Стратегия гламура от души до макияжа. Самоучитель для женщин

Николай Тимофеев

Книга содержит практические рекомендации женщинам по установлению, развитию и укреплению любовных отношений. Начинается с актуальных советов римского поэта Овидия: «Наука любви» и продолжается современниками.

Составитель Николай Тимофеев

ISBN 978-5-4490-7278-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стихи о женщине и любви

Свиркин А. Бегущая

Валерий Брюсов

Ты — женщина, ты — книга между книг,

Ты — свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Ты — женщина, ты — ведьмовский напиток!

Он жжет огнем, едва в уста проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты — женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты — в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся — от века — на тебя!

Марина Цветаева

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось.

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все — как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой.

Виолончель, и кавалькады в чаще,

И колокол в селе…

— Меня, такой живой и настоящей

На ласковой земле!

К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,

Чужие и свои?! —

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

Поэты эпохи возрождения

Рени Гвидо Римские поэты

Джованни Боккаччо

На мураву присев у родника,

Три ангельских созданья обсуждали

Возлюбленных, — от истины едва ли

Была моя догадка далека.

Струясь из-под зеленого венка,

Густые кудри златом отливали,

И цвет на цвет взаимно набегали,

Послушные дыханью ветерка.

Потом я слышал, как одна спросила:

«А что, как наши милые сейчас

Сюда пришли бы? Что бы с нами было?

Мы скрылись бы от их нескромных глаз?»

В ответ подруги: «Никакая сила

Спасаться бегством не заставит нас».

Леонардо Джустиниани

Когда б на ветках языки росли,

И дерево, как люди, говорило,

И перья прорастали из земли,

А в синем море пенились чернила, —

Поведать и они бы не могли,

Как ты прекрасна: слов бы не хватило.

Перед твоим рождением на свет

Святые собрались держать совет.

Лоренцо Медичи

Помни, кто во цвете лет, —

Юн не будешь бесконечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Это Вакх и Ариадна.

Все спеша от жизни взять,

Ненаглядный с ненаглядной

Обращают время вспять.

Да и свита, им под стать,

Веселится бесконечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Этих юных козлоногих

К нимфам тянет, и они,

По лесам охотясь, многих

Заманили в западни.

Как им весело, взгляни —

Пляшут, скачут бесконечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Этим стройным нимфам любо

Попадаться в сети к ним:

Только тот, чье сердце грубо,

От любовных стрел храним.

Нимфы к милым льнут своим,

Песня льется бесконечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Тушей на осла навьючен,

Следом движется Силен,

Столь же стар и столь же тучен,

Сколь от выпивки блажен.

Глупо жаждать перемен,

Если счастлив бесконечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Наконец Мидас влечется, —

Превращает в злато он

Все, к чему ни прикоснется.

Но на скуку обречен,

Кто вменил себе в закон

Наживаться бесконечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Ждать до завтра — заблужденье,

Не лишай себя отрад:

Днесь изведать наслажденье

Торопись и стар и млад.

Пусть, лаская слух и взгляд,

Праздник длится бесконечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Славьте Вакха и Амура!

Прочь заботы, скорбь долой!

Пусть никто не смотрит хмуро,

Всяк пляши, играй и пой!

Будь что будет, — пред судьбой

Мы беспомощны извечно.

Нравится — живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Пусть почести влекут неугомонных,

Палаты, храмы, толпы у ворот,

Сокровища, что тысячи забот

И тысячи ночей несут бессонных.

Волшебные цветы лугов зеленых,

В прохладной мураве журчанье вод

И птичка, что любовь свою зовет,

Влияют благотворней на влюбленных.

Лесные дебри и громады гор,

Пещеры, недоступные для света,

Пугливая дриада, быстрый зверь…

Лишь там передо мной прекрасный взор,

Которым — пусть в мечтах — не то, так это

Мне наглядеться не дает теперь.

Ненча из Барберино

Я посвящаю песню милой даме,

Прекраснее которой не найдешь.

Пылающему сердцу временами

На месте оставаться невтерпеж.

Она стрельнет горящими глазами —

И кончено: свободы не вернешь.

Я в город ездил, езжу по округе,

Но равных не встречал моей подруге.

Я в Эмполи и в Прато был не раз,

И в Борго, и в Мангоне, и в Гальяно,

В Сан-Пьеро торговал и здесь у нас,

На самой верхотуре — в Декомано.

Один базар меня одним потряс,

Другой другим, но должен без обмана

Сказать: нигде торговли лучше нет,

Чем в Барберино, где живет мой свет.

Я благородней Ненчи ненаглядной

Девиц не видел, не встречал скромней;

Ни у кого такой головки ладной

И светлой нет, как у любви моей.

По-праздничному на душе отрадно,

Когда глазами я встречаюсь с ней.

А дивный носик моего кумира —

Ни дать ни взять работа ювелира.

Кораллам губки алые под стать,

За ними два ряда зубов белеют —

И в том и в этом штук по двадцать пять,

И снег ланиты посрамить сумеют —

Не надо и к белилам прибегать,

И круглый год на щечках розы рдеют,

Всегда, что называется, в цвету.

Как не влюбиться в эту красоту?

Ее глазам мужчины знают цену.

Еще бы! Ненча, бросив взгляд-другой,

Прошьет не то что сердце, но и стену,

Тогда как сердце — камень у самой.

Поклонники за нею, рады плену,

Таскаются хвостом, и, сам не свой,

От зависти я помираю черной,

Что нет меня среди толпы покорной.

Я целый день махать мотыгой мог,

А нынче — дудки: как ни лезь из кожи,

Дай бог, чтоб сил хватило на часок.

Я высох, как подстилка из рогожи:

За стол сажусь — не лезет в рот кусок.

Любовь меня измучила, и все же,

Сказать по чести, я и впредь готов

Мириться с крепостью ее узлов.

Я сравниваю Ненчу с городскими —

Она не хуже тысяч городских

С хорошими манерами своими,

С уменьем изъясняться вроде них.

Глаза что уголь, волосы над ними —

Под цвет снопа и книзу из прямых

Становятся волнистыми-волнистыми,

Оканчиваясь кольцами пушистыми.

Когда она, как козочка легка,

Танцует, сразу видно — мастерица:

То вдруг рукой коснется башмачка,

То мельницею вновь пойдет кружиться;

Потом поклон и новых два прыжка,

Чтоб снова грациозно поклониться,

Да так, что флорентийкам испокон

Не снился грациознее поклон.

Ей не годится ни одна в подметки:

Она румяна в меру и бела,

И ямка ей к лицу на подбородке,

Да и умом любовь моя взяла,

Совсем необязательным красотке.

Такой природа Ненчу создала,

Видать, затем, чтоб людям стало ясно,

Что и природа может быть пристрастна.

Кого в супруги Ненча изберет,

Захочет свадьбы сразу, без отсрочки;

Кто к этому цветку найдет подход,

Родился не иначе как в сорочке;

Счастливцем из счастливцев будет тот,

Кто сможет убедиться среди ночки,

Что на его руке — ее щека,

Как сало и упруга и мягка.

Когда б ты знала, Ненча дорогая,

Как мается несчастный однолюб,

От нестерпимой муки изнывая,

Как будто рвут ему за зубом зуб, —

Когда б ты знала, ты б, не размышляя,

Вдохнула снова жизнь в ходячий труп,

Счастливым сделав твоего Валлеру,

Что скоро в счастье потеряет веру.

Но я боюсь, уж ты не обессудь,

Что ты своей жестокостью довольна.

Я с удовольствием рассек бы грудь,

Когда б не знал, что это очень больно,

И сердце протянул тебе — взглянуть,

Что сделала ты с ним, пускай невольно:

Вонзи в него, я разрешаю, нож —

И ты, услышав «Ненча», все поймешь.

Когда я перехватываю взгляды,

Которые к тебе устремлены,

Я скрыть не в состоянии досады,

И что со мной — видать со стороны.

Любовь-злодейка не дает пощады,

И день и ночь к тебе обращены

Мои мольбы, признанья, вздохи, стоны,

Но уши Ненчи им внимать не склонны.

Сегодня я до самого утра

Не спал: тянулось время еле-еле,

И все скотину гнать не шла пора,

А раньше ты не выйдешь. Я с постели

Вскочил — и час, а может, полтора

За дверью протоптался. Неужели

Не смилуется надо мной луна?

Но вот погасла наконец она.

Ты из овчарни вышла со скотиной

И верным псом. Я был настолько рад,

Что мигом позабыл о ночи длинной

И слезы счастья застелили взгляд.

Вооружившись тут же хворостиной,

Я впереди себя погнал телят.

Я не спешил, я ждал тебя, понятно,

Но оглянулся — ты идешь обратно.

Я на траве разлегся у пруда

И понял, что напрасно жду, не скоро —

Наверно, через полчаса, когда

Твои ягнята мимо без надзора

Прошли. Ну где же ты? Иди сюда.

Неужто испугалась разговора?

Одно составим стадо мы из двух:

Как хорошо — пастушка и пастух!

Я во Флоренции под воскресенье,

Даст бог, неплохо плетево продам.

Проси любой подарок без стесненья,

Поскольку я напрашиваюсь сам.

Что выбрать? Разреши мои сомненья,

А то когда еще я буду там.

Булавки? Пудру? Может быть, белила?

Все будет, что бы ты ни попросила.

А может, лучше нитку красных бус,

Как у красавиц городских на шее?

Скажи, чтобы на твой мне выбрать вкус, —

Брать покороче или подлиннее?

И если даже я не сбуду груз,

Я без подарка не вернусь. Скорее

Я выточу из собственных костей

Костяшки бус для радости моей.

Но где ты? Почему не отвечаешь?

Не спрашивал бы, если знать бы мог,

Какой подарок ты предпочитаешь.

Застежки? Ленту? Или поясок?

А может, ты о кошельке мечтаешь?

Недолго присмотреть и кошелек.

А может быть, купить моей голубке

Воздушных кружев для отделки юбки?

Уже мои телята у ворот,

И головы пересчитать бы надо —

Сойдется или не сойдется счет.

А вдруг отбился кто-нибудь от стада?

Боюсь, мне это даром не пройдет.

Меня зовут. Прощай, моя отрада,

Я по дороге песню допою:

Давно пора бежать, а я стою.

Джованни Делла Каза

Тревога, страха нашего мерило,

Который столь непросто отмести,

Ты лед несешь для охлажденья пыла,

Стремясь разлад в союз любви внести;

Ты горечью своею мне претила,

Оставь меня, забудь ко мне пути,

Вернись в Аид, где без того уныло,

И хоть навечно корни там пусти.

Не отдыхая днем, не спя ночами,

Там утоляй неутолимый глад

Немнимыми и мнимыми страстями.

Ступай. Зачем, разлив по венам яд,

Страшней, чем прежде, с новыми тенями

Ты, ревность, возвращаешься назад?

Красавец в клетке, пилигрим зеленый,

В заморский этот завезенный край,

Прислушивайся к звукам, постигай

Из уст мадонны наш язык мудреный.

Но берегись, уроком поглощенный,

Ее очей горящих, попугай,

Не то, как я, погибнешь невзначай,

Затем что жа́ра ни ручей студеный,

Ни ливень не погасят, ни зима,

Тогда как ей, холодной, все едино —

Сгоришь ли ты иль не сгоришь дотла.

Так набирайся поскорей ума,

Чтоб ей сказать: «Безжалостных, Квирина,

Не жаловала никогда хвала».

Галлицо ди Тарсиа

Спокойные до первой непогоды,

Вы превзошли себя на этот раз,

Напоминая боль мою сейчас,

Ревущие, не умолкая, воды.

Смолистые челны и хороводы

Веселых нимф сокрылися от вас,

Как от моих сокрыта ныне глаз

Виновница нечаянной невзгоды.

Увы, мой день унылый все длинней,

И значит — время счастья недалеко,

Но мне удел от всех отличный дан:

Ни трепетных ночей, ни светлых дней,

Будь солнце низко, будь оно высоко,

Не принесет жестокий мой тиран.

Побеждены недугом, на пороге

Отчаянья, бросают люди дом,

Спасения ища в краю чужом,

Когда пред ними нет иной дороги, —

Покинув так богатство и чертоги,

Где бог любви с особым мастерством

Пускает стрелы, я решил в глухом

Убежище забыть мои тревоги.

Но всюду — и в безлюдной стороне,

И стиснутый толпою, — постоянно,

Где б ни был я, Амур, как тень, при мне:

Скачу в седле — и моего тирана

Везу, плыву — и он со мной в челне,

Я плачу, он смеется, как ни странно.

Сияли счастьем, царственный колосс,

Ты стольким радости любви принес,

Но эта перевернута страница.

Сегодня ты — жестокая темница,

Обитель страха, пыток и угроз,

Вместилище теней и вечных слез,

Где равносильно смерти очутиться.

Другие времена — и ты другой,

Нам одинаково не повезло, —

Недаром были мы с тобой похожи.

Надежды все утратив до одной,

Я, хоть и поздно, убедился тоже,

Что наслажденья — хрупкое стекло.

Торквато Тассо

В Любви, в Надежде мнился мне залог

Все более счастливого удела;

Весна прошла, надежда оскудела —

И невозможен новых сил приток.

Карл Брюллов Нарцисс

И тайный пламень сердца не помог,

Все кончено, и не поправить дела:

В отчаянье, не знающем предела,

Мечтаю смерти преступить порог.

О Смерть, что приобщаешь нас покою,

Я дерево с опавшею листвой,

Которое не оросить слезою.

Приди же на призыв плачевный мой,

Приди — и сострадательной рукою

Глаза мои усталые закрой.

Порой мадонна жемчуг и рубины

Дарует мне в улыбке неземной

И, слух склоняя, внемлет ропот мой, —

И ей к лицу подобье скорбной мины.

Но, зная горя моего причины,

Она не знает жалости живой

К стихам печальным, сколько я ни пой,

К певцу, что счастья рисовал картины.

Безжалостен огонь прекрасных глаз, —

Жестокость состраданьем притворилась,

Чтоб страсть в душе наивной не прошла.

Не обольщайтесь, сердца зеркала:

Нам истина давным-давно открылась.

Но разве это отрезвило нас?

Ее руки, едва от страха жив,

Коснулся я и тут же стал смущенно

Просить не прогонять меня с балкона

За мой обидный для нее порыв.

Мадонна нежно молвила на это:

«Меня вы оскорбили бесконечно,

Отдернуть руку поспешив тотчас.

По мне, вы поступили бессердечно».

О, сладостность нежданного ответа!

Когда обидчик верно понял вас,

Поверьте — в первый и последний раз

Он вам нанес обиду.

Однако кто не обижает, тот

Отмщенья на себя не навлечет.

На тебя ли я смотрю,

На мое смотрю светило:

Всех красавиц ты затмила,

Лишь тебя боготворю.

Засмеешься — звонкий смех,

Словно в небе луч весенний.

Для меня ты совершенней,

Для меня ты краше всех.

Молвишь слово — счастлив я,

Словно птиц апрельских трели

В зимних кронах зазвенели,

Амариллис, боль моя.

Во времена весны твоей могла

Ты с розою пунцовою сравниться,

Что грудь подставить ветерку стыдится

И робкой ласке первого тепла.

Но роза бренна — значит, ты была

Прекрасна, как небесная денница,

В лучах которой поле серебрится,

Алеют горы и редеет мгла.

Года тебе не нанесли урона,

И над тобой, одетою скромнее,

Не торжествует юная краса.

Цветок милей недавнего бутона,

И солнце в полдень жарче и светлее,

Чем поутру всходя на небеса.

Понтюс де Тиар

Песня к моей лютне

Пой, лютня, не о жалобе напрасной,

Которою душа моя полна, —

Пой о моей владычице прекрасной.

Она не внемлет — но звучи, струна,

Как будто Сен-Желе тебя тревожит,

Как будто ты Альберу отдана.

Забудь про боль, что неустанно гложет

Меня, и пусть прекрасный голос твой

С моею нежной песнью звуки сложит.

Ее златые волосы воспой —

Признайся, эти волосы намного

Прекрасней диадемы золотой.

Воспой чело, откуда смотрит строго

С укором Добродетель в душу мне,

А там, в душе, — любовная тревога.

Пой мне об этой нежной белизне,

Подобной цвету розы, что раскрылась

В прекрасный день, в прекраснейшей стране.

Пой о бровях, где счастье преломилось,

Где чередуются добро и зло,

Мне принося немилость или милость.

Воспой ее прекрасных глаз тепло:

От этого божественного взора

На небе солнце пламень свой зажгло.

Воспой улыбку, полную задора,

И щеки цвета ярко-алых роз,

Которым позавидует Аврора.

Еще воспой ее точеный нос,

И губы, меж которых ряд жемчужин,

Каких никто с Востока не привез.

И слух, который песнью не разбужен

Моей — для грешных звуков он закрыт,

С ним серафимов хор небесный дружен.

Сто милостей, которые хранит

Она в себе, воспой: я пламенею,

Сто факелов любви во мне горит.

Воспой и эту мраморную шею:

От этого кумира не спасти

Меня, склоняющегося пред нею.

Пой о красотах Млечного Пути,

О полюсах — о правом и о левом, —

Способных мне блаженство принести.

И пой мне о руках, что королевам

Под стать, когда их легкие персты

Тебя встревожат сладостным напевом.

Но о сокрытой доле красоты

Не пой мне, лютня, я прошу, не надо:

Не пой о том, к чему летят мечты.

Но пой мне, как бессмертная отрада

Стремится ввысь, раскрыв свои крыла, —

И не страшна ей ни одна преграда;

Как сердце у меня она взяла,

И как порой она меня терзала —

Лицом грустна, душою весела.

Но если песнь такую, как пристало,

Не сможешь ты найти в своей струне,

Тебя жалеть я буду столь же мало,

Сколь мало у нее любви ко мне.

Пьер Ронсар

Стансы

Если мы во храм пойдем,

Преклонясь пред алтарем,

Мы свершим обряд смиренный,

Ибо так велел закон

Пилигримам всех времен

Восхвалять творца вселенной.

Хендрик Гольциус Аллегория

Если мы в постель пойдем,

Ночь мы в играх проведем,

В ласках неги сокровенной,

Ибо так велит закон

Всем, кто молод и влюблен,

Проводить досуг блаженный.

Но как только захочу

К твоему припасть плечу,

Иль с груди совлечь покровы,

Иль прильнуть к твоим губам, —

Как монашка, всем мольбам

Ты даешь отпор суровый.

Для чего ж ты сберегла

Нежность юного чела,

Жар нетронутого тела, —

Чтоб женой Плутона стать,

Чтоб Харону их отдать

У стигийского предела?

Час пробьет, спасенья нет,

Губ твоих поблекнет цвет,

Ляжешь в землю ты сырую,

И тогда я, мертвый сам,

Не признаюсь мертвецам,

Что любил тебя живую.

Все, чем ныне ты горда,

Все истлеет без следа —

Щеки, лоб, глаза и губы.

Только желтый череп твой

Глянет страшной наготой

И в гробу оскалит зубы.

Так живи, пока жива,

Дай любви ее права, —

Но глаза твои так строги!

Ты с досады б умерла,

Если б только поняла,

Что теряют недотроги.

О, постой, о, подожди!

Я умру, не уходи!

Ты, как лань, бежишь тревожно!..

О, позволь руке скользнуть

На твою нагую грудь

Иль пониже, если можно!

«Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!..»

Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!

Налей нам, Коридон, кипящую струю.

Я буду чествовать красавицу мою,

Кассандру иль Мари, — не все ль равно, какую?

Но девять раз, друзья, поднимем круговую, —

По буквам имени я девять кубков пью.

А ты, Белло, прославь причудницу твою,

За юную Мадлен прольем струю живую.

Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,

Фиалки, лилии, пионы, резеду, —

Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.

Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь!

Быть может, завтра нам уж не собраться вновь.

Сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет?

«Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!..»

Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!

Он хочет сотый раз увидеть без рубашки

Мою любимую, пощупать все: и ляжки,

И ту, и эту грудь, и спину, и живот.

Так лечит он ее? Совсем наоборот:

Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,

У всей их братии такие же замашки.

Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет.

Ее родители, прошу вас, дорогие, —

Совсем расстроил вас недуг моей Марии! —

Гоните медика, влюбленную свинью.

Неужто не ясна вам вся его затея?

Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея,

Ей исцеление, ему — болезнь мою.

Веретено

Паллады верный друг, наперсник бессловесный,

Ступай, веретено, спеши к моей прелестной!

Когда соскучится, разлучена со мной,

Пусть сядет с прялкою на лесенке входной,

Запустит колесо, затянет песнь, другую,

Прядет — и гонит грусть, готовя нить тугую.

Прошу, веретено, ей другом верным будь,

Я не беру Мари с собою в дальний путь.

Ты в руки попадешь не девственнице праздной,

Что предана одной заботе неотвязной:

Пред зеркалом менять прическу без конца,

Румянясь и белясь для первого глупца, —

Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет,

Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет

С двумя сестренками, вставая на заре,

Зимой у очага, а летом во дворе.

Мое веретено, ты родом из Вандома,

Там люди хвастают, что лень им незнакома,

Но верь, тебя в Анжу полюбят, как нигде.

Не будешь тосковать, качаясь на гвозде.

Нет, алое сукно из этой шерсти нежной

Она в недолгий срок соткет рукой прилежной;

Так мягко, так легко расстелется оно,

Что в праздник сам король наденет то сукно.

Идем же, встречено ты будешь, как родное,

Веретено, с концов тщедушное, худое,

Но станом круглое, с приятной полнотой,

Кругом обвитое тесемкой золотой.

Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки,

Певун и домосед, гонитель зимней скуки,

Спешим! В Бургейле ждут с зари и до зари.

О, как зардеется от радости Мари!

Ведь даже малый дар, залог любви нетленной,

Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной.

«Едва Камена мне источник свой открыла…»

Едва Камена мне источник свой открыла

И рвеньем сладостным на подвиг окрылила,

Веселье гордое мою согрело кровь

И благородную зажгло во мне любовь.

Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,

Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,

Но, с чувствами язык французский согласив,

Увидел, как он груб, неясен, некрасив.

Тогда для Франции, для языка родного,

Трудиться начал я отважно и сурово.

Я множил, воскрешал, изобретал слова —

И сотворенное прославила молва.

Я, древних изучив, открыл свою дорогу,

Порядок фразам дал, разнообразье — слогу,

Я строй поэзии нашел — и, волей муз,

Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.

«Природа каждому оружие дала!..»

Природа каждому оружие дала:

Орлу — горбатый клюв и мощные крыла,

Быку — его рога, коню — его копыта,

У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита,

Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники,

И, наконец, у льва есть когти и клыки.

В мужчину мудрый ум она вселить умела,

Для женщин мудрости Природа не имела

И, исчерпав на нас могущество свое,

Дала им красоту — не меч и не копье.

Пред женской красотой мы все бессильны стали,

Она сильней богов, людей, огня и стали.

«Когда от шума бытия…»

Когда от шума бытия

В Вандомуа скрываюсь я, —

Бродя в смятении жестоком,

Тоской, раскаяньем томим,

Утесам жалуюсь глухим,

Лесам, пещерам и потокам.

Утес, ты в вечности возник,

Но твой недвижный, мертвый лик

Щадит тысячелетий ярость.

А молодость моя не ждет,

И каждый день и каждый год

Меня преображает старость.

О лес, ты с каждою зимой

Теряешь волос пышный свой,

Но год пройдет, весна вернется,

Вернется блеск твоей листвы.

А на моем челе, увы!

Задорный локон не завьется.

Пещеры, я любил ваш кров,

Тогда я духом был здоров,

Кипела бодрость в юном теле.

Теперь, окостенев, я стал

Недвижней камня ваших скал,

И силы в мышцах оскудели.

Поток, бежишь вперед, вперед,

Волна придет, волна уйдет,

Спешит без отдыха куда-то.

И я без отдыха весь век

И день и ночь стремлю свой бег

В страну, откуда нет возврата.

Судьбой мне краткий дан предел,

Но я б ни лесом не хотел,

Ни камнем вечным стать в пустыне:

Остановив крылатый час,

Я б не любил, не помнил вас,

Из-за кого я старюсь ныне.

«Прекрасной Флоре в дар — цветы…»

Прекрасной Флоре в дар — цветы,

Помоне — сладкие плоды,

Леса — дриадам и сатирам,

Цибеле — стройная сосна,

Наядам — зыбкая волна,

И шорох трепетный — Зефирам,

Церере — тучный колос нив,

Минерве — легкий лист олив,

Трава в апреле — юной Хлоре,

Лавр благородный — Фебу в дар,

Лишь Цитерее — томный жар

И сердца сладостное горе.

«В дни, пока златой наш век…»

В дни, пока златой наш век

Царь бессмертных не пресек,

Под надежным Зодиаком

Люди верили собакам.

Псу достойному герой

Жизнь и ту вверял порой.

Ну, а ты, дворняга злая,

Ты, скребясь о дверь и лая,

Что наделал мне и ей,

Нежной пленнице моей,

В час, когда мы, бедра в бедра,

Грудь на грудь, возились бодро,

Меж простынь устроив рай, —

Ну зачем ты поднял лай?

Отвечай, по крайней мере,

Что ты делал возле двери,

Что за черт тебя принес,

Распроклятый, подлый пес?

Прибежали все на свете:

Братья, сестры, тети, дети, —

Кто сказал им, как не ты,

Чем мы были заняты,

Что творили на кушетке!

Раскудахтались соседки.

А ведь есть у милой мать,

Стала милую хлестать, —

Мол, таких вещей не делай!

Я видал бедняжку белой,

Но от розги вся красна

Стала белая спина.

Кто, скажи, наделал это?

Недостоин ты сонета!

Я уж думал: воспою

Шерстку пышную твою.

Я хвалился: что за песик!

Эти лапки, этот носик,

Эти ушки, этот хвост!

Я б вознес тебя до звезд,

Чтоб сиял ты с небосклона

Псом, достойным Ориона.

Но теперь скажу я так:

Ты не друг, ты просто враг.

Ты паршивый пес фальшивый,

Гадкий, грязный и плешивый.

Учинить такой подвох!

Ты плодильня вшей и блох.

От тебя одна морока,

Ты блудилище порока,

Заскорузлой шерсти клок.

Пусть тебя свирепый дог

Съест на той навозной куче.

Ты не стоишь места лучше,

Если ты, презренный пес,

На хозяина донес.

«Когда хочу хоть раз любовь изведать снова…»

Когда хочу хоть раз любовь изведать снова,

Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет!

Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед,

А корчишь из себя красавца молодого.

Ты можешь только ржать, на что тебе любовь?

Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид!

К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал:

Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт,

И черен ты лицом, как закопченный идол».

Я отвечаю так: не все ли мне равно,

Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя,

И черен волос мой иль поседел давно, —

А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время.

Но так как скоро мне в земле придется гнить

И в Тартар горестный отправиться, пожалуй,

Пока я жить хочу, а значит — и любить,

Тем более что срок остался очень малый.

Жан Антуан де Баиф

Когда в давно минувшие века

Сплошным клубком лежало мирозданье,

Любовь, не ты ли первой, по преданью,

Взлетела и отторглась от клубка?

Ты принялась, искусна и ловка,

За труд размеренного созиданья,

И всем предметам ясность очертанья

Дала твоя спокойная рука.

Но если правда, что одна лишь ты

Сумела размотать клубок вражды,

И если дружбу ты изобрела,

То где же доброта твоя была,

Когда в моей душе плелся клубок

Друг друга раздирающих тревог?

«О, сладкая, манящая картина!..»

О, сладкая, манящая картина!

На поле боя сладостных ночей

Моя душа сливается с твоей,

И тело с телом слиты воедино.

Как жизнь сладка и как сладка кончина!

Моей душе неймется поскорей

В тебя вселиться разом, без затей —

То вверх, то вниз несет меня пучина.

О, сила в нас обоих не ослабла!

Я весь в тебе, я взят тобой всецело.

Ты пьешь меня, когда окончен путь,

И возвращаешь мне остаток дряблый.

Но губ твоих и ласки их умелой

Достаточно, чтоб силы мне вернуть.

Марк Папильон де Лафриз

«Мой друг Шапле, тебе ль успех не привалил?…»

Мой друг Шапле, тебе ль успех не привалил?

Не ты ли переспал с возлюбленной моею?

Ты послан, чтобы мне Амур не сел на шею,

Чтоб вере в господа я посвятил свой пыл.

Но, как ни поверни, Амур мне все же мил:

Когда, потупив взгляд, я в церкви цепенею,

Я вспоминаю вновь любовные затеи,

И сердце усмирить мне не хватает сил.

Уставясь вверх, шепчу: «Когда бы мне за веру

Всевышний даровал сладчайшую Венеру,

Я б не стеснялся с ней, чтоб не прослыть глупцом!»

Судачит весь приход, как страстно крест целую,

Как рьяно я молюсь с восторженным лицом.

Но им и невдомек, каких святых зову я.

«Неужто никогда, пройдя круги невзгод…»

Неужто никогда, пройдя круги невзгод,

Не поплыву к любви рекой неторопливой,

Легонько теребя волос твоих извивы,

Покусывая твой гвоздично-алый рот.

Давая ощутить мужского тела гнет,

Сжимая ртом сосцы — как две тугие сливы,

Касаясь языком ресниц твоих ревнивых

И чувствуя рукой, как кровь в тебе течет.

Неужто никогда не слышать, опьянев,

Как нега изнутри мурлычет свой напев,

И не сжимать тебя в объятьях, дорогая,

Ловя на ощупь дрожь округлого плеча,

И вдосталь не испить из сладкого ключа,

Шалея, горячась, паря, изнемогая?

«В чем дело? Ты меня считаешь дураком?…»

В чем дело? Ты меня считаешь дураком?

Стремительную страсть, шальную без оглядки,

Пытаешься унять то поцелуем кратким,

То словом ласковым, то вежливым кивком.

Мы на людях. Ну как обнять тебя тайком?

Они глядят на нас — так поиграем в прятки.

Беседовать начнем, изучим их повадки

И усыпим их слух пристойным пустяком.

Когда беседа их пойдет сама собой,

Используем хоть миг, дарованный судьбой,

И напрямик пойдем стезею наслаждений!

Взирая на гостей с бесстрастьем старика,

Я глазом не моргну, когда моя рука

В восторге ощутит тепло твоих коленей.