Дамба

Николай Старинщиков, 2019

Бывший омоновец Шубин, оказавшись на пенсии, охраняет бетонную дамбу – в тишине, вдалеке от людей. О такой работе можно только мечтать – кругом лишь вода и камень. Самое то для человека на пенсии. Тимофеич тоже так думал, пока не попал под катер…Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Речное круизное судно шло с низовьев Волги долгих две недели, и молодой человек весь изнемог, бродя с палубы на палубу. Кажется, за это время он изучил не только устройство теплохода, но и запомнил всех пассажиров. И если бы не случайное знакомство, Алик проклял бы тот день, когда впервые ступил на палубу. Новая знакомая на очевидные ухаживания отвечала взаимностью, однако не желала с ним оставаться один на один в каюте.

И вот он, конечный пункт. Казалось бы, Дарья должна обрадоваться, увидев приметы родного города, однако не радостно ей.

— Что с тобой, Дашенька? — интересуется Алик. — Тебе плохо?

— С вещами поможешь?

Алик удивился вопросу. Он не только с вещами поможет, но и в автобус посадит, и ручкой помашет. А вечером, как условились, придёт к ней домой — надо лишь собственные дела утрясти.

Дарьюшка с трудом улыбнулась, оттаяла. И даже чмокнула Алика в щёку.

Они сошли с теплохода. Алик нёс кучу дамских сумок и свою, единственную, с лямкой через плечо. Дарья села в автобус и смотрела оттуда на окружающий мир, в центре которого находился лишь Алик. Из тёмной иномарки выбрался элегантный мужчина в сером костюме, подошёл к Алику и обнял, прикасаясь щекой к щеке. Несколько раз. Это походило на ритуал.

Молодой человек затем обернулся к автобусу и махнул на прощанье рукой. И Дарья опять удивилась, заметив холодный взгляд. Странная метаморфоза случилось с её попутчиком: он только что клялся, что влюбился с первого взгляда, что жить без неё не может, — и вот этот взгляд, до крайности безучастный…

Автобус дёрнулся, пошёл на подъём, виляя по серпантину. Поднялся в гору, повернул на главную улицу и сделал первую остановку. Дарья здесь выбралась из него, пересела в маршрутное такси и через сорок минут была уже дома.

— Как доехала? — радовался отец. — Не донимал ли комар ночами…

— Слава тебе… — бормотала мать. — Целый месяц. Одна… Действительно, как ты?

Дочь промолчала. Бросила сумки в прихожей, прошла в спальню и упала на кровать:

— Устала. Потом…

Мать взяла под локоть отца и вывела из комнаты.

— Не приставай. Видишь, она не в себе.

Они прикрыли за собой дверь, отправились на кухню.

А поздним вечером, когда по асфальту ползли длинные тени, в квартиру позвонили. Мать бросилась к выходу, опередив остальных: за порогом стоял молодой человек и застенчиво улыбался.

— Это вы? — спросила она незнакомца.

— Это он, — подтвердила Дарья.

Она подхватила Алика под локоть и провела внутрь квартиры.

— Прошу знакомиться…

Радоваться, впрочем, особенно было нечем: в зале стоял обычный клоп лет за тридцать, круглолицый, нос картошкой, в бородище и с глазами навылупку.

Спрашивается, как на такого можно было запасть? Отец совершенно расстроился: интересная партия складывалась между переводчицей и неизвестно кем.

***

Отец у Алика в последнее время жил, можно сказать, легально — у него была теперь и работа, и даже квартира. Дверь бы вот только в квартире подкрасить или совсем заменить — об неё словно когти точили.

— Работать здесь можно, — говорил отец.

Алик смотрел и не узнавал бывшего подполковника. Куда девалась былая прыть? Словно в песок ушла. Перед этим была война. Отец в ней участвовал. Потом, когда всё закончилось, он уехал с Кавказа, но не исчез, не пропал бесследно. Зато изменил фамилию, имя и отчество.

