Не сущие стены

Николай Сергеевич Колесников

«Вдох на рассвете» свершился!Новый апокалипсис, который должен был оставить после себя только праведников, а оставил только пепел и множество вопросов.Вот вам совершенно правдивая история о том, для чего и как всё это началось.А началось оно с обыкновенной тропической бабочки… Книга содержит нецензурную брань.

Н0—0ль

Уверенные шаги смолкают внезапно, прямо перед дверью. Обычной тонкой дешёвой дверью из двух картонок оклеенных под дерево, со звенящей пустотой между ними. Если кто-то с той стороны поднимает сейчас оружие, то эта дверь не сможет задержать ни одной пули. А так, действительно, идеальное место для убийства. Длинный, как продолжение коридора кабинет с обеих сторон уставленный стеллажами, с маленьким зарешеченным окошком напротив двери. Из-за высоченных потолков стеллажей, тянущихся от двери до окна комнаты, кажется, что в кабинете совсем нет места.

Почти так и есть. Здесь помещаются только три крохотных стола с настольными лампами, несколько стульев, на которых навалены папки с бумагами и, притаившийся в тени одного из стеллажей, хозяин кабинета. Шаги за дверью застают его с раскрытой папкой в руках. Он отвлекается от содержимого бумаг и, затаив дыхание, глядит на дверь.

Проходит три мучительно долгих секунды прежде чем раздаётся стук.

Хозяин кабинета захлопывает папку, тем самым надеясь прогнать навязчивое и липкое не то предчувствие, не то ощущение. И, вроде даже как облегчённо вздохнув, говорит:

— Войдите!

Стоящему за дверью приглашение войти слышится как будто изнутри его прокаркали. Хозяин кабинета действительно смахивает на очень осторожную и чрезвычайно умную птицу. Голос у него ломкий, и совершенно сухой. Как будто осень и последние высохшие листья на деревьях ждут дуновения ветра, чтобы они смогли наконец опасть.

Дверь распахивается и в кабинет входит гигант. По-другому этого человека описать трудно. Он очень высокого роста, широк в плечах и дверная ручка в его огромной пятерне кажется просто игрушечной. Дверной проем для него тоже мал и, чтобы войти, ему приходится основательно пригнуться и почти протиснуться боком. Становится ещё сумрачнее, как будто вошедший заслонил собой весь свет, или забрал всё пространство кабинета. Но свет идёт от окна, а в кабинете и без него было тесно. В полумраке ярко и неуместно жизнерадостно светятся новые погоны и шевроны вошедшего, и тускло холодно равнодушным светом светятся усталые глаза хозяина кабинета, по-прежнему притаившегося в тени стеллажей. Оба мужчины несколько секунд смотрят сначала друг на друга, потом одновременно переводят взгляды на пистолеты, лежащие поверх документов, на одном из столов.

Один пистолет в кобуре, другой без. Оба лежат стволами к двери. Оба они выглядят здесь совершенно несуразно. Маленький и серебристый револьвер органичнее бы смотрелся бы в сумочке престарелой, но воинственной бабули, чем в кабинете начальника отдела по особенным делам. Второй пистолет квадратный с длинным тонким дулом уместнее смотрелся бы в деревянной кобуре на боку революционера прошлого века, или в руке матроса, опоясанного пулемётными лентами.

Вошедший откашливается и первым, подняв усталые глаза от оружия, спрашивает, кажется даже, что немного виновато:

— Всё-таки уходишь, Абдулла?

Высокий, (не такой конечно, как вошедший, но всё же достаточно высокий), худой, лысый как колено, морщинистый как высохший баклажан, Абдулла вместо ответа устало моргает равнодушными глазами.

— А ведь я, — говорит вошедший и отводит глаза. — честно признаться, никогда особо не верил во все эти твои бредни. А оно, видишь, как вышло. Торжествуешь наверное?

И если до этого он говорил мягко, то вопрос звучит резко как выстрел охотника в тишине болот. Абдулла равнодушно пожимает плечами и в кабинете снова скрипит его вороний голос:

— Неуместно это сейчас. Да и о чём торжествовать? О том, что слишком многие умерли, а я оказался прав? Пффф….

Абдулла поднимает со стула папку и ставит её в стеллаж. Всё. Места в нём больше нет.

Абдулла отряхивает руки стуча ладонью о ладонь, но на столе и на стульях и даже кое-где на полу лежат ещё папки с бумагами.

— Не будешь разве сдавать дело в архив? — спрашивает великан, вместе с Абдуллой оглядывая комнату.

— Оно ещё не закрыто. — снова пожимает плечами Абдулла. Говорит он совершенно равнодушно, как будто о постройке сарая или о пекущемся пироге.

— Но разве… — начинает было вошедший и его сверкающие шевроны начинают прыгать, пока он активно жестикулирует, пытаясь описать руками масштаб дела и при этом не задеть ничего в кабинете… — Это вот всё! Вот эти вот все материалы, разве не дают нам понимания и возможности…

— Не дают! — обрывает его Абдулла.

Сейчас он ещё больше похож на нахохлившегося ворона. Ссутулился, руки засунул в карманы, локти оттопырил как крылья. Того и гляди вспорхнёт. Но он не вспархивает, а только наклонив по птичьи голову, снизу исподлобья глядит на великана и хрипло каркает:

— Столько людей погибло, ещё больше погибнет, а мы так ничего и не узнали. И уже тем более… — говорит он предваряя немой вопрос великана, — ничего не сможем сделать.

— Ты что сдался, Абдулла? — прищурившись тихо спрашивает великан.

В ответ Абдулла хохочет. Больше всего это похоже на кашель человека полощущего горло. Он продолжает держать руки в карманах и размахивать локтями как крыльями.

— Сдался? — Переспрашивает он отсмеявшись, и обойдя один из столов, подходит к великану вплотную. — Знаешь как мы сейчас выглядим? Ну как выглядит вот это вот всё что происходит?

Великан молча глядит на него, понимая, что вопрос риторический.

— Мы как дерево во время наводнения. — говорит Абдулла и как будто становится немножко выше.

— Что это значит?

— Это потоп, генерал! Такой про, которые пишут в священных книгах и без устали твердят служители. Или в эти бредни ты тоже не веришь? Этот потоп значит то, что тебе невероятно повезло. Смотри: воры, мошенники, убийцы, насильники, грабители, сумасшедшие, доносчики, взяточники, казнокрады, соблазнители, экстремисты, оборотни в погонах, пьяницы, наркоманы, дебоширы, сутенёры и сводники, гадалки, бездомные. Их больше нет! Всё! И ещё долгое время не будет. Кто-то за нас. — Абдулла обводит руками комнату, заваленную бумагами. — постарался и всё почистил. Убрал помехи в работе следствия и оперативных служб. Дал передышку. Списал в архив почти все дела. Закрыл глухари, и представляет вам возможность начать всё с чистого листа. Смотрите теперь не профукайте свой шанс, генерал!

Они оба невероятно легко переходят с ты на вы и обратно. Как люди очень давно знакомые и крепко дружившие, потом потерявшиеся, а теперь вдруг снова встретившиеся, но уже в совсем другом статусе.

— Мне звонят из центра. Им нужны виновные. — сурово насупившись говорит генерал

— Делайте что нужно делать, а не то что приказывают из центра, генерал. Сейчас надо строить новую систему. Виновных искать бесполезно.

Абдулла не хочет спорить. Он говорит устало, как родитель в сотый раз объясняющий непонятливому ребенку почему он не будет покупать ему игрушку.

— Как это бесполезно? Ты же сказал, что дело не закрыто.

— Оно не закрыто потому, что мы ничего о нём не знаем. Все эти бумажки, только констатация свершившихся фактов, да и то скорее всего не всех. Мы не знаем ни что будет дальше, ни настоящих мотивов всего этого дела, ни его участников. Хотя с участниками проще — их больше нет.

— Такое ощущение, что ты покрываешь их, Абдулла!

— Ты ведь никогда не верил моим бредням, да?

Генерал отрицательно мотает головой.

— Они запустили этот процесс ценой собственной жизни.

— Как это?

Абдулла и великан-генерал долго смотрят молча друг на друга. Наконец Абдулла достаёт руку из кармана и чешет ей нос. Потом он набирает в грудь воздуха и продолжая глядеть своему оппоненту в глаза начинает читать по памяти:

— Первым глубокий вдох на рассвете делает тот, кто желает миру добра…

Видя, что его слова никак не отражаются на лице генерала, он усмехается и меняет тон на обычный презрительно-насмешливый:

— На вот почитай на досуге. — и сунув руку в карман плаща достаёт оттуда основательно потёртый блокнот, размером в четверть большого листа, в черной обложке из искусственной кожи.

— Что это?

— Откровения Сан-Себастьяна. Бредни почище моих. Но может ты разберёшь свежим взглядом, то чего не увидел я.

— Тот самый Сан-Себастьян, который…? — спрашивает генерал и не закончив предложение берёт из рук Абдуллы книжку, открывает её на середине и начинает перелистывать страницы исписанные каракулями.

Абдулла усмехается и отходит к столу. Пока великан возится с книгой он собирает фотографии. Молодой Абдулла с женщиной, детьми и собакой, Абдулла чуть постарше с собакой, Совсем сморщенный Абдулла с другой женщиной и другой собакой. Совсем молодой Абдулла в кругу мужчин с оружием. Среди мужчин присутствует и великан. Он молодой, улыбающийся с залихватским чубом и с автоматом в каждой руке.

Сам же великан, постаревший, сильно поседевший и невероятно серьезный, вертит блокнот, переворачивая его вверх ногами и обратно. Перелистывая страницы он мрачнеет с каждой секундой.

— Тут всё как будто зашифровано. — говорит Великан обижено.

И на секунду Абдулла видит его ребёнком, обнаружившим под ёлкой совершенно не тот подарок, о котором мечтал. Моргнув, Абдулла прогоняет видение прочь и продолжает запихивать фотографии в рамках в безразмерный карман своего плаща.

— Там последние четыре страницы — ключ к шифру. Три дня почитаешь с рамкой — потом будешь читать как на родном языке.

Фотографии никак не лезут в карман, упорно цепляясь рамками за края кармана, но в конце концов сдаются, и Абдулла, протянув руку, хватает с вешалки, притаившейся в углу, и набрасывает себе на шею вязаный полосатый шарф с топорными узорами по краям. Берёт со стола пистолеты, один из которых в кобуре, другой без; поворачивается и натыкается на суровый взгляд великана.

— Оружие пойду сдам. — говорит Абдулла и генерал вынужденно отступает, чтобы пропустить его к двери.

Я вижу всё это, потому что он хочет этого. Он сам хочет чтобы мы все это видели.

— Твои клиенты шалят, Абдулла? — спрашивает усталый седой полицейский, когда Абдулла кладёт на стойку пистолет в кобуре и проталкивает его в зарешеченное окошко.

— Отшалились уже. — совершенно бесстрастно говорит Абдулла и смотрит в телевизор, за спиной седого. В телевизоре показывают какое-то непонятное помещение усыпанное пылью.

— Ты что кекнул их и теперь на покой с чистой совестью?

— Вроде того. — говорит Абдулла и нагибается над просунутым ему в окошко журналом.

— Так и не вытащил небось из кобуры ни разу. — говорит седой вертя в руках блестящий чёрный пистолет. — Выглядит как новый.

Этот пистолет ни капли не похож ни на один из тех, что несколько минут назад Абдулла вынес в руках из своего кабинета.

— Ты же знаешь. Не люблю я этого. — морщится Абдулла.

— Наградные-то забрал?

Вместо ответа Абдулла кивает.

— Говорят, из наркотического вообще никого не осталось. — сообщает внезапно седой полушепотом, максимально приблизившись к окошку. При этом он с подозрением оглядывается по сторонам. Но подслушивать их некому — в полицейском управлении царит непривычная тишина. Абдулла вместо ответа равнодушно пожимает плечами.

— Я думаю вот что. — седой оглядывается по сторонам и ещё тише говорит: — нам всем надо «спасибо» им сказать…

После паузы он снова оглядывается, на этот раз далеко вытягивая шею, и не увидев никого кроме Абдуллы продолжает:

— Столько людей умерло, это конечно печально.

При этом седой кивает на телек в котором какие-то люди в медицинских масках подметают пыль очень похожую на пепел и собирают всё это в мешки.

— Но если подумать, по большинству своему, людишки то были совсем никудышные. В основном опасные, вредные и…

— Мы по большинству все такие. — нетерпеливо перебивает его Абдулла. И захлопнув журнал возвращает его в окно. — Но какое-то время да, будет полегче. А там уже всё зависит от вас.

— Ты так говоришь, как будто ты тут совсем ни причём.

Абдулла молча возвращает ручку, протягивает руку седому, которую тот пожимает.

— Это одновременно и услуга и возможность и проклятье. — говорит Абдулла совершенно будничным тоном. Как будто диктует составляющие какого-то рецепта.

— Всё, как обычно, да? — огорчается седой полицейский и нахлынувшая было на него бодрость вдруг испаряется, отчего он делается ещё более уставшим чем был вначале.

— Именно! — подтверждает Абдулла и желая завершить разговор проталкивает в окошко журнал

— Странный ты, Абдулла.

— Как обычно.

— Давай. Успехов тебе! — говорит седой и наконец забирает журнал.

Абдулла усмехается, но головой в знак благодарности всё же кивает, поднимает руку в прощальном жесте и пижонским движением закинув за спину шарф он направляется к выходу.

В телевизоре, за спиной седого полицейского уже склонившегося над журналом, что-то беззвучно рассказывает плачущая женщина. Слёзы оставляют яркие борозды на пыльных щеках. За её спиной по квартире облаком летает пепел.

— … Однако пока никто ни из учёных ни из военных не взял на себя смелость прокомментировать ситуацию. Также пока неизвестно и точное количество погибших. Пострадавших от этого необычного массового самовоспламенения нет, ущерба на удивления тоже. Огонь необъяснимой природы не затронул ни мебель, ни одежду, ни другие предметы обихода. Уже появилось несколько десятков версий от различных оккультных и эзотерических деятелей, которые однако не выдерживают никакой критики. Коллектив нашего телеканала также понёс невосполнимые потери творческих и технических работников. Мы вместе со всеми всецело скорбим по безвременно ушедшим и соболезнуем их близким. Вам же, дорогие наши телезрители, искренне рекомендуем не верить непроверенным фактам, слухам, не паниковать и не поддаваться на провокации. Оставайтесь с нами, чтобы следить за последними актуальными новостями, проверенными фактами и комментариями специалистов….

Закономерности вырастают

Клюв стучит по железу так, как будто кто-то изо всех сил долбит в треснувший колокол. Как им это удаётся, подбирать крошки тихо, и ещё умудряться мило курлыкать и выглядеть при этом естественно? Смотрю на своё отражение в стекле и ничего не вижу. Это всё потому, что у птиц зрение устроено совсем по другому, совсем не как у людей. Сплошные узоры, узоры, узоры.

Тепловые узоры, накладываются на навигационные, ситуационные, событийные, тропинки-узоры людей, животных, и других птиц. Это только те, из видимых линий, которые я понимаю. А там есть ещё куча каких-то вообще непонятных. Но если как следует сосредоточиться и как следует понаклонять голову туда-сюда, то можно видеть какие-то совершенно обычные и привычные человеку вещи. Но они всё равно выглядят так, как будто их рисовал художник с патологической страстью ко всяким завитушкам и мелким деталям. Наконец, вместо своего отражения, вижу как внутри комнаты девочка хлопает в ладоши. Ей около пяти лет. Как раз такой возраст, когда можно совершенно искренне радоваться тому что три дня подряд на окно прилетает голубь, поесть рассыпанных для него крошек.

Как же всё-таки тесно и непривычно быть голубем. Совершенно внезапно крылья распахиваются сами по себе и делают несколько взмахов. От этого все крошки слетают с подоконника куда-то вниз. Часть из них обязательно попадает на балкон восьмого, туда где за ящиком с пустыми бутылками притаился жилистый и бесшумный, полосатый и страшный кот. Его нет в поле моего зрения, но несколько красных извилистых линий указывают на то, что он там и готов начать охоту в любой момент. Узорами я вижу возможные траектории его прыжков и дальнейших событий. В большинстве случаев он ловит птицу, но при этом всё равно оказывается за балконом.

Бррр.

За окном внутри квартиры девочка дёргает за халат свою маму. По обиженно оттопыренной губе видно, что она собирается вложить всю свою детскую силу в эту просьбу. По её губам я читаю:

…Такой милый! Давай возьмём его…

Если научился читать по губам, то всегда будешь уметь это, даже если ты ящерица. Но я не буду досматривать чем всё это кончится. Смысл? После того, что произошло со всеми этими внезапно полыхнувшими изнутри людьми, не то что брать домой, даже подкармливать голубей опасно. Откуда им знать, может именно мы разносим всю эту заразу.

О! Вот это номер! Я уже начал делить их и нас.

Вроде как я голубь, а они люди! Ахахах!

Нерешительно потоптавшись, всё же срываюсь вниз. Сколько раз летаю и всё равно каждый раз в горле ком, в желудке тянет и неимоверно страшно перед прыжком. Но это всё фантомные ощущения. Человеческие. Не птичьи.

Птица ныряет вниз без всякого страха, она распахивает крылья, и ловя воздушные потоки, твёрдо скользит между домами. Это человек внутри птицы паникует и боится. Но в этом ничего стыдного нет. Я привык к тому, что есть надежные стропы, проверенный купол, запасной парашют и допустимая высота. Понятные какие-то механизмы и понимание, что всё скоро закончится. Внутри голубя всё по другому. В этой вот ситуации главное не поддаваться панике и не начинать судорожно делать глупости, а молча наблюдая, дать птице возможность просто делать то, что она умеет лучше всего.

Летать.

И вот как раз сейчас, пролетая мимо длинного застеклённого балкона, я пытаюсь разглядеть себя. Издалека в отражении вроде обычный городской голубь. Ну и хорошо. Просто отлично. Нельзя выделяться. Наш клиент, то ли слишком суеверный, то ли слишком умный, то ли везёт ему нещадно. Скорее всё вместе. Четыре раза уже уходил и потому сегодня всё должно быть наверняка. Другого раза уже не будет. Именно поэтому я не ворон, хотя быть вороном… ну это совсем другое, хотя и художник тот же и тесно почти так же. Но спасибо, что хотя бы не воробей. Вот уж где настоящее паскудство.

Но тут самое главное, что от задания отвлекаться нельзя.

Громко хлопая крыльями приземляюсь на козырёк хлебного. Прямо в середину голубиной стаи. Несмотря на чистоту и отсутствие еды, голубей здесь всегда невероятное количество. Тянет их сюда почему-то. Запах видимо. Затеряюсь среди них и не привлекая внимания буду делать свое дело.

Приземляюсь, значит, и приветственно курлыкаю. Птахи отрываются от своих нехитрых дел, замирают и несколько долгих секунд смотрят на меня. Не знаю, что уж они видят, но видимо тест свой-чужой я не прошёл и они, сорвавшись всей стаей, улетают куда-то на юго-восток.

Ну и ладно, ну и хрен с ними. Буду одинокий голубь на карнизе за окном.

Вылезаю и сажусь на козырёк.

На противоположной стороне в окне торчит кот. Наверняка этот засранец целыми днями глядит через дорогу на голубиную возню и мечтает хотя бы на минуту оказаться здесь — на козырьке. Кот заметил и пялится на меня. Отсюда вижу, как у него расширяются глаза и он, пятясь назад, цепляет раскидистый цветок в большом горшке и вместе с ним пропадает с подоконника.

Хреново это.

Если всё животное видит что-то неправильное во мне, почему бы нашему клиенту это тоже не почувствовать и не сорваться с крючка в очередной раз.

Придётся применить тактику ястреба. Конечно, голубю это будет совсем не просто. Зрение никудышное, да ещё и эти узоры бесконечные. Но вариантов, средств и времени нет совсем. Работаем, как обычно, с тем, что есть.

Перемещаюсь. Узоры хитро устроены, надо только понимать по какому из них лететь, а какого остерегаться. Вот я поднимаюсь, заворачиваю на виток первой спирали и еле успеваю разминуться с двумя сороками.

Откуда они только взялись?

А-а-а! Летели по вот этому неприметному прерывающемуся узору. Тоже четко по курсу идут. Всё как в большой авиации, только вместо диспетчеров, переговоров и прочего — разные линии, витиевато написанные в воздухе неизвестным художником. С птицей делаем ещё один манёвр. (А! Это мы облетали провода) И вот теперь можно подниматься наверх.

Не дёргаться! Не дёргаться!

Надо расслабиться. Сосредоточиться на главном. А управление полностью отдать птице. Там тело натренировано махать крыльями, знает как летать, приземляться и прокатывать среди птиц за своего. А я чем больше стараюсь тем хуже получается. Да, да, да надо помнить про баланс и контроль: я обо всём помню и всё контролирую — птица летает. Я наблюдаю, командую и координирую — птица выбирает оптимальный путь, угол, наклон и скорость ветра… Такая вот у нас пернатая и весёлая команда. Не без шероховатостей и недопониманий, конечно. Но уж как есть.

С крыши ближайшего дома тот же самый вид на площадь и примыкающие к ней улицы, только повыше чем с козырька хлебного. Отдать выбор места и приземление птице было хорошей идеей. Голубь приземлился так ровно и плавно, что сородичи сидящие на этом же карнизе и глазом не повели. Вниз в прохожих, правда, приходится вглядываться изо всех сил, а голубиными глазами это, ох как, непросто. Но кто говорил, что будет легко? Зато здесь я незаметен, высоко, среди важно воркующих соседей.

Через некоторое время на козырёк хлебного начинают снова собираться те дурачки-голуби, которых распугало моё первое приземление. Пусть собираются — это хорошо. Когда начнётся заварушка — будет прикрытие. Крылатая завеса. На всякий случай. Но это я наверное просто нервничаю, нужно заняться делом, обидно будет упустить клиента.

После нескольких безуспешных попыток мне наконец удаётся настроить птицу следить за людьми, а не за другими голубями, погодой, едой и солнцем. Когда видно только людей и их узоры не обязательно быть даже ястребом. Вот поток в одну сторону, вот в другую. Люди идут по своим людским делам одни туда, другие обратно, третьи им всем наперерез. Вот петляющий кто-то. Это мальчишка какой-то на скейте.

Несмотря на недавнее мероприятие по массовому сокращению населения, которое все зовут этим пафосным «Вдохом на Рассвете» — народу на улицах как-то особо не поубавилось. Или это только здесь — в центре.

Первые несколько дней, конечно, практически никого не было. Улицы были пустынны. Почти из каждого окна раздавались рыдания, да изредка, с криком, пробегал какой-нибудь человек или медленно брела плачущая женщина. Сейчас попривыкли и вывалили на улицу.

Люди ко всему привыкают.

На одной из улиц появляется знакомая фигура.

У голубя как-то особенно стукает сердце. Так-так, приготовились, приготовились. Голуби-дурачки на козырьке тоже заворочались.

Когда фигура подходит, самый жирный из голубей с козырька слетает вниз.

Так стоять! Тут что-то не то. Еле удерживаю птицу, готовую поднять панику и стрелой броситься вниз, туда, где дедушка достаёт из кармана плаща кулек с сухим хлебом и начинает крошить его. Голуби с козырька радостно гомоня слетаются ему под ноги. Понятно теперь, чего они там трутся всё время. А мы пока есть не будем. Впереди у нас важное дело, нельзя быть отяжелевшим и отвлекаться на ерунду. Хотя желудок и говорит обратное.

Голуби, сидящие рядом со мной на крыше, то ли слишком сытые, то ли у них свой дедушка, но они не летят вниз. Они с важным видом расправляют крылья и пускаются в полет. Лететь за ними или что? Нельзя упустить клиента, но и торчать тут, когда все сорвались тоже подозрительно.

Упустить или спалиться? Вот в чём вопрос.

Но очевидно это вопрос только для меня, а не для птицы. Вот она видит перед собой свою полетную дорожку, точнее мы оба её видим. Но пока я думаю, птица просто расправляет крылья и устремляется за сородичами.

Куда мы?

Круг над площадью?

Ну предположим, что круг над площадью действительно можно дать, почему бы и нет?

Это до сих пор удивительно чувствовать чувствами птицы. Ты не знаешь ни одного названия улицы, но зато точно знаешь, где север, как лететь, кто командир, где твоё место в стае и как не столкнуться с другими. Ориентируешься по каким-то неуловимым для человека ориентирам, видишь вообще все вокруг, но сосредоточиться не можешь ни на чём, и всё движущееся воспринимаешь в общем. Вот внизу прямо под нами идёт знакомая фигура, ни деталей, ни каких-то конкретных черт уловить нельзя. Вот же, птичье чутьё. Нужно спуститься чуть пониже. Наш дедушка или кто это? Фигура выходит с северо-западной улицы на площадь. Плащ, блестящая лысина, походка в развалку, левая рука в кармане, правая машет в такт шагам, как будто что-то ищет в воздухе. Военный? Где я его видел? Яркий шарф, неброская внешность.

Стоп!

Шарф не яркий. Шарф такой же неброский, как и вся остальная одежда. Люди видят этот шарф совершенно обычным, а вот птичий художник разрисовал его так, что любая птица издалека видит, что лучше держаться подальше от него и его владельца. Шарф заряжен по самое немогу.

Ооооо!

Вся стая чувствует это и меняя на лету траекторию уходит за дома. Линии нарисованные в небе голубиным художником меняются моментально. И для всех птиц эти линии идут одинаково — огибая как можно дальше площадь на которую прямо сейчас вступает лысый.

Фигура замедляет шаг и начинает озираться.

Тихо, голубь, лети тихо!

Сердце, перестань так колотиться. Выдох! Нужно сделать выдох. Легко сказать! Когда ты птица — вдыхать — выдыхать бесполезно. Кислород не успокаивает. Я бы вжал голову в плечи если бы они у меня были, но я и так маленький сизый голубь в стае таких же точно сизых голубей. Фигура начинает поднимать взгляд и оглядывать верхние этажи зданий.

Редкие прохожие издалека обходят его, а он стоит, засунув теперь уже обе руки в карманы, и смотрит в небо.

Так! Спокойно!

Он меня не видит. Я вне поля его зрения. Мы ушли за крышу дома. Десять секунд и мы вынырнем. Главное чтобы он за это время не ушёл.

А он ли это?

Да он! Кому же ещё быть?!

А вдруг не он?

Ладно сейчас проверим. Выныриваю вместе со стаей из-за крыши. Он всё ещё стоит и озирается.

Сейчас или никогда?!

Сейчас!

Я меняю траекторию и прямо передо мной появляется одинокая линия. Она красная, она таит опасность она не уходит как все другие далеко-далеко.

Она обреченно обрывается над площадью.

Вариантов не много. Точнее их совсем нет.

Но мне и не нужно жить долго и счастливо. Тем более внутри птицы.

У птиц вообще нет особого понимания будущего. Они очень просто относятся к жизни и ещё проще к смерти и риску.

И самое главное, что у меня в руках все тумблеры управления, поэтому у птицы совсем нет выбора и она послушно выходит на красный курс.

Сигаю вниз с высоты и камнем несусь на другой конец площади под ноги дедушке, бросающему хлебные крошки голубям.

Бойтесь, дурачки, я ястреб!

Ничего не подозревающие голуби, подбирающие крошки с асфальта, приближаются со стремительной скоростью. Во время своего пикирующего снижения, успеваю посмотреть в сторону. Там на другом конце площади, озирающаяся фигура как раз стоит ко мне спиной и довольно далеко. За пару человеческих ростов до земли я резко распахиваю крылья, чтобы затормозить ими.

Хлопок.

Для меня и для голубей этот резкий хлопок как самый главный сигнал об опасности.

Ох, как по крыльям то дало!

Надо беречь себя. Глупо будет запороть всё в самом начале. Перепуганная стая с шумом поднимается в воздух прямо из-под ног обескураженного дедушки.

Голубиное сердце колотится как бешеное, с такой частотой, что мне начинает казаться, что это не сердце стучит, а ревёт двигатель маленького одномоторного самолетика.

Паника! Паника!

Вокруг меня носится около полусотни таких же встревоженных и обескураженных самолетов. Мне кажется что нужно внести ещё больший хаос. Поэтому я пикирую, планирую, ношусь мимо голубей. Что удивительно, несмотря на панику и неразбериху, и сеть из красных линий в воздухе, никто не сталкивается и даже не задевает друг дружку крыльями. Невероятных усилий нашей пернатой команде (мне и голубю) стоит сохранить этот шаткий баланс, когда я командую, а птица делает. Каждый хочет дернуть рычаг управления на себя. Но отвлекаться нельзя. Мы в деле!

Голубиная стая поднимается всё выше и выше. Никто из спешащих по площади людей не смотрит в воздух кроме лысого и дедушки. Старик стоит разинув рот, и хлеб, уже целым куском, из его скрюченных пальцев падает на землю.

А этот с шарфом не прост, он напряженно прищурившись шарит по стае ища особенного голубя. Он ищет меня.

Точно наш клиент!

Невероятно цепкий и неприятный взгляд хищника у него.

Странное у тебя зрение, когда ты птица-жертва. Всегда сразу схватываешь самую суть.

Теперь он — Хищник.

Хищник нервничает. Хищник оглядывается по сторонам. Хищник хватается за шарф. Хищник чувствует, захлопывающуюся, ловушку. Я пикирую немного пониже, пролетаю мимо, до сих пор бестолково мечущихся, голубей и даю ещё один круг вокруг Хищника, медленно снимающего шарф со своей шеи.

Когда ты голубь, ты не видишь людей насквозь, но зато у тебя невероятной силы интуиция. Это тоже отдельные линии прорисованные художником.

Тут невозможно ошибиться — единственный человек из всех прохожих, нервничающий вместе с голубиной стаей, не может быть ни кем иным кроме как нашим клиентом. Пока он пытается отыскать меня в пернатой толпе, я пролетая прямо над ним ставлю метку.

Обычную такую голубиную метку.

О! Это не просто так всё. И это последняя проверка. Вместо того чтобы осмотреть себя или начать отряхиваться, Хищник не глядя довязывает узлы, и поднимает шарф на вытянутых руках над головой. На метку он не обратил ни малейшего внимания. Он совсем перестал видеть людей, и всё остальное вокруг себя. Для него, как и для меня сейчас нет ничего кроме противостояния.

Отсюда сверху я вижу, что он начинает что-то бормотать. Свободный конец шарфа в несколько оборотов намотан на правую руку, левая рука держит шарф как раз перед узлом. Удобная и опасная вещь. Эдакая неприметная, легальная и простая в изготовлении палица. Легким движением руки удлиняющаяся и укорачивающаяся. Страшное оружие в руках мастера.

Он так и стоит. С вытянутыми вверх руками и длинным белым пятном начинающимся на плече и медленно стекающим по серому плащу.

Немногочисленные люди, как будто чуя приближающуюся угрозу, стараются обходить его как можно дальше. Их линии, как линии птиц ведут в обход площади с Хищником, раскручивающим шарф. Только всё отличие между нами в том, что они их не видят.

Голуби разлетелись. На площади наступает внезапная тишина. Капля птичьего помёта капает с полы плаща на землю.

Всё. Ловушка захлопнулась.

Охота началась.

Я кружу как ястреб над застывшим с шарфом мужчиной, являясь одновременно наблюдателем и живым маяком для охотников. А они уже здесь. Наконец-то. Ожившие статуи. Бледные, спокойные и существующие с одной единственной целью — убивать. По двое они приближаются к площади с прилегающих улиц. Слившихся с жиденькими потоками людей и поэтому пока невидимых для Хищника, я узнаю их — на птичьих рисунках они совсем другие. Как будто наспех заштрихованные ребенком среди аккуратно раскрашенных фигур людей из сотен маленьких завитушек. Я стараюсь зависнуть как можно выше. Для охотников я маяк, для Хищника метка. Буду тут кружить, пока всё не закончится. По крайней мере изначально план был такой.

У Хищника отличное чутьё. Он всё понимает. Его бормотание переходит сначала в пение, потом в крик, а потом и вовсе в визг и прохожие шарахаются от него. Он раскручивает свою шарф-палицу и некоторые прохожие начинают вспыхивать. Явно, колдовство — не его тема. Вспыхивают и тут же гаснут на людях только лишь фрагменты одежды. Ничего смертельного, но некоторую панику наводит. Особенно в свете последних событий. На отвлекающий манёвр тоже не похоже. Слишком серьёзно он старается.

Время замирает. Ветер застывает между перьями. Крик Хищника становится практически видимым. Охотники разрывая пространство рвутся к Хищнику, пока он всех не угробил. Тот пускает вторую волну огня. Здесь получается чуть получше и некоторые люди даже целиком вспыхивают. Правда не ярко и не надолго. Сгореть никто не сгорит, но волосам и глазам приходится не сладко. Сейчас начнётся паника. Наверное Хищник кажется людям внизу огненным смерчем, карой небесной или стихийным бедствием. Но сверху это просто отчаянный зверь загнанный в ловушку. И именно из-за его отчаяния нужно быть особенно осторожным. Он может вычудить что угодно и уйти через самую малюсенькую щель.

Охотники, расталкивая начинающих паниковать людей локтями, рвутся убивать. Но они всё ещё далеко. На третий круг Хищник вкладывает в шарф всю свою силу. Мне тут сверху видно, как физически ему тяжело вращать эту самодельную палицу. Хищник утробно рычит и пытается воспламенить кольцо людей вокруг себя. Но на этот раз совсем ничего не выходит, только дедушка на другом конце площади, схватившись за сердце, падает. Прямо на хлебные крошки у себя под ногами, туда, где минуту назад он кормил голубей.

Птицы чувствуют всё совсем по другому. Например слышат они так себе, однако, кроме обычного видят и на секунду две вперёд. Вот я вижу, что сделает Хищник в ближайшие пару секунд и стараюсь держаться у него за спиной когда он вращается. Сейчас он поймет, что прикрыться пылающим щитом не получится и будет пытаться затеряться в толпе, смешаться с ней. А я ему буду мешать. Я должен быть маяком для охотников, Хищник слишком хитрый, чтобы отпускать это дело вот так. Чтобы быть одновременно над хищником и у него за спиной мне приходится держать высокую скорость, а этого можно достигнуть только постоянно снижаясь. Он же вертится всё время и гораздо быстрее меня, и в какой-то момент меня втягивает в воронку, Хищник чувствует это и невидимый поток выпущенный из шарфа летит прямо в меня. Я увиливаю один раз, увиливаю второй.

Э-ээй, уважаемый! Не слишком ли много внимания несчастному голубю?

В конце концов случается то, что и должно было случиться — наши траектории, моя и невидимого горячего заряда, пересекаются. Поток обжигает, щекочет и давит изнутри. Перья вспыхивают как сухое сено. Это неприятно, это возмутительно и обидно, сердце начинает бешено колотиться.

Но не время поддаваться эмоциям, не время умирать. Охотники уже совсем рядом, нужно продержаться ещё чуть-чуть. Но птица не поддаётся, приходится совсем вытеснить её и взять всё управление в свои руки. Ощущение такое как будто управляешь чем-то невероятно сложным вроде самолёта, глядя через чулок на голове, смотря в зеркало, сидя за дверями кабины пилотов. На секунду мне кажется, что я снова слышу свист приближающейся ракеты, но это просто свист ветра вокруг падающей птицы. Премерзкое ощущение, но выбирать вообще не из чего. Нужно дожать! Пока есть возможность управлять своей горящей тушкой я направлю себя на таран. Прямо в удивлённое лицо хищника. Все рефлексы бунтуют. Всё внутри говорит что нужно лететь отсюда, подняться повыше, расправить крылья, махать ими пока не потухнет огонь. Но я вопреки всему прижимаю горящие крылья к пылающему корпусу и чуть подруливая горящими кончиками и обугленным хвостом целю прямо на хищника. Он вздрагивает и пускается бежать.

Это победа!

Маленькая. Незначительная. Бесполезная.

Но победа!

Он бежит!

Я говорил же да, про способность предвидеть всё на две секунды вперёд? Вот теперь мы с хищником соревнуемся в этом. Хотя какое это соревнование? Корректировать движение уже невозможно и я лечу пылающей пулей в удаляющуюся спину. Нужно чуть подкорректировать траекторию, чтобы достать. Чтобы догнать. Чтобы успеть за ним.

Хищник делает самое худшее, что может сделать человек в такой ситуации. Он отключает интуицию и предпочитает действовать разумом. Или рефлексами. Выучка, видимо, говорит ему, что нужно бежать зигзагом. Последние самые драгоценные минуты своей жизни человек доверяет знаниям полученным в самые депрессивные и темные годы своей молодости. Уж мне поверьте, интуиция вернее всяких рефлексов. Особенно если это интуиция горящего голубя.

Э-эээ-хдыщь!

Удар!

Дотянул! Чётко промеж лопаток.

Хруст.

Наверное это мой позвоночник хрустит.

Рикошетом отскакиваю от спины Хищника и пока угасает мир, в круговороте неба и земли, успеваю увидеть, что охотники уже здесь.

Мир тухнет с ощущением железной плиты небрежно наброшенной на голову.

Я вдыхаю.

Непривычно.

Как будто после нескольких лет отсутствия вернулся в пустующую квартиру, в которой перекрыты краны.

Пыль. Кругом пыль и засуха.

Пить. Как же хочется пить! Пытаюсь облизнуть пересохшие губы, но язык распух и не слушается. Открываю глаза. Как будто кто-то резко распахнул тяжелые шторы в давно покинутой квартире. Поднявшаяся пыль и яркий свет больно бьют по глазам и очень хочется их закрыть. Но глаза должны быть открытыми. Это тяжело, но всё-таки чуть легче чем ворочать языком. Из полутьмы ко мне наклоняется фигура в капюшоне и протягивает надо мной пятерню.

— Пи-и-ить! — пытаюсь произнести я, но горло пересохло настолько, что ни единого хрипа даже не вырывается. Ладонь, мягкая, тёплая и успокаивающая — опускается мне на лоб и закрывает собой свет. Становится совсем темно и опять ощущение, что глаза закрыты. Закрыты давно, так что веки почти слиплись. Пытаюсь открыть глаза, и разлепить веки. Теплая рука всё ещё лежит на голове. Но теперь это другая рука и как будто лежит уже на затылке. Пить хочется чуть меньше. Снова пытаюсь облизнуть губы, теперь язык слушается, но самих губ нет. Язык охватывает нос и в мозг врывается ураган запахов. Затхло, тухло, воняет людьми, немытыми телами, потом, больными желудками и зубами. Как будто гнойными нарывами. Тухлыми овощами, деревом, топливом и пылью. Очень пыльно. Чихаю и глаза открываются сами собой. Справа от меня лежит человек. Теплая рука поднимается с его лица.

Странное у него лицо. Недоброе совсем, голодное, больное и грустное. Открытые бесцветные глаза смотрят невидящим взглядом вверх перед собой. Дышит. Человек дышит. Как будто болеет он, как будто чего-то в нем не хватает. Тёплые руки треплют меня за холку. Пить хочется страшно. Но ласковые руки становятся стальными и толкают на выход. Нет времени. Нужно бежать. Быстрее! Свои в опасности! Скорее, туда где лают огненные псы! На помощь, скорее! Это не мои мысли, но игнорировать их нельзя. Они как стальные руки на холке толкают вперёд. Это мысли Вожака! Кто-то близкий и дорогой в опасности и нужно очень поспешить, чтобы его спасти.

Рывок и я спрыгиваю на землю. Ноги подкашиваются и я чуть не разбиваю челюсть об асфальт. Воздух, пахнет улицей, здесь ходит много людей, ездит много машин, откуда-то издалека тянет выпечкой и едой. Но нужно не туда. Огибаю фургон. Снаружи фургон пахнет ещё хуже чем внутри. Тот человек, который лежит в фургоне — я!

Это я лежу там на спине и смотрю перед собой невидящим взглядом. Тело по привычке дышит, а я здесь.

Я в этом псе.

Если я здесь значит все не просто так.

Быстрее, быстрее! Нужно собраться и бежать. Мимо фургона, за угол направо. Знакомый запах, свои. Ждут. Лаю дважды, как и было условлено. Но тут, несмотря даже, на пересохшее горло лай выходит звонким. Трое из арки между домами выныривают за мной. Два длинноногих поджарых кобеля и одна маленькая шавка впереди.

Гоним! Гоним! Свои в опасности. Лай огненных псов всё ближе. Лапы упруго подкидывают меня и несут легко и быстро. Через дорогу, пока нет машин, сворачиваем во двор. Тут сильно пахнет палёной тканью и опять каким-то топливом. Навстречу нам быстро идут разрозненные и взволнованные люди. Они опасны, они дёргаются, они пугаются, они непредсказуемы. Нужно держаться от них подальше. Делаем крюк, огибая их, но люди так взбудоражены, что не обращают на стайку бродячих собак никакого внимания. Посреди двора на детской площадке столб. Пока я был голубем — всегда сидел тут, ждал пока мама разрешит маленькой девочке насыпать крошек на кухонный подоконник. И всегда смотрел как гуляющий породистый и лощеный кобель больше похожий на шар задирает перед этим столбом заднюю ногу.

Огненные псы гавкают всё реже, злее и громче.

Уже, мы уже тут! Стаей вырываемся на площадь, взволнованных людей здесь почти уже не осталось. Сильнее пахнет жареным и горелым. Ускоряемся и быстро проскочив пустую площадь заворачиваем во двор. Можно уже не бояться привлечь чьё-то излишнее внимание. Мы совсем близко к цели, так что можно действовать совершенно открыто.

Времени на маскировку нет совершенно, пригибаясь к земле прячась за пылающими трупами пробираются во двор охотники.

Свои.

Судя по нескольким догорающим трупам, от которых тянет жареным и горелой синтетикой, наш клиент всё-таки разобрался как работает шарф. А значит будут жертвы.

Плохо.

Мы как мохнатая змея скользим мимо пригибающихся к земле фигур с оружием. Огненные псы. Люди любят их. Те хранят их покой. Но люди боятся других людей, и когда от страха невозможно уже никуда спрятаться — огненные псы начинают лаять. Псы лают, люди падают, люди умирают, люди боятся ещё сильнее. Люди прижимают огненных псов ещё ближе к себе. Но бесконечно бояться нельзя. Мы выходим мимо припаркованных во дворе машин на детскую площадку, где так же пригибаясь к земле, прячась за детскими тренажерами бежит в сторону от песочницы человек с прожжённой на спине дырой в плаще.

Чужой! Ату его!

Чужак успевает добежать до арки, ведущей в соседний двор, и нырнуть в неё. Когда туда врываемся мы он уже ждёт нас. Охотников. Обратная сторона арки закрыта решёткой.

Был хищник, стал чужак, а теперь дичь. Но это совсем непростая дичь. Стоит твёрдо, смотрит спокойно, в вытянутой руке зажата наша смерть. Один из огненных псов смотрит своей черной пастью в нашу сторону. Шарф зажат в другой руке. Или он не надеется на него, или там кончился магический заряд. Кто его знает, как все эти колдунские штуки устроены?

Сейчас главное не останавливаться и не сбавлять темп, тогда есть возможность успеть. Дотянуться до него прежде чем…

Лает огненный пёс. Дважды. Я успеваю проскочить, а самый большой из кобелей падает. Хорошо, что они оба глухие. Не боятся выстрелов. Без отрыва следуют за выкормившей их шавкой. Время привычно останавливается и всё, как обычно, происходит очень медленно. Длинный тонкий ствол медленно поднимается от отдачи, дымящаяся гильза медленно падает по красивой траектории.

Но торопиться нельзя, а то можно всё испортить.

Осталось немного. Кровь гремит в ушах. Сердце вот-вот взорвётся от перенапряжения. Все силы в лапах, в быстроте в координации. Сейчас главное успеть.

Над головой грохочет ещё один выстрел. Лапы путаются и я кубарем пролетаю мимо чужака.

Когда подселяешься в животное вот так вот, без должной подготовки, такие досадные накладки происходят постоянно. Не стоило так сосредотачиваться на лапах, как обычно, это кончается тем, что я спотыкаюсь и валюсь кубарем. Что-то железное звякает совсем рядом со мной. Чужак теряет ко мне интерес. Скорее всего он решил, что я мертв. Похоже это один из тех немногих случаев, когда неуклюжесть спасла мне жизнь. Не мне. Псу. Отсрочило его смерть ненадолго.

Чужак палит по рычащей шавке, мечущейся из стороны в сторону. Второй кобель подбит, и скуля уползает назад в сторону детской площадки, волоча задние ноги. Не время рассматривать и медлить. Времени нет. Ползком. Не привлекая внимания.

Не дергаться! Не рычать! Не спускать глаз! Не скулить!

Зайти сбоку справа. Собраться. Прыгнуть. Зубами вцепиться в шею.

Человек вскрикивает и начинает тихо рычать пытаясь одновременно скинуть меня и стараясь не терять из виду других нападающих. На что он надеется?

Тёплая солёная кровь обжигает пасть. Как же хочется пить, но пить нельзя — хват главнее. Хват нельзя ослаблять. Нужно держать! Держать изо всех сил.

Сердце бешено колотится, но в голове всё кристально ясно. Человек слабеющей левой, с зажатой в ней шарфом, пытается стряхнуть меня. На правую я навалился всей тушей и прижал собой пистолет. Сколько там патронов? Он успел вставить новую обойму, когда мы ворвались в арку? Не обратил внимания, хотя надо было.

Человек пытается ухватить меня за глаз. Я инстинктивно сжимаю зубы и начинаю мотать головой, чтобы вырвать кусок шеи. В арку с оружием в вытянутых вперёд руках наконец то входят охотники.

Чего так долго то?

Чего тянули?

Хищник, чужак, человек, поворачивается, закрываясь мной от них.

Стреляйте, родные, долго не удержу! Охотники как на расстреле дают одновременный залп. Хотя погодите, почему как? Это и есть натуральный расстрел

Перед вооруженными людьми в тупике стоит совершенно беззащитный человек, отягощенный вцепившимся в шею псом.

Пули проходят сквозь меня. Интересно серебряные или нет?

Новый залп и за ним сразу же ещё один.

Умирать не больно, пули немного обжигают внутренности. Ломота с челюсти растекается по всему телу. Человек хрипит и заваливается. Вместе с ним заваливаюсь и я. Странно, что в этот момент я чувствую не проделанные дыры в теле, а то, что мне впивается в живот, что-то тупое и твёрдое. Удар о землю гулко отдаётся в голове. Сил подняться на лапы уже нет. Отрываюсь от горла чужака. Кровь хлещет фонтаном. Делаю глоток. Наконец-то перестало першить. Облизываю нос горячим солёным языком, он еле шевелится. Сильно пахнет гарью, потом, страхом и смертью.

Охотники всё ещё держа чужака на прицеле приближаются медленно и осторожно. Чужак свободной рукой пытается закрыть рану в горле, а увидев, что охотники подбираются ближе он рычит и стреляет. Но так как на пистолете лежу я, выстрелом мне обжигает брюхо и сносит заднюю лапу. Ну может часть лапы. Вот это действительно больно. Я вою. Вою из последних сил. Наверное это получается очень громко и наверное слишком близко — чужак, находящийся при смерти вздрагивает. Глаза его широко раскрываются. Он скосив взгляд пытается увидеть меня. Я ловлю этот взгляд полный удивления и недоумения. Взгляд человека, которого собачий вой вытянул с того света. Человека, который бывал там не раз. Хищника, который прошел путь от царя всего живого до цепной шавки и обратно. Одиночки, который создал огромную семью и во имя её спасения стал чужаком.

Ты держался всё это время достойно.

Спи спокойно, брат!

Охотники дают последний залп.

Темнота.

— Разговаривал ты с этим новым начальником полиции?

— Разговаривал, ну. Но толку от него нет совсем.

— Чего так?

— Да что-то он к звонкам серьезно не относится

— Может ему и самому звонят?

— Конечно звонят! Конечно же и ему звонят! Всем звонят и ему тоже. Ты знаешь кого-нибудь кому не звонят?

— Нет.

— А ты пробовал телефон отключать?

— А ты что думаешь это поможет?

Из крохотных совпадений

Я открываю глаза, когда грузовик снижает скорость, а потом и совсем останавливается. Водитель вылезает и кряхтя идёт к кузову. Они вытаскивают меня за руки и за ноги тащат. Они наверное уверены, что я ничего не чувствую, но я чувствую. Просто у меня нет сил ничего сказать.

И пить. Очень хочется пить.

Сквозь чуть приоткрытые глаза пробивается лунный свет. Осенние низкие облака медленно плывут, скоро они закроют Луну совсем. Небо начинает раскачиваться и через несколько секунд я отправляюсь в свободный полёт, а потом в свободный спуск в кювет.

В борщевик кинули, сволочи. Главное чтобы не обожгло глаза — остальное переживём. Наконец я останавливаюсь на дне придорожного оврага. Повезло, что по пути не попалось камней об которые можно было бы удариться головой. С другой стороны, непонятно сколько так придётся пролежать, может и лучше было бы головой о камень?

Нет-нет! Нельзя паниковать, унывать и терять самообладание. Нужно ждать, нужно дождаться. Может быть через пару дней силы вернутся и можно будет встать. Если, конечно, меня неподвижного не убьют жажда, голод и ночные холода. Хотя может это и к лучшему. Медленно открываю глаза. На дне канавы ничего не растёт и я лежу на спине опухающим лицом к полной Луне, которую затягивают тучи.

В лунном свете стоит неказистая покосившаяся хата. На завалинке сидит дед, прямой как жердь. У него длинные седые волосы и такая же длинная и седая борода. Что-то странное у него с глазами, как будто он слепой. На посох, который дед держит в руке, садится ворон. Этот ворон смотрит на меня антрацитовым глазом и каркает единожды.