понять, что к ночи еще больше разморозится. Четвертинка луны робко выглядывала из-за крыши. В редких прохожих, что возвращались после затянувшегося трудового дня, легко угадывались знакомые силуэты. Кто-то приветливо останавливался поздороваться, кто-то, усердно не замечая, пробегал мимо, не считая необходимым из-за такой мелочи хоть на секунду отсрочить тот прекрасный миг, когда, оставляя за порогом всепоглощающую суету, с хлопком двери облегченно выдыхаешь: «наконец-то я дома».

Ощущение чем-то похожее на Новый год. Знаете, когда, казалось бы, ты только час назад был на улице, а теперь вышел, видишь все то же самое, но другое. Тот же снег, но уже ПРОШЛОГОДНИЙ. Тот же двор, но был ты здесь последний раз в ПРОШЛОМ году. Еда на праздничном столе, но она уже не та — ПРОШЛОГОДНЯЯ. Умом понимаешь — бред, но почему-то все равно по-другому, таинственно как-то. Так и сейчас. Картина до боли знакомая, но оно какое-то не такое, другое. Даже тотальное засилье автомобилей не способно было стряхнуть это сладкое наваждение.

А еще похоже на… русский язык. Постараюсь, чтоб понятно было. Знаете, есть более богатые языки, например, греческий. В нем на одно только слово «любить» точно есть шесть слов-категорий: «агапе», «строгэ», «прагма», «мания», «филио», «эрос» — и каждое о своем, у нас одно — «любить». Но наш язык — он изящный. Он мало подчиняется правилам, не о правописании сейчас. Он — мягкий. Можно лепить из него как и что пожелаешь. Огромное поле для словотворчества. Поставил свою приставку, и вот уже изъезженное определение приобретает новый, еле уловимый не на информационном уровне, но чутьем, душой осязаемый смысл. Сравните, есть общепринятое «прорезывается». Первый зуб, росток. А возьми и измени приставку на «вы-». Казалось бы, лексическое значение не изменилось, но как красиво: «Огромный огненный месяц величественно стал в это время вырезываться из земли»². Вроде одно и то же, но нет. Тот, кто видел, подтвердит: месяц именно вырезывается.

Так и здесь — все знакомое, все старое, но словно некто невидимый понавставлял едва заметных изменений-приставок, и уже по-другому. Так же, но по-другому. Трубы, тропинки, которые неизменно натаптывают, чтобы срезать прямые углы асфальтовых дорожек. Скрипучие качели, баскетбольные щиты без корзин. Дома, запах. Все — как было, но новое. Будто ждало тебя, тосковало, а теперь так радо вновь встретиться.

Я вернулся в свой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез…

Под эту песню на стихи Осипа Мандельштама в средней школе наш классный руководитель придумала номер: пара танцует вальс³. Тогда никак не мог понять этих строк. Может, потому, что впервые танцевал с девочкой — не о том думалось. Может, время тогда еще не пришло — не дорос.

Кстати, а вот ее окна… мы долго, помню, потом записочками обменивались. Казалось, все так серьезно.

Балкон друга. Сколько раз испытывали терпение соседей, когда хором с утра или в ночи вызывали его на улицу. Это называлось у нас «позвонить». Лень было на четвертый этаж подниматься, а сотовые… Да какие тогда сотовые…

Подъезд. Наш подъезд. Где и сейчас, через краску капитального ремонта, проступают следы летописи «вечной» дружбы.

Железный стол между двух тополей, лавочка, кирпичная трансформаторная будка, турники и еще куча «мелочей», составляющих окружающий ландшафт, тех, что сторонний наблюдатель просто не заметит, а для понимающего — целая эпоха.

Следующий двор, с которым была постоянная вражда. Но и здесь окна друга-одноклассника, куда, по выражению его родителей, мы приходили «в третью смену» чаевничать. Тогда и сейчас удивляюсь их терпению и гостеприимству. Настолько искренне радовались, приглашали за стол, потчевали чем Бог послал. Ни разу голодными не отпустили.