— Как там мать? — спросил отец.

— Ничего, — ответил Алик. — Ждёт тебя каждый день.

— Ты сказал ей, что едешь ко мне?

— Нет…

— Это ты правильно сделал, — похвалил отец и вспомнил про старую притчу: — Женщина обязана ждать своего джигита. Таков закон. Так было всегда…

Сын по привычке слушал, не возражая. Мать дождётся отца. Мать крепкая и верная, хотя сильно страдает от одиночества.

— Выслал бы денег… — напомнил сын. — Она без работы.

— Никто не должен знать, что я жив. Вышлю потом. Позже.

Они замолчали, а потом отец вдруг продолжил:

— Познакомились, значит, на теплоходе? И ты хочешь на ней жениться? Что ж, одобряю — над головой будет хотя бы крыша, потому что другого выхода нет.

Сын качнул головой в знак согласия.

— У меня здесь бизнес, — говорил отец. — Тебе надо привыкнуть к реке.

Молодой человек напрягся. Вода — это что-то новое.

— На реке свои правила, свои возможности… — учил отец. — Придётся осваивать катер. Пройдешься вдоль дамбы, осмотришься…

— Действительно. Надо попробовать, — ухмыльнулся сын. И добавил с сарказмом: — Вдруг улетать придётся.

— Не надо шутить. — Лицо у отца потемнело. — Ты взрослый человек и должен понимать, для чего нас сюда послали.

— Извини…

— Нам поверили, а доверие надо оправдывать. Каждый день. Каждую минуту…

***

Шубин Николай Тимофеевич лет уж пять работал на дамбе охранником, отслужив перед этим положенный срок в МВД. Работа оказалась не бей лежачего, в отдалении от города, в тишине, у воды. Короче говоря, на природе. Коллектив тоже пришёлся ему по вкусу: здесь были сплошь свои, за исключением некоторых. И, главное, здесь можно было рыбачить в свободное время.

Дамба в виде громадной бетонной дуги упиралась в высокий берег Заволжья, обнимая посёлок и старый завод, из-за которого когда-то пришлось строить саму дамбу, поскольку, если б не дамба, то завод и посёлок пришлось бы переносить в другое место, уступив место дикой воде.

Шубин знал эту историю не хуже других, включая подробности строительства дамбы и прочие обстоятельства: под воду ушли заливные луга, пашни, леса, деревни, посёлки, церкви, колодцы, мельницы и погосты. Дикая идея получить электричество, затопив полстраны, оказалась сильнее здравого смысла. Те, кто продвигал эту идею в жизнь, были явно не в себе. Именно так. Потому что замахнуться на великую равнинную реку мог лишь полный дурак.

Это было очень давно, и теперь оставалось пользоваться тем, что осталось. Шубин стоял по грудь в воде, метрах в двадцати от дамбы, держа в руке удилище. Слева и справа темнели мосты — Старый и Новый, недостроенный. Его строили уже добрую четверть века, но конца этой стройке пока что не было видно. За рекой, на крутом косогоре, возвышались дома старого города. И всё это навевало тихую грусть. Шубин стоял среди воды, держа в руках удилище и любуясь закатом. Сбоку виднелся Пальцинский остров. Деревни Пальцино давно нет, а остров остался. Теперь это была особо охраняемая зона, поросшая сосновой гривой, ивовыми кустами и заселённая всяческой живностью, среди которой особое место занимала чайка-хохотун.

Шубин собирался уже уходить, потому что добытой рыбёшки было достаточно, чтобы заварить к ужину приличную уху — на весь караул, ведра на полтора. Варка ухи превратилась в обычай, к ней привыкли и уже не могли без неё обходиться — для того и выделяли с этой целью одного и того же стрелка Тимофеича. Заводское начальство знало об этом, временами ворчало, но сделать ничего не могло: народ хотел свежей ухи, более того, имел право на вкусную и здоровую пищу, которой, как ни крути, завод обеспечить не мог — он и зарплату платил с большим нарушением. Впрочем, как обстояли дела по поводу ухи в других сменах, Тимофеич не знал. Он вообще не интересовался этим вопросом.

Со стороны Старого моста между тем донёсся звук лодочного мотора и показался катер. В нём виднелись два человека. Их головы едва возвышались над бортом. Тимофеич не верил своим глазам: катер приближался к нему. Вероятно, он целился в пространство между человеком и берегом.

«Обкурились…» — подумал Тимофеич, понимая, что катер летит теперь на него. Поджав под себя ноги, он распластался у самого дна. Катер пролетел над ним, ударив мощной струей в спину. Тимофеич, бултыхаясь, поймал ногами твердь, оттолкнулся в стороны дамбы и поплыл, стараясь изо всех сил.

Едва соображая, он выбрался на берег. Бамбуковое древко на тонком шнурке тянулось за ним. Шубин ухватился за удилище и стал крутить рычажок спиннинга. Выбрал почти всю леску: около берега металась серебристая рыбина со светлым брюхом и тёмной спиной. Это оказалась щука.

Шубин перехватил леску руками и выдернул хищницу из воды. Потом ухватил поперёк хребта, ополоснул в воде и пошёл к вершине дамбы, с трудом шагая в наполненном водой рыбачьем костюме.

Наверху он сунул добычу в мешок, повалился на спину и задрал кверху ноги. Дождался, когда стечёт вода, расстегнул ремень и с трудом стянул с себя резиновые «колготки».

— Гардемарины грёбаные! Чтоб вам обосраться в людном месте! Чтоб вам топляк подвернулся!..

Шубин хотел ещё как-нибудь выругаться, но подходящее слово не подвернулось. Он кинул на плечо рыбачьи принадлежности, мешок и отправился по дамбе в караульное помещение в одних носках. На спине временами дрыгалась зубастая добыча.

Тимофеича лихорадило. Кто бы мог подумать, что придётся искупаться.

— Разъездились, паразиты… — громыхнул он снова, подходя к центральному посту и собираясь шагнуть с дамбы в низину — в караульное помещение, к теплу и чаю. Однако проскользнуть не удалось.

— Стой, кто идет? — окликнули его от поста. В дверях стоял Пашенька Недобайлов.

— Своих не узнаем? — обиделся Тимофеич.

— Поймал, что ль, маленько? — спросил охранник, выставив ногу через порог и шмыгая здоровенным носом.

— Видал, чё деется!.. Прямиком, нечистый дух, пронеслись.

— В катере, что ли?

— Но! Теперь сушится бегу…

Тимофеич ступил под косогор и вдруг разбежался, собираясь согреться. Он подбежал к караулке, дёрнул на себя дверь, заскочил в подсобку и стал раздеваться. Только бы не увидели мокрым. Наловил, скажут, рыбки?

Он не успел сбросить с себя штаны, как на пороге возник начальник смены Андрей Набоков. Тощий, как палка. Рыжие волосы аккуратно причёсаны. Андрюша вытащил сигарету, закурил.

— Поскользнулся, что ли? — спросил, хотя явно знал наперёд всю историю от Паши. Не мог тот не сообщить с поста об интересной истории.

— Говорю, черти катаются, будто у них там дорога, а мы для них обочина.

— Есть во что переодеться?

— Да было тут кое-чего…

Тимофеич вынул из своего шкафчика брюки, бельё. Сухие носки. Зимние ботинки. Быстро переоделся. Под брюки надел тонкое трико.

— Ты бы меня не ставил пока, Лександрыч, — попросил он жалобным голосом. — Вдруг они опять захотят к берегу?! Так я за себя не ручаюсь…

Начальник караула уставился в потолок. Чтобы заменить человека, надо с постами договариваться, диск телефонный крутить. Кому охота торчать на посту лишнее время.

— Должён буду, — намекнул Тимофеич.

— При чём здесь это… — Андрюша дернулся у косяка.

— Утречком, после смены…

— Позвоню Недобайлову. Он же видел тебя — должен понять…

Набоков развернулся и пошагал к себе в кабинет.

Тимофеич вытащил ко двору мокрую одежду, повесил на забор. К утру, должно быть, подсохнет, или хотя бы вода стечет.

Покончив с одеждой, Тимофеич пришёл в помещение отдыха. Свободная смена скрипела кроватями. В углу работал телевизор. Диктор говорил про Мавроди: суд приговорил того за подделку документов.

— Добрались! Наконец-то! — Саня Голубцов закашлялся от прилива чувств.

— Дался он вам, — скрипнул пружинами Вася Юдин. — Мавроди — святой человек. Ему сказали: «Развивайся, как можешь…» И теперь же его обвиняют…

— Ну, ты даешь, Вася, — не согласился с ним Голубцов. — Раньше давно бы разделались как повар с картошкой… и посадили бы.

— Жопой на кактус, — согласился с ним Вася. — Чтоб изворотливей был.

Тимофеич лёг поверх одеяла и вытянул ноги.

— Говорят, тебя смыло? — повернулся к нему Юдин и произнёс для всех: — Вот вам ещё одна жертва несправедливости.

Шубин с трудом молчал. Надо ещё разобраться, кто здесь жертва.

— Что молчишь, Тимофеич? — лип к нему Юдин. — Говорят, там эсминец прошёл, и тебя это самое…

— Спи! — оборвал его Шубин. Он повернулся на бок и потянул из-под себя одеяло.

— Скоро с дамбы начнёт смывать, и никому это не надо… — ворчал Голубцов. — Куда ни кинь — всюду одна демагогия…

Тимофеич натянул одеяло на голову и задремал. Подобные разговоры сегодня ему не с руки. В следующий раз, доведись, поспорит…

В четвертом часу его разбудили. Набоков стоял, согнувшись, над кроватью.

— Проснулся? — шептал он. — Иди на пост. У Паши живот закрутило. И это… Ухи, если хочешь, хлебни.

Тимофеич провёл ладонями по лицу. Пригрелся под одеялом, а тут — иди на холод. Он встал, подошёл к оружейной комнате, взял карабин.

— Пишите письма… — и скрипнул дверью.

Снаружи было прохладно и ветрено. Охранники на дамбе менялись самостоятельно. Прибыл на пост — доложи по телефону. Час прошёл — опять звони. Чтобы знали, что жив, что не смыло волной. На счёт волны — это, конечно, лишнее. Охранника водой никогда не смоет, если, конечно, сам в воду не свалится.

Тимофеич приблизился к центральному посту.

— Стой, кто идет?! — послышалось оттуда.

— Захворал, что ли?

— Ой, не говори, — запел Паша. — Вроде ничего не ел особо, а тут и начало. Бывает же пакость, что даже небо с овчинку кажется.

Паша продолжал бормотать, словно не с ним только что казус случился. Как видно, он сбегал в кусты — и назад. А тут и вовсе отлегло.

— Руки помыть не забудь… — напомнил Тимофеич, отворачиваясь к окну.

Ветер крепчал. Волны набегали на бетонный откос и скатывались.

— Тогда я пошел?..

— Ступай. Пост принял…

Шубин оглянулся по сторонам, посмотрел вдоль дамбы. Пустынно кругом. Светят редкие фонари. Больше половины ламп не работают. Каждое утро начальники смен отмечают об этом в суточном журнале, однако всё остается по-прежнему. Люминесцентные лампы дорого стоят, а в кармане у завода пусто. И у мэрии пусто, не говоря о тощем районном бюджете.

Шубин закрыл изнутри дверь, посмотрел на часы и выключил освещение — так легче наблюдать за объектом. Главное — не пропустить проверяющего. Обычно приходит директор службы безопасности Осадчий либо его заместитель Ахмеров. Начальник ВОХР Зелинский, которому напрямую подчинялась охрана, являлся на дамбу довольно редко.

Тимофеич присел к столу и уставился в окно. Слева мост. Справа мост. За рекой, в четырех километрах от дамбы, темнел противоположный крутой берег. Словно восковое, светилось над ним здание мемориального комплекса.

В кирпичной будке имелось целых два этажа: верхний был построен для обзора, с четырьмя окнами — по одному в каждой из стен. Нижний этаж предназначался для обороны. Здесь глядели из стен небольшие окошечки, похожие на квадратные воронки — из них можно вести огонь под большим углом. Изнутри окошки забраны листовой сталью и закрываются на шпингалеты.

Когда-то давно на дамбе стояли деревянные будки, на манер собачьей конуры, в которой помещался всего один человек. Второму приходилось бегать снаружи, поскольку посты были парными.

Будки давно снесли. Посты сократили до одного человека. Да и сама охрана стала другой. Когда-то инженерные сооружения охранял милицейский взвод, насчитывающий до пятидесяти человек личного состава. Укрупнённый был взвод. И подчинялся он местному отделу внутренних дел.

Нет того взвода давно: завод отказался платить полиции за его содержание и создал свою охрану. Зато Тимофеич, оказавшись не у дел после службы, вспомнил про дамбу, пришёл в отдел кадров на завод, поговорил с начальником ВОХР, и его приняли. Работать здесь можно. Руководство к охранникам лояльно — лишь бы не спали да не пили на посту. Даже на рыбачьи снасти закрывают глаза. Мухобой — он ведь тоже человек…

Мухобой, мухобой, мухобоище. Тоже. Человек… Тимофеич неожиданно задремал, дёрнул во сне головой и проснулся. Затем поднялся с насиженного места и пошёл внутри помещения, словно рассерженный кот, из угла в угол.

Он вовремя заметил фигуру Осадчева — тот выплыл из тумана и направился к посту.

Тимофеич распахнул окно, выставил карабин:

— Стоять! — Пальцы ухватились за рычаг затвора.

Осадчий остановился. Посмотрела на часы.

— Не двигаться! Руки верх! Ноги шире плеч… Пароль…

— Ударник.

— Проходи, я затвор…

Осадчий продолжил путь. Тимофеич спустился вниз, открыл перед ним дверь.

— Всё нормально, товарищ полковник.

— Что ж, замечательно… Ахмеров, случаем, не приходил?

— Пока что не было.

Начальник вошёл внутрь.

— Что нового? — спросил.

— Да как вам сказать…

— В отдел к нам не собираешься?

Тимофеич внутри себя опять удивился. Как можно этого хотеть, когда зарплата в отделе меньше, а обязанностей больше? Да и работать там надо каждый день.

— Ты подумай. Должность старшего инспектора до сих пор вакантная. Нам нужен работник с опытом.

Тимофеич обещал еще раз подумать.

Полковник запаса развернулся и вышел из помещения. За порогом остановился и произнес:

— Карабин не советую высовывать из окна. Хоть и высоко, а всё-таки выхватить могут. Ухарей развелось…

Сказал и отправился дальше по дамбе. Та ещё тоже птица. Офицер ФСБ как-никак, хотя телосложения абсолютно невзрачного. И лицо у него такое же — как обмылок. Волосы вроде бы чёрные, лоб высокий, а вот глаза слегка вроде как щурятся. Сразу видно: лукавый, зараза. Прилип с вакансией, как банный лист к заднице.

Тимофеич радёхонек — опять отбодался от вакансии. Была бы она привлекательной, её давно бы заняли. А раз так, то выходит, что никому эта должность не нужна. Тимофеич даже начальником смены не хочет идти, потому что отвечать за других ему теперь, увы, не хочется. Нервотрёпная служба давно позади, так что не следует напрягаться.

Закрыв дверь, стрелок поднялся на второй этаж, встал возле окна, провожая взглядом фигуру в тумане и копаясь в мозгах. Встретил недавно сокурсника, Юру Буханцева. Тот майором ушёл со службы. Улыбка — от уха до уха. Физиономия красная. Слегка под мухой. Нос в синеватых прожилках. Поздоровался и давай хвалиться, как ему хорошо адвокатом в первой коллегии. После учёбы он попал в следственный аппарат. Отсюда у него опыт и связи. Он заранее знал, куда лыжи свои навострить. Тимофеич об этом не знал — куда послали, туда и пошёл. А послали его в УВД, а оттуда — в ОМОН. В итоге — полнейшая дисгармония в юридической части, поскольку совершенно невосприимчив к бумагам. Таких юристов сплошь да рядом. Куда ни кинь — всюду лица на вахтах знакомые чудятся…

Тимофеич отстоял свои часы. Последний час тянулся особенно трудно. Минута цеплялась за минуту, совершенно не желая двигаться.

Наконец из караульного помещения дружно выпала новая смена. Она ведёт себя так, словно предыдущая им крепко задолжала: инвентарь принимают чуть не по описи — телефонный аппарат один, стол один, жезл для остановки транспорта один, рация одна… Стекла в окнах ещё бы пересчитали, но пока что до этого никто не додумался. Больше придраться не к чему, поэтому выдавливают из себя, как из тюбика с зубной пастой: «Можете быть свободны, господа мухобои…»

Завтра повторится то же самое, но только с ними самими.

Николай Тимофеич вернулся в караульное помещение, сдал карабин и патроны. Расписался в суточной ведомости. Потом собрал в кучу подсохшие вещи, свернул и положил в рюкзак. Туда же сунул, вынув их холодильника, пойманную вечером щуку.

— Ну что, тронулись помаленьку?

Андрюша Набоков поднялся из-за стола. Теперь он сложил свои полномочия. После этого он для всех друг, товарищ и брат. А сам поглядывает в сторону Шубина — не забыл ли тот про своё обещание?

Но Тимофеич помнил об этом. Он посмотрел в его сторону и произнёс краткую речь:

— Поехали.

Выгнал за ворота машину и стал терпеливо ждать, пока все рассядутся. Кроме Тимофеича, в машину влезли Набоков, Голубцов и ещё Недобайлов Павел. Когда Пашенька сидит в машине — пятому в машине делать нечего. Не вписывается пятый в интерьер.

Шубин тронулся с места и через полчаса оказался на Верхней Часовне возле дома Сани Голубцова.

— Саня, мы без тебя не можем сегодня, — сказал Тимофеич. — Ты нам нужен.

Голубцов вскинул брови. Тимофеич протянул ему сотню.

— И хлебца с колбаской прихвати, если можно, — пустил ему вслед Недобайлов.

Саня ушёл и вскоре вернулся.

— Извините, колбаски нет — только хлеб, — сказал он. Протянул сумку Тимофеичу, а сам назад двигать намерился.

— Так не пойдет, Саня, — уцепил его за рукав Шубин. — Садись в машину, а то я обижусь.

Саня снова вскинул бровями. Почему не сесть, если приглашают. Тем более что гараж у Тимофеича не так далеко.

— Предупреждаю, — проговорил Тимофеич. — По домам развозить никого не буду: влетишь под иномарку — потом корячься…

Мужики понимали. Мало того, что будешь на дядю горбатиться — квартиры лишат.

— А что… — ворковал на переднем сиденье Набоков Андрюша. — Отымут, и ничего не попишешь.

— Я вообще люблю пешочком пройтись, — планировал Паша.

Они прибыли к гаражу и отворили ворота.

— В погреб полезу! Не свалитесь! — предупредил Тимофеич. Опустился, достал банку огурцов пополам с помидорами. Открыл холодильник и вынул оттуда вяленой рыбы пучок. Все-таки хоть и мягкий продукт у Сани Голубцова, но выпивать без закуски — это не по-людски.

Расстелили на столе газету. Нарезали хлеб. Помидоры с огурцами положили в чашку. У Тимофеича вообще гараж укомплектован на эту тему. Наполнили рюмки.

— За тебя, Тимофеич! — Начальнику смены не терпелось выпить. — Короче, с рождеством… Или, точнее, с крещением.

Андрюша лучше всех понимал: не досчитайся они утром охранника, всю смену потом затаскали бы. А начальника смены — в первую очередь.

— А меня сегодня скрутило, — вспомнил о своём несчастье Паша Недобайлов.

— Иди, Паша, руки помой! С мылом, — велел Набоков. — Здесь у нас все-таки люди сидят. — И посмотрел тёплым взглядом в глаза Тимофеичу.

Недобайлов послушно опустил рюмку и кинулся к умывальнику. Дело серьёзное. Мало ли чего.

— Вот теперь поднимем, — продолжил Набоков. — Не ходи больше, Тимофеич, на рыбалку. Обойдёмся мы без ухи…

Мужики выпили, стали закусывать.

— Жаль, мужики, колбасы нет, — оправдывался Тимофеич.

— Вот колбаса, — говорил Набоков, показывая пальцем на резаный хлеб. — Какие могут быть ещё колбасы. Они развращают современного человека.

Тимофеич отломил корочку хлеба, изжевал и проглотил. Следом отправил помидору.

— Думал, винтом изрубит, — вспомнил он. — Налили шарики и летят…

— Теперь всё можно…

— Я им устрою в следующий раз…

Но мужики не согласились. Едва ли подобный маневр когда-нибудь повторится. Пройдёт и забудется, как вылетают из памяти кошмарные сны.

Тимофеич снова налил. Торчать в гараже можно хоть до вечера, но у каждого свои заботы. Три дня пролетят, а там — вновь на работу. На целые сутки.

Они выпили. Закусили. И стали собираться домой.

— А по бетону зелень уже пошла в воде, — вспомнил Шубин. — Склизко…

Они закрыли гараж. Тимофеич набросил замки. Охранники, кому направо, а кому и налево, — разбежались, как тараканы. Тимофеич пошёл напрямую тропинкой к дому. Ему ближе всех. Каких-нибудь пятьсот метров.

— Назад! В осиное гнездо!.. — бормотал Тимофеич, приближаясь к подъезду.

Вошёл в квартиру — там пыль до потолка. Дочь с зятем сцепились. Алик не ночевал дома две недели. Явился — и всё пошло с опережением графика. Зять строил теперь из себя крутого восточного парня, хотя Тимофеич давно знал, кто тот на самом деле. Не мужик, а коза из носа.

— Прекратите балаган, — сказал Тимофеевич. — Я устал и хочу отдохнуть…

— Кто ты такой, чтобы требовать? — выдал вдруг Алик. — Я, допустим, за своё здесь потею…

«Приехали!» — удивился Тимофеич.

Не прошло и года, как зять превратился в смотрящего по квартире. Дочь перед этим долго и тщательно подбирала спутника жизни — и вот результат. Теперь у самой крыша едет.

— Права у нас равные, — гундел зять. — Я прописан в квартире…

Тимофеича знобило от слов проходимца: тот не приносил в дом ни рубля.

— Послушай, куда ты всё рулишь? — Тимофеич едва держался, чувствуя, как наливаются жилы на лице, как бьётся в них усталая кровь.

— Куда надо, туда и рулю!

— Вон отсюда! — не выдержал Тимофеич. — У тебя две секунды. Раз…

Он разбирал мешок. В руках оказалась щука. Она всю ночь пролежала в холодильнике и порядочно задубела.

— Ой, мне уже страшно. — Алик повернул к Тимофеичу лупоглазое лицо и хлопал наглыми ресницами.

— Папа, не вмешивайся в нашу жизнь! — визжала дочь.

— Коля! Коля! Они расписаны! — дергала за рукав жена. — Разберутся без нас!

Но было поздно. Тимофеич запряг своего «коня», и тот нёс его прямиком по кори-дору — навстречу к наглой физиономии. Щучья голова, обернутая сухой тряпкой, подвернулась вовремя — она не скользила в руке.

— Змеёныш…

Задубелая щука прилипла к овальной щеке, так что голову у зятя отбросило в сторону. Тимофеич успел повторить пару раз. Зять пытался ударить его в лицо, но не успел: коротким ударом в челюсть Тимофеич опередил наглеца.

— Ты убьешь его! — кричали с боков. — Он нужен нам живым!

— Откуда вы его взяли?! — удивлялся Тимофеич. Отворил дверь и вытолкал наглеца из квартиры.

— Попробуйте только открыть…

— Что ты наделал! — Жена стояла позади и тряслась. — Кто тебя об этом просил! Кто ты такой, чтоб распоряжаться!

Дочь валялась на кровати и рыдала.

— Я вам покажу, кто я такой… — задыхался от гнева Тимофеич. — Кормлю вас, пою вместе с этим удавом…

— Он же пьяный, мама! — оживилась дочь. — Известно теперь, чем он там занимается!

— Точно! Пьяный! — обрадовалась жена. — Как с цепи сорвался!.. А я думаю, с чего это он?

— Работать вам надо обеим. Тогда не будете думать…

Тимофеич вбежал на кухню, кинул щуку в мойку и вышел. Помоют и выпотрошат, кому надо: отныне он не домашняя работница. Вошёл в спальню, разделся. Потом вернулся к двери и с треском запахнул на замок.

— Мы же собирались на дачу! — ломилась снаружи жена. — Позабыл, мерзавец!

— Совершенно облик людской потерял! — помогала ей дочь. — Уходи от нас в таком случае…

Тимофеич опустился в кровать и закрыл глаза. Куда он пойдёт, если в кармане ветер. Отдавая жене все деньги без остатка, Тимофеич остался на мели.

Он тяжко вздохнул, засыпая. Он чувствовал себя идиотом.

Проснулся в четвертом часу, с головной болью и нескончаемой думой о человеческой подлости. Вышел из спальни на кухню и сразу наткнулся на зятя. Тот сидел на диване нога на ногу. Дочь прижалась к нему сбоку и глядела в окно.

Тимофеич налил себе воды, выпил. Жена встала из-за стола и проговорила, словно она была на собрании:

— Николай Тимофеич, нам надо решить раз и навсегда. Пойдём в зал — там и поговорим. Выспался, голова свежая…

Она взяла его под локоть и повела с кухни. Остальные последовали за ними.

— Садись… А теперь скажи, с какой стати ты начал его выгонять? Ты у нас кто? Истина в последней инстанции? Какое ты имеешь право распоряжаться? Что молчишь? Скажи хоть слово.

Однако Тимофеич лишь сидел и моргал. Как жених на собственной свадьбе.

— Он, между прочим, весь больной, — сказала дочь, глядя в глаза своему тунеядцу. — У него копчик болит.

Зять пилочкой поправлял ноготь на правом мизинце — специально, видать, отращивал, чтобы в узких местах ковыряться.

— Если бы у нас была такая возможность, мы бы тоже работали, — продолжала жена. — Но мы никому не нужны. Алик болеет…

— Есть одно сибирское средство, — произнёс Шубин, вставая и глядя в сторону зятя, — сушёный лосиный пенис… Говорят, помогает…

Зять тут же вскинулся, разинув рот:

— Видите, что творится?! Я же ему никто! Пустое место, можно сказать…

Тимофеич вышел на кухню, поставил чайник на плиту, удивляясь поведению домочадцев. Они интересовались только собой. А ведь он не железный…

«Немедленно в гараж! Пока буря не стихнет…» — вдруг обозначилась мысль, но тут же погасла. Тимофеич не стал её развивать. Годы не те, чтобы по сараям мотаться. Впрочем, подумать над этим стоило.