Старая лужа перед гаражами, глубину которой мерили в детстве. Чем длиннее голенище, тем дальше зайдешь, тем большим героем окажешься в глазах друзей. Сапоги были чемпионские, но уже здорово малы в щиколотках. Когда попадала вода, стягивать получалось только с помощью мамки. А к концу лета ловили там головастиков.

О! А здесь жила девчонка, та, что впервые наглядно продемонстрировала: всего одна женщина в мужском коллективе — и это уже бомба. Как она убедила нас, четверых парней, взять билет из Москвы на время, которое только ей представлялось верным? Все же были против… но ведь смогла же. Как бежали потом, чтобы не опоздать на поезд. Как потом мерзли на зимнем вокзале, ожидая еще три часа первого автобуса. Что только не выслушала, каких только зароков себе не давали. Во истину великая сила…

А это — в прямом смысле — «до боли» знакомая проволока. Такую часто натягивают между двух труб, похожих на грабли, только зубцами вверх, чтобы сушить белье жителям первых этажей. Тропинка пролегает как раз под ней. Летом хорошо, а вот зимой, когда слой утоптанного снега заметно сокращает расстояние до земли и темные вечера здорово маскируют ее на фоне стены дома… Эх, сколько раз, пока не выработался сезонный рефлекс, получал, когда задумывался о звездах, по лбу. Падал, отряхивал шапку, ругался, обещал в сердцах себе и местным срезать под корень, чтобы не натянули новую. До боли знакомое место.

Дыра в бетонном заборе, заваренная решеткой из арматуры, через которую теоретически можно было заметно сократить путь…

Чем ближе к залу, тем поток мыслей становился плотнее. Представлялось: как войдешь, как протянет ладонь старый тренер, окинет взглядом, чуть склонив голову набок, и скажет чего-нибудь типа: «Помним, помним. Давненько не было видно, но наслышаны. Как же много тебя стало. Сколько весишь-то? Будем удалять излишки, готовить, так сказать, формы к купальному сезону». Кто там из «ветеранов» еще занимается? Кому что скажешь, кому руки пожмешь? Кучами картины из прошлого всплывали в памяти: чаяния, сомнения, а над всем этим какая-то сверхъестественная радость от предвкушения встречи.

Вот здесь-то посреди таких размышлений, бесцеремонно оборвав, словно окатив ледяной водой, меня и настигла Родина. Аж подпрыгнул, когда из того же подъезда выскочило это постаревшее и охрипшее лохматое чудовище. Не добежало, облаяло, развернулось и стремглав назад.

Что пережил? Трудно описать, даже где-то стыдно, что ли. Не знаю… но так захотелось догнать, схватить, расплакаться, прижать и расцеловать прямо в эту мохнатую морду. Есть ли такие слова? Можно ли подобрать аллегории? Не нахожу. Но тогда каждой клеточкой своего тела, каждой фиброй своей души, каждой частичкой моего естества ощутил — здесь Родина.

Тот пес давно уже сгинул. Зал остался. Но всякий раз, когда поклоняешься в собрании или наедине, вновь и вновь окунаешься в это состояние: томление, слезы, непонятная тоска и радость. Безмерная радость, которую никто и ничто не сможет отнять, потому что она внутри, она не зависит от внешнего. Переживание Родины — Истинного Отечества, открытого Богом через безымянного пса.

13… радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле;

14 ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества.

15 И если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться;

16 но они стремились к лучшему, то есть к небесному; посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом: ибо Он приготовил им город.

Святого Апостола Павла послание к Евреям 11 глава, 13, 14, 15, 16 стихи.

Примечания

1

Игорь Тальков песня «Чистые пруды».

2

Н. В. Гоголь «Майская ночь или утопленница».

3

Исполнитель А. Б. Пугачева, песня «Ленинград